После Лагеря, 1945-й
1
После того, как 11-я бронетанковая дивизия освободила Маутхаузен, Красный Крест помог Тибору найти Имре и Алекса. Тибор не сразу узнал, что его брата и Алекса нашли в состоянии, близком к бредовому: оба заболели тифом. Парни сбросили до половины собственного веса, но все они были хорошо сложены и молоды: спустя две недели под наблюдением врачей все трое поправились и покинули больницу.
Когда американцы отпускали Рубиных и Алекса, их снабдили официальными бумагами, в которых были указаны имена, национальность, отпечатки пальцев, фотографии и состояние здоровья. Бумаги заменяли им удостоверение личности, так что можно было не переживать по поводу постов полиции и военных. Теперь их точно не спутают с беглыми венгерскими солдатами.
Трое молодых людей дошли до железнодорожного депо и забрались в вагон для перевозки скота, уже наполовину заполненный беженцами; на каждой остановке народу только прибавлялось. Ни у кого не было денег на билет, но никого это не останавливало. Тибор поразился тому, что даже в крупных депо, где беженцы толпами кочевали с поезда на поезд посреди бела дня, никто из железнодорожников не обращал на них внимания.
Когда их поезд закончил дозаправку, польский парнишка, переживший Бухенвальд, завопил, что нацисты и симпатизирующие им венгры прячутся прямо под ними. Он объяснил, что из-за невозможности избавиться от униформы враги боялись, что их незамедлительно пристрелят, посему многие из них забирались под вагоны.
Рубины, Алекс и еще несколько взлохмаченных молодых людей спрыгнули с вагона и окружили его. Двое совсем юных, скорее ровесников Тибора, нежели Алекса и Имре, солдат съежились от страха под вагоном. Рассерженные парни схватили их за воротники и выбросили на пути. Тибор отошел в сторону, но Имре и Алекс присоединились к кольцу, медленно сжимавшемуся вокруг жертв.
Миклош, Имре и Тибор в Европе, примерно 1947-й. Семья Ирэн Рубин
Тибор не видел, как их бьют, но отчетливо слышал звуки пинков и ударов, а также сдавленные мольбы о пощаде.
Солдаты были почти без сознания, когда мальчик из Бухенвальда подошел к Тибору и позвал его обратно в вагон. По пути Тибор увидел, как один из них приоткрыл разодранный, окровавленный глаз и едва приподнял голову над землей. Корчась от боли, он попытался приподняться, неловко изогнулся и плюхнулся обратно на спину. Тибор отскочил и приготовился пнуть его: разбитая голова солдата была в сантиметрах от ноги мальчика. Затем он посмотрел на Алекса и Имре. Те тяжело дышали, как волки после охоты. Мальчишка из Бухенвальда подтолкнул Тибора в сторону вагона. Тибор снова бросил взгляд в сторону Имре и Алекса. Лица их имели вид мрачный и отстраненный, челюсти были сжаты, в глазах сверкала сталь – он никогда не видел их такими раньше. Отошел от солдата. Несколько человек принялись стягивать с поверженных брюки и рубашки. Пока Тибор забирался в поезд, эти двое голыми валялись на земле и ревели, словно дети.
2
Поражение Германии вызвало колоссальную миграцию народов. Начиная с мая 1945-го, из нацистских лагерей и тюрем освобождали почти шестьдесят пять тысяч человек ежедневно. Мужчины, женщины, осиротевшие дети катились по Европе, словно приливная волна.
Беженцы шли куда-то и никуда одновременно. Куда-то – домой, к семьям по всей Европе. Никуда – у большинства из них всего этого уже не было. Любимые люди, любимое дело, любимая собственность – все пропало. Пропали целые страны. Венгрия, Чехословакия, Румыния, Польша и другие территории, оккупированные Германией, теперь находились под контролем русских. Все они вскоре станут кирпичами в великой стене Советского Союза.
Старшая сестра Тибора Ирэн объявилась сразу после освобождения Будапешта. Она немедленно справилась в Красном Кресте о своих родителях и сестрах, Эдит и Илонке, но ничего не смогла разузнать. Похоже, они не были зарегистрированы ни в одном из известных лагерей Австрии, Польши или Германии. А вот Тибора и Имре точно освободили из лагеря в Австрии. Не зная, куда еще податься, Ирэн отправилась домой, молясь богу, чтобы братья сделали то же самое.
Из трех сестер Ирэн была ближе всех к братьям – по возрасту и по темпераменту. Она не была красавицей – это, скорее, по части Эдит или, если спрашивать мнения родителей, самой младшей из них, Илонки. Но Ирэн обладала шармом, неким теплым чувством, привлекавшим как мужчин, так и женщин. У нее было подростковое открытое лицо, однако не чувственное и угловатое, как у Эдит. В ее глазах был лишь намек на загадочность, которой с лихвой обладала сестра. Кости Ирэн были шире, чем у Эдит, сложение квадратнее. Она взрослела, превращалась в женщину, и круглые ее щеки вдавливали глаза в выражение скорее дружеское, нежели экзотичное.
Будучи вторым по старшинству ребенком в семье, Ирэн всегда равнялась на Имре и испытывала необходимость защищать Тибора и младших сестер. Но по природе своей она была независимой. С младенчества мать Роза, работавшая учителем в столице, поощряла ее любознательность и, чуть позже, ее мечту открыть для себя мир за пределами Пасто. Ирэн пестовала желание покинуть деревню с ранней юности. Ей исполнилось семнадцать, и совершенно неожиданно война предоставила ей такую возможность. Однако спустя год утаиваний в Будапеште ей не терпелось вновь увидеться с семьей; как только в стране стало более-менее безопасно, она поспешила домой.
Пасто изменился. Русские солдаты заполонили улицы и местные таверны. Обувной магазин Ференца находился в плачевном состоянии. Однако хуже всего было то, что в доме, в котором выросла она и ее братья и сестры, было темно. Она постучала в дверь, в окнах мелькнули грязные лица детей, затем пропали. Никто не вышел встретить ее.
Разозленная, Ирэн обошла вокруг крыльца, где встретила двух пухлых женщин в бесформенных сорочках.
– Знаете, кто хозяин дома? – выпалила она с ходу.
Женщины смотрели на нее пустыми глазами.
– Семью Рубиных знаете? – продолжала Ирэн.
Они покачали головами.
– Меня зовут Ирэн Рубин. Мои родители – хозяева этого дома.
Одна из них указала в сторону ратуши. «Иди к мэру, – сказала она вяло. – Там все расскажут».
Ирэн попыталась посмотреть за них, разглядеть, цела ли мебель и прочие ценности. Женщины заблокировали проход, резко закрыли дверь. Ирэн направилась к дальнему концу длинного дома, затем во внутренний двор. Там, где раньше были козы, куры и лошадь, все теперь поросло травой по щиколотку. Даже голубятня опустела.
Злость Ирэн превратилась в ярость. Батраки и их грязные дети, люди, которые не могли позволить себе электричество или даже корм для скотины, завладели их домом. Может, и к лучшему, что она не сумела заглянуть внутрь, ибо то, что она могла увидеть, привело бы ее в шок и вызвало желание как следует наподдать проклятым заселенцам.
Вернувшись на улицу, Ирэн столкнулась с соседкой, молодой женщиной, которую знала с начальной школы. Крестьяне заняли и ее дом. Когда они отказались покидать жилище, она заплатила русскому солдату, чтобы он их выгнал. Однако узнав, что вся ее семья погибла, она не захотела более жить в Пасто или вообще Венгрии. «Уезжаю во Францию, буду жить с дядей», – заявила она твердо и отдала Ирэн ключи.
Были слезы и объятия, когда вернулись Тибор и Имре. Но лишь объединившись, дети сразу же принялись обсуждать родителей и сестер, озвучивая самые худшие опасения.
