2. Соединяющие создания
Джойсовского «Улисса» можно прочесть как «Дорогая, я уменьшил город». Здания Дублина обозначают жизненно важные органы: редакция газеты – легкие, концертный зал – ухо и так далее – в то время как Леопольд Блум и Стивен Дедал циркулируют по городскому организму как разумные корпускулы, в каждом пункте демонстрируя соответствующие проявления своего получившего биологическое воплощение сознания. Напротив, «Поминки по Финнегану» можно читать как «Нападение пятидесятимильного человека». Трактирщик/строитель города Хамфри Чимпден Ирвикер (H. C. Earwicker, чьи инициалы HCE соответствуют Howth Castle and Environs, «Замок Хоут и Окрестности», а также Here Comes Everybody, «Вот идут все») становится воплощением географии Дублина; его голова – «macroborg of Holdhard» (мыс Хоут-Хед), он протянулся до постыдно распухших «microbirg of Pied de Poudre» (порохового склада в Феникс-парке), сами же дублинцы в это время «hopping round his middle like kippers on a griddle» («скачут у него на пузе, как сельди на сковородке»). Голос Ирвикера/Окрестностей/Всех – это бубнеж Дублина, размышляющего о себе самом.
В наше время метафоры, связывающие город и тело, стали конкретными и буквальными. Встроенные в обширную структуру многоступенчатых рамок и разветвленных сетей, мой скелет, мышцы, нервная и прочие физиологические системы искусственно усовершенствованы и расширены. Область их действия раздвинулась до неопределимых границ и, взаимодействуя с сопоставимыми по размаху зонами влияния других людей, образует глобальную систему передачи, действия, восприятия и управления. Мое биологическое тело переплелось с городом; город стал не только местом применения моей включенной в сеть когнитивной системы, но и – что принципиально – пространственным и материальным воплощением этой системы.
Конечности (наращиваются)
Сначала дополнительную мышечную силу давали животные; всадник на лошади обладал высокой проходимостью и великолепным соотношением веса и мощности.
Ранней, рудиментарной формой экзоскелетной опоры стал посох. Элементарные изобретения вроде колеса, дышла и ящика вместе дали телегу. В сочетании с ровным дорожным покрытием они породили средства передвижения и запустили длительный процесс симбиоза транспорта, дорог и городов.
Первые дороги были примитивной формой сетевой инфраструктуры. Колеса были приспособлениями, работающими в этой инфраструктуре, и одно было точно подогнано к требованиям другого. Так начался важнейший процесс параллельной эволюции: устройства, системы, средства передвижения и постройки приспосабливались к возможностям имевшихся типов инфраструктуры, а те, в свою очередь, развивались и множились в ответ на растущие требования. Копыта на грунтовке продолжали, трансформировали и усиливали работу ног в стременах и рук с поводьями. Позднее шины на шоссе – посредством механических и электронных соединений – делали то же самое для ног на педалях и рук на руле. Благодаря такого рода процессам в течение столетий наши конечности и мышцы постоянно растягивались и развивались1.
В начале индустриальной эпохи, с появлением парового двигателя и самодвижущегося экипажа, машины пришли на смену мышцам животных. Сначала энергия двигателей передавалась только на короткие расстояния, с помощью таких механизмов, как трансмиссия автомобиля или ременной привод первых фабрик, однако сочетание электрогенераторов, линий электропередачи и электромоторов позволило городам обзавестись эффективными и разветвленными системами распределения энергии2. Когда электросети разрослись и соединились друг с другом, источники энергии стали все более отдаляться от мест ее потребления; плотина Гувера (недалеко от Лас-Вегаса) посылает большую часть вырабатываемого электричества в Южную Калифорнию, а гидроэлектростанции Квебека снабжают энергией значительную часть востока Северной Америки. Жизненно необходимая современным городам электроэнергия стала конкурентно оцениваемым товаром, подача которого осуществляется с помощью гигантской компьютеризированной системы в соответствии с колебаниями спроса и предложения – и по воле трейдеров.
В течение XIX и XX веков расцвет изобретательства привел к господству механизации3. Сегодня я, привилегированный горожанин эпохи постмодерна, могу пользоваться результатами этого безудержного накопления механических устройств, применяя машинную энергию где бы и когда бы мне это ни понадобилось. К моим услугам аппараты от микроскопических силовых приводов до электроинструментов, электроприборов, транспортных средств, лифтов, эскалаторов, кранов, конвейеров и гигантских промышленных предприятий. Когда я управляю роботом по интернету, возможности моей моторики простираются на тысячи миль. Обладая соответствующими навыками, я могу делать хирургические операции, находясь через океан от пациента4. Современная электроника позволяет даже за садом ухаживать на расстоянии5.
Если когда-то оружием служил меч – удлиненное и заостренное продолжение руки, сегодня (как известно любому дельному террористу) я могу взорвать бомбу на расстоянии, просто приладив к ней мобильный телефон6. Но это всего лишь кустарная поделка, дающая участникам неформальных силовых структур возможность не подвергать опасности собственную шкуру. Неохватные системы вооружений военных организаций XXI века – это пугающе развернутые, размноженные и усиленные версии солдата древности – с его ногами (ставшими военным транспортом и системой доставки), рукой с мечом для нападения, рукой со щитом для обороны, глазами и ушами для сбора разведывательной информации. С тех пор как ладонь на рукоятке сменило беспроводное дистанционное управление, а для более точного управления системами вооружения стала применяться кибернетика, военные действия все больше перекладываются на электронику, программное обеспечение и робототехнику7. На службе в современной армии я (как предсказывал Норберт Винер) «встроен в систему управления вооружением и служу ее важным компонентом», мягкотелым контрольным узлом в разветвленной и высоко интегрированной машинной сети8. И это положение становится повсеместным, распространяясь от систем вооружения к хороводу машин, заполнивших нашу повседневную жизнь.
