А в прошлом году мы ремонтировали дом на окраине
А в прошлом году мы ремонтировали дом на окраине. Обычная пятиэтажка, ободранная, потемневшая, с рассохшимися швами. Называется она «французский проект», у нее балконы два столба подпирают, стены – панельные, а подъездное крыльцо украшают две громадные рыбы на бетонных шарах. Краска на рыбах выцвела, но не облезла: рыбы синие, а хвосты – красные.
Перекрытия в пыли и паутине, ржавые стояки в хомутах с резиновыми латками, песок, прямо стеклянный от чердачной духоты, скрипит под ногами.
– Дышать нечем, – Наташка, что со мной была, толкнула окошко, стёкла из трухлявой рамы выпали, хорошо – мимо руки.
– Тихо, дуреха, – я знаю эти чердаки: одно тронешь, все тут же рядом обрушится, и пошло по цепочке. Потом завалит и припорошит, не вылезешь.
– А чего тихо-то, – Наташка высунулась в окошко, – красота, Верка, летать охота, и чтобы земля подо мной крутилась, как глобус.
– Давай, кран поищем, – я пошла вдоль труб в поисках вентиля. Из-под ног вспорхнул голубь. – Господи, ну напугал!
– Оп-па, голубка, – Наташка ловко прижала голубя к оконной раме. – Гляди, сытая какая, как индейка.
– Ну и быстрая ты, – я удивилась Наташкиной сноровке, – точно кошка.
– А я и есть кошка, – Наташка пощелкала белыми ровными зубами. – Я все делаю быстро: и милуюсь, и дерусь. Давай мы ее съедим, Верка?
– Кого? – я не поняла
– Голубку, кого же еще-то, – Наташа оглянулась. – Ведра нам дали чистые, воду найдем, из мусора костерок запалим, все равно сегодня нас не ждут.
– Ага, не ждут, – я взяла ведро и пошла к крану. – Еще три часа работать.
– Да брось ты, – Наташка махнула рукой с голубкой. – Мы объект осматриваем, это хорошо, что замков на чердаке не было, а то полдня бы ключ искали, так что никто нас не ждет, не парься, Вер, я сейчас за бутылкой сгоняю, я все быстро делаю.
– За какой еще бутылкой? – я даже обомлела. – Это с какой радости?
– С обычной, бабьей, – Наташка протянула мне голубку. – Подержи, я вернусь и перья ей подергаю.
– Не буду я ничего держать, – я отступила на шаг. – Ну-ка отпусти её.
– Нет, Верка, не отпущу, – Наташкино лицо сделалось серьезным, даже злым. – Я ничего и никогда не отпускаю, что поймала – мое, поняла?
– И понимать не хочу, – протянула руку к Наташе. – Отдай, хватит на нервах у меня кататься.
– Не отдам, поняла? – Наташка схватила птицу за голову. – Я ее сырой съем. Ты видела когда-нибудь, как сырое мясо едят, еще теплое? А я сейчас покажу тебе, Верочка, это совсем не страшно, это очень весело, поняла?
– Погоди, – я перевернула ведро и уселась на него сверху, – давай поговорим.
– О чем? – Наташка усмехнулась и поцеловала голубку в клюв. – Что лапочка, страшно тебе? И правильно, что страшно, потому что ты попалась. А коли попалась – жди худого, так уж жизнь устроена.
– Ну, ты-то жива и здорова, – сказала я, – и никому не попадалась.
– Я-то? – Наташка засунула голубку за пазуху и уселась на окошко. Достала из кармана семечки, лузгает. – Я попадалась, Вера, еще как попадалась. Я, Верка, денег по скорому хотела заработать, дурища сельская, ну и пошла, короче, танцам учиться, ускоренный выпуск. Понятно, что там за учеба, нас к шесту даже не ставили, толкались в группе, как стадо коров, чтобы хоть немного движение изучить. А в выходной развезли по ночным барам, а там даже до танцев дело не дошло – сразу под мужиков уложили. И пойди вякни – я им деньги за обучение должна была, за костюм эстрадный, перья, стринги и туфли, за еду и выпивку, вообщем, нужно было отдать. Это, по-твоему, не попалась?