Ирэн не раз ходила в Красный Крест, где она донимала служащих вопросами о Ференце, Розе, Эдит и Илонке. Сотрудники были терпеливы, но откровенны. Все имена и статусы, доступные официальным органам, были уже опубликованы. Со временем появятся еще, но в любом случае, говорили они, имеющаяся у них информация была далека от всеобъемлющей. Реальность была такова, что большинство венгров, похищенных нацистами, вообще не были зарегистрированы в лагерях, и судьбы их неизвестны. Ирэн решила, что Роза, Ференц, Эдит и Илонка были убиты. И пусть она не знала этого наверняка, но все равно чувствовала себя беспомощной и опустошенной.
Из ста двадцати еврейских семей Пасто домой вернулись члены только трех. Родственники Алекса, когда-то одни из самых влиятельных людей города, исчезли без следа. Пропал и бывший мэр; округ теперь контролировало подразделение русской армии. Казалось, всем в Пасто плевать на четыре сотни евреев, ушедших из этого мира.
Тибор никак не мог понять, почему все добрые дела его семьи так быстро забыли. Его отец был награжденным ветераном, он воевал в Первой мировой, был в плену у русских. После шести лет в сибирском лагере для военнопленных он вернулся домой героем. Почему так же не встречали Тибора, Ирэн и Имре? Дурное предчувствие Тибора, видение, пришедшее ему в ночь бегства, оказалось реальностью, но совсем не такой, как он себе воображал.
У Ирэн были деньги, которых должно было хватить на несколько дней, но вот у братьев не было ничего. Имре слышал по радио, что в Будапеште были проблемы с едой: у него появилась идея. Он отправился к человеку, у которого была лошадь и телега, и пообещал, что хорошо заплатит, если тот позволит ему взять их на неделю. В ту же ночь Алекс, Тибор и Имре обшарили ближайшие поля и набили телегу картофелем. Затем Имре и Алекс отправились прямиком в столицу и продали картошку на черном рынке.
Пока Имре не было, Ирэн и Тибор разделились и пошли от двора ко двору, надеясь найти других членов еврейской общины. Не нашли никого. Вернувшись под вечер, Тибор услышал, как на втором этаже ругались мужчина и женщина.
Тибор слышал, как его сестра повышала голос, но не так. Поднявшись на голоса, он увидел русского солдата, вдвое больше Ирэн, навалившегося на сестру и сдирающего с нее одежду. Ирэн хлестала его по лицу, но он прижал ее к постели.
Тибор закричал на него, но русский проигнорировал его. Без лишних раздумий парень бросился на солдата и вцепился ему в спину. Тот извернулся и сбросил Тибора. Мальчик схватил настольную лампу и засадил ему между плеч. Русский отпустил Ирэн, встал и бросился за Тибором вниз по лестнице.
Тибор выскочил на улицу, солдат несся за ним. Он знал, что дом, в котором раньше жил местный раввин, теперь был штабом русской полиции, и рванул туда, крича о помощи. Двое полицейских попытались его успокоить, но ни один не говорил по-венгерски. Затем пришел переводчик и потребовал объяснений. Пока Тибор нервно пересказывал, что увидел в доме, мужчина обдал его тяжелым перегаром. Спустя секунды в комнату ворвался солдат, поднял Тибора с земли и сцепил его в медвежьих объятьях. Мальчику стало сложно дышать.
Потребовалось трое русских, чтобы разнять Тибора и солдата. Пока полицейские держали солдата, Тибор выскочил на улицу, вернулся к дому и колотил в дверь до тех пор, пока Ирэн не открыла и не впустила его.
Ее до сих пор трясло. Она не могла сказать точно, но думала, что русский следил за ней до дома. Заявив, что не видел ее раньше здесь, он потребовал удостоверение личности. Оказавшись внутри, он обвинил ее в грабеже дома, напал на нее. Она так испугалась, что даже опомниться не успела. Раньше в Пасто такого почти не было; никто даже домов не запирал, разве что когда уезжали на несколько дней.
Имре вернулся на следующее утро с полным кошельком и новостями от Красного Креста. Эдит была в списке освобожденных из лагеря, которых почему-то отправили в Швецию; адрес им сообщат чуть позже. Эта новость вдохновила ребят на мысли о том, что с родителями и Илонкой тоже все хорошо, но дальше было хуже. Все родственники Розы и Ференца числились официально погибшими. Дядья, тетки и дети значились в списках жертвами нацистских зверств.
То же было с семьей Алекса. Тибор рассказал Имре про Ирэн и русского.
Тот отреагировал без тени сомнения: «Надо уезжать из этой страны».
Имре предложил брату вступить в ряды израильского флота. Почему именно флота, Тибор не очень понимал, но брату было двадцать два, а Тибору только пятнадцать, поэтому он решил, что Имре виднее. Братья, Ирэн и Алекс поплелись в Будапешт, но по прибытии выяснили, что если в Палестине и был еврейский флот, то размером не больше одной ванной. Имре не знал, что делать дальше.
Тибор потихоньку заглядывался на Америку. Он молчал об этом, потому что знал, что Имре будет против, но чем чаще он думал о своем освобождении и доброте военного медперсонала, тем уверенней он становился в своем решении сделать Америку новым домом. Вдобавок у Рубиных были родственники в Нью-Йорке; один из кузенов Тибора даже служил в американском флоте. Тибор решил, что рано или поздно связи его семьи позволят им попасть в Штаты. Но в данный момент Рубиным некуда было идти.
Затем представитель ООН рассказал Имре про лагерь для беженцев в Нижней Баварии, немецком округе, находившемся под контролем американской армии. Насколько Имре понял, ООН финансировала этот лагерь совместно с несколькими частными еврейскими спонсорами. Целью их было переправить евреев за океан. Чиновник посоветовал Имре покинуть Венгрию как можно скорее; ходили слухи, что русские планировали закрыть границу. Ребята сели на поезд в ту же ночь.
3
Рубины и Алекс прибыли в лагерь в Поккинге летом 1945-го и совершенно не понимали, чего им здесь ждать. Чиновник из ООН не потрудился сказать Имре, что объект раньше был базой люфтваффе, или что он находится в лесу, в полдня пути от ближайшей железнодорожной станции. Или, например, что его также использовали в качестве лагеря для военнопленных.
Тибор пришел в ступор, когда увидел сотни немецких солдат прямо перед входными воротами. Да, они не представляли опасности, они находились за колючей проволокой, безоружные и растрепанные – но они все еще были нацистами. И они находились на расстоянии брошенного камня от сотен евреев. Пока Тибор рассматривал эти злые поверженные лица, его волновал один вопрос: кто здесь главный? Зачем он держит этих преступников так близко к их жертвам? Он что, не знает об их зверствах? Или это все не важно?
Лагерь только что открыли, но там уже наблюдался избыток людей. Местный служащий проводил Рубиных и Алекса до небольшой секции внутри бараков пилотов. Там едва хватало места для трех мужчин и одной женщины. Кроме армейских коек в комнате ничего не было. Некую уединенность обеспечивали разве что одеяла, свисавшие между кроватями с потолочных балок. Служащий извинился за такую тесноту, затем вывел их на улицу и показал грязные общие душевые и туалеты.
На территории лагеря царило оживление. Военные джипы и грузовики поднимали столбы пыли, разъезжая по изрытым колеями грунтовым дорогам. Спустя минут пять Тибору пришлось остановиться и как следует протереть глаза.
Ирэн захватила с собой чемодан, но у Тибора, Имре и Алекса при себе не было ничего, кроме собственной одежды. Они выстроились в очередь возле склада, где им каждому выдали штаны, рубашки, исподнее и пару ботинок. Рубашки и обувь были военными, остальное сшили из армейских одеял в лагерных мастерских. Тибору понравились ботинки: они были крепкими и блестели. А вот остальные шмотки выглядели словно тюремная роба.
