Яйцо в вентиляторе. Глава 1 (Е. Б. Четвертушкина)

© Елена Борисовна Четвертушкина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Сказала бы кому из своих (а это много больше, чем половина Города), что Дуг впал в сварливость, – решили бы, что бабку поразило синильное слабоумие. Кое-кто, возможно, и добавил вполголоса: «наконец-то!» – но это уже, скорее всего, моя вульгарная старческая паранойя.

Старина Дуг – Дуг, старина! – был в Городе личностью легендарной. Одно название его кабака чего стоило – «У Повешенного». И не поленился ведь соорудить вполне себе внятное чучелко из ветоши… А потом лихие посетители, быстро переходящие в завсегдатаев (может, геологи, а может – спасатели), усовершенствовали «вывеску», накинув на чучелко старый мундир ландскнехта, да ещё сунули в руки муляж мороженого. Смысл в вывеске заключался психологический: Дуг и сам когда-то был ландскнехтом-наёмником, и вполне мог разделить судьбу чучелки, кабы не его местные корни. Вспомнил он о них очень вовремя – когда валялся в нашем госпитале с тяжелым ранением, сразу после Войны. Тогда как раз президент Страны издал указ, что все этнические местные, буде таковые обнаружатся среди пленных, имеют полное право об этом заявить, покаяться в прежних заблуждениях и остаться у себя дома, а кто старое помянет, тому глаз вон. Дуг (как и некоторые другие) признал предложение разумным, и не преминул воспользоваться. Принадлежность к титульной нации выявлялась к тому моменту простым анализом крови: было там нечто заковыристое, только аборигенам присущее. Не претендуя на знание микробиологии, могу сказать одно: коренным населением брезговала здешняя мошка с комарами, и они не болели местной же жуткой лихорадкой.

Было это 4 десятка лет назад.

Искалеченная нога не позволила Дугу продолжить военную карьеру; вновь обретенная родина, не меньше Дуга искалеченная войной, ничего, кроме небольших подъёмных, предложить не могла, а как-то жить надо было. Любая профессия, связанная с физическими нагрузками, ему не улыбалась, и Дуг, поосмотревшись, открыл кабак, первый в Городе. Нет, трактиров у нас было достаточно, но в них в основном кормили, а Дуг готовить не умел, не любил, и женой обзавестись не счел необходимым; зато цену вовремя опрокинутому стаканчику знал преотлично, так что «Повешенный» очень быстро стал весьма забористым бистро, вынужденным, всё же, соблюдать общие для наших мест правила. В Стране то землетрясение, то снежные бураны, то наводнения, то конец света; Город же, занявший лукоморье – склоны нескольких сопок на берегу океана, за которыми сразу же начинаются самые высокие в мире Горы, – получал непогодой по морде вдвойне, то с гор, то с моря, и поэтому во всех домах, включая административные и увеселительные заведения, обязательно держали запас свечей, канатов, лееров, лопат, лавинных зондов, сухого пайка и питьевой воды на пару недель; а уж трактиры и вовсе оснащались противотуманными ревунами, полной выкладкой походной аптеки и проблесковыми маячками. У нас тут даже полиция в основном занимается… э-э-э… защитой заезжего неопытного обывателя от самого себя, так скажем, – потому что, по причине недавнего возникновения собственной государственности, мы собственным неопытным обывателем обзавестись не успели.

Как и преступным миром, а также матерными ругательствами в языке, за что более просвещенные страны готовы смешать нас с грязью – за отсталость. До чего ж они нам добра хотят, ну просто-таки себя не щадя.

В нашей Стране вообще размытые границы между обывателем и не обывателем, спасателем и не спасателем, городом и деревней…

Но я о Дуге.

Он быстро приобрел славу человека душевного, мудрого и своего в доску. В смысле преданности своим. В смысле, что держал под стойкой старый ручной пулемет в рабочем состоянии – на случай, если дорогие гости уж очень разойдутся. Тогда он, питая имманентную ненависть к ссорам, удобно упирал калечную ногу в скамейку за стойкой, выволакивал РПД, и, если сам маневр оставался незамеченным, молча давал очередь по стенке, над головами посетителей. Пулемет был заслуженным ветераном, а патронный короб Дуг украсил крупной надписью «ЗЛО». Страшное слово расшифровывалось вполне мирно – «Здесь Люди Отдыхают!!!», а стрельба означала, что хозяин просил кланяться и напомнить об этом обстоятельстве.

