Лекция № 1.
Аспекты изучения диалогической речи в отечественной лингвистике ХХ века
Наше сегодняшнее общество невозможно представить себе без интенсивных информационных обменов – последнее десятилетие 20 столетия в России ознаменовалось развитием и формированием новой коммуникационной среды, когда информационные потоки постепенно становятся рычагами управления общественными процессами. Как и во многих других странах, избравших путь демократического развития, в этот период происходит становление системы активных публичных коммуникаций, участниками которых становятся государственные и общественные институты, граждане как члены социума.
Формирование публичной сферы и активные публичные коммуникации нашли свое отражение и в речевой практике общества: изменилась языковая и речевая ситуации, в этот период происходит формирование и одновременно структурирование огромного речевого массива, которое удобнее было бы назвать устной публичной речью. В сфере устной публичной речи формируются свои типы речевых стратегий, своя система речевых действий, свои качественно новые разновидности текстов. Все это вызывает пристальное и обостренное внимание российского общества к собственно проблемам языка.
Основы теории диалога в советском языкознании были заложены в трудах М. М. Бахтина [Бахтин, 1929], В. Н. Волошинова [Волошинов, 1929], В. В. Виноградова [Виноградов, 1925, 1926, 1930, 1936, 1941], Е. Д. Поливанова [Поливанов, 1928], Л. В. Щербы [Щерба, 1915, 1939], Л. П. Якубинского [Якубинский, 1923]. Большой интерес к диалогу пробуждается с конца 40 – начала 50-х годов [Шведова, 1952, 1956; Галкина-Федорук, 1953; Винокур, 1953; Борисова, 1956].
Значительный исследовательский материал, посвященный диалогу, свидетельствует о сложности и многоаспектности этого явления, ибо «диалог предстает как конкретное воплощение языка в его специфических средствах, как форма речевого общения, сфера проявления речевой деятельности человека и – шире – как форма существования языка. В первом случае анализируется речевая структура, возникшая в результате говорения, осуществления диалогической речи, во втором – исследователь имеет дело с выяснением условий порождения и протекания этой речи, в третьем случае проблемы диалога оказываются в кругу вопросов, связанных с изучением общественной функции языка. Аспекты внимания к диалогу оказываются тесно связанными между собой» [Валюсинская, 1979, с. 300].1
Отечественные лингвисты, изучающие проблемы диалога, исходили из положения о том, что речь есть один из видов человеческой деятельности. Л. П. Якубинский отмечал, что язык, являясь разновидностью человеческого поведения, выступает как факт психологический, то есть проявление человеческого организма, так и социологический, то есть зависящий от совместной жизни организмов в условиях взаимодействия [Якубинский, 1923].
Разные подходы к изучению языковой деятельности человека ставят исследователей перед решением ряда вопросов, связанных с определением мотивов, задач, форм и условий осуществления этой деятельности. «Отсюда вытекает целый ряд психолингвистических и социолингвистических проблем [См. Основы теории речевой деятельности, 1974], в том числе проблема речевого акта, который предполагает производство речи и ее восприятие» [Валюсинская, 1979, с. 301]. Л. П. Якубинский и В. Н. Волошинов, отмечая сложность речевой деятельности, подчеркивали ориентированность речи на собеседника и диалогичность всякого понимания чужого высказывания. Е. Д. Поливанов считал целью языковой деятельности коммуникацию между членами коллектива [Поливанов, 1928]. Следовательно, речевая деятельность является совместной деятельностью участников речевого общения, а диалог – составляющей коммуникативной сущности языка как общественного явления [Бенвенист, 1974], и важность такого его положения для теории диалога очевидна. «Всякое высказывание, – подчеркивал В. Н. Волошинов, – как бы оно ни было значительно и законченно, лишь момент непрерывного речевого общения и производится с установкой на активное восприятие» [Волошинов, 1929]. В этом смысле явление диалога глобально. Узкое же понимание диалога связано с установлением видов речевого общения в зависимости от различных экстралингвистических факторов.
Сопоставление диалога как формы речевого общения с монологом является неотъемлемой частью отечественной науки [Ахманова, 1966, с. 132, 239]. Л. П. Якубинский отмечал, что в живой речи диалог и монолог не существуют обособленно, а как бы перемежаются, образуя ряд переходных явлений (например, беседа в обстановке досуга, характеризующаяся более медленным темпом, большей величиной компонентов, большей обдуманностью речи, чем это наблюдается при быстром разговоре), но при этом четко определял характерные черты как диалога (быстрый обмен взаимообусловленными краткими высказываниями-репликами без предварительного обдумывания, при зрительном и слуховом восприятии собеседника), так и монолога (длительное письменное или устное высказывание одного лица).
Кроме того, разделяя тезис Л. В. Щербы о том, что «подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге» [Щерба, 1915, с. 4 (Приложение)], Л. П. Якубинский отмечал естественность диалога и искусственность монолога [там же]. Е. Д. Поливанов, подчеркивая первостепенную роль диалога, указывал, однако, что некоторые случаи воплощения языка, както: песня, монолог, бредовая речь – могут рассматриваться как вторичные, «представляющие собою не то, для чего существует и усваивается каждым индивидуальным мышлением языковая система, а лишь окказиональное применение этой системы» [Поливанов, 1928]. В. В. Виноградов считал монолог продуктом индивидуального построения [Виноградов, 1963, с. 18]. Вопрос о характере соотношения диалога и монолога не нашел единого решения [Винокур, 1953; Галкина-Федорук, 1953, с. 110; Гельгардт, 1971].