В столовой было столько народа, что Рубиным и Алексу пришлось ждать около часа, чтобы попасть внутрь. Когда они наконец оказались внутри, то обнаружили там армейский рацион: яичный порошок, каши, сардины, овощные консервы и консервированное мясо с надписью «Spam», основной продукт армейского питания, о котором Рубины никогда не слышали. Он явно был некошерным, и Имре даже подходить к нему не собирался, но Тибору было любопытно, что это за жестяные баночки с английским текстом. «Spam» приехал из Америки и только поэтому интересовал его. Он воспользовался маленьким ключом, чтобы открыть банку, затем поднес ее к носу. Запах был такой мерзкий! Как американцы это едят? Он моментально выбросил банку в мусор.
Официально заявленной целью ООН было отправить беженцев обратно по родным странам, но Рубины не хотели возвращаться в Венгрию. Имре посоветовал Тибору и Ирэн приготовиться оставаться в Поккинге до тех пор, пока он не решит, как заполучить документы для поездки в Палестину, Канаду, Австралию или Соединенные Штаты. Он успокаивал их, обещал, что найдет выход. В течение недели он получил работу в администрации лагеря. Тибору казалось, что брат сделал первый важный шаг на их неизбежном пути в Америку.
Как только дела в лагере устаканились, пустые авиаангары Поккинга переделали в классы и мастерские. ООН стремилась дать беженцам профессиональные навыки, которые позволят им найти работу в новых для них странах. Тибор внимательно изучил список курсов и выбрал портняжное дело, хотя одежда, которую им выдали в лагере, была такая плохая, что он искренне не понимал, чему его могут научить местные мастера. Зато в классах можно познакомиться с девчонками. Впрочем, в первый же день стало ясно, что большинство учеников там – мужчины.
Огромные усилия были потрачены на то, чтобы выстроить учебную программу в Поккинге, однако Тибора, как и многих других молодых людей, больше волновал спорт. Имре и Алекс оба отлично играли в футбол, их быстро взяли в лучшие клубы лагеря. Тибор играл не так хорошо, поэтому занялся боксом. Гибкий и проворный, у него, кажется, был талант. Обидно было то, что тренировки начинались рано утром, а Тибор любил поспать до обеда. Его целеустремленность победила отсутствие техники. Он буквально бросался на соперников со шквалом хуков и джебов, посему быстро стал лучшим в своем весе. Вскоре его стали возить по другим лагерям для беженцев в округе, где он выигрывал почти все свои бои.
Когда Тибор похвастался, что сможет взгреть любого мальчишку в Поккинге, Имре засмеялся. Бенедек, один из товарищей Имре по команде, сказал, что лучше бы Тибору держать язык за зубами, а то кто-нибудь из польских ребят как следует ему навешает. Тибор немедля вызвал Бенедека на ринг.
– Он выше тебя на пятнадцать сантиметров и на пять лет старше, – усмехнулся Имре.
Это было так. Рост Тибора – примерно сто семьдесят сантиметров, Бенедека – почти сто восемьдесят пять.
– Неважно, – ответил Тибор. – Я прирожденный боец.
Он рассчитывал, что, побив этого парня, он заработает заслуженное уважение, а то и, глядишь, привлечет внимание девчонок.
Они пошли в спортзал, где переоделись в трусы и надели перчатки, но едва Тибор дивнулся к канатам, Имре остановил его.
– Да он тебе навешает. Посмотри, какие у него длинные руки!
Тибор отмахнулся. Он и Бенедек забрались на ринг и встали в стойку. Прозвучал гонг, и Тибор разрядил в Бенедека ливень ударов – ни один из которых не попал в цель. Он отошел, вернулся в стойку и вновь бросился на соперника. На этот раз Бенедек без проблем увернулся от него. Тибор сбавил обороты и отправил прицельный джеб в челюсть. Бенедек дернул головой, кулак Тибора просвистел мимо щеки.
Во время четвертой атаки Тибора Бенедек резко выставил правую руку вперед. Они и правда были длинными: Тибор не успел толком добраться до него, а перчатка Бенедека как таран влепилась в грудь Тибора. Воздух с громким свистом вырвался из него. Потрясенный, он упал и почти что отрубился. Пытался поднять лицо с ринга и слышал только, как смеются Имре и Бенедек.
На следующий день Тибор решил заняться пинг-понгом. Да, спорт так себе, зато тут точно много девчонок.
4
Спустя год в Поккинге Ирэн, Имре и Тибор ни на шаг не приблизились к переезду. Население лагеря раздулось до шести тысяч человек. Он стал напоминать поселок, а не станцию: люди женились и рожали детей, даже несмотря на неясное будущее и общее желание побыстрее вырваться отсюда. Каждую неделю еврейские социальные службы вывешивали списки с информацией о возможных поездках за границу, но это все были больше разговоры. Никто не уезжал в Америку, если у них не было там связей – хороших связей. Полные корабли беженцев отплывали в Палестину, но многие возвращались, меняли курс на Австралию или возвращались в Европу. Рубины не горели желанием шататься от материка к материку.
Будучи игроками в футбол высокого класса, Имре и Алекс чувствовали себя в лагере немного получше. Хотя они оба отказывались играть в немецких лигах, к ним часто подходили к предложениями играть профессионально. А вот у Тибора такой возможности не было. Переживая за будущее младшего брата, Имре искал способ как-то устроить его. Благодаря своей работе в администрации лагеря Имре одним из первых услышал о планах устроить детский лагерь в Ландсхуте, городе в двух часах к западу от Поккинга. Новый лагерь строили исключительно для «осиротевших детей», и насколько понимал Имре, местные организаторы обладали всеми необходимыми связями, чтобы отправить юнцов за рубеж. Прежде чем лагерь открылся, Имре ухитрился записать Тибора в список кандидатов.
– В прошлый раз, когда меня куда-то отправляли, я оказался в концлагере, – сострил Тибор, когда брат рассказал ему о своем плане.
– Тут не так далеко на поезде, – заметил Имре. – Будешь навещать нас, когда захочешь.
– Я не брошу семью второй раз, – заявил Тибор.
– Ты несовершеннолетний, – напомнила ему Ирэн. – Имре твой законный опекун. Если тебя примут в Ландсхут, ты поедешь.
Тибор решил обсудить вопрос с Имре наедине.
– Не отправляй меня туда, – упрашивал он, когда понял, что спорить бессмысленно. Но брат был непреклонен: если Тибора принимают в детский лагерь, он едет.
Имре и его товарищи в бараках Поккинга. Семья Ирэн Рубин
Тибору стало ясно, что война изменила Имре. Он уже не был тем озорным и веселым парнишкой, который прогуливал шаббат, чтобы поиграть в футбол, тем беззаботным подростком, смеявшимся над устаревшими причудами отца и без лишних раздумий открыто неповиновавшимся ему. В свои двадцать два он стал осмотрительным и серьезным, все больше походил он на Ференца, который был замкнутым и самоуверенным.
Еще одним признаком перемен в Имре стали его столкновения с Ирэн. После примерно шести месяцев в Поккинге Ирэн призналась Имре, его подружке Дэйзи и Тибору, что в самом конце 44-го, когда немецкие танки ворвались в Будапешт, она вступила в связь с венгерским офицером, человеком, который предложил ей убежище от ужасов нацизма. Ирэн объяснила, что она, конечно, была ему бесконечно благодарна – он жизнью рисковал ради нее, – но бросила его сразу же, как освободили город, и считала, что отношения их закончены.
Тибору все это было до лампочки. Дэйзи, жившая в Будапеште и едва сама избежавшая сетей нацистов, понимала и симпатизировала Ирэн. Во время нацистской оккупации, в 44-м, когда евреев убивали буйствующие отморозки, Дэйзи, ее сестру и их мать спрятали у себя монахини. Но Имре на все это было наплевать. Как только Ирэн рассказала ему про офицера, он перестал говорить с ней и несколько недель отказывался признавать ее присутствие.