Программируя робота, я могу точно указать, что он будет делать. Я могу велеть ему бесконечно повторять определенную операцию, или включиться в определенный момент (как вирус, который активизируется однажды в полночь, чтобы отформатировать ваш винчестер), или по-разному реагировать на различные условия. Скопировав программу и установив ее на множество устройств, я могу обеспечить повторение этих действий во многих местах. Путем электронного хранения и распространения моих закодированных команд – в особенности с применением цифровых сетей – я способен бесконечно множить и распространять во времени и пространстве точки физического приложения моего разума.
Потоки (перенаправляются)
Системы водоснабжения и канализации стали географическим продолжением моего пищеварительного тракта, дыхательной системы и прочих внутренних органов. Построенные из соединений углерода системы, отвечающие за циркуляцию твердых веществ, жидкостей и газов внутри моего кожного мешка, подсоединены к разветвленным, состоящим по большей части из металла и пластика внешним сетям труб, воздуховодов, насосов, перерабатывающих заводов и механических устройств для транспортировки пищи, воды, кондиционированного воздуха и отходов9. Эти протяженные сети черпают ресурсы в удаленных и рассредоточенных заборных зонах, потом скапливают их в хранилищах, доставляют в точки потребления и, наконец, отводят отходы в зоны сброса. Они позволяют мне распространить мой экологический след (то есть территория, необходимая для поддержания моей жизнедеятельности и усваивания ее отходов) далеко за пределы, которые были возможны до их появления, и, надо отметить, далеко за рамки разумного.
В обычных условиях эти трубопроводы в конечном итоге соединяют меня с природными системами циркуляции воздуха и воды, а также с естественными пищевыми цепочками, однако их выходные шлюзы иногда могут быть подсоединены к входным, создавая миниатюрные замкнутые экосистемы, – принцип, на котором основаны (с переменным успехом) аризонский проект Biosphere и разработки NASA по созданию межпланетного космического корабля10. Направляемые в них потоки все чаще отслеживаются сенсорами, регулируются клапанами и переключателями, фильтруются и обрабатываются множеством разных способов и управляются изощренными цифровыми системами. Так или иначе, эти трубы соединяют скромный по объемам метаболический процесс внутри моего тела с более масштабными процессами снаружи.
Мой половой трубопровод сконструирован для стыковки с другим совместимым половым трубопроводом с целью эффективной передачи генетической информации в жидкой форме. К сожалению, плотское соединение может быть некачественным, нестабильным или нестандартным (даже хуже, чем модемное), зато существует множество иллюстрированных пособий, в которых описываются рекомендованные конфигурации и протоколы. Я являюсь узлом телесной половой сети, которая, увы, замечательно подходит и для распространения вирусов11. Традиционные формы полового контакта подразумевают синхронную коммутацию каналов – со всеми вытекающими отсюда удовольствиями и опасностями, но банки замороженной спермы теперь служат серверами для аккумуляции генетического кода. Экстракорпоральное оплодотворение – это асинхронная передача данных, физиологический аналог загрузки электронной почты, притом вполне сопоставимый по соблазнительности. Донорство, банки крови и переливания создают похожую сеть жидкостного обмена; первые попытки переливания крови осуществлялись синхронным соединением артерии донора и вены пациента; сдавая кровь сегодня, я просто загружаю ее в банк, откуда ее скачает некий анонимный получатель12. С точки зрения генов и вирусов наши тела и их временно отделенные компоненты вроде спермы и крови – не более чем непостоянные узлы в развивающейся сети размножения.
В скафандре для выхода за пределы космического корабля, которым пользовались астронавты Apollo, внутренние и внешние сети обмена веществ были объединены в чувственном, полустационарном сплетении. На схемах NASA показано, как ранцевая первичная система жизнеобеспечения с ее системами подачи и отвода глубоко интимным образом подключалась к телам исследователей Луны, которые могли управлять ею с нагрудных консолей13. Необходимые взаимодействия обеспечивались абсорбирующей прокладкой для сбора мочи, костюмом с жидкостным охлаждением и вентиляцией для поглощения излишков телесного тепла, электрожгутом скафандра для обеспечения связи и подсоединения биоаппаратуры, узлом коммуникаций для крепления микрофонов и наушников, мягким контейнером с питьевой водой и поликарбонатным шлемом с подачей кислорода и клапаном отведения углекислого газа. Имея все это, можно было не только ходить по Луне, но и заснуть внутри своего экстрабиологического двойника, уютно устроившись под двумя слоями внутреннего охлаждения, двумя слоями гермокостюма, восемью слоями микрометеоритной защиты и внешней оболочкой.
В повседневной жизни подобные связи, конечно, слабее. Если я не нуждаюсь в медицинской аппаратуре по обеспечению жизненно важных функций, мое подключение носит периодический характер14. Однако (по крайней мере в развитой городской среде) точки взаимодействия – водопроводные краны, кондиционеры, вентиляционные отверстия, холодильники, ванны, раковины, душевые кабины, мусоропроводы, бензоколонки, писсуары и унитазы – всегда неподалеку. Доиндустриальные эквиваленты этих удобств, такие как колодец, сортир во дворе или гальюн на парусном судне, были, как правило, проще и неопрятнее, а оттого держались на удалении, зато их современные потомки прорвались в помещения и стали стандартным и обязательным оборудованием любых зданий15. Крупномасштабное строительство этих внешних желудочно-кишечных сетей и интеграция точек взаимодействия с ними в архитектуру стали одним из героических свершений раннего модерна; они воспринимались как прогрессивное нововведение (пусть сегодня слышны и более скептические голоса), несущее индустриальному городу гигиену, равенство и целостность16. В конце концов, о чем не устает напоминать нам «Улисс», особой разницы между опорожнением на дублинском очке и дефекацией в лондонском туалете не существует. А устрицы точно так же бывают отравлены канализационными стоками.