У «Повешенного» быстро начала собираться элита – профессура из Университета, тарки из Министерства Внутренних дел, отечественные умницы-журналисты, зубры из Центра Кризисных ситуаций и контрразведки, светила отечественной науки, атланты из спасателей, прометеи от пожарки, корифеи Геологического управления и Департамента по землепользованию; талантливые студиозусы, продвинутые простецы, и так далее, и тому подобное. Все они приходили к «Повешенному», как в дом родной – выпить, поговорить, на людей посмотреть и себя показать. Белёные стены заведения были украшены шаржами-экспромтами, блиц-зарисовками, афоризмами, отзывами и пожеланиями местных знаменитостей. И автографами, например нашего отечественного художника с мировым именем: толстым углем, выхваченным из очага, и пару раз переброшенным – чтоб остыл, – с руки на руку, одной уверенной линией он изобразил горы, изящно переходящие в яков, изящно переходящих в его подпись, известную всему просвещенному миру… Дуг клиентуру свою уважал, и трепетно оберегал от ненужных тревог и недоперепития; он самозабвенно слушал вечные споры о высоких материях, хотя сам эрудицией не блистал, и категорически отказывался видеть разницу между аллергией и аллегорией.

Мы с ним знали друг-друга с той самой войны (хоть и воевали сначала по разные стороны Перевала), и столько раз успели уже породниться через друзей, детей и внуков, и стольких незаменимо-близких людей проводили, держа друг-друга в руках, в последний путь!.. Мы были родней если не по крови, то уж точно по подвигам, правнукам и городскому кладбищу.

…Теперь, в силу возраста, Дуг редко стоял за стойкой сам, разве что днем, когда народу никого.

Тем более резкое настроение его было мне совершенно непонятно. Может, из-за осенней болтанки барометра нога разболелась?.. Может, опять выяснилось, что пора платить налог, а денег нет?.. Дуг вечно поил в долг кого ни попадя, и всегда стеснялся напоминать о задолженности; клиенты же его, в силу действительной своей неподдельной гениальности, страшно далеки всегда оказывались от народа, то есть от Дуга, то есть – от оплаты счетов. А Дуг… Некоторые, говорят, рождаются с венцом безбрачия; так вот Дуг родился с венцом банкрота, и пока дела «Повешенного» не взял в свои руки молодой партнер Джеф, перед Дугом регулярно маячила долговая яма. По осени, как гуси-лебеди потянутся на юга, отмахиваясь мощными крылами от декларации о налогах, особо близким друзьям частенько случалось спасать самый элитный кабак Города от финансовой катастрофы. Деньги эти Дуг считал святыми, и потом, собравшись с силами, всегда аккуратно возвращал.

В тот день я приехала в Город, как обычно теперь по пятницам, обналичить пенсионный чек и затариться на неделю.

Почему-то считается, что старикам мало надо, – не знаю, как-то по мне не заметно. То ли я плохо прицеливаюсь по статусу старухи, то ли общественное мнение за мной не поспевает… В хозяйстве всегда требовалась пропасть разных вещей, несмотря на почти натуральное хозяйство. Летом я набирала спирту, сахару и соли на заготовки (практически все заокеанские специи мне задаром не нужны: гвоздику прекрасно заменяет гвоздичный базилик, который растет щеткой в огороде, вместо перца я использую семя горчицы, а вместо лаврушки – можжевеловые почки). Осенью, как вот сейчас, закупались на зиму ящиками – небольшими партиями, спина уже не та, годы! – тушенка, крупа, свечи, кофе, батарейки и спички. Зимой обычно наступала пора книг, музыкальных дисков, мануфактуры, лекарств, шерсти для вязания, бумаги, фломастеров и карандашей, а также цукатов из имбиря, из которых я делала вид, что делаю настойки на спирту от кашля, – а на самом деле сжирала все до крошки, по мере покупания.

Таким образом к середине недели деньги из кошелька исчезали, как куры из курятника, в который забрался хорек. На курятник… тьфу, на финансы! – ещё давили реставрационные работы над постаревшим вместе со мной Кузей. Это мой внедорожник цвета хаки, – то есть кузнечик, то есть Кузя: зимой и весной нам с ним приходилось выкладываться по грунтовкам до кровавого пота.