– Ну, отдала? – мне не хотелось вникать, а врет она складно.
– Перья у костюма были белые, – сказала Наташка в окно, – как у этой вот голубки, и ум такой же, голубиный, взлетела, чтобы вырваться – да поздно, хвост зажали. И съели, с потрохами, живую и горячую.
– Про деньги не ответила, – я достала бутылку с минералкой, я всегда с собой ношу, отпила. – Воду будешь?
– Давай, от семечек горло дерет, – Наташка протянула за водой руку, и я разглядела на ее запястье шрам. Как я раньше-то его не видела?
– Нет, деньги я не вернула, – Наташка пила воду мелкими глотками, как голубка. – Я в столицу сбежала, затерялась. Вот работаю третий год, пока жива. А хочешь, Верка, я тебе станцую? Нас там чему-то же учили! Вон стояк водопроводный, чем не шест? Гы-гы. Хочешь?
– Не надо, – я отвернулась от Наташки, дурдом какой-то, что за день такой? Все ведь нормально было, и вдруг посыпалось. Я же говорила, что стоит на чердаке задеть случайно и начнет падать одно за другим, завалит и припорошит, что не выберешься.
– Эй, Верка, – Наташка стояла на краю крыши, в руках у нее билась голубка, – выбирай я или она?
– Ты про что? – я высунулась в окошко. – Натаха, отойди, там ограждение ржавое, не удержит.
– А и не надо, – Наташка сделала шаг вперед, железо прогнулось, старые листы стали вырываться из проеденных замков. – Зачем голубкам ограждение? Говори: я или она? Ну?
– Ты! – не думая, крикнула я. – Конечно, ты.
– Ладно, – Натаха отошла от края и вернулась к окошку, протянула мне голубку. – На, рви голову.
– Наташка? – меня уже затрясло. – Наташка, прекрати дурить, иди сюда.
– Я приду, приду, – Наташка ждала, – но вначале оторви голову, ты же выбрала меня, так в чем дело?
– Хорошо, давай, – я нащупала в кармане складной нож, хорошо, что дома его не вынула. – Давай.
– Если ты меня обманешь, вон, крыша рядом, – глаза Наташки горели сумасшедшим огнем, она протянула мне голубку.
Я взяла ее и услышала, как отчаянно бьется птичье сердечко. Наташка смотрела на меня с крыши. Я раскрыла лезвие и зажав птичью голову в кулаке полоснула себя между пальцев, брызнула кровь, птица испуганно забилась.
– Смотри, Наташка, – я подняла измазанную кровью птицу, – я перерезала ей шею.
– Ладно, – Наташка спрыгнула внутрь.
Я отшвырнула голубку и ударила Наташку в лицо, повалила на пол и навалилась сверху. Я вцепилась в ее волосы и заорала как сумасшедшая, а верно, и вправду сошла с ума:
– Слушай же меня, сука из варьете, если ты сейчас рыпнешься, я тебя вот этим ножом проткну, ясно? Ясно?
– Ясно, Вер, ясно, – застывшее было лицо Наташи вдруг дрогнуло, она зашлась в плаче.
– Ладно, чего уж теперь, – я выпустила Наташку и села рядом на пол. – Обошлось же, обошлось.
– Сейчас, сейчас, – зареванная Наташка лихорадочно разодрала свою косынку и перевязала мне руку. – Тебе к врачу нужно.
– Заживет, – я привалилась к стенке. – Не впервой.
Мы сидели молча, не было сил говорить. И желания не было, все было сказано. А между нами ходила голубка и клевала Наташкины семечки, как перемазанная краской малярша. Кровь – обычная краска, только очень дорогая.