К 1960-м годам представители архитектурного авангарда стали обращать внимание на эти вопросы. Их интересы сместились от композиции структур и пространств – представления об архитектуре, олицетворяемого нарочито лишенной удобств «примитивной хижиной» Ложье, – в сторону всех этих труб, воздуховодов, кабелей, лифтов и эскалаторов. (Именно на них, разумеется, по большей части и шли теперь деньги при строительстве.) Британская архитектурная группа Archigram, итальянская Superstudio, канадец Франсуа Дальгре и другие наперебой производили изображения человеческих тел – чаще всего молодых, фотогеничных и едва (но модно) одетых – в окружении элегантных труб и воздуховодов, огромных хитроумных устройств и мест подключения к системам, которые, предположительно, готовы немедленно доставить все, что попросишь17. Ренцо Пьяно и Ричард Роджерс построили в Париже Центр Помпиду, смело обнажив его коммуникации и механические системы; Рейнер Бэнэм подвел под это некую захватывающую теорию, а кинофильм «Бразилия» воплотил эти образы на киноэкране. Оглядываясь назад, несложно заметить, что представления сторонников этой веселой и оптимистичной (по большей части) разновидности технофетишизма были правильными, но только наполовину – сети действительно приобретали все более важное значение18. Чего они не смогли увидеть – и почему их ярко расцвеченные, угловатые изображения домов-капсул, подключаемых городов, мгновенных поселений, кушиклз и сьютсалонов, манзаксов, рокплагзов и логплагзов сегодня уже ближе к Жюлю Верну, чем Уильяму Гибсону или Нилу Стивенсону – это усиления роли сверхминиатюризации, беспроводных систем, цифровых технологий и дематериализации.
Органы чувств (множатся)
Телефон, в чем нас по-прежнему уверяют оставшиеся сторонники Маршалла Маклюэна, есть интерфейс еще одной сетевой инфраструктуры – той, что расширяет диапазон моей речевой и слуховой системы на весь мир и множит точки ее присутствия. Поначалу это выглядело несколько иначе, поскольку ранние модели аппаратов были большими, тяжелыми устройствами, которые вешали на стены или заключали в нарядные будки, – то были электромеханические потомки громадных «слуховых систем», которые Атанасиус Кирхер предлагал оборудовать в стенах дворцов XVII века19. Они были частью зданий и осуществляли соединение одного места с другим. Звонящий никогда не знал, кто возьмет трубку на другом конце провода, а аппараты не были ни продолжением нашего тела, ни сугубо личной принадлежностью.
Более поздние модели становились все меньше и легче, они вставлялись в розетки; с ними уже можно было перемещаться, и положение точек соединения стало менее фиксированным. Телефонные трубки подстроились под форму человеческой челюсти (от передних зубов до ушной раковины) и покоились на настольных подставках. Сегодня мобильные телефоны помещаются в кармане, они всегда с нами и (по крайней мере в некоторых культурах) никогда не выключаются. Их даже можно соединить с одеждой и оборудовать наушником (который подстраивается под форму ушной раковины) для использования в режиме handsfree. Они стали больше частью тела, чем архитектуры20.
Похожим образом рецепторы моей сетчатки многократно умножились при помощи светочувствительных матриц, встроенных в цифровые фотокамеры, сканеры, видеокамеры, веб-камеры и системы для видеоконференций21. Некоторые из этих рецепторов изображения нужно держать в руках, другие встроены в транспортные средства (от автомобилей до передающих видеосигналы спутников) или установлены на зданиях. Есть и такие, что снимают через неприметные отверстия диаметром в несколько миллиметров. Некоторые из них работают независимо, но все чаще такие устройства оказываются подключенными ко всемирной сети хранения и распределения цифровой информации.
Вездесущие системы, улавливающие звук и изображение, размывают границы между электронной беседой, случайным или намеренным подслушиванием и систематическим надзором – это в большей степени вопрос контекста и намерений, нежели технологий. С увеличением пропускной способности беспроводных систем, с появлением мобильной видеосвязи, со стремительным ростом числа точек захвата звука и изображения баланс неумолимо смещается в сторону надзора22.
Я становлюсь центром глобального личного Паноптикона. Но это не круглое здание со мной в центре (то есть сеть расходящихся от меня линий односторонней видимости), которое в эпоху Просвещения выдумал Иеремия Бентам, а позже сделал символом Мишель Фуко. Это чрезвычайно разветвленная электронная структура с искусственными глазом на конце каждого провода23. Существуют даже крошечные, работающие на батарейках беспроводные глаза, которые можно оставить где угодно, и они будут передавать все, что видят, через ближайшую точку интернет-доступа24. Имеются пилюли с беспроводными видеокамерами (размером с витаминку), передающие изображение тонкого кишечника на прикрепленный к поясу приемник25. А по мере того как автономные кочующие глаза будут становиться все меньше, их станут устанавливать на дистанционно управляемых микророботов и на насекомых (скорее всего, тараканов) с электронными имплантатами26.
Хотя видео– и аудиосенсоры наиболее заметны в нашей повседневной жизни, электронное считывание вовсе не ограничивается визуальной и акустической информацией. Системы кондиционирования зависят от датчиков температуры и влажности. В пылесосах и стиральных машинах устанавливаются датчики давления. Акселерометры, детекторы ориентации, наклона и вибрации способны отслеживать движение. Датчики деформаций следят за состоянием конструкций. Детекторы химических и биологических веществ работают как упрощенные версии наших органов вкуса и обоняния. В целом любое автономное устройство, отслеживающее изменение каких-либо параметров и передающее соответствующий сигнал, является датчиком, который я могу подсоединить к сети и использовать для расширения своих возможностей наблюдения и надзора.