Тибор не знал, что сказать брату, но Дэйзи вступилась за Ирэн.
– Какая разница, как она спасла жизнь? – спрашивала она его. – Мы все выживали, как могли. Почему ей должно быть стыдно за себя?
Имре отказывался обсуждать это. Спустя несколько дней она снова подняла тему. «Что, было бы лучше, если бы ее убили в концлагере?» Имре молчал. Затем с ним попытался поговорить Тибор.
– Ну ты что, не может простить ее? – спросил он. – Разве так уж ужасно то, что она сделала?
Дэйзи и Имре, Поккинг, 1947. Семья Ирэн Рубин
Имре смотрел мимо него, будто не слышал ни слова. Все было понятно по тому, как он сузил глаза и сжал челюсти.
Тибор понимал, что Дэйзи защищает Ирэн не просто из принципа: за прошедшие шесть месяцев они стали почти сестрами. Ему и самому нравилась Дэйзи, остроумная брюнетка со стильной стрижкой и милым вздернутым носиком; она разделяла его любовь к фильмам и смеялась над его шутками. Но встать между братом и двумя девушками он не мог никак. Тибору было пятнадцать; они все были взрослые. Всем было малоинтересно то, что он мог сказать.
Имре и Ирэн возобновили общение спустя какое-то время, но теперь между ними появилась некая отстраненность, с которой, по мнению Тибора, им нужно было разобраться самостоятельно. Ну а пока они не соглашались почти по всем вопросам. Именно поэтому Тибор искренне удивился, когда Ирэн заняла позицию Имре по поводу его отъезда в детский лагерь.
Даже когда он смирился с необходимостью покинуть Поккинг, его все равно это расстраивало. В тот день, когда он приехал в отель в Ландсхуте, летом 46-го, ему было так грустно, что он решил вообще ни с кем не разговаривать. Затем, правда, он увидел группку миловидных девочек и передумал: пожалуй, лучше он пойдет разузнает, кто из них говорит по-венгерски.
5
Дорога Исаака Гоффмана в Ландсхут была долгой и изнурительной. В Маутхаузене он потерял двоюродного брата. Он не знал, где все его друзья-румыны. Он брел от одного лагеря беженцев к другому, спал среди незнакомцев в железнодорожных депо, складах и бывших тюрьмах. С каждой новой станцией его надежда выбраться из Европы угасала. И вот теперь, в Ландсхуте, надежда эта вновь ожила.
Американская армия превратила отели, школы, кабинеты и даже монастыри Ландсхута в убежище для бывших узников со всей Европы. Весь город превратился в огромный детский сад всех национальностей и религий. Тем удивительнее казался тот факт, что Тибор Рубин оказался в том же отеле, что и Исаак.
И вот он стоял перед ним, венгерский мальчик, которого Исаак даже не мог вспомнить, где видел, но который показался ему невыносимо одиноким. Впрочем, это был уже не тощий, оборванный узник; Рубин был хорошо сложен, прямой как стрела, с такими начищенными туфлями, что можно было узреть в них свое отражение. Исаак даже засомневался, беженец ли этот парень; ему понадобилось подойти поближе, чтобы увидеть плохо подогнанные рубаху и брюки, зашитые вручную прорехи на его пиджаке, понять, что он носит одну и ту жу пару обуви каждый день.
И все же он выделялся из толпы. Рубин был красавчик, с большими, дружелюбными чертами лица и быстрой улыбкой. Он не отворачивался, если незнакомцы смотрели ему в глаза, как это делали другие дети. Когда его представляли новым людям, он пожимал им руки и смотрел прямо в глаза. Его поведение – предприимчивое, задорное, почти безрассудное – отлично сочеталось с его внешним видом. И это раздражало Исаака. С его точки зрения, Рубина куда больше заботили девочки и веселье, нежели учеба. Почти роялистское поведение венгра сигнализировало о том, что ему плевать на свое будущее. А это тревожный знак.
Исааку было очевидно, что каждый подросток мечтает покинуть Ландсхут. И неважно, говорили его одноклассники об этом или нет, он-то знал: подавляющее большинство хотело отправиться в Соединенные Штаты. А значит, все они были конкурентами друг другу, поскольку квоты на въезд были ограниченны. Никто толком не знал, как и почему отбирали в Америку, но Исаак подозревал, что на его статус могут непосредственно влиять те люди, с которыми он общался. Быть в друзьях с Тибором Рубиным – потенциально опасно, посему Исаак предпочитал держаться от него подальше.
Милашки, которые нравились Тибору, любили общество парней постарше, повыше и одетых получше Тибора. Парадоксально, но пока он не сдавался и поддерживал образ, которым рассчитывал впечатлить девчонок, Тибор умудрился крепко задружиться с Норманом Фрайманом, вдумчивым и скромным подростком из Польши, который каким-то чудом пережил аж четыре концлагеря.
Норман Фрайман был узником варшавского гетто, когда его закрыли в сентябре 42-го. Оттуда мальчика отправили в Майданек, где погибли его мать и сестра. Вопреки всему он пережил еще три лагеря, включая Бухенвальд, где его освободили русские в 45-м. Все это произошло с ним до того, как ему исполнилось шестнадцать.
Норману легко давались языки. После войны он провел год, занимаясь переводом русского на немецкий, затем, в 46-м, поселился в берлинском лагере Шлахтензее. Там он слышал ужасающие истории про родную Польшу. Кое-кто в стране утверждал, например, что в коммунизме в России виноваты евреи. В 46-м сорок евреев окружили и подожгли. Те сгорели заживо. Когда он узнал об этом, об этой бессмысленной бойне, Норман поклялся никогда не возвращаться в Польшу. Тогда у него не было другого выбора, кроме как оставаться в берлинском лагере. Чуть позже его сиротский статус привел его в Ландсхут.
Родной язык Нормана был польский; Тибора – венгерский. Но с помощью нескольких слов на немецком и на идиш, а также набора знаков двое ухитрились хорошо узнать друг друга. Самыми глубокими своими переживаниями они поделиться не могли – слишком свежи и неприятны они были, – но Норман инстинктивно понимал, что Тибора Рубина стоит узнать поближе. Он не был таким подавленным или нервным, как другие подростки, и всегда встречал Нормана улыбкой или шуткой. Что еще важнее, даже до того, как у Тибора появился шанс доказать это, Норман понял, что Тибору можно доверять, что если он что-то пообещал, то сделает это. А если ты выживший, доверием нельзя разбрасываться попусту.
6
Ирэн Рубин всегда любила своего сводного брата, Миклоша, но во время войны потеряла с ним связь. После, не получив от него вестей, она решила, что он погиб. Но он выжил. Прежде чем условия в его трудовом лагере стали ухудшаться, он сбежал и вернулся в Хуст. Обнаружив, что еврейская община исчезла, он ушел в леса, присоединился к чешским партизанам и провел остаток войны в сражениях.
Норман Фрайман перед войной. Предоставлено Норманом Фрайманом
Жена Миклоша, Маркета, и ее сестра выжили в Освенциме, однако двое их детей и вся остальная семья сгинули. Найдя изнуренных женщин в немецком госпитале, Миклош увез их в Прагу, где служил офицером чешской армии. Миклош намеревался создать семью заново, и год спустя Маркета родила девочку Веру. В тот день, когда Вера родилась, Ирэн стояла рядом и держала Маркету за руку.
В один из нескольких своих визитов в Прагу Ирэн узнала о чешской женщине с точно таким же именем, которая не значилась в списках и которая скорее всего погибла. С помощью Миклоша Ирэн изучила ее биографию, затем по поддельным бумагам присвоила себе ее личность. Став гражданкой Чехословакии, Ирэн могла теперь выехать в Канаду. Она стала первой из семьи Рубиных, кто сумел переехать в Северную Америку.
