Янтарь и рукописи не горят. Роман. Летний сад, Летний сад, белой ночи аромат (В. В. Пономаренко)

Он был Гением, и Гением от Бога! Но об этом чуть позже…

…22 июня 1990 года в Летнем саду Града Петрова прогуливались два человека. Часы на крепости отзвенели полночью, и белая ночь Невы, наконец, уронила северное солнце на ту сторону земли, весь день заливавшего аллеи парка своими жаркими лучами. Но перед тем как упасть, оно опустилось к заливу и медленно поплыло у городского горизонта ярким оранжевым мячиком; было тепло и душно, но под сенью столетних деревьев веяло прохладной тишиной и лесным спокойствием. Вообще-то, в десять вечера Летний сад закрывался, и только мраморные красавицы да герои мифов и легенд, оставались стоять на своих местах, любуясь соседней Невой, золотом Петропавловки и белизной лебедей, мирно плавающих на зазеркальном озере.

Но в этот вечер, уж не знаю, почему, ажурные ворота были открыты, и, ни на набережной, вдоль ограды сада, ни в нём самом, кроме этих двух, залетевших, неизвестно откуда мужчин, никого не было.

Стояла та, короткая пушкинская тишина, что давала ночи только полчаса, чтобы вспыхнуть новой зарёй, и так до конца июля.

Я не знаю, откуда взялись эти двое прохожих, но оживлённая беседа разлеталась веером во все стороны, правда, никого не раздражая и не беспокоя, отключив этих людей от красот окружающего мира и так беззаботно утонувших в своём разговоре.

Не буду томить читателя загадками, признаюсь, что перед нами, из перспективы аллеи, явились служители культуры, а конкретнее – чиновники от пера: Главный редактор одного ленинградского литературного журнала и его заместитель, иногда пописывающий, но только иногда, да и то, когда вопрос касался разгрома того или иного автора.

Это было его рабочим хобби, и когда ушедший в сторону от партийной линии автор, выдавал на-гора несуразицу (по личному мнению этих телохранителей русской литературы), осиновый кол критики хоронил писателя навсегда. В противном случае, более высокие начальники могли похоронить уже самих хранителей, и так от самых низов, до вершин Союза советских писателей.

Оба прохожих были хорошо одеты, импортные летние туфли и светлые брюки, отдающие зарубежным блеском, а также рубашки с короткими рукавами, выдавали в них людей, приближённых к дорогой раздаче, как ширпотреба, так и продовольственных Елисеевских гастрономов. Сюда бы я добавил санатории Сочи и потусторонние поездки за рубеж, конечно, производственные, и множество необходимых контактов, как в Ленинграде, так и в Москве.

Литература – дело тонкое, и то, что она несла в души наших граждан, в значительной степени зависело от этих и им подобных чиновников.

– Понимаешь, Сеня, – растягивая слова, говорил Главный – высокий, чернявый мужчина лет сорока, но с уже вырастающим животом и лоснящимися щеками, – сейчас наступило такое время, когда не знаешь, кого слушать. Горбачёв разрешает некоторую свободу, а другие члены Политбюро наоборот, предлагают затягивать гайки. По всей стране расплодилось море писателей, да пишут чёрт знает что, и, вроде, правильно пишут, а вдумаешься – сплошная антисоветчина.

Сегодня мы должны ещё более тщательно отбирать произведения. Это не в те далёкие времена, когда все всего боялись и даже подумать не могли написать хоть слово против партии, а сейчас – все кому не лень. Ты же, как никто другой, знаешь, что устроили над Зощенко и Ахматовой. Да и «Звезду», и «Ленинград» закрыли. Неужели ты хочешь, чтобы и наш журнал вот так же с позором и улюлюканьем? А?

– Ну, так несут, шлют, и кроме политики, сплошная пошлость, – вступил в разговор второй гражданин, значительно моложе Главного редактора, но фигурой ничем от первого не отличавшийся, – а теперь ещё и церковную литературу понесли. Я, конечно, принимаю, но приходится постоянно доказывать, что это заблуждение, что свобода слова не означает свободу нести ахинею в народ.

А представляете, как я устал всем им доказывать, что Бога нет. И гадалки и шаманы, и… ну, это, новое направление, как его, о! Экстрасенсы. Не хватало ещё опуститься до сатаны и усесться на одну скамейку рядом с дьяволом!

