Москалев Алексей Владимирович (Интервью А. Драбкина)
стрелок 117-го стрелкового полка, 23-й стрелковой дивизии
Подходит ко мне старший лейтенант, армянин:
– Слушай, ты кто такой? Пойдешь ко мне? Я командир стрелковой роты.
– И я тоже пехотинец, пойду.
Звали его Сережа Арбаньян. Так я оказался опять в пехоте, в роте 117-го полка 23-й стрелковой дивизии, 61-й армии, которой командовал герой боев под Москвой Белов Павел Алексеевич. Я с этими войсками освобождал Варшаву, шел к Берлину… Подошли к Одеру. Остановились. Тут прибежал связной от командира батальона к командиру нашей роты, к Сереже. Он побежал. Возвращается, и ко мне: «Бегом к комбату». Я побежал по траншее, прибежал к комбату.
– У тебя сколько классов образования?
– 9 классов.
– У-у-у.
У всех-то было 5–7 классов, так что я числился академиком.
– Комсомолец?
– Да.
– У тебя что в роте осталось?
– Вещмешок.
– Бегом туда и обратно сюда. Поедешь на армейские курсы младших лейтенантов. Курсы находятся в 30 километрах, в Кирице, где штаб армии.
– Я не хочу быть офицером! Скоро война закончится, я хочу быть юристом, как мой отец!
– Тебе что сказали? Через 4 месяца, чтобы приехал ко мне в батальон младшим лейтенантом. Понял? А то свяжем и отвезем туда.
– Есть!
Пришел, говорю:
– Товарищ старший лейтенант, вы что же меня предали?! Мы с вами так хорошо воевали!
Он мне говорит:
– Слушай, Леша, Одер – четыре рукава. Будем форсировать – поплывут наши кости в Северное море. У меня только за триппер три справки, а ты молодой, давай, собирайся…
– Не хочу я! Хочу честно дослужить, а потом уволюсь и в институт…
– Тебе сказали, бери свой вещмешок, бегом туда, поедешь в Кирицу.
– Есть.
Я не знаю, что с ним дальше случилось, искал его, искал, так и не нашел. Живой он, не живой.
На курсах я, ефрейтор, командовал старшинами, старшими сержантами, сержантами, хотя был самый молодой, но почему-то меня назначили – начал рядовым, через неделю стал командиром отделения, через неделю – помкомвзвода. Взводного я так и не видел, может, ходил по немецким бабам. Провожу занятия, все нормально. Рядом польский госпиталь, везут раненых поляков:
– Откуда, панове?
– Пытались Одер форсировать.
– Пустил немец?
– Нет, не пустил.
Сутки идут, вторые, я со взводом занятия провожу по тактике, по строевой. Опять везут:
– Ей, паны, чего?
– Опять пытались форсировать.
– Пустил немец?
– Нет, не пустил.
Ну потом наши как врезали, так немец и драпанул. Нас бросили туда, но Одер я форсировал уже по наведенному понтонному мосту.
В Эберсвальде, что в 30–35 километрах от Берлина, немец стрельнул в меня из фаустпатрона, как в танк, но не попал. Увидев, что в меня летит набалдашник с длинной трубкой, я успел шмыгнуть в калитку – ноги у меня были очень сильные, крепкие, какие положено было иметь пехотинцу. Взрыв. Я выскакиваю, тю-тю-тю из автомата, но никого уже нет.