Щенок
Я ехал на дачу, без спешки, элегантно вычерчивая каждый поворот, наслаждался пьяным июньским ветром, с удовольствием, с душою планировал мелкие дела: поправлю замочек в баньке и перед ужином разомнусь с дровами, чтобы потом свежим, бодрым, исполненным собственного достоинства сесть к столу. И главное – закуски. Их никому не доверю. Тоненько-тоненько, кружочками нарежу солёненькие огурчики, постным маслицем окроплю, добавлю мёда, уксуса, лучок салатный и утомлю, утомлю всё это в соку до изнеможения. И грибочки – положу в тарелочку груздочек, три волнушечки и пару рыжиков, немного опят и лисичек и искупаю всё это в сметане. И – на стол.
– А не желаете ли, Николай Саныч?..
Но вот впереди, возле самого поворота к моей деревне остановился «Москвич», старенький такой, неуклюжий, синий «Москвич», открылась дверца, и из салона на обочину выкатился щенок с белым несуразным пятном на груди, точно Господь смеялся, когда всё это рисовал, и кисточка у него дрожала. Щенок быстренько присел по делам и бросился за кем-то в траву, запутался, кувырнулся через голову, облаял кого-то в сердцах и понёсся дальше. Я аккуратно съехал на просёлок, притормозил, опасаясь, чтобы щенок по дури не выкатился под колёса, и вдруг заметил, что дверца у «Москвича» захлопнулась, и он отъехал, оставив только облачко выхлопных газов, точно воспоминание, которое тут же и рассеялось. Вот так!
А щенок даже не сразу заметил, что его бросили, не сразу он это понял, долго возился с каким-то сучком, потом только поднял голову и удивился, побежал к дороге, – хвост дрожит, виноватый такой хвост, «дескать, не со зла я заигрался, забегался, простите». А некому уже прощать-то, некому. Я остановился, нашёл в пакете кусок какой-то колбасы и поманил рыжего, а он даже не сразу отозвался, сидел и месил песок на обочине своим дурацким хвостом, но потом подошёл, поводил носом по штанам, чихнул от души и поглядел на меня с любопытством.
– А ты, ты поешь, пацан, лучше поешь, ты не чихай, ты поешь, в таких делах закусить сразу – это первое дело, а потом уже чихай во всю вселенную, во все ноздри чихай, на всех чихай, – предложил я.
И главное, я сразу стал извиняться, всё пытался объяснить ему, дескать, мужик-то я нормальный, но с проблемами:
– Ты понимаешь, понимаешь, – говорил я, – я бы взял тебя, но у меня уже есть собака, вот ведь что, «догиня» у меня, лошадь такая здоровая, и ещё тёща, понимаешь?
А рыжий посмотрел на меня вдруг и с удивлением, да вроде того: «Ты о чём старина, забудь, я же не просил». Прикопал колбаску и ушёл к дороге, уселся возле своего столба и замер. Я вернулся к машине, с капризами запустил двигатель и поплёлся по просёлку точно провинившийся школьник, вылизывая каждую ямку, каждую пупочку, и я всё время оглядывался, и извинялся перед рыжим: «Ну не могу я тебя взять, ну не-мо-гу, у меня догиня, до-ги-ня, жена, дети, кого только нет». – Я от досады бил ладонью по рулю: «Даже тёща есть, – что там догиня. Представляешь, у меня даже хомячок есть, у меня есть хомячок, спроси у кого-нибудь – на хрена этот хомячок нужен, но он есть и его как бы любят, ты понимаешь это или нет?» И постепенно мне стало казаться, что он меня понял, он давно понял меня. Давно.