7
Спустя полгода в лагере Тибор получил письмо от дяди из Нью-Йорка, который предлагал ему переехать. Вцепившись в письмо так, словно от него зависела его жизнь, он рванул в администрацию лагеря, где ему быстро дали понять, что приглашение никак не влияет на его шансы получить необходимые для переезда бумаги.
Прошло еще несколько безрезультатных месяцев, и Имре отправил Алекса, который неплохо говорил по-английски, представить дело в консульстве США в Мюнхене. Имре считал, что будучи несовершеннолетним, Тибор может рассчитывать на приоритет перед ним или Ирэн. И потом, его по-прежнему больше влекла Палестина.
Тибор сильно переживал по поводу встречи с представителем американского правительства. Сам факт его нахождения в консульстве, где английский язык блуждал по коридорам и кабинетам, вселял в него надежду. Его и Алекса провели в комнату с высоким потолком и богатой мебелью, похоже, принадлежавшей немецкой королевской семье. Доброжелательный мужчина в костюме говорил с Алексом, объяснял, что тоже сидел в нацистской тюрьме и понимал боль Тибора. Пока Алекс делился деталями ситуации Тибора, мальчик внимательно изучал стопки документов и папок на столе чиновника, думая, что вот где-то здесь, среди всех этих бумажек, лежит решение его проблемы. Тон сотрудника изменился, он стал извинительным. Алекс знаком показал Тибору встать и выйти. Снаружи Алекс объяснил, что в Штатах всех венгров классифицировали «врагами», потому что Венгрия выступила союзником Германии, а посему вход в Соединенные Штаты был для них закрыт. Несмотря на геноцид, для венгерских евреев квот не было.
Норман, неопределённый друг и Тибор в Германии, 1947-й. Предоставлено Норманом Фрайманом
Тибор вернулся в Ландсхут разочарованный, но от того не менее полный решимости. Он отказался мириться с вердиктом чиновника. Не важно, как много времени и сил ему на это понадобится, но он попадет в Америку.
8
В 1948-м сначала Нормана, затем Исаака, а потом и Тибора отобрали в качестве кандидатов на отправку в Соединенные Штаты. Правила потихоньку ослабли, квоты повысили даже для венгров. Спонсором поездки выступил комитет «Джойнт» – еврейская благотворительная организация, созданная специально для помощи беженцам. Поскольку у парней были родственники в или рядом с Нью-Йорком, все трое выбрали его в качестве конечной точки назначения. Перед лицом новой жизни в большой, чужой стране они и не надеялись увидеть друг друга снова. Норман и Тибор прощались с грустью, а вот Исаак, испытывавший смешанные чувства по отношению к Тибору, вздохнул с облегчением. Судьба избавила его от дальнейших отношений со смутьяном-венгром.
Тибор пересек Атлантику на корабле Marine Flasher, войсковом транспортном корабле, переделанном в бюджетный океанский лайнер. Статья в журнале Time описывала корабль как «плавучую ночлежку» с забитыми каютами и недостаточным количеством туалетов, но при этом настоящий дар божий для нищих пассажиров, плывших на нем за счет благотворительных организаций.
Беженцы на борту корабля Marine Flasher, Бремен, Германия. Фотоархив Яд ва-Шем
Тибор никогда раньше не был в море. Он слышал истории про тошноту и морскую болезнь, а потому, как только корабль отчалил, бросился есть лимон. Но океан был спокоен в течение всего переезда – так спокоен, что Тибор не стеснялся набивать живот во время каждого приема пищи. Он никогда не видел столько еды в одном месте; три бесконечных шведских стола на завтрак, обед и ужин. Он всегда приходил в столовую первым и уходил последним.
Во время одной из таких посиделок он выяснил, что последняя подружка Имре, Глория Пикарек, была с ним на борту. И хотя он не слишком хорошо ее знал, он мог понять, почему брата так влекла ее стройная атлетическая фигура и манящая улыбка. Чего он точно не понимал, так это почему Имре предпочел ее Дэйзи Поллак, красотке с несгибаемым духом и обсидиановыми глазами, которые так пленили его, что Тибор желал быть постарше, лишь бы обладать ей.
Возможно, это было как-то связано с тем, что Дэйзи родилась и жила в Будапеште, а Имре в глубине души был деревенским мальчишкой. Как и многие скорые на язык горожане, Дэйзи привыкла говорить то, что думает, даже если это шло в разрез с мнением Имре. Однажды за ужином она пожурила Имре за то, что он ел картошку пальцами.
– Что с тобой такое, – жаловалась она, – почему ты не пользуешься вилкой?
Ирэн и Тибор посмеялись, но Имре это так задело, что он замолчал. Потом, доев, внезапно встал и молча ушел. В тот вечер его никто больше не видел. Тибор, Ирэн и Дэйзи пошли на танцы, а Имре заперся у себя в комнате.
Скорее всего, Имре просто было стыдно за свое поведение, ибо на следующий день он накатал Дэйзи письмо на шесть страниц, в котором извинялся и признавался ей в любви. Правда, Тибор и Ирэн он про письмо не рассказал. Когда Тибор спросил его, почему тот не ложился всю ночь, Имре ответил что-то про боль в животе. Если бы Дэйзи не рассказала про письмо Ирэн, Тибор так бы никогда и не узнал про него. Тибор не знал, какой вывод сделать из этого случая, хотя потом, в ретроспективе он понял, что этот случай указывал на серьезные различия между ними.
Глория Пикарек была девушкой совсем другого рода. Она никогда не критиковала Имре, а тем более кого-то еще на людях. Если Дэйзи была спонтанной и прямой, ближе по темпераменту к Ирэн, Глория была сдержанной и мягкой. И хотя Тибор был в этом неуверен, но полагал, что ее хладнокровие было результатом невыносимых ужасов Освенцима.
После того, как немцы отняли Глорию у родителей, ее отец попытался передать ей декоративную булавку, семейное наследство: хотел было просунуть ее между забором из сетки рабицы, но у него не вышло. На следующий день Глорию с сестрой отправили собирать разбросанную одежду. Разбирая и складывая тряпки, она обнаружила папину булавку. Чуть позже узнала, что людей, которым принадлежала эта одежда, отправили в газовую камеру.
После гибели родителей у Глории осталась только сестра. Девушки поддерживали друг друга в Освенциме, но после освобождения сестра стала крайне угрюмой, отказывалась есть и вскоре умерла. Глория так и не смогла побороть ощущение, что в чем-то провинилась перед сестрой.
Будучи полячкой, Глория получила право эмигрировать задолго до Тибора, но она была уже совершеннолетней, а таких желающих было гораздо больше. Ее имя появилось в списках довольно неожиданно. Прежде чем кто-нибудь успел написать Тибору, что Глория уезжает из Поккинга, ее уже отвезли в портовый город Бремерхафен. Их встреча на Marine Flasher была чистой случайностью.
9
Когда Тибор впервые увидел очертания Манхэттена, он выбросил содержимое своего чемодана в море. Одного взгляда хватило ему, чтобы понять: одежду из армейских одеял ни в коем случае нельзя носить в этом лесу из небоскребов, возвышающихся вдали. Люди решат, что он дурачок. Весело смотрел он на плохо скроенные рубашки и брюки, качающиеся на волнах и исчезающие вдали.
Однако Тибор отпускал не просто безразмерные и неудобные вещи. Он избавлялся от любых следов старого мира, от запретов, законов, традиций, насильно налагаемых на него с самого детства. Наконец увидев Америку, он пообещал себе, что ничто из мира его отца никогда больше не вернется в его жизнь. Включая религию. Ни один из ее императивов не работал здесь, в новом мире. Даже если он и будет надевать ермолку на молитву, соблюдать шаббат или отмечать Святые Дни в синагоге, то будет делать это когда и как захочет, а не так, как скажет ему Тора или раввин. Эта глава его жизни закончена.