Хотя, конечно, деньги были всё же далеко не самой большой моей проблемой.

…То есть жизнь текла и текла себе помаленечку, и поэтому вовсе было непонятно, с чего вдруг Дуг запустил мне по стойке стакан с медовухой, как не оправдавший надежд лотерейный билет, и отвернулся. Демонстративно.

Привыкнув за 40 лет к определенному порядку, любое отклонение от него воспринимаешь, как демонстративное.

– Из налоговой приходили? – спросила я, поймав стакан на лету (нет, всё-таки есть ещё порох в пороховницах, хоть по стакану пока не промахиваюсь).

– Два сканика, – строго сказал Дуг, не поворачивая головы, как будто я сама не знала, сколько у него что стоит, и громко защелкал кассой. Касса была наша с ним ровесница, нрав имела вздорный и резкого обращения не терпела: она немедленно закудахтала, как припадочная, и отключилась. Дуг посмотрел на неё сердито, ничего нового не увидал, плюнул и зачем-то потащил из-под стойки потрепанную тетрадку. Стоял белый, хоть и ненастный и сумрачный по осени день, и народу в «Повешенном», соответственно, не было практически никого. Так, сидел у окошка немолодой мужик какой-то, по виду из научников, – флектарн осенний, без понтов, к столику палочка-инвалидка прислонена, смотрит вдумчиво в стаканчик. А если разобраться, чего там смотреть: у Дуга кофе с мёдом, чай с мёдом, медовуха крепкая – три сканика, да медовуха слабая – два сканика, вот и весь ассортимент. Ну, ещё пиво для избранных, а коньяк – если только кто сам принесет. К Дугу не за тем ходят… Вообще это было теперь мое любимое время «У Повешенного»: тихо, никто не гомонит, очаг потрескивает добродушно, и тянет от него едва ощутимо сосновой скипидарной смолой, хвойным дымком, горьким лесным мёдом.

– Хочешь новый анекдот про тебя? Недавно на рынке осчастливили.

Дуг ничем не выказал интереса, но я все же доложила:

– В баре «У Повешенного» к стойке подходит турист-гринго. Говорит Дугу:

– Бармен, налей.

– Чего?

– Коньяку.

– Какого?

– Вон того, шестизвездочного.

Бармен наливает. Турист пьет и сваливается замертво. Дуг берет карандаш, и рисует ещё одну звездочку на бутылке… Эй, кончай ваньку валять! Какая муха тебя укусила? – нетерпеливо поинтересовалась я у Дуговой спины.

В моем возрасте друзьями не разбрасываются, и Дуг был одним из очень-очень немногих, кто ещё оставался – а он в ответ только дернул плечом, всё ещё монументальным. Когда я, в стародавние времена, открыла трактир «В четверг налево» (по ошибочному мнению Дуга, исключительно для конкуренции с «Повешенным», а на самом деле – чтобы освободить себя и мужа от необходимости кормить каждодневных гостей, тучами осаждавших наш дом на Собачьем хуторе), и несколько лет с удовольствием там хозяйствовала, – даже тогда он мне такого афронта не выказывал. Я постаралась припомнить, не пикировались ли мы с ним, часом, как-то особенно остро на прошлой неделе, – да нет, не было ничего такого! – и спросила уже с некоторой опаской:

– Что, опять вчера о конце света тарки завелись?

Тут Дуг наконец обернулся, навалился пузом (скорее виртуальным, – в его возрасте, да с его профессией, можно было бы обзавестись пузом и посолиднее) на стойку, грозно нахмурился и сказал:

– У меня в жизни Дорога завелась. И не вчера.

– Точно, Винка был, – покивала я. – Ты что же, на старости лет решил податься к нему в оппоненты? Поздновато, не находишь? Нам с тобой помирать скоро…

– Вот именно, что помирать скоро, – отозвался Дуг, – так что глотки рвут пускай те, у кого они ещё здоровые. Мне философии эти, как вам с Джой стэфалийская гитара – так, для фонового драйва… А вот помереть дураком не хотелось бы.

– Чего это ты в дураки-то записался? – удивилась я.

– Твоими стараниями…

– Здрасьсте. Не шей мне дело.

– А я не портной – шить, у меня другие заботы. Тут у меня недавно, не помню кто, расписывал насчет осла, который сдох от жажды в двух шагах от двух поилок. Помирать и так-то сомнительное счастье, а уж ослом…

– Рыба моя, да что ж ты сегодня упёрся непременно помереть!..