Взгляд (не ограничивается)
Будучи субъектом, наблюдающим из центра собственной электронной паутины, я также являюсь и объектом разнообразного электронного наблюдения. Все те конструкты со словом «взгляд», о которых нас предупреждали последователи Фуко, – страстный взгляд, мужской или женский взгляд, взгляд потребителя, критический или задумчивый взгляд и, конечно же, властный взгляд, – расширяют свое значение, преобразуются и переосмысливаются в электронной структуре. Новая версия Большого брата (она же «Большой другой») состоит из связанных между собой мельчайших фрагментов; он/она повсюду и в каждом из нас – по крайней мере когда мы обращаем внимание на то, что происходит вокруг. Всякое сопротивление нежелательным взглядам или подслушиванию более не связано с расстоянием или препятствиями – с приглушенными голосами, опущенными вуалями и плотно закрытыми дверьми. Теперь это вопрос контроля доступа к сетям, сообщениям и базам данных.
Более того, отпала необходимость в конкретном субъекте наблюдателя, скорчившемся, подобно гомункулу, в тесном пространстве, – вроде придворного интригана Кирхера, или тюремщика Бентама, или подглядывающего в камеру-обскуру, или Волшебника страны Оз. Уходят в прошлое и скучающие парни перед мерцающими экранами центра обеспечения безопасности – стандартное олицетворение современного надзора. Это может быть рассредоточенный в пространстве рой наблюдателей – вроде толпы охотящихся за знаменитостями подростков с мобильными телефонами. Или, как в системах прослушки и отслеживания информации Агентства национальной безопасности США, наблюдатель – это программа, фильтрующая потоки звуков, изображений и текстов, с тем чтобы выделить из них заданные объекты или события27. (Поток, в котором будут замечены слова «Белый дом» и «взрыв», скорее всего, привлечет внимание.) Более того, накопившуюся в сети и прочих базах данных цифровую информацию можно сортировать, просматривать, объединять и фильтровать множеством разных способов; таким образом, надзор осуществляется как в реальном времени, так и асинхронно. Такие технологии далеко превосходят по-человечески ограниченные возможности оруэлловского Большого брата, который мог уделять внимание всего лишь нескольким задачам одновременно.
Поскольку миниатюризация микрофонов, видеокамер и прочих регистрирующих устройств делает их практически невидимыми, поскольку почти невозможно узнать, к чему они подключены (особенно когда они беспроводные), и поскольку программы слежения никогда не дремлют, простого знания о широком распространении систем слежения достаточно для вполне обоснованного предположения, что мы находимся под невидимым, анонимным и не поддающимся проверке наблюдением. Такой надзор, по словам Фуко, «воздействует всегда, даже если функционирует непостоянно». Мы ведем себя так, как будто за нами наблюдают, даже когда этого, возможно, и не происходит. Это может быть безвредно, как невидимые камеры на трассе, из-за которых я стараюсь не превышать скорость; это может даже вселять уверенность, если я знаю, что в любой момент мне может понадобиться неотложная помощь; однако несложно представить себе куда более зловещие применения этой новой всепроникающей технологии дисциплины и контроля. Хотя Фуко писал еще до того, как разразилась цифровая революция, он интуитивно почувствовал, что может случиться: тюрьмы из замкнутых пространств могут трансформироваться в сети и в своей характерной для эпохи постмодерна форме окажутся больше и тоталитарнее всего, что мог себе представить Бентам.
Пространство (обобществляется)
В таких условиях границы между общественным и частным пространством в городе стираются. Когда Нолли создавал свою знаменитую карту Рима, различие было очевидным; городскую сеть публичных пространств (улиц, площадей и интерьеров церквей) он мог расписать во всех подробностях по белому полю, а частные владения заштриховать анонимным серым. В наш светский век карты, сделанные по этому образцу, скорее изображали бы интерьеры магазинов и торговых центров, нежели церквей. На них также были бы обозначены особо просматриваемые места – общественные зоны, оборудованные системами видеонаблюдения, возможно, с применением технологии распознавания лиц, которая отсеивает подозрительных персонажей. И, напротив, там имелись бы пространственные лакуны – анонимные, не бросающиеся в глаза, тщательно охраняемые зоны серверов и телекоммуникационных центров, которые обеспечивают работу всего остального.
Кроме того, находясь на частной территории, я могу подглядывать за тем, что происходит на общественной, и наоборот, тем самым создавая неоднозначные, а иногда и парадоксальные ситуации. Камеры наблюдения транслируют в частные интерьеры изображение открытых публичных пространств, тогда как установленные снаружи дисплеи иногда показывают то, что происходит в здании, – чаще всего для тех, кто не поместился внутри. Двусторонняя видеоконференция может соединять два общественных или два частных пространства, а может с помощью электроники смешать эти ситуации. Новые типы электронного вуайеризма, такие как установленные в комнатах общежитий веб-камеры и телевизионные реалити-шоу, выставляют частные пространства на обозрение публики. Физический доступ в телевизионные студии чаще всего ограничен, в то время как по электронным каналам они доступны всем. С другой стороны, спортивные трансляции делают стадионы возвратно публичными; с помощью электроники мы можем смотреть на аудиторию, которая следит за игрой физически. Наушники способны создать частное акустическое пространство посреди общественной территории, а виртуальные очки позволяют еще более полно абстрагироваться от окружающей действительности.
Беспроводные видеокамеры, чей сигнал транслируется на близлежащие приемники, смешивают цвета на карте Нолли особо неоднозначным образом. Находясь поблизости, я могу при желании перехватить этот сигнал и просмотреть изображение на своем ноутбуке. Передвигаясь по городу, я волен тайком заглядывать в эти беспроводные окна, когда захочу.
Переход от невооруженного глаза к сетевому видеосигналу изменил и принципы планировки публичных пространств. По наблюдениям теоретика урбанизма Камилло Ситте, петляющие улочки и неправильной формы площади средневековых городов были источником постоянных визуальных сюрпризов – не говоря уже о возможностях для засад, и прочих неожиданных встреч. А вот улицы Парижа Оссманна или Вашингтона Л’Анфана прорезают ткань города длинными прямыми лучами. Вместо сюрпризов здесь заметные издалека достопримечательности, а вместо удобных мест для засады – условия для эффективного развертывания войск и легко просматриваемые линии обстрела. Иными словами, они образуют увеличенный в масштабе план Паноптикона. Теперь в подобных пространственных решениях нет нужды; после 11 сентября и последующих террористических угроз полицейское управление Вашингтона начало установку камер наблюдения на станциях метро, в школах, на перекрестках, в торговых центрах и жилых кварталах28. Изображение с них можно просматривать как в полицейских участках, так и в патрульных машинах. Если бы на тот момент беспроводная сеть была чуть более развита, видео, без сомнения, поступало бы прямо на сотовые телефоны. Для вашингтонских копов расположение камер вдруг стало важнее, чем геометрия улиц, а зона обзора отделилась от городской географии. При наличии электронных линий прямой видимости вам больше не нужна барочная сетка улиц.