Тут на днях один учёный муж принёс мне рукопись. Ну, я Вам скажу. Вот откуда у этих вундеркиндов от науки такие мысли? Я решил перед сном почитать, так волосы встали дыбом от его писанины. Бросил, и никогда не продолжу чтение. Придёт за ответом, отвечу достойно.

Его рукопись у меня в портфеле. Несу назад в редакцию. Давайте-ка, я вам почитаю, так, кусочек. Только послушайте, послушайте, это ж надо такое придумать:

Пролог

Короткий день заканчивался. Уродливые тени домов медленно ползли к востоку, засасывая город в темноту осенней ночи. Красный диск солнца, процедившись сквозь толщу атмосферы и пыли, быстро и рано прятался за близким горизонтом города. Оставалось минут десять, до того, как он нырнет в муравейник домов, когда последний луч, блеснув на верхушках деревьев, осветил небольшую комнату на шестом этаже дома №7 по улице Дальних родственников.

У тёмного секретера, лицом к книжным полкам, сидел археолог, а вначале биолог Николай Владимирович Новиков. Сейчас это был усталый, с сильнейшим нервным расстройством человек, который ждал чего-то страшного и непонятного. Он смотрел на Библию, лежавшую, у его правой руки и, непереставая, шептал:

– Что Он имел ввиду, говоря…?

– Он же Сам выбрал меня и обещал не покидать до самого последнего дня.

– Неужели этот день настал?»

Ну, и дальше, в том же духе. Автор представился астрофизиком. Вот Вам причина и следствие. В литературе полная бездарность, а туда же. Я не стал ему объяснять, что между литературой и звёздами такая же разница, как между лягушкой и Шекспиром. Ха-Ха!!! Занимался бы своими туманностями и не лез туда, куда не каждого и писателя-то пускают. Хотя, и сами туманности, весьма туманны. А литературные изыскания этого автора столь же туманны, как и его небеса обетованные. Комментарии здесь излишни…

Но вдруг, как ответом на его слова, в лицо ударил резкий порыв ветра. Он подхватил рукопись хоботом смерча и, нырнув в боковую аллею, исчез у Инженерного замка.

– НЕТ, ОН НЕ БЕЗДАРНОСТЬ!!! – громыхнуло на весь Летний сад вместе с вихрем,

– ОН АСС СВОЕГО ДЕЛА!!! – и парк снова погрузился в тишину белой ночи.

Литераторы переглянулись, мгновенно побледнев, а в души медленно, но цепко начал вцарапываться загробный холодок. Из глубин вековых клёнов вырвался свист, над головами, громко захлопав крыльями, взлетели чёрные птицы, а на аллее, далеко, далеко, у самой ограды, что со стороны Невы, появился человек.

Ноги писателей задрожали мелкой дрожью, силы стали покидать располневшие тела, но тут явилась скамейка, будто из далёких царских времён, и оба тела рухнули на неё, устремив стеклянные глаза в далёкое ниоткуда.

А это далёкое, медленно и бесшумно, проявилось чёткой голограммой, и уже через минуту стояло у скамейки. Затем вежливо кивнуло головой и уселось рядом, устремив свой реликтовый взгляд на Лебяжью канавку, за которой, звеня и громыхая, шёл ленинградский трамвай…

И шёл он в сторону Садовой улицы, на которой, кстати, не было дома… №302-бис, с квартирой №50, потому, что всё это происходило в Ленинграде, и до той квартиры, что сгорела в Москве, простиралась пропасть длиною в 60 лет и 650 км железнодорожного полотна…

Трамвай ушёл влево и скрылся за стволами дубов и лип. Наступила тишина. Марсово поле, поколебавшись Вечным пламенем, опять уснуло, и над ним, неизвестно откуда, в пепельном небе белой ночи, всплыла полная луна.