Дуг глянул на меня с выражением, которое лет 20 назад я бы влёт определила как «…калина ж ты калёная, об пенёк битая…», но теперь не стала заостряться, только опустила глаза и завертела в руках стаканчик:

– Ты мне что сказать-то хочешь, не пойму?

Дуг поглядел в потолок, но ничего там не увидел. Помолчал, посопел, и наконец буркнул:

– Получается, опять про Дорогу.

– У-у, – сказала я примирительно, – Дуг, старина. Да ты за эти годы тут столько про Дорогу наслушался – сам больше всех знать должен, а?

– Шишки с две! – рявкнул Дуг. – Может, я и думал, что знаю… да тут у нас случилось кое-чего, так что теперь я вообще уже ничего не знаю…

– Господи, ну что ещё случилось?

Он повозился под стойкой, начал выпрямляться, охнул, схватился за поясницу… И спросил почти мирно:

– Ты за каким лешим в Зону переехала, а? Ну каким медом тебе на той стороне Реки мазано, вот чего ты там не видела?.. Холера, ну всё, всё тут – мы все здесь, кладбище здесь, дети твои здесь, Гиз, Джой, магазины…

Вот оно. Авантажно выражаясь, вчерашний день долго гнался за мной, а сегодняшний догнал и набил лицо. И самое время с ужасом вслушиваться в крадущиеся шаги завтра за поворотом – которое будет уже на танке, не иначе. А на броне – ребята с автоматами…

Что сейчас было бы особенно некстати, так это обсуждение причин того переезда. Во-первых потому, что только в молодости раны на тебе заживают бесследно, как на собаке. А во-вторых, как раз Дугу, умнице и немереной широты души человеку, я бы с такой усталой – до слез! – радостью пала на грудь, и рассказала бы все, и пожаловалась – и на поразившие меня напасти и страхи, и на сложности перевода, и на Джой… Но всего этого сделать было нельзя: не было у меня никакой гарантии, что Дуг поймет, а рисковать – в данном случае я рисковала не собой, и это все решало.

– …Дружок, я переехала отнюдь не вчера. По детям и магазинам регулярно наведываюсь, – сказала я, отодвигая стакан и подбирая со спинки барного стула штормовку. – А если ты лично по мне скучаешь – так и навестил бы…

– Ты с дуба упала? – Дуг недаром столько лет был хранителем городского фольклора, он даже в нервах – нет, в нервах особенно! – изъяснялся только привычным образом:

– В уме и твердой памяти… за Реку?! Собака нездоровая пусть туда шляется…

Я вздохнула:

– У нас что за Рекой – чумная область?

– А, так ты не знаешь?! Да вот – Зона у нас за Рекой.

– Дуг, не дури, когда это было! Нет там больше никакой Зоны.

Наверное, моему голосу не хватило твердости, потому что Дуг глянул исподлобья, усмехнулся невесело и сказал:

– Это ты говоришь. А люди другое говорят.

– Какие люди?! Тарки, что ли, – так ты их слушай больше, они тебе и не такое расскажут…

– Мать, ну чего ты мне расписываешь, что я, тарков не знаю? А вот странникам верю.

– Тю! Это с каких пор к тебе странники наведываются?

– С каких надо, с таких и наведываются. Слушай, кончай прикидываться – пол-университета странники, а то ты не знаешь! Так что насчет Зоны – расскажи кому другому.

Дуг, как правило, редко ошибался. Но в данной ситуации и меня можно было понять, если по большому счету…

– Старина, я сколько за Рекой живу, ни одного странника не встретила, а геологи и в отчетах писали, и говорили тебе ребята из Управления по землепользованию, и я тебе сто раз уже… Ну, я-то чего бы в живой Зоне забыла?!

Дуг упрямо насупился, и буркнул:

– От, шишка ежовая, опять двадцать пять – за рыбу деньги. Да попёрлась бы ты туда, кабы не Зона, вот других мест в округе мало! Что в Городе тебе тошно было, это уж я знаю, это-то я как раз могу понять. В конце концов, столько на тебя навалилось сразу, и плакаться ты не умеешь толком, вам с Джой всегда проще помереть, чем пожаловаться… Ну – уехала, ясно, чтоб ничего не напоминало – когда Габи… когда с Габи… Но именно за Реку-то почему, ты мне объясни?!

