Глупая рифма
Вечерело. Кареты московского дворянства, гордого и офранцуженного, катили в один из городских кварталов, где комиссионер 7-го класса Сергей Львович Пушкин вместе с женою Надеждой Осиповной давали вечер.
Вечер проходил традиционно: от снеди ломились столы, в бокалы струилось шипящее клико, кто-то играл на «фортепьянах», кто-то пел цветистыми голосами, кто-то читал стихи, кто-то аплодировал. Кавалеры шутили, проявляя остроумие, твердили слова в духе «постоим за отечество» и бравировали усами, орденами и эполетами. Очаровательные дамы кокетливо посмеивались, шелестели многослойными платьями, нарочито роняли ажурные платки и веера возле лоснящихся сапог молодых офицеров и к месту и не к месту отпускали сентиментальные вздохи в надушенное пространство. Любезные хозяева угодливо улыбались и, подобно любезным гостям, спешили выказать восхищение по всяким пустякам.
– Какое прелестное колечко!.. Как? Его подарил граф Коковцев! Charmant!
– Анна Павловна, вы неподражаемы! Какой голос! Какие фиоритуры! Соловей! Вы наш соловей!
– Вы видели фон Корфа? Какая стать! Поистине, его лепили боги.
– Мишель, я слышала, вы знавали Суворова. Говорят, что он заколол трёх турок с закрытыми глазами. Это так увлекательно.
– La vie est belle! Jouis de chaque moment.3
Не забывали и про многосильных императоров, непрестанно шагающих от войны к войне.
– Наполеон, Наполеон, Наполеон… Куда ни придёшь, это имя у всех на устах. Он покусился на полмира, а наши романтики поют ему дифирамбы. Не понимаю.
– Я слышал, сейчас французам в Испании приходится туго. Испанцы сопротивляются, и весьма жёстко, магометанский дух у них в крови, за три столетия его не выветришь, да и англичане им помогают.
– Николай Иванович, а если он на нас… Как вы думаете, Александр пойдёт на уступки?
– Иван Николаевич, не могу я думать за царя, сколько ни спрашивайте. Ныне сравнительно тихо, перса да турка считать не берусь. А француз… он пусть ещё дойдёт. Леса-поля широки, авось поленится, как воззрится. Бог даст, проживём без большой войны.
– Господа, если схлестнёмся с французом на море, – сказал молодой морской офицер, – будьте уверены, флот проявит себя с лучшей стороны.
Молодой моряк, привлёкший к себе внимание как дамской, так и мужской половины общества, после непринуждённой беседы об отваге, морях и Ушакове и обещании отстоять державную Россию, продекламировал стихи собственного сочинения. В последней строфе поэт-маринист срифмовал «чёртика» с «кортиком». Но ни раскатистых аплодисментов, ни хвалительных слов, ни вздохов очарования певец «свободной стихии» не удостоился, ибо чей-то громкий непритворный смех, прозвучавший где-то в сторонке, упредил всех, желающих блеснуть благозвучной лестью.
Обернувшись, смущённые аристократы увидели хозяйского сына, курчавого смуглолицего мальчишку, который, сидя в уголочке на стуле, не скрывал своей бурной весёлости, хохоча и дрыгая ногами.
– Саша, что вас так развеселило? – спросил мальчика один из удивлённых гостей.
– Рифма! – не унимаясь, ответил маленький Пушкин. – Какая глупая рифма!
Надежда Осиповна подошла к сыну, строго на него посмотрела и, показав на дверь, чуть слышно проговорила:
– Выйди вон!
Малец был изгнан рассерженной родительницей из пиршественной залы, заполненной достопочтенной публикой. Гордый, как и прочие аристократы, Пушкин был уязвлён. Однако он знал точно, что «чёртика» с «кортиком» никогда (ни в страшном сне, ни под дулом бретёрского пистолета) рифмовать не будет.