А вот дома я не стал ничего объяснять – нечего мне было уже объяснять, Женщины и так всё увидели: дочка поцеловала меня, жена поставила ужин, и они исчезли, они знали, что сейчас мешаться не нужно, не знали почему, но знали, что не нужно, – и всё. Мы ру-у-сские, мы правосла-а-вные, самый трепетный народ в околотке, ушлый такой, но очень трепетный, барахло всё, тряпьё и досада. Я всё не понимал, ну что ж меня так завело-то, что так бесит? То ли то, что там щенок один и ждёт? Или то, что я такой же, как все, и всего дождался? И главное, сам себя успокаиваю: «Ну что там, щенок, стариков бросают, младенцев». Да, я такое успокоительное нашёл, такое вот успокоительное принимаю и даже не смеюсь. Но ведь сам же, сам же ведь недавно с ментом разговаривал, на днях. Пил пиво в тенёчке, с газеткой, пристойно, с душой. Подошл сержант:
– Извините, – говорит.
– Ну, пожалуйста, – отвечаю, – я в газетку пиво завернул. Можно меня оставить с пивом и с покоем?
А он замялся, он застеснялся.
– Я ж не об этом говорю, хотел спросить, где пиво покупали.
Я показал, он взял два пива и вернулся, ножичек попросил, чтобы крышечку сбросить. А я смотрю, что руки-то у мужика трясутся. Здоровый такой сержант, грузный, лет сорока. Он сам как бронежилет, и трясётся.
– Дежурил ночью, – говорит, – остановился возле помойки, чтобы поссать, а там прямо в коробке, в объедках, ребёнок. Я чуть не помочился на него, представляете? То есть, они вернулись из роддома, отметили, сложили всё вместе с бутылками в коробку и вынесли, И одеяльце – тонюсенькое, больничное. Вы что-нибудь понимаете?
И вдруг у него мобильный звонит, и он улыбается, жена, говорит, разрешила взять, – раз я нашёл, значит, мне тащить положено. Правильно?
Конечно, правильно, конечно, правильно, но только где же эта грань-то, где же она, за которой уже неправильно? Ведь с кого-то же она начинается? С кого-то же начинается этот рубеж: с жучка, с хомячка, с котёнка? Где-то же есть эта линия, за которой уже всё равно, всё равно и всё неправильно? Должен же там стоять какой-нибудь знак?
Утром я, как мальчишка, украл еды из холодильника, спрятал в портфель и уехал на работу, а рыжий уже проснулся, он уже сидел на своём посту возле своего пограничного столба и смотрел на дорогу. Я подозвал его:
– Ну что, бабанька, не одумался ещё, не остыл? А я вот тебе подстилочку подтибрил, полежи вот, погрейся.
Рыжий посмотрел на коврик без восторга, мотнул башкой, взял курочку и пошёл к своему столбу, точно честный солдат, равнодушный к пропаганде супротивника.
– Ну, извини, извини, чем могу, – я даже обиделся, – давай, давай, давай, чеши, чеши. Ты же – Рыжая Пенелопа! Ты же пижон! – Я сел в машину и уехал.
А вечером я вновь обнаружил его возле того же занюханного столба с этим знаком. Он сидел совершенно недвижно, и только уши что-то чутко ловили в воздухе, а когда вдруг появлялась синяя машина, он подпрыгивал на всех лапах, катался по песку и визжал от восторга, машина исчезала, и он снова замирал, без отчаяния, без воя, просто замирал и продолжал слушать неведомую мне даль.
– Слышь, Рыжан, – я взял его за холку, – ты бы уже как-то успокоился, а? Ты уже всех достал здесь, сосредоточься как-нибудь, прикинь хвост к носу, никто уже за тобой не приедет, ты в это врубаешься или нет? Ни на синей машине, ни на белой, и даже с алыми парусами за тобой никто не приплывёт. Беги в деревню, в деревню беги: там таких, как ты, – банда, мафия. Погавкаешь годик у магазинов, потом забуреешь, будешь лежать на солнышке – дань собирать.