– Чего-чего, а Москву я не люблю, – заговорил из бесконечности веков незнакомец, глядя на кусты сирени и жасмина бывшего Царициного луга. А вот Петербург посещаю часто. Помнится, вон там стоял Питейный дом, а потом, вдруг, выстроили оперный театр, который Павел, в ярости, приказал снести, и за одну ночь от него ничего не осталось. Елизавета устроила на поле Променад, и здесь гуляла самая изысканная публика города. Парады, учения, прекрасное было время! Я помню, как это поле называли Петербургской Сахарой, когда от маршей солдат и копыт лошадей белая пыль устилала не только все близлежащие постройки, но и Летний сад. А однажды, я встретился здесь с Пушкиным, во время военного парада 6 октября 1831 года, в тот день поэт был очень расстроен и жаловался на литераторов, что уродуют русский язык своими безграмотными перлами: «Прекрасный наш язык, – говорил Александр Сергеевич, – под пером писателей неучёных и неискусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого».

Ну да, ладно о прошлом. Я прибыл по делу.

Да, да, по делу.

Знаете, давным-давно, моим родственником были произнесены вот эти слова: «Ваш роман прочитали и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен».

Я пришёл, чтобы найти нового писателя, который напишет продолжение, но продолжение о Жизни, той Жизни, что наперекор всем бедам, будет продолжаться.

А начинаться роман должен с Голгофы, так приказал Он! Поскольку после этого, Мир станет уже совершенно другим!!!

И такового я нашёл! Вот его роман, извините, но я вынужден был его у Вас забрать. И не смотрите на меня такими остекленевшими глазами.

Нет, нет, нет, в Вашем городе я никого убивать не буду, да и трамвай уже ушёл, а та дурочка с бидончиком масла давным давно умерла в Москве.

Видите ли, столицу я не люблю. И то, что мой родственник натворил в далёком прошлом, повторять не стану. Я вообще сегодня просто турист, для Вас – иностранец.

Да, да, да я Сатана, я демон во плоти, и моё имя – Валаам. И, как бы Вы ни шарахались от призраков прошлого, но посидеть со мной, на этой скамейке, Вам придётся. Её тоже поставил я. А после разговора, Вы уйдёте к себе в редакцию живыми и здоровыми. Зачем мне Вас за что-то наказывать?

Знайте, пролетит десяток лет, и Вы сами, своими руками, не только измените свои жизни, но и будете делать то, что даже я не додумался сотворить. Человек по своей природе – Сатана, и если его не остановить, он уничтожит то, что другие создавали веками, но когда придёт осознание содеянного, будет уже слишком поздно, и вернуть доброе прошлое, осатаневший человек не сможет никогда.

И то, что Марсово Поле теперь кладбище – весьма символично.

Когда-то оно было блеском русской армии. Тогда и Пушкиным блистала Россия.

Поверьте, Он есть, и Он всё видит!!! Он сильнее меня!!! Это Он сжёг Зимний дворец – рассадник ненависти к русскому гению.

И очень скоро Он камня на камне не оставит, уже от целой страны, которая так хладнокровно уничтожала, и будет уничтожать свою Славу, Гордость и лучших людей Отечества.

А Вы, сегодня отрицающие Бога, будете каждый православны Праздник, протискиваться к иконостасу, или сбившейся толпой плестись за священником в Крестный ход. Потом всю ночь молиться Господу, и это действо будет показывать всё телевидение страны. А, вычеркнув из партийной памяти свой прошлый воинствующий материализм, Вы, попирая все законы страны, будете бояться только Бога, поскольку осквернить и нарушить Его Вселенские законы Вам будет не по зубам.

Гость поднял глаза на серебристую луну, и начал читать, что-то, из далёких Небес:

«Короткий день заканчивался. Уродливые тени домов медленно ползли к востоку, засасывая город в темноту осенней ночи. Красный диск солнца, процедившись сквозь толщу атмосферы и пыли, быстро и рано прятался за близким горизонтом города. Оставалось минут десять, до того, как он нырнет в муравейник домов, когда последний луч, блеснув на верхушках деревьев, осветил небольшую комнату на шестом этаже дома №7 по улице Дальних родственников.

У тёмного секретера, лицом к книжным полкам, сидел археолог, а вначале биолог Николай Владимирович Новиков. Сейчас это был усталый, с сильнейшим нервным расстройством человек, который ждал чего-то страшного и непонятного. Он смотрел на Библию, лежавшую, у его правой руки и, непереставая, шептал:

– Что Он имел ввиду, говоря…?

– Он же Сам выбрал меня и обещал не покидать до самого последнего дня.

