Там, где любят и ждут
Нянин дом, как всегда, появился неожиданно. Машина резко вильнула вправо, потом – влево, а затем, взлетев на крутую горку, почти тут же уткнулась в крепкие тесовые ворота няниной усадьбы. Тут же из-за забора долетело до Альберта недовольное собачье ворчанье, и ворота стремглав открылись – видимо, по мановению няниного пальчика, который она, давно поджидавшая племянника, проворно протянула к небольшому электронному пульту, установленному Альбертом ещё в прошлом году. Он открывал не только ворота на территорию её усадьбы, но и двери в дом, а также на двор, где обитали коза Машка, пяток овец с барашком и штук двадцать кур во главе с петухом Сергей Иванычем, который, уложив куриц уже часам к пяти вечера, приходил к няне Груне чаёвничать. Он с удовольствием пробовал чай из персональной пиалы, высоко запрокидывая голову и пропуская при этом индийский напиток по своему длинному горлышку маленькими глотками, а затем заедал его крохотными кусочками сельповского печенья и плавленого сырка, который любил чрезвычайно. Наевшись от пуза, он покорно отдавал своё петушиное тело в руки няни Груни, которая относила его в сени и осторожно опускала в устланную соломой корзину.
Няня Груня, как обычно, встречала племянника на крыльце с кринкой холодного – из подпола – молока, которую он по традиции с видимым удовольствием выпивал до самого дна: полтора литра молока – единым духом! Этому Альберта научил его, ещё помнивший Германию, дед Отто, почти двухметровый сельский сапожник, бесконечно уважаемый в большом русском селе, потерявшем на войне с немцами почти всех своих мужиков. Кстати, сам Отто пришёл с войны без руки и хромой с двумя орденами Красной Звезды и медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». И Героя ему не дали только потому, что он – Отто Нидерквель. «Знаешь, почему в нас столько молока лезет?» – спросил он как-то внука. И сам же ответил: «А потому, что наша с тобой фамилия переводится с немецкого, как «внутренний источник». С тех пор Альберт стал учить немецкий, в чём в конце концов так преуспел, что вполне свободно мог изъясняться с прохожими на берлинских штрассе и без напряжения понимал экскурсовода под сводами многочисленных немецких музеев и галерей.
Отдышавшись после кринки, Альберт с удовольствием поцеловал няню в её румяную, пахнущую домашним хлебом щёку и по привычке спросил про здоровье, настроение и хозяйственные успехи. И, слава Богу, как здоровье, так и успехи преобладали над недомоганиями и мелкими неприятностями. «Вот с утра немного голова побаливала, – доложила няня, – да Машка (нянина коза) давече герань сожрала, негодяйка. Вот и расстроилась. Но потом думаю, да у меня же этой герани не меряно! Нарастёт ещё. Вон, чай, гляди…», – и с этими словами тётка указала племяннику под окна своей избы, под которыми и в самом деле легко покачивались многочисленные головки красной, розовой и даже белой герани, высаженной няней Груней из цветочных горшков прямо в садовый грунт. Альберт, не удержавшись, подошёл к клумбе и стал с удовольствием вдыхать очень приятный для него (немногие любят герань) гераневый аромат. При этом, лукавый, он хорошо понимал, что няня в это время любуется им.
Далее, как водится, няня Груня, сопровождаемая прихрамывающим Никитой и жеманящейся Кузиной, повела его на двор, где на Альберта пахнуло чем-то новеньким.
– А я поросёнка купила у мордовки, – похвасталась тётка. – Соседка с неделю назад завела. Ну и мне, завидущие мои глаза, захотелось.
– Ты, главное, первое время смотри не застуди, – посоветовал знавший всё на свете племянник-журналист. – Хлипкие они дюже, нежнее кроликов. Зато когда вырастут, ничего их не берёт: ни холод, ни дождь, корми только да привес замеряй. Свиньи, в общем.
– А ты знаешь, какой он смышлёный? – Не согласилась няня Груня, осторожно сажая поросёнка Альберту на коленки. – Откликается на кличку Яшка, гуляет со мной по саду и грядки не трогает, землю роет только порожнюю от посадок. Понимает – что такое хорошо, а что такое плохо. И палец мой любит сосать. Между прочим, только свиные органы подходят человеку.
Очень любивший и уважавший свою тётку Альберт, согласно гладил поросёнка, но, на сей раз, решил отшутиться:
– А ты, няня, того… когда время придёт, на мясо его не спеши переводить, а лучше – на органы для трансплантации. Выгоднее будет…
– Типун тебе на язык! – Воскликнула няня и испуганно направила поросёнка под крыльцо. – Я его сама колоть не буду. Сдам в заготскот (одна из улиц посёлка, кстати, прямо так и называлась – Заготскот). Вон, Семёна с выселков попрошу. Он – мужик правильный, не пьёт. Ну, четвёрку беленькой с закусью ему выставлю магарыча. Так уж положено. И медку литру наложу. Тут Альберт вспомнил про тёткиных пчёл. И это было удивительно. На селе за пчелами ходили только немногочисленные мужики. А здесь, одинокая баба, уже старушка почти, держала целых восемь ульев и справлялась с ними на зависть всему мужичьему миру. Сама ловила на яблонях рои, сама качала, исправно управляясь с медогонкой, и сама же помогала пчеловодам из села высаживать рои в новые пчелиные домики, подкладывая им матку, без которой любой рой был обречён на распад. И пчёлы её зимовали лучше других, почти никогда не вымерзая и не вымирая от голода. Почему? Например, потому, что она не кормила их голым сахарным сиропом, а добавляла в него мёда и цветочных отваров.
– Прости, няня, это я, уставший, с дороги, не подумав, брякнул. – Засовестился Альберт. – А что, интернатские твоих пчёл больше не ругают? – С неподдельным любопытством стал осведомляться он.
– Привыкли, однако, – почти с гордостью отвечала тётка. – Они теперь вдоль моего забора почти вприсядку ходят и головы платками прикрывают. Зато теперь их и не кусают. А тут ещё пару недель назад я ихней старшей воспитательнице ноги своими пчёлками вылечила… от ревматизму.
– Это как? – недоуменно спросил племянник. – Прополисом что ли?
– Я ж тебе говорю – пчёлами! Подвела её вечером, когда они ко сну готовятся и не летают, к летку. Посадила на табуретку и натурально ей на ноги нескольких высадила и малость прижала. Ну, она от укуса заойкала, конечно. Сначала ноги припухли, а на утро всё как рукой сняло: и опухоль, и ревматизм вместе с ней. С тех пор они меня особо зауважали. Да и медку я им тоже отсылаю… к чаю.
– Няня, – стал переводить разговор на деловой тон Альберт, – мне Линдмарк тут задание дал. Про интернат статью написать, а, может, и не одну.
– Ты вот что, милай, давай паркуй машину во дворе и – за стол. Там и поговорим о деле. Послушно тряхнув головой, Альберт вернулся к машине, и скоро она надёжно утвердилась под красными резными наличниками. Почему-то он начисто забыл о наставлении Линдмарка съездить сначала в интернат. «Успеется, – подумал он, – интернат не человек, никуда не денется».