Мне понравился мой план, я даже дверцу открыл:
– Ну, хочешь, подвезу? Ну, поехали! – Рыжий перестал трепать колбасу и, взглянув на меня, развернулся этаким козырем, ну, вроде бунтующего кошака, и пошёл к дороге.
– Ну, всё, всё, всё, придурок, сдаюсь, – не выдержал я, – поехали, я усыновляю тебя. Пёс с ней, с этой догиней, будут два придурка – ты, догиня и хомячок – по кредитной линии.
Я взял его на руки и попытался посадить в машину, он даже зарычал, он зарычал, он вырвался, пустился бегом к своему столбу и замер. Ну «щ-щенок!»
А дома меня всё-таки «прищучили», вспомнили и пропавшую курочку из холодильника, и моё невнятное настроение, вспомнили, и прищучили, и устроили перекрёстный допрос с пристрастием. Пришлось во всём сознаться. Дочка обрадовалась:
– Папочка, так давай возьмём его, он будет играть с нашей Багирой, она будет за ним ухаживать, мыть его, жалеть. Поехали, поехали, прямо сейчас поехали, – она даже курточку успела накинуть.
– Никуда мы не поедем, щенок будет сидеть, где сидел, вот пока… пока… и всё, – решил я.
– Ну правда, Коля, съезди, забери щенка, ну что ты упёрся-то? – поддержала дочку жена.
– Не я упёрся-то, не я упёрся-то, это он упёрся, вот в чём дело-то, это он сидит возле своего столба второй день и ни гугу, я ему и «пожалуйста», и «здрасте», и курочку, и машину, и эскорт, – а он рычит, и всё. Ну, вот это понимаешь или нет, вот ты это хотя бы как-то понимаешь или нет?
– Конечно понимаю, Коленька, ну что ж здесь непонятного, – она погладила меня по голове, – я ж возле тебя, как возле того столба, тридцать лет просидела и ничего, а тут два дня, два дня – это не срок, это даже не пятнадцать суток.
– Да, папочка, – вдруг выпрыгнула дочка, – вот вы все такие – мужики, сделаете что-нибудь нехорошее, а потом мучайся с вами.
– Ну, вот ты-то! Ну, вот ты-то, что встреваешь? – возмутился я. – Ну, может, там баба была, в этом «Москвиче», ну, может, это баба щенка выбросила, ну, при чём тут мужики?
– Женщина бы не выбросила, – решила жена. – Утопила бы, усыпила бы, что угодно, но не бросила бы.
– Ну, всё, договорились, я ушёл.
Наверное, неделю я возил рыжему завтраки, потом покупал что-нибудь в городе вечером и возвращался домой. Он с благодарностью вытирал свой мокрый сытый нос о мои ладони, но в машину не садился, не повезло мне с машиной – она у меня чёрная, а не синяя. И вдруг однажды я не нашёл щенка на дороге, не было его, я пробежался по обочине, по полю, свистел – никого, ну убили же собаку, а? Задавили же собаку, вот ведь что! Почему-то только мрачные мысли приходили мне в голову, а я всё метался, бегал по обочинам и пытался найти раздавленный трупик, пока не увидел на столбе объявление. Подошёл и прочитал.
«Найден щенок, совсем ещё юный мальчик, брошенец или потеряшка, рыжей масти, но со светлым пятном на груди и очень добрый и отзывчивый. Люди, помогите, – ему не прожить на этом свете с таким характером, он всё время верит, надеется и ждёт. Анна». И номер мобильного телефона.
А рыжего этого я нашёл в тот же день в палисаднике нашей недалёкой соседки и вспомнил: её действительно звали Анна, и, по информации моей тёщи, от неё уже месяц назад ушёл муж – смешной такой парень, – он каждые выходные игрался в огороде с вертолётиками на радиоуправлении – огурцы опылял. Я даже как-то раз подслушал женские инвективы в его адрес, – это Анна жаловалась моей тёще: дескать, как нехорошо, что мужик с вертолётиками по огороду носится, да ещё перед глазами честного народа. Я, говорит, понимаю рыбалку, даже пиво с футболом, – у мужика, что-нибудь должно быть для дури, но вертолётики – это как-то неудобно. А тёща её успокаивала, ну вроде того, что пёс с ним, хозяйство в порядке, пусть играется, лишь бы в лес не бегал, а чем эта рыбалка заканчивается – это тоже не хобби.