В снятом в 2002 году фильме Стивена Спилберга «Особое мнение» живо описано возможное развитие этой ситуации29. В Вашингтоне 2052 года транспорт уже не движется по спроектированным Л’Анфаном широким авеню: жители пользуются летательными аппаратами, быстро передвигающимися в любом направлении, и автомобилями, способными ездить по фасадам зданий. Электронные системы наблюдения установлены на каждой двери, а также прикреплены к беспроводным паукообразным роботам, оборудованным тепловыми датчиками и способным пролезать в щель под дверью. Эти системы сканируют сетчатку глаза и, сопоставляя ее с электронной базой данных, отслеживают передвижения граждан. Асинхронный же надзор выведен на новый уровень – система профилактики преступлений способна анализировать не только прошлое, но и будущее.
Когда-то непрозрачность была естественным состоянием города; архитекторы специально вносили элементы прозрачности с помощью дверных и оконных проемов, анфилад, террас и публичных пространств. Сегодня электронная прозрачность является состоянием по умолчанию, а для создания ограниченных непросматриваемых зон приходится как следует потрудиться30.
Нервная система (делокализуется)
Моя дополненная, как у вашингтонской полиции, нервная система вышла далеко за пределы моего тела31. Она расширилась за счет медных проводов, оптоволоконных кабелей и беспроводных каналов, соединяющих мой мозг с электронной памятью, узлами обработки информации, сенсорами и приводами, расположенными по всему миру и даже в космосе32. В результате усовершенствований она воспринимает – при необходимости – не только видимый свет, но и инфракрасное и ультрафиолетовое излучение, а также свет крайне низкой интенсивности. Она может увидеть самые микроскопические объекты и уловить звуки далеко за пределами слышимости, а также (благодаря микроэлектромеханическим системам) чрезвычайно чувствительна к запахам, вибрациям, колебаниям давления и температуры, ну и почти ко всему остальному, что может быть для меня важным или интересным. Брандмауэр моей кожи пересекают электронные и электромеханические интерфейсы, подключенные к моим рукам, глазам и ушам – а иногда и к другим органам. Некоторые из них функционируют беспрерывно, другие включаются по требованию. Некоторые расположены в конкретных точках окружающего меня пространства, другие являются переносными или носимыми, а некоторые выполнены как миниатюрные имплантаты.
И это еще не все; мы находимся в фазе ускоряющегося роста. Осмысливая недавно изобретенный телеграф, Натаниель Готорн представлял себе опутавшую весь мир систему искусственных нервов, бесконечно пульсирующих электрическими импульсами33. Изображения, сделанные с корабля Apollo, научили нас воспринимать Землю – блестящий шар во тьме пустой – как объект тщательного электронного наблюдения. По словам аналитиков корпорации RAND, современные коммерческие спутники наблюдения «готовы содействовать всемирной прозрачности, предоставляя беспрецедентно точную и своевременную информацию о самых важных процессах»34, а их военные аналоги обладают еще большими возможностями.
Всевозможные датчики сегодня становятся все меньше, дешевле и совместимее; их все проще объединять в крупномасштабные сенсорные системы. Уже в 2001 году комиссия Национальной академии наук США уверенно предсказывала, что «сети, состоящие из тысяч или миллионов датчиков, способны отслеживать состояние окружающей среды, обстановку на поле боя или ситуацию на производстве; умные пространства с сотнями умных поверхностей и высокотехнологичных устройств дают доступ к вычислительным ресурсам»35. Национальная лаборатория в Оук-Ридже представила проект «Сенсорной сети», состоящей из детекторов биологического, радиологического и химического оружия, установленных на вышках сотовой связи36. Тем временем герои романов Уильяма Гибсона обитают в мире, где расширение нервной системы доведено до логического предела: избавившись от всего промежуточного хлама, мозг подключается напрямую к глобальной сети.
Итак, мои органы чувств больше не ограничены непоколебимыми законами предела видимости и затухания звука, длиной вытянутой для ощупывания руки, воспринимаемым диапазоном волн и прочими значениями, на которые эволюция настроила данное мне при рождении детекторное оборудование. Теперь граница пролегает там, где кончается чувствительность сенсоров с сетевым подключением37. Мое восприятие мест и событий все менее зависит от точно выбранного положения глазных яблок (на чем безоговорочно настаивает ренессансная перспектива) и все более – от электронного доступа к рассредоточенной по миру многофункциональной сенсорной и информационной системе. По мере того как эта система уплотняется, подходящей метафорой для нее становится уже не всевидящее око (вроде того, которое изображено на долларовой купюре), а непрерывный покров высокочувствительной кожи. Такой кожей обрастает сама Земля, поверхности зданий начинают развиваться в том же направлении, и наша одежда в итоге последует за ними38.
Радикальную делокализацию наших взаимодействий с местами, вещами и друг с другом в пространстве (с помощью электронных органов чувств, телекоммуникаций и скоростного передвижения) и во времени (с помощью электронных и прочих форм хранения) Энтони Гидденс обозначил как одну из характерных черт современности39. Живи мы внутри стен древнего, дописьменного города, все наши взаимодействия были бы непосредственными и синхронными и происходили где-нибудь на агоре; сегодня мы обитаем в узлах сетей, дающих нам возможность удаленного и асинхронного общения. Мы продолжаем смещаться от рамок к сетям и, оставляя далеко позади пространственные и временные завоевания новейшего времени, движемся к глобальной сверхвзаимосвязанности.