Но как только Marine Flasher пришвартовался к острову Эллис, уверенность Тибора куда-то внезапно улетучилась. Издалека этот бегемот, этот левиафан манил его, но когда корабль в самом деле коснулся американской земли, абстрактные заботы сменились вполне конкретными. Нью-Йорк бугрился прямо перед ним, массивный и горделивый, и парень понятия не имел, как будет зарабатывать здесь на жизнь. Он же не американец. Он не знает языка. Он нищий иммигрант, без навыков и перспектив. И зачем он выбросил весь свой гардероб в море?
Гул неразборчивых голосов эхом гулял по станции на острове. Поначалу Тибор сомневался, что кто-то из этих незнакомцев вообще заговорит с ним. Но вскоре его поприветствовал венгерский сотрудник «Джойнта». Агент вполне буднично объяснил, что у Тибора есть выбор: он может отправиться под опеку родственников либо остаться с «Джойнтом», которая найдет ему место для проживания и, рано или поздно, какую-нибудь работу. Тибор понимал: ему очень повезло, что у него есть тети и дяди в окрестностях города, но он также знал, что если они станут его опекунами, ему придется подчиняться им следующие пять лет. С другой стороны, если он останется с «Джойнтом», они проследят, чтобы о нем позаботились до тех пор, пока он не сможет самостоятельно зарабатывать. Почти всем его родственникам было под шестьдесят, и они наверняка были невероятно скучными, а потому Тибор решил остаться.
Как только все документы привели в порядок, корабль двинулся в сторону дока на Вест-сайде. Отсюда Тибора и еще целый автобус юных иммигрантов отвезли в отель «Бродвей» на Тридцать седьмой улице. Менеджмент отеля немедля проводил сотню прибывших во влажный подвал, битком набитый бойлерами, стиральными машинами и гигантскими трубами: это был шумное, электрическое подземелье, похожее на моторный отсек корабля, только гораздо больше. Прежде чем Тибор сумел оглядеть пространство, его уже поставили в общую очередь. Сначала опрыскали от вшей. Шевелюра у него была как у Чайковского; парикмахер быстро это исправил. Затем портной сделал замеры. У Тибора точно не было вшей, когда он приехал сюда, ему нравились длинные волосы, а его новый гардероб состоял из чужих ношеных вещей. Но вместе с этим произошло что-то крайне важное: всего за несколько часов Тибор изменился. Он поглядел на себя в зеркало и увидел в отражении молодого человека, который легко мог сойти за американца!
В похожих на общажные комнатах отеля было достаточно кроватей, но мало достойной работы. С никаким опытом и мизерным знанием языка Тибор понимал, что у него никаких преимуществ. Зато он здорово выглядел и у него была милая улыбка; представитель менеджмента отеля как-то отозвал его и предложил ему десять баксов за то, чтобы он убирал посуду и грязь со стола. Тибор согласился без промедления.
Прошло четыре дня. К Тибору пришел его двоюродный брат Иззи – широкоплечий мужчина лет тридцати, настоящий американец; созревший гражданин, поступивший на службу во флот и встретивший войну на подлодке. Теперь у него была хорошо оплачиваемая работа: он управлял отделом упаковки на одежной фабрике недалеко от центра города. Тибор ему завидовал.
Когда Иззи увидел, как Тибор несет грязную посуду, он сказал: «Зачем тебе это? Ты сможешь делать куда больше, работая на меня».
Иззи взял Тибора на фабрику, где мужчины резали огромные куски ткани, а женщины управлялись со швейными машинками, и понял, что его наняли в качестве мальчика на побегушках. Он был своего рода конвейером, который сначала переносил недообработанные тряпки от резальщиков к портным и гладильщикам, а затем забирал их, развешивал или упаковывал. Платили всего ничего. Единственным бонусом были миловидные итальянские девочки, работавшие на соседней обувной фабрике, которые заглядывались на Тибора и даже предлагали ему ланч. Тибор, впрочем, стыдился брать у них еду; мама учила его ничего не брать у женщин, не отдавая хоть что-то взамен. Поэтому Тибор тратил большую часть зарплаты на конфетки и всякие безделушки.
Когда ему удалось скопить немного денег, Арии Гринвальд, друг Имре, живший в Нью-Йорке, пришел в отель и предложил ему работу и жилье получше. Арии отвел его в однокомнатную квартиру на пересечении Девяносто пятой и Коламбус авеню, в веренице бурлящих домов рядом с районом «Маленькая Венгрия». Все это, конечно, хорошо, но надо будет платить аренду. Однако Арни сказал Тибору не беспокоиться: тот поможет ему найти работу.
Арни был здоровым и крепко сложенным. Он вкалывал по двенадцать часов на мясоперерабатывающем заводе недалеко от улицы Гансевоорт, что в Вест-сайде; работа была тяжелой, но хорошо оплачиваемой. Арни объяснил, что если его возьмут на работу, Тибор сможет спокойно платить за квартиру и ухаживать за любой девчонкой района. Арни поговорил с начальством. Тибора взяли на работу в тот же день.
Компания оказалась одной из более чем двух сотен скотобоен возле реки Гудзон. Арни контролировал группу мужчин, которые резали, чистили и вешали свежеприбывшие туши на огромные крюки, которые затем отправляли их в соседний цех для дальнейшей обработки. Несмотря на площадь – по оценкам Тибора, фабрика занимала целое футбольное поле – и высокие потолки, вся территория была под завязку наполнена полусладким, полупикантным запахом мертвых животных. Автоматика, передвигавшая туши вдоль главного цеха, гремела и скрипела так громко, что Тибор едва мог разобрать указания своего нового начальника. Начальник цеха поставил его в самый конец линии, где разделывали и упаковывали свинину. Тибор вообще-то следил, чтобы пища была кошерной, но работа есть работа, даже если речь идет о мертвых поросятах.
Работа его заключалась в том, чтобы снимать огромные куски мяса с металлических крюков, разделять их по весу на десяти-, четырнадцати- и шестнадцатифунтовые порции, а затем сбрасывать их в три соответствующие корзины. Но задача эта не была такой уж простой, как казалось на первый взгляд: если мясо вовремя не снять с крюка, тормозился весь процесс, «зависали» остальные рабочие линии, снижалась и их продуктивность, и их зарплата. Любая задержка на линии вызывала недовольство всей группы.
Ростом сто семьдесят сантиметров, тощий Тибор не мог швырять большущие куски свинины восемь часов подряд, даже с частыми перерывами. Спустя час или два он начинал сдавать. Пытаясь держать темп, он заливал потом мясо и примерно половину бросал не в те корзины. Остальные рабочие молчали, но как только он отходил от конвейера, чтобы вытереть пот со лба или передохнуть, они кричали на него и ругались матом. Хуже того, многие из них работали с огромными ножами, которыми не стеснялись размахивать у него перед носом. Спустя неделю на его место поставили здоровенного негра, раза в два больше Тибора.
– Ты не обижайся, но эта работа не для такого белокожего хиляка, как ты.
Тибор пошел работать к двум еврейским бизнесменам, владевшим дорогим продуктовым магазином на Бродвее. Из-за того, что он был недурен собой, с красивой улыбкой, Тибора поставили встречать покупателей. Плевать, что он не умел связать двух слов по-английски: основная масса клиентов приехала из Старого Света и сама едва говорила на английском. Проблема была в другом: Тибор не мог понимать указания на любом другом языке, кроме венгерского. Раз он не понимал, о чем говорили покупатели, ему приходилось выносить подносы с продуктами и ставить их на пол так, чтобы клиенты, особенно те, кто не умел говорить по-английски, смогли изучить все виды мяса и выбрать что-нибудь по душе. Начальников радовало, что Тибор так «обхаживал» иммигрантскую клиентуру.