– Ну, это же обидно, Мария Андреевна, это же обидно, когда вертолётики предпочитают тебе и всему остальному – это же трагедия, – жаловалась Анна.
– Трагедия, детонька, – это когда он тебе скажет, что у него, кроме тебя, ничего и никого нет, – вот это уже полная пьеса.
А Рыжик узнал меня, оставил в покое свою косточку и подошёл поздороваться, а потом на крыльцо вышла Анна, и он со всем усердием бросился к ней. Она села на ступеньку, он устроился у неё под рукой и они вдруг замерли, вглядываясь в просёлочную дорогу и ещё куда-то в даль, самую что ни на есть даль.
А я вернулся к машине. Вот только откуда же такая досада-то, а? Конечно, предательство, это маленькая такая блажь, маленький, маленький такой каприз с большими последствиями, ну, хорошо же всё кончилось. Все нашли друг друга, откуда же досада-то? И самое главное, вот чем же она взяла-то его, эта Анна? Что же такое она ему сказала, что он пошёл с ней? Вот ведь где заноза-то, а? Вот заноза-то?
Какое страшное недоразумение – наше равнодушие и предательство?! Как унизительно наше умение оправдывать себя, мол, что я могу, мне одному не обогреть всего мiра[1], не накормить, не приютить. Вот на этом, на этих оправданиях вся наша человечность и человеколюбие заканчиваются.
Я русский, я духовный, я справедливый! Да не русский я, если во мне нет любви и сострадания. И не христианин я, и не мусульманин, и никто я, если во мне мужества нет и реального поступка, а только одна болтовня. Болтовня о гуманизме – это лицемерие.
1. Какие чувства испытывал главный герой, отправляясь июньским вечером к себе на дачу?
2. «Выкатился» – таким словом автор характеризует движения щенка, выброшенного на улицу. Каковы подробности встречи Николая Александровича с беззащитным щенком?
3. Обратите внимание на тон обращения героя к рыжему щенку.
– Что о характере героя способны сказать употреблённые автором выражения: «сразу стал извиняться», «пытался ему объяснить»?
4. Отчего резко изменилось настроение героя после встречи с Рыжим?
5. О каком страшном случае рассказал нашему герою милиционер? Каков неожиданный исход этой истории?
6. В каких эпизодах автор замечает уродливость и признаки «бездуховности» современного общества? Следует ли из его размышлений, что он видит выход из создавшегося положения.
7. Почему однажды щенок пропал? У кого Николай Александрович обнаружил его? Расскажите о новой хозяйке щенка.
8. Почему щенок поверил Анне, а Николаю нет?
9. Как вы думаете, каковы могут быть причины того, что хозяева принимают решение расстаться со своими уже подросшими питомцами?
10. Попробуйте самостоятельно ответить на вопросы, которые задаёт главный герой: «…Чем же она взяла-то его, эта Анна? Что же такое она ему сказала, что он пошёл с ней?» Почему они подружились, может, их что-то сближает?
1. Объясните, как вы понимаете слова французского лётчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
2. Напишите сочинение о любимом животном. Как выглядит ваш питомец? Расскажите о его повадках, пристрастиях к еде, о забавных историях, связанных с ним. Кем вы его считаете: 1) забавой, 2) другом и помощником, 3) полноценным и необходимым членом семьи.
3. Пользуясь толковыми словарями, найдите значения слов: равнодушие, предательство, лицемерие, доброта, сострадание, жалость.