Контроль (распределяется)
Двигая курсор мышкой, я произвожу рукой простое действие и наблюдаю его результат прямо перед собственным носом; эта обратная связь, позволяющая мне контролировать процесс и обучаться по ходу работы, функционирует в сантиметровом диапазоне. Используя пульт дистанционного управления, я посылаю электронные команды и получаю ответ в виде изображения и звука; при этом мне необходимо оставаться в зоне прямой видимости, а также в пределах слышимости; тут обратная связь функционирует в метровом диапазоне. То же самое и с радиоуправляемой машинкой моего пятилетнего сына. Когда она заезжает под диван, все: обратная связь обрывается. Другое дело, если я управляю видеокамерой, телескопом или роботом по интернету; в этом случае обратная связь состоит из бегущих по сетям битов и работает на расстоянии тысяч километров.
Во многих случаях форма определяется обратной связью. Общее место современной теории управления состоит в том, что рой пчел, косяк рыб или стая птиц держатся вместе за счет обратных связей малого радиуса действия. На еще более близких расстояниях взаимодействуют клетки слизистой плесени, которые, следуя за градиентом феромона, собираются вместе и реагируют на глобальные изменения среды обитания. Эти сообщества самоорганизующиеся – они не нуждаются в лидерах40. Их пространственное единство и сложное, адаптивное поведение основаны на способности каждого участника наблюдать движения нескольких соседей и действовать соответственно. Рой городских подростков с мобильными телефонами отличается немногим – разве что тем, что электронные обратные связи позволяют им согласовывать свои действия, находясь вне поля зрения друг друга, хотя бы и за много километров41.
Подростки, которые то и дело созваниваются со своими приятелями, способны на координированные и целенаправленные действия, но в компактную, идентифицируемую и непосредственно видимую в конкретном месте группу они собираются только время от времени. Чаще всего такая группа рассредоточена и соединена невидимыми связями. Из-за этого ее куда сложнее воспринимать как конкретное «образование», которое стремится к некой цели (хотя зачастую такой взгляд бывает вполне уместным).
Рынки движутся в том же направлении. Когда-то они находились в конкретных ограниченных пространствах, например на рыночных площадях. Слушая и наблюдая, участники прямо на месте черпали информацию о спросе, предложении и ценах, а потом мгновенно распространяли ее из уст в уста. «Невидимая рука» действовала на крайне ограниченной территории. Но когда я покупаю билет в театр на интернет-аукционе или продаю акции на электронной торговой площадке, я становлюсь участником пространственно рассредоточенного рынка, основанного на протяженных обратных связях главным образом электронной природы. Это разветвленный, рассредоточенный вычислительный механизм, структурированный сложными правилами и включающий в себя как людей, так и машины42. Такой рынок – вещь, безусловно, реальная и важная, но у вас не выйдет ни сходить на него, ни указать его местоположение; у него нет стабильной и определенной физической конфигурации.
Игры рассредоточились еще заметнее. Теннисный корт или баскетбольная площадка – это четко стандартизированное географическое пространство, спроектированное для строго регулируемого правилами процесса. Положение «за пределами поля» воспринимается со всей серьезностью. Игроки наблюдают за мячом и друг за другом напрямую, с близкого расстояния и реагируют соответствующим образом. Принимая участие в сетевой компьютерной игре, я понятия не имею, где расположены физические границы поля или сколько там на данный момент активных игроков; я взаимодействую с другими игроками аватар к аватару в созданном и управляемом с помощью программного обеспечения виртуальном пространстве. (Игра может прерваться, если значение переменной непредвиденно выйдет из допустимого диапазона или будут перегружены серверы, – но это уже другая история.)
В ранней онлайн-игре Spacewar (около 1961 года) виртуальным пространством служила простая диаграмма, игроков было немного, а обратная связь оставалась медленной и грубой. К появлению Doom (который стал причиной внезапных сетевых перегрузок в конце 1993 года) и Quake виртуальное пространство стало полноцветным и трехмерным, количество игроков исчислялось тысячами, и им приходилось моментально вступать в обратную связь с жуткими, вооруженными до зубов рисованными воинами с содранной кожей. К началу нового тысячелетия существовали устойчивые виртуальные миры с миллионами участников (Everquest, Ultima Online, Asheron’s Call и т. п.). Они могли быть куда больше, чем реальные города, где жили игроки, и в них происходили сложные общественные процессы типа самопроизвольного образования боевых кланов. В поджанре спортивных онлайн-игр действие происходило на тщательно скопированных знаменитых стадионах, а в качестве аватаров использовались копии профессиональных спортсменов. Географически рассредоточенные игроки могли встречаться в виртуальных «раздевалках» и сбиваться в команды. В более интеллектуальных онлайн-мирах – вроде сообщества для политических дискуссий Slashdot, моделью была университетская аудитория, а не футбольное поле, и визуальной симуляции уделялось меньше внимания, однако механизмы обратной связи и самоорганизации по-прежнему играли решающую роль43.
Нельзя сказать, что такие сложно устроенные, самоорганизующиеся системы с налаженной обратной связью не обладают ясными звеньями и иерархиями. На самом деле все это у них обычно есть. Но звенья и иерархии возникают тут в результате взаимодействий; они не предопределены, как в армии или корпорации.
Когда социологи впервые стали использовать понятие «обратная связь», оно часто рассматривалось в контексте гомеостаза – речь шла о закрытых социальных группах, которые с помощью отрицательной обратной связи пытаются достичь устойчивого состояния. Так управляемый термостатом обогреватель нащупывает нужную температуру: сообщество как колония слизистой плесени. Однако в сетевую эпоху это работает совсем по-другому. Электронная делокализация моих взаимодействий привела к тому, что обратные связи, направляющие мои действия и дающие представление об окружающем мире, способны функционировать во всех диапазонах сразу – от миллиметров до тысяч километров. Они могут быть синхронными и асинхронными. Они не интегрируют меня в конкретное, закрытое и стабильное сообщество. Они скорее встраивают меня (с разной степенью вовлечения) во множество разрозненных, иногда географически неопределимых, а может, и непостоянных социальных и экономических структур44. Они включают меня в бесчисленные и синхронные процессы самоорганизации, которые протекают в нестабильных и пересекающихся пространствах и в которых я играю неоднозначные и часто меняющиеся роли.