– Неужели этот день настал?

Николай Владимирович поднял руки, и все тело его задрожало. В лучах заходящего солнца руки показались залитыми кровью. Кровь блестела на солнце и медленно стекала к локтям.

«Значит я прав», – пронеслось в голове у Новикова, и в этот момент солнце скрылось за домами. Кровь исчезла, а комната погрузилась в полумрак осеннего вечера.

– Я не хочу умирать! – закричал Николай Владимирович и потянулся к выключателю, но рука никак не могла его нащупать.

Он поднял глаза, однако, вместо книжных полок на него глянула зловещая пустота. Не было секретера, не было стены, не было ничего. Бесконечная, бархатная пропасть гипнотического Ничего смотрела на него мириадами звёзд и галактик. Холодный пот прошиб археолога. Он закрыл и открыл глаза. Видение не исчезало. В лицо дохнуло Мировым холодом и в ту же секунду все звёзды стали, со всё возрастающей скоростью, удаляться от него. Новые звезды снова и снова вылетали откуда-то из-за спины и, мелькнув, проваливались в это чёрное космическое окно. Как ни странно, сознание не помутилось. Как учёный, он все соображал, но не мог отделаться от мысли, что время остановилось и пошло в обратную сторону. Казалось, прошла вечность. Глухонемая тишина поглотила комнату, а в зияющей бесконечности, как призраки летели и летели звёзды.

Вдруг, все это исчезло. В лицо ударил яркий солнечный свет, жаркий средиземноморский воздух и горький запах пота и крови.

Новиков закрыл глаза, а когда попытался их открыть, то ощутил режущую боль воспалённых глаз и невыносимую, страшную боль в руках и ногах. Он поднял голову и осмотрелся. Сквозь пелену пота, струившегося по глазам, он с трудом различил, где-то внизу, толпу людей. Повернул голову вправо, затем влево, и какие-то смутные догадки пролетели в сознании. Слева, закопанные в землю стояли два креста. На каждом из них был распят человек. И тогда он понял, почему болели руки и ноги. Он тоже был распят.

Их было трое, приговоренных к смерти. Два преступника и Учитель. Часть толпы кричала, издеваясь над Учителем, а он молчал, обратив свой взор в небо, и что-то шептал. Из троих распятых только у него на голове был надет терновый венок. Шипы впились в кожу, и кровь струйками стекала по лицу.

Тут Новиков услышал, как второй преступник, вдруг, заговорил, обращаясь к Иисусу:

– Если ты Христос, спаси себя.

Сам же Новиков, напротив, унимал его и говорил:

– Или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же.

И, обращаясь к Иисусу, сказал:

– Помяни меня, Господи, когда придёшь в Царствие Твое!

На что Иисус ответил:

– Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

Внезапно небо стало чёрным, загромыхала гроза, и пошел сильный дождь…

Прошло какое-то время и все трое испустили дух. Охранники перебили голени преступникам, а Иисусу ткнули под ребро копьём и, убедившись, что все трое мертвы, собрались уходить…

Но, именно в этот момент раздался сильнейший треск. Голгофа пошла змеиной трещиной от креста Иисуса куда-то вглубь, а по стенке трещины тонкой струйкой стала сочиться кровь, излитая мёртвым телом Учителя из раны, нанесённой копьём.

Кровь уверенно и настойчиво проникала внутрь раскола и, вдруг, остановилась, как бы накапливая силы для завершающего падения в пропасть. Но пропасти не было. Алая капля сорвалась со скалы, и упала на человеческий череп, лежавший в нише, которая была бесконечно древним гробом. Здесь был захоронен… Адам.

Кровь Иисуса его мгновенно оживила. Он встал, и в лучах пробившегося солнца увидел толпу людей и солдат. В то же мгновение его душа отлетела от тела, а сознание того, что его потомки живы и заселили землю, снова погребло во мрак скалы, которая тут же сомкнулась, завершая Новый Завет смертью Мессии.

В воскресенье двое из распятых вознеслись на небо, а третий так и исчез в бесконечности веков, растворившись в камнях Голгофы.