– Что ж ты сегодня докопался до меня, как пьяный до радио. Там всё с нуля, дико, непросто, красиво до катарсиса… и некогда вздыхать о бренности жизни… и народу никого, и собакам простор… Ладно, предположим, живу в бывшей Зоне, хорошо. И что, рога с копытами у меня выросли? Щупальца с присосками? – живая, здоровая, хоть и древняя, как наши хачкары…

Вот тут Дуг почему-то рассвирепел окончательно. Он опять яростно крутанул ручку кассы, доламывая её этим движением окончательно, и сказал очень тихо:

– А мы ведь друзья были. Столько вместе… Спасибо, догадался на старости лет – в идиотах, оказывается, ходил у тебя всю жизнь… Да, я тогда ничего не спрашивал – у кого бы совести хватило к тебе тогда лезть, в твоих-то обстоятельствах!.. Только мне и спрашивать не надо было, я и так понял – ты же помирать туда потащилась после всего, как собака раненая, скажешь, нет? – и вот уже… а, хрен с ним, не помню, сколько лет – жива, здорова, ящик с тушенкой давеча в багажник вволокла эдак без инфаркта… И не Зона, говоришь?!

Я чуть не выронила куртку, и кажется, даже очки, задвинутые на макушку, поверх платка, встали дыбом:

– Дуг, да ты и вправду сдурел… Ты меня в мои 72 в Кащеихи Бессмертные, что ли, записал?! Вот спасибо тебе большое – оказывается, у меня в Зоне философский камень зарыт. Сам-то в уме?!

– Знаешь что, катись ты… К своим собакам ненаглядным, кикимора заречная.

В общем, поговорили. Пообщались, холера…

Как любит весело напевать мой старший сын, «…нас повесили испанцы, но убить нас не смогли! Мы раскачивались и смеялись – круто время провели!» — классная штука молодость, с какой стороны ни глянь.

Шлепнув на стойку горсть мелочи, я молча развернулась и направилась к выходу. Не то чтоб так уж обиделась на кикимору, но не худо было бы добраться домой засветло. И собаки заждались. А Дуг… В другой ситуации его романтическая версия моего переезда насмешила бы до горьких слез, но тут… В чем-то он был безусловно прав, хотя помереть я себе тогда уже никак не могла позволить, что бы там ни было. Да и тот ящик с тушенкой был пуст наполовину – скажите, тягота какая, 10 банок!.. Но переубедить Дуга, если он себе что-то уже вбил в голову, мог только Винка – молодое (в сравнении с нами) светило философского факультета, наш местный клоп-говорун. А звать Дуга за Реку было всё равно, что предложить ему кинуть яйцо в вентилятор. Он безусловно не был человеком костным, – в конце концов, попав сюда, он пережил достаточный культурологический шок: средний европеец обычно чувствовал себя в Стране, как марсианин на Юпитере… Удивительно и достойно всяческого восхищения, как легко Дуг принял все тутошние реалии, и вписался в них быстро и естественно, как пьяный в велосипедиста. И даже внес свою собственную лепту в создание новых традиций, и бытовых, и языковых. Не зря возникла и закрепилась в местной весёлой науке болтологии клятва: «Чтоб мне больше никогда не зависнуть у «Повешенного…»

Именно поэтому я была абсолютно уверена, что первый свой шаг за Реку он должен сделать сам. Как не крути, а Микада правильно сказал однажды, хоть и уверял нас, что шутит:

– Закон Дороги гласит: рано или поздно каждый оказывается перед вопросом, что будет, если кинуть яйцо в вентилятор…

Давным-давно вычитав это дурацкое яйцо в какой-то книжке, мы с Джой пустили его в обиход в значении «махнуть за красные флажки».

И вот же удивительная вещь: приятели из Департамента по охотоведению рассказывали, что с некоторых пор волки перестали бояться красных флажков. Волки периодически становятся проблемой в наших просторах, 80% которых – национальные заповедники, и регулировать численность хищников частенько приходится вручную. Так вот, роль красных флажков теперь исполняют магнитофонные и видеокассетные ленты, которых серые отчего-то в последнее время боятся больше смерти… Вот и гадай, у кого больше разума – у нас, или у братьев наших меньших.