Сознание (умножается)
Моя способность к осознанию, ответным реакциям и деятельности внутри этих структур непостоянна. Мой личный запас нейронов (в чем мрачно уверяют меня нейробиологи) с возрастом истощается, зато кремния и программного обеспечения вокруг с каждым днем все больше. В результате нейронная сеть внутри моего черепа делегирует наружу все больше мыслительных функций. Мне редко приходится считать в уме – этим занимаются калькуляторы и компьютеры. Я не роюсь в памяти, пытаясь вспомнить полузабытый факт, – я проверяю его в интернете. «Симбиоз человека и компьютера», который предвидел Дж. К. Р. Ликлайдер, стал для меня повседневностью – только вот Ликлайдер, Дуг Энгельбарт, Айван Сазерленд и другие пионеры изучения взаимодействия людей с вычислительной техникой по большей части вели диалоги с настольными рабочими станциями в собственном воображении, тогда как я ежедневно взаимодействую с чувствующими и мыслящими устройствами, соединенными между собой и рассредоточенными по моей среде обитания45. И я все реже воспринимаю это как компьютерное взаимодействие.
Мне нет необходимости напрямую управлять всеми функциями машин и устройств, которыми я пользуюсь; я полагаюсь на посредничество электронного интеллекта, заключенного в моем сотовом телефоне, автомобиле, домашних электроприборах или операционной системе моего ноутбука, а также на программное обеспечение. Чаще всего я не знаю, встроен ли этот интеллект непосредственно в устройство, обеспечивается ли он удаленными серверами или является комбинацией того и другого. Да это и не важно, если где-либо имеются доступные мощности и с ними есть достаточно быстрая связь. Нередко я даже не могу сказать, кто является автором поступившего мне по сети вербального ответа – человек или машина: так, незаметно для нас, машины прошли тест Тьюринга46. В смертельной схватке в шутере Quake компьютерная программа вроде ReaperBot может быть куда более грозным противником, чем человек. По мере того как узлы с искусственным интеллектом распространяются повсеместно, сеть электронных устройств уплотняется, а цифровые обратные связи множатся, город становится огромным разумом, а биологический мозг – элементом более крупных когнитивных систем. Это описанная калифорнийским гуру Грегори Бейтсоном «экология разума», только с куда большим количеством кремния и электронных взаимосвязей, чем он мог себе представить.
Мэри Кэтрин Бейтсон, оглядываясь на научное наследие своего отца, суммировала его удивительно проницательные (хоть иногда и издевательски смутные) формулировки этой идеи так: «Разум может включать в себя неживые элементы или множество организмов, может функционировать и краткий, и продолжительный период, далеко не всегда бывает заключен в определенные рамки вроде кожного покрова, а осознание если вообще присутствует – всегда бывает неполным»47. Сам Бейтсон писал: «Понимаемый в самом широком смысле Разум будет построен как иерархия подсистем, каждую из которых можно будет назвать индивидуальным разумом»48.
Далее он спрашивал: «Что же тогда «я»?» – и ответ его был совершенно бескомпромиссным:
Представьте, что я слепой и хожу с палочкой – тук, тук, тук. Откуда я начинаюсь? Где граница моей ментальной системы – на рукояти трости? Совпадает ли она с моей кожей? Или она на середине трости? Или на самом кончике? Все это – вопросы не имеющие смысла. Трость – это путь, по которому передаются трансформы различий. Чтобы определить границы системы, ее необходимо очертить линией так, чтобы ни один из подобных путей не был перерезан, оставляя ситуацию необъяснимой. Если вы пытаетесь объяснить конкретный вид деятельности – передвижение слепого человека, – для этой цели вам понадобится улица, трость, человек; улица, трость – и так далее, снова и снова49.
Похожее пространственное и функциональное расширение ментальных систем происходит – каждый раз по-своему – благодаря карандашу художника, скальпелю хирурга, вилке и ножу едока, веслу гребца, шпаге фехтовальщика, ракетке теннисиста, перчатке боксера и ватной палочке матери, чистящей детское ухо. У серферов и скейтбордистов ключевыми точками соединения являются не кисти рук, а ступни. Велосипедисты, яхтсмены и дельтапланеристы взаимодействуют со своими аппаратами в большем количестве точек и через более сложные механические приводы. Водители и пилоты делают то же самое, только через механизмы с двигателями, а в более продвинутых моделях еще и через электронные соединения, интерфейсы, датчики и сервоприводы. Вот уже несколько десятилетий пользователи компьютерных сетей расширяют свои ментальные системы, используя неограниченные в пространстве электронные структуры с распределенным машинным разумом, множеством сенсорных и исполняющих узлов и все возрастающей способностью к автономному функционированию. Благодаря миниатюризации и беспроводным соединениям эти сети становятся все более плотными и всеохватными. Во всех перечисленных случаях расширенное тело выступает в качестве системы для специфического восприятия своей среды, ее осмысления и выполнения с ней необходимых действий.
Речь не идет о «мировом разуме», каким его без особых подробностей представлял в 1930-х годах Герберт Уэллс50. Однако череп и кожа больше не ограничивают ментальные системы, а посредством компьютерных сетей эти системы способны теперь расширяться бесконечно.