И вновь Тибор привлек внимание молодых женщин, особенно венгерок, желавших, чтобы их обслуживали на родном языке. Тибор флиртовал со всеми своими клиентками вне завимости от их внешнего вида, но ради одной из них, грациозной блондинки Пирошки, дочери богатого клиента, который затаривался в магазине почти каждый день, он старался особо. Вскоре стало ясно, что внимание взаимно. Однажды днем Пирошка прибыла с приглашением.
«Мои родители хотят, чтобы ты с нами пообедал у нас дома», – сказала она по-венгерски.
Пока они флиртовали, Пирошка дала понять всю серьезность своих намерений.
«Родители крайне трепетно относятся к тому, с кем я хожу на свидания, – заметила она гордым тоном. – Они не позволят мне иметь ничего общего с черными, мексиканцами или евреями».
– Ну, так уж случилось, что я еврей, – сухо объявил Тибор.
Лицо Пирошки покраснело. «Пожалуйста, не обижайся, я имела в виду совсем другое».
Тибор улыбнулся: «Весь мир имел в виду совсем другое. Именно так мы все и оказались в концлагерях».
Он оформил ее заказ, но приглашение на обед отклонил.
10
Нью-Йорк, встретивший Тибора в 1948-м, был большим мегаполисом, который готовился стать еще больше. Манхэттен, жемчужина в короне города, та часть его, которая так потрясала Тибора в фильмах, утопал в строительстве. Пижонистые небоскребы из стекла и стали росли как грибы, один за другим, становясь частью и без того великолепных очертаний города. Рядом с Ист-Ривер начались работы по строительству оригинальнейшей штаб-квартиры ООН.
Радиоволны радовали слушателей голосами Фрэнка Синатры и Патти Пейдж. В местных кинотеатрах крутили ленты «Красная река», «Сокровища Сьерра Мадре» и «Змеиная яма». Весь город скорбел по звезде бейсбола, игроку «Янкиз» Бейбу Руту, умершему почти сразу после того, как поклонники начали с ума сходить по фильму «Гордость янки», где он сыграл самого себя. Телевидение, развитие которого приостановила война, вновь начало набирать популярность дикими темпами. Хотя в целой стране было всего около ста тысяч телевизоров, две трети из них находились в Нью-Йорке. Казалось, люди всего лишь собирались в домах друзей и соседей посидеть перед «ящиком», но в американской жизни начался сдвиг сейсмических масштабов. Внезапно Тибор оказался втянут в новую культуру, культуру медиа, которая сбила его с толку, ибо он едва понимал ее язык.
В июне, когда Тибор только-только начал приспосабливаться к свободам американской жизни, Советский Союз попытался выжать западных союзников из Западного Берлина, установив военную блокаду. Объединенные Нации инициировали воздушный мост, чтобы снабжать население города. В течение следующих пятнадцати месяцев Соединенные Штаты и их союзники использовали грузовые самолеты, чтобы доставить жителям Западного Берлина более двух миллионов тонн еды и продовольствия в рамках борьбы с блокадой. Между тем феномен, известный в дальнейшем как «железный занавес», продолжал изолировать восточноевропейские страны – сателлиты России. Для Тибора и остальных бесчисленных новоприбывших из Средней Европы Соединенные Штаты стали не просто убежищем от нацистских лагерей; они выступили заступником свободы и врагом деспотичной России.
11
У Тибора был выходной, и он прогуливался по Верхнему Ист-Сайду, когда внезапно увидел в окне магазина содовой молодого человека, поразительно похожего на Нормана Фраймана. Он встал как вкопанный и принялся разглядывать парня. Да нет, не мог это быть Норман: ну каковы шансы, что Норман будет работать за кассой в магазине содовой совсем рядом с квартирой Тибора? Столько всего случилось с момента их последней встречи. Но это и правда был Норман, выполнявший всякие мелкие поручения в магазине своего дяди.
Норман чуть не выронил поднос с напитками, когда узнал такое знакомое и давно забытое лицо. Несколько секунд он молчал. Затем они обнимались. Норман и надеяться не смел, что когда-нибудь вновь увидит Тибора. После произошедших с ними потрясений и даже последовавшей за ними удачи рассчитывать вновь встретить старого друга из Европы, особенно в таком колоссальном мегаполисе, как Нью-Йорк, казалось легким сумасшествием. Но сейчас, менее чем через год после расставания, они чудесным образом нашли друг друга.
Тибор стал частым гостем в доме дяди и тети Нормана. Когда бы он ни пришел в магазин, Норман всегда делал ему малиновый сельтер, венгерское лакомство. А когда у них совпадали выходные, парни отправлялись в «Гуляш Булевар» на Семьдесят девятой и Второй авеню, в самом сердце «Маленькой Венгрии» Нью-Йорка.
Верхний Ист-Сайд кишел иммигрантами из Польши, Чехии, Германии и Венгрии, и многие из них были евреями. Плотные улочки были забиты синагогами, ортодоксами в черных пальто, кошерными мясными лавками и бородачами, играющими на скрипках на ступеньках многоквартирных домов. Но Нормана и Тибора куда больше интересовали американцы, особенно американские тинейджеры. У них были деньги на кино, содовую и одежду. Они ходили на танцы босиком и плясали линди. У самых везучих были машины: о таком и мечтать нельзя было в старом мире. На религию им было наплевать, она была, скорее, факультативом, нежели обязанностью. И это тоже привлекало Тибора и Нормана, потому что они оглядывались назад, на ужасы Холокоста и войны, и им казалось, что религия – и даже бог – подвели их.
Оба подростка были, без сомнения, отрезаны и от своей культуры, и от традиций своего народа. Норман потерял всю семью. Тибор потерял Илонку, родителей, кузенов и кузин, дядьев и теток, дом, дело своего отца и вообще почти всех, кроме брата и сестер. Ни один, ни второй не ощущали никакой связи со странами, в которых выросли. Когда Норман спросил Тибора о Пасто, тот ответил, что если по чему и скучал там, так это по синему костюму, который отец подарил ему на тринадцатый день рождения.
Как-то днем после обеда, когда Тибор зашел в магазин к Норману, тот попросил его прогуляться с ним по одному делу. «Долго не займет, составишь мне компанию».
Они прогулялись по улице до магазина одежды, которым владел друг дяди Нормана. Норман окинул взглядом Тибора сверху вниз, затем снял с вешалки отличный синий костюм. «Примерь», – и скрылся на складе.
Тибор надел пиджак и штаны. Мягкая шерсть скользила по коже. Тепло и удобство костюма доставили ему такое удовольствие, что Тибора даже передернуло от мысли, что его надо будет снять. Он все еще наслаждался собой в зеркале, когда вошел Норман и хлопнул его по плечу.
– Выглядит здорово. Пошли!
– Я не могу себе этого позволить.
Норман ухватил его за руку: «Все в порядке, пошли».
Тибор не знал, что сказать. «Но это же дорогой костюм», – пробормотал он.
Норман и слышать ничего не хотел. Их дружба была важнее какого-то костюма. Он вытащил Тибора на улицу.
12
Отель «Марсель» на Бродвее и Сто третьей был точкой сбора иммигрантов и тех, кто их искал. Одиннадцатиэтажное здание в стиле боз-ар из кирпича и камня, в свое время, в начале века, оно было выдающимся архитектурным элементом города. Но к концу 40-х его изысканные железные и терракотовые украшения выпали из моды. Публика побогаче предпочитала более современные здания, и различные благотворительные организации снимали целые этажи под новоприбывших иммигрантов. Немодный «Марсель» стал вскоре убежищем для чехов, русских, поляков, румын и других беженцев из Европы.
