Люди Байгола
зима. Химдым
Турачак, и старая столовая на автобусной станции. Рубленая из круглых брёвен, почерневшая от времени, с длинными скамейками перед входом и заросшим черёмухой и калиной палисадником. Она стоит тут с самого начала освоения кедрового края, а может и с тех довоенных времён, когда Чуйский тракт имел ответвление в сторону Весёлой Сейки и Артыбаша. Золотая лихорадка тронула и эти места, но уже не диким американским наскоком, а плавным уходом старателей от властей в глухую тайгу и, установившимся все-таки, порядком на приисках. Пусть и лагерным.
– Привет, не подскажешь когда на Бийку автобус?
– Да вот сейчас в три часа и будет.
– А ты сам оттуда?
– Да. А ты туда работать?
– Да, вот решили с женой новую жизнь начать. А правда, что там семьдесят пять процентов населения судимые?
Такой вопрос застал меня врасплох. Первые годы на Бийке я не вникал в социальное положение односельчан, для меня они были все равно интересны, а прошлое тут никто ворошить не любил. Как оказалось позднее, именно по причине тюремного и лагерного прошлого многих. Но была определённая категория жителей, которых не касалось это прошлое. У них оно было своё, не менее драматическое и интересное. В посёлке тесно переплетались старинные законы тайги и лагерные понятия, традиции алтайских лесных сёл и кержацкий устав.
Моё первое знакомство со вздымщиками, с людьми донельзя лесными, состоялся к концу моей первой зимы. Верхний склад на Башламе до весны должен был успеть выпластать все деляны, выруба росли и ширились. Начальство торопилось до той поры пока зимник еще стоял. Дни становились длиннее, и солнце уже кое-где съедало грязный от кусочков древесной коры и тракторного мазута снег. Сначала падали вековые кедры, затем подбирались по визиру и пихтач с берёзами на дрова. У Химдыма закончилась вывозка живицы, маленький отпуск, вздымщиков направили на лесозаготовки. Вальщиками и огрёбщиками. Угадал ко мне в бригаду Макар-честэм, испитой русский человек, который уж и забыл, что был русским. Фамилия его Макаренко ему ничего не говорила, он был из того поколения, что покалечила война, детдомовский, вывезенный из-под немецкого наступления. У него и имя было нейтральное – дядя Ваня.
Получил у меня новую пилу и пару цепей, ЗИП к Дружбе, он проработал неделю и исчез с поля зрения. То, что рабочие периодически прогуливали два-три дня, что участилось к концу зимы, меня уже не удивляло. Зимняя страда вытягивало из людей все соки, мороз и тяжёлый труд без выходных, незавидные зарплаты. Выход, обычно, находился один – водка. Ещё в сентябре, при строительстве зимника и перебазировке на Башлам, кода я ходил пешком к началу лесной дороги молодым мастеров, я получил этот первый урок. Просидел на колодине в ожидании бригады своей два часа, пособирав немного шишек, я вернулся домой. На следующий день бригада приехала не в полном составе, работа тянулась медленно. Появился технорук Миша с опухшим лицом.
– Миша, где вчера были то?!
– Так водку в поселок привели, – развёл он руками, искренне считая, что оправдался.
Вхождение в прежний ритм работы происходило медленно, в течении следующих двух дней. Хорошо, что график еще не был напряжённым. Зимой такого уже никто б не потерпел, зимой надо давать кубы. И вот, мой Макар исчез. Кое-как мне удалось его выловить дома, в новой квартире, и то потому, что он являлся моим родственником по жене. Пила, по распоряжению начальства оставалась на химлесопункт, а цепи и ЗИП мне всё-таки удалось стребовать. У моих вальщиков с Чуйки были УРАЛы, но была и одна Дружба на валке, а также заточной станок в мастерской с таким двигателем. Являясь родственниками, мы разошлись полюбовно, поделив все запчасти по справедливости. Март месяц и вздымщики уходили на окорение, подрумянивание стволов кедров под летние карры. Так никакой помощи от химдыма на лесозаготовках я не получил, кроме урока, что стоят они особняком и леспромхозовские порядки презирают.
Конец ознакомительного фрагмента.