И снова исчез свет, снова открылась чёрная пустота и звёзды снова полетели, но не из-за спины, а навстречу, все быстрее и быстрее ускоряя свой полёт. Потом опять – комната, секретер и книги, но Новиков ничего этого не видел. Он лежал на полу с пробитыми руками и ногами, кровь медленно лилась на ковер, а сам хозяин комнаты был мертв.

Была пятница. Труп обнаружили в воскресенье.

Завели уголовное дело, но ранения были такими странными, что версия никак не рождалась в голове у следователя…».

Наступила гробовая тишина. Гость посмотрел на луну, и она задрожала.

– Вот он – роман, который я искал и нисколько не сомневался, что найду его, именно здесь, в Летнем саду Святого Петербурга.

Незнакомец помолчал, затем посмотрел на литераторов.

– Вы можете себе представить, чтобы такие мысли могли прийти в голову писателя сами, без посторонней помощи? Нет, господа, всё это было продиктовано Сверху, Оттуда, а может и Им Самим! Я прочёл всю рукопись и знаю, что будет дальше. Такое, человек придумать не мог.

А значит, это и есть та рукопись, которая никогда не сгорит, которая останется вечной, и читать её будут всегда и все.

И раз она дарована Сверху, её опубликуют, несмотря ни на какие запреты, цензуру и катаклизмы. Уж об этом я позабочусь!

Да, чуть не забыл, я поселился в «Астории», в номере 412.

И ещё, не пройдёт и года, как Вы вернёте городу старое название, то самое, что придумал царь Пётр. Поверьте, я знаю, что говорю. Об этом очень просил меня Пётр!!!

Но самое загадочное в этой истории, состоит в том, что роман ещё не написан, новый автор начнёт его писать только через десять лет. Его нет, а то, что Вы попытались прочитать – предостережение. Прощайте, хотя, возможно, мы ещё встретимся и не раз.

Валаам медленно окинул парк своим холодным взглядом и стал тихо растворяться, а потом исчез совсем. Как исчез? А чёрт его знает, взял да и пропал.

Вместе с ним пропала и скамейка. Литераторы бухнулись на траву и…

– Эй, мужики, а ну вставайте, – загудело в головах, и в парковой тиши возникли два милиционера.

– Во, напились, бутылку коньяка выдули, прямо в Летнем саду, ни стыда, ни совести.

На траве лежала пустая бутылка армянского коньяка, какая-то книга, два гранёных стакана и пустая баночка «Бычков в томатном соусе», – классика советского потребления алкоголя, по ниспадающей: от руководителей до инженеров и, аж до рабочего класса.

Сержант поднял книгу в красивом переплёте.

– «Мастер и Маргарита», какой-то Булгаков, – прочитал служитель закона, – что-то иностранное.

Он развернул обложку, дарственная надпись гласила: «Дорогому другу и лучшему Главному редактору от коллеги и товарища Семёна Ильича! С Днём Рождения! 22 июня 1990 года». А ниже, уже на иностранном языке одна фраза: «Memento mori» Walaam!

– Так Вы тут День Рождения, значит, отмечали, хороши, голубчики! Придётся проехать с нами… в вытрезвитель. Насколько я помню, со слов Никулина, это переводится, как: «Моментально, и в море».

– Ну, что ты, – поправил лейтенант, – это переводится с латыни, как: «Помни о смерти!», Кто-то, кого-то предупреждает.

Главный редактор забегал глазами, а после выпалил:

– Какой День рождения, я родился в январе, что Вы несёте? Вот паспорт, посмотрите, посмотрите, – пробормотал он и открыл краснокожую паспортину.

Его глаза просто округлились, лицо покраснело, а губы промямлили:

– Родился 22 июня…

Да, это была белая ленинградская ночь.

Самая короткая ночь лета…

Ах, как хочется поддаться соблазну и написать современное продолжение романа Булгакова. Но, нет, нет, нет, … не буду. Лучше не получится, а повторять двух писателей, что в начале девяностых это проделали, написав два романа о Воланде и его свите в перестроечное время, не стану.

Нет, я напишу свою повесть, но только о писателе, стоящем на нашей бренной земле, и его скитаниях по крематориям российских издательств. Будет и его роман, тут уж я позаимствовал идею у Булгакова. Я напишу о том, как он встретит свою Маргариту; и закончу словами:

«Жили они дружно и счастливо, и умерли в один день».

Ну, что же, с Богом! История начинается.