Память (развивается)
Если такие расширенные и рассредоточенные ментальные системы способны хранить и вспоминать информацию, они живут не только в настоящем. Они способны учиться на опыте и становиться со временем все умнее. Отвечающие за память органы могут, конечно, располагаться в черепной коробке, но не только – они также могут быть начертаны на каменных табличках либо на бумаге или электронным образом внедрены в кремний либо намагниченные оксиды. Внечерепные воспоминания когда-то представляли собой записи, собранные в легкодоступном месте, как бумаги на рабочем столе или записки и фотографии на холодильнике, но теперь они превратились в глобальные самоорганизующиеся системы. Одна часть моей искусственно расширенной памяти состоит из мировой учебной и научной литературы – это собрание связанных взаимным цитированием бумажных документов, большая часть которых существует во множестве экземпляров и мест. Чтобы получить доступ к этому типу информации, я должен физически отыскать определенный листок бумаги. Другая часть – это всемирная паутина, то есть связанные гиперссылками онлайн-документы, доступ к которым я получаю, либо переходя по ссылке, либо используя базы данных поисковых систем. Обе части все больше переплетаются: бумажные документы вроде этой книги ссылаются на страницы в сети, сетевые публикации цитируют бумажные документы, а некоторые из них существуют одновременно и в бумажном, и в электронном виде. Ежедневно миллионы сетевых узлов вкачивают информацию в растущую онлайн-составляющую глобальной памяти, миллионы пользователей расставляют ссылки, а по мере того как вся эта сложная гибридная сеть развивается, Архив интернета Брюстера Кейла делает и сохраняет моментальные снимки ее состояния51.
Чем обширнее становится это растущее по экспоненте, постоянно реструктуризирующееся сетевое и общедоступное хранилище памяти, тем меньше остается информации, туда не попавшей52. Эта система мгновенно, автоматически и чрезвычайно полно откликается на основные события. 11 сентября 2001 года, во время атак на Нью-Йорк и Вашингтон, в сеть немедленно хлынул поток связанной с этим информации не только с места событий, но и со всего мира. Это была гремучая смесь из видеоматериалов и описаний очевидцев, сводок новостей, мемориальных сайтов, страниц, посвященных героям событий, списков выживших, комментариев и политической аналитики. Спустя год, когда стали появляться первые книги о 9/11, а дискуссия об архитектурном мемориале еще только завязывалась, в Архиве интернета уже хранилось более пяти терабайтов проиндексированных данных по этой теме53. (Для сравнения: Библиотека Конгресса содержит порядка двадцати миллионов книг, то есть двадцать терабайт текстовой информации.)
Итак, мы способны расширять ментальные системы, оборудуя различные предметы процессорами и памятью, объединяя их в сети, подключая к датчикам и приводам и создавая цепочки обратных связей, но дело далеко не только в этом. Если принять взгляды Бейтсона, то получается, что не существует четкого разделения между внутренними когнитивными и внешними вычислительными процессами. Более того, физики все уверенней утверждают, что непросто различить вычислительные процессы и физические процессы в целом: любой физический процесс можно представить как вычисление некой функции. (Стоит поставить дело надлежащим образом, как вся система битов, электрических схем и символических вычислений может оказаться неуклюжей, проходной и необязательной – не тем уровнем абстракции, на котором можно пожать по-настоящему богатые плоды вычислительных возможностей.) На самом умозрительном рубеже этого дискурса Джон Арчибальд Уилер дразнит нас идеей «вещи из бита», Стивен Вольфрам воспринимает развитие реальных событий как выполнение алгоритма54, а Сет Ллойд подсчитывает количество логических операций, произведенных вселенной с момента Большого взрыва55. Если каждая частица – это автомат, сообщающийся со своими соседями, физическая реальность на субатомном уровне – это просто одна невообразимо сложная сеть.
Оппоненты искусственного интеллекта и скептики, не верящие в дистанционное присутствие, часто выдвигают следующий аргумент: без какого-либо тела способность системы обработки информации изучать и понимать окружающую ее действительность весьма ограниченны56. В чем-то они правы; изолированного «гигантского мозга», рисовавшегося в воображении модернистов середины века, уже недостаточно. HAL 9000 из «Космической одиссеи» провалил задание. Однако необходимое нам материальное воплощение – это не просто тело младенца в чем мать родила, хотя и он уже на правильном пути. И не просто тело Адама, теряющего невинность в Господнем саду. Мы воспринимаем, действуем, учимся и познаем через механические, электронные и прочие расширения тела и памяти, которые мы снова и снова создаем для самих себя. И, как мы уже начинаем понимать, четко обозначенного предела для этого расширения не существует.
Личности (безграничны)
Бейтсон подошел к пониманию того, что мы не полностью заключены внутри нашей кожи; разветвленные сети и фрагментированные места обитания делают нас сущностями, неограниченными во времени и пространстве. Его основная идея состояла в том, что древнее разделение на рабочего и орудие, здание и обитателя, город и гражданина мало что нам теперь дает. На уровне практического дизайна идея эта становится еще более актуальной по мере того, как кремний и органика все плотнее взаимодействуют друг с другом, сетевая электроника проникает повсюду, сети встроенных компьютеров (EmNets)57 заменяют отдельно стоящие коробки с платами, различные типы сетей интегрируются в многофункциональные системы, а специалисты в области компьютерных технологий и когнитивистики все чаще рассуждают о «разумных сообществах», нежели об отдельных, соединенных в сообщества разумах58. Поэтому будет продуктивнее, если за субъект существования и выживания мы примем биологический индивид вместе с его надстройками и взаимосвязями.
Таким образом, я уже не витрувианский человек, заключенный в единственный идеальный круг, смотрящий на мир из своей системы координат и в то же время являющий собой меру всех вещей. Не являюсь я и существующим в представлении архитектурных феноменологов автономным и самодостаточным биологическим субъектом, сталкивающимся с непосредственно окружающей меня средой, объективизирующим ее и реагирующим на нее. Я творю и являюсь творением взаимно рекурсивного процесса, в который постоянно вовлечены мои подвижные, проницаемые рамки и мои бесконечно разветвляющиеся сети. Я – рассредоточенный в пространстве киборг.