Исаак Гоффман часто бродил по обширному лобби отеля, прислушиваясь к знакомым языкам в надежде найти друзей или друзей друзей. Место было любопытное, конечно. Очень часто он видел, как оборванцы-иммигранты читают, поют, молятся и рассказывают анекдоты на родных языках, а какие-то мужчины в костюмах записывают их. Зачем? Исааку было непонятно. Кто они, архивоведы или торговцы? Какой им прок от записанных голосов старого мира? Прояснить это не было возможности. Что он знал точно – ему сказали, – так это что за выступления не платили.
Именно в «Марселе» Исаак снова встретил Тибора Рубина. Он, естественно, не ожидал увидеть маленького венгра в старом отеле, но совершенно не удивился, завидев его в модном костюме. С ним был Норман Фрайман, что слегка скрасило случайную встречу. И все же Исаак чувствовал себя неуютно. Было в Тиборе что-то загадочное, что-то, что он утаивал от окружающих, и это выделяло его на фоне остальных. Он казался Исааку одиночкой даже в компании с Норманом.
Исаак стал чаще видеться с Тибором и Норманом. Все трое ходили на танцы и встречались с общими подружками. Ходили в отели со специальными «ТВ-комнатами», где сидели с другими иммигрантами и как завороженные часами смотрели на дивное изобретение, пусть даже не понимая ни слова из того, что там говорили. За довольно короткий промежуток времени венгр перестал быть ему чужаком. И вот однажды, за чашкой кофе в «Марселе», Тибор между делом заявил, что планирует записаться в американскую армию.
На секунду воцарилось напряженное молчание.
– Да иди ты! – засмеялся Норман.
– Серьезно.
– Ты же не гражданин США, – заметил Исаак. – По-английски читать не умеешь. Говоришь еле-еле.
Тибор вел себя так, будто это все не проблема. «С тех самых пор, как солдаты спасли меня от нацистов, я пообещал себе, что верну им долг».
Исаак не мог поверить своим ушам. «Мне казалось, мы приехали сюда, чтобы сбежать от всего этого, нет?»
Тибор помотал головой: может да, может нет. Еще раз повторил, что это данное себе обещание.
Норман подтолкнул Исаака в руку. «Ну что тут поделать, парнишка хочет поиграть в солдатики».
Они продолжили забрасывать Тибора вопросами. Зачем рисковать жизнью? Ему что, войны не хватило? Он что, правда хочет оставить семью? А он знает, что его могут отправить за океан? Что, если его отправят в Германию?
Тибор отказывался признавать их доводы: он уже все решил. Исаак предпочел не верить ему. Тибор же шутник, он и половины не делает из того, что говорит. Норман согласился. Сказал, что как только в его жизни появится правильная девочка, Тибор и думать забудет, что когда-то собирался нацепить униформу.
Чего, впрочем, Тибор не сказал друзьям, так это что он уже попытался записаться в армию. Полгода назад он побывал в призывном центре на Манхэттене. Сержант хвалил прелести службы в армии, но Тибору плевать было на отдых, на образование или даже на содержание: в тот момент ему просто хотелось записаться. Затем его отвели в класс, выдали тест с несколькими страницами вопросов с вариантами ответа. Тибор никому не сказал, что ни слова не сможет прочитать по-английски. Он расставил отметки в случайном порядке. Разумеется, провалился.
– Э, да ты только что из Европы, – с улыбкой сказал сотрудник центра. – Давай-ка подучи язык и приходи через полгода, снова попробуешь.
Тибор последовал совету. Он вернулся в возрасте девятнадцати лет, мог уже поддержать беседу на английском и прочитать газету. И все равно провалился, набрав еще меньше баллов.
13
Имре Рубину пришлось ждать еще год, прежде чем ему разрешили присоединиться к Тибору и Глории Пикарек в Соединенных Штатах. Но они обменивались письмами, и ребята постарались, чтобы, как только он получил необходимые бумаги, его приезд в Штаты оказался максимально удобным. За этот год он два раза успел съездить в Швецию, где теперь жила его сестра Эдит, эмигрировавшая после того, как нацисты обменяли ее в начале 45-го на медикаменты.
Тибор и Имре в Нью-Йорке, примерно 1949-й. Семья Ирэн Рубин
Еще до его первого визита Эдит написала ему, что влюбилась в Ансельма Риттри, сына семьи, которая присматривала за ней с момента ее переезда. Во время обоих его приездов она и Ансельм предлагали ему переехать в Швецию в случае, если у него не выйдет уехать в Америку. Но почти сразу после их предложения Имре получил «зеленый свет» и билет на Marine Flasher.
После душевной вечеринки по случаю его приезда в квартире Глории в Бруклине Имре отвел Тибора в пустую спальню для серьезного разговора.
– Я хочу, чтобы ты знал то, что рассказала мне Эдит про наших родителей и Илонку, – сказал он сухо. – Я мог написать тебе, но решил дождаться момента, когда мы сможем поговорить с глазу на глаз.
Евреев Пасто перевезли в другой венгерский городок Хатван, где их согнали вместе с сотнями других евреев на старую кирпичную фабрику. На месте выяснилось, что Ференц – герой Первой мировой; к нему прибыла делегация венгерских офицеров. За былые заслуги Ференц получил предложение спокойно уехать в Будапешт. Он спросил, что будет с Розой, Эдит и Илонкой. Офицеры ответили, что женщины присоединятся к нему после того, как с ними «поработают».
Ференц отказался уезжать без семьи. Офицеры настаивали, чтобы он уехал прямо сейчас: обстановка в Венгрии ухудшалась с каждым днем. Они пообещали ему сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность его жены и дочерей, но Ференц был непреклонен. В тот же день евреев на фабрике загрузили в вагоны для перевозки скота и отправили в Освенцим. Эдит и других молодых женщин, в основном подростков, поместили в бараки. Остальные прямиком отправились в газовые камеры.
Эдит не вдавалась в подробности своего нахождения в руках нацистов, рассказала лишь, что ее перевозили из лагеря в лагерь, и что когда у немцев дела пошли совсем плохо, она оказалась в числе тысячи заключенных, которых обменяли у шведов на лекарства. Когда она только приехала, за ней стала присматривать семья ортодоксальных евреев из города Мальме. Со временем она влюбилась в одного из их сыновей.
Когда Имре закончил, Тибор поблагодарил брата за то, что тот дождался и рассказал ему это лично. Затем заплакал. Пусть даже он не получал никаких письменных тому подтверждений, Тибор уже несколько лет был уверен, что их родители и Илонка погибли. И вот теперь он наконец мог их похоронить – по крайней мере, в своем сознании.
14
В 1949-м напряжение между двумя мировыми державами – Соединенными Штатами и СССР – нарастало. Обеспокоенные экспансией Союза, Штаты сформировали военно-политический блок НАТО вместе с Британией, Францией, Италией, Канадой и другими западными странами.
После неудачной блокады Берлина русскими Германия разделилась на две самостоятельные республики. Восток достался советскому блоку Иосифа Сталина; другая половина осталась с Западом. Сталин подписал договор с новообразованным коммунистическим правительством Китая; этот союз вскоре заставит дрожать от страха весь Корейский полуостров. Но у Запада были и другие поводы для переживания. В 1949-м мир потрясла новость о том, что Советы провели испытания своей первой атомной бомбы.
Хотя газеты, радио, а также телевизор только и делали, что предупреждали о «красной угрозе», Тибора это не волновало. Он смотрел на Россию как на нищее государство рабов по другую сторону света, страну, которая по всем статьям уступала могучим Соединенным Штатам. Он был уверен, что даже если она и задумает воевать, то Штаты сотрут ее в порошок. Впрочем, он сильно сомневался, что Восточная Европа посмеет атаковать Северную Америку.
Конец ознакомительного фрагмента.