«Попытки выйти за рамки дихотомии «диалогмонолог» имеют то преимущество, что позволяют определить место «промежуточных» явлений (письменных и устных объявлений, книги, стихотворения, записной книжки, выступления по радио и телевидению, дневника и пр.)» [Валюсинская, 1979, с. 303]. А. А. Холодович выделяет более тридцати типов речи, учитывая такие признаки, как средства выражения речевого акта, наличие или отсутствие партнера, взаимность или односторонность высказываний, число участников, контактность или отсутствие контакта при общении. Кроме того, он не противопоставляет понятия диалога и монолога, считая, что к монологу можно отнести лишь некоторые виды высказываний (дневник, записная книжка). В результате понятие диалога предстает здесь в широком смысле, охватывая почти все случаи речевой деятельности [Холодович, 1967].
Диалог как речевая структура представляет собой специфическое образование, возникающее в результате главным образом устной спонтанной речи собеседников, происходящей в определенных условиях.
З. В. Валюсинская отмечает, что сама природа диалога предполагает его сложность. Размеры диалога теоретически безграничны, и его нижняя граница может оказаться открытой. Однако фактически каждый диалог имеет начало и конец. Единство диалога в его смысле, теме, содержании. Диалог – средство выражения логической цепи взаимосвязанных по содержанию сочетаний мыслей-суждений, речевое построение, в котором два говорящих как бы создают одну мысль, структура, где тема распределяется между двоими. Специфика диалога как сложного единства самым тесным образом связана с его тематической цельностью, с характером развития содержания, с движением мысли (см. определения диалога и монолога в «Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой, где аспект темы является одним из существенных) [Валюсинская, 1979].
В теорию диалога прочно вошло понятие диалогического единства, которое Н. Ю. Шведова определила в качестве единицы диалога [Шведова, 1974]. Исследуются диалогические единства различных структур, включающие два и более высказываний – реплик.
По мнению И. П. Святогора, реплика как компонент диалогического единства и диалога в целом имеет двуплановый характер, совмещая в себе значения акции и реакции, в результате чего диалог и представляет собой сложную цепь взаимосвязанных высказываний [Святогор, 1967].
Исследование диалога, кроме того, невозможно и без учета целого ряда внеречевых моментов: цели и предмета высказываний, отношений между собеседниками и отношения их к высказанному, конкретной обстановки общения, а также степени подготовленности говорящих. Действие всех этих факторов в совокупности определяет характер диалогической речи, и в результате конкретного проявления каждого из них создается диалог определенной структуры. Значение социальных условий постоянно подчеркивал В. Н. Волошинов, указывая, что ближайшая социальная ситуация и более широкая социальная среда определяют структуру высказывания, отражая характер диалогического поведения. В. Н. Волошинов считал, что именно ситуация формирует высказывание в виде просьбы или отстаивания, в стиле витиеватом или простом, уверенно или робко произнесенном [Волошинов, 1929].
З. В. Валюсинская подчеркивает, что с ситуацией общения, отношением участников диалога к содержанию речи связан характер логико-смысловых отношений между частями диалогического единства, и в связи с этим выделяются различные типы реплик и типы диалога, устанавливается характер реакции, оценки говорящими фактов ситуации и речи, модальная характеристика диалога [Валюсинская, 1979]. В статьях, посвященных диалогу, Н. Д. Арутюнова вскрывает стимулирующие и реактивные свойства реплик. Важно изучение особенностей обоих компонентов [Арутюнова, 1970, 1972]. В связи с этим З. В. Валюсинская отмечает, что «ряд исследований посвящен характеристике первого компонента единства, в других анализируется реплика ответная, но независимо от того, какой термин вынесен в название работы, исследователи не могут не анализировать элементы диалогического единства в их взаимосвязи. Со стороны структурно-композиционной выделяются ответные реплики-подхваты, реплики- повторы и др. При этом внимание обращается на логико-смысловое значение реплики и соответствующее ее отношение к первому, стимулирующему высказыванию. Важнейшим видом диалогического единства в этом плане признается вопросно-ответный комплекс» [Валюсинская, 1979, с. 306]. Кроме того, большое значение придается и характеру реакций. В связи с этим выделяются реплики-противоречия, согласия, добавления, реплики, сопровождающие тему в другую плоскость. По характеру реакции определяются соответствующие типы диалога. Так, Е. М. Галкина-Федорук выделяет диалог-противоречие, диалог-синтез [Галкина-Федорук, 1953]. В работе А. К. Соловьевой выделяется диалог-спор, диалог-объяснение, диалог-ссора, диалог-унисон [Соловьева, 1965]. Выделяют также диалоги-сообщения, диалоги-обсуждения, диалоги-беседы [Шаройко, 1969]. При этом выясняются структурно- грамматические особенности диалогов, экстралингвистические моменты, связанные с осуществлением речи, воплощающейся в диалоги разных типов. Таким образом, типология диалога является одним из важнейших вопросов изучения этого языкового явления. Функциональные, коммуникативные характеристики диалога в работах Н. Д. Арутюновой, А. Р. Балаяна открывают широкие возможности изучения структуры диалога с учетом особенностей тактики диалогического поведения [Арутюнова, 1970; Балаян, 1974].
По мнению З. В. Валюсинской, анализ реакции на модус и диктум (по Ш.Балли) стимулирующего высказывания в ответных репликах ориентирует на необходимость пристального внимания к диалогу и его компонентам в плане изучения их модального значения [Валюсинская, 1979]. Как считает Н. Д. Арутюнова, «…представляется возможным говорить об особом типе субъективной модальности, раскрывающей отношение говорящего к «чужому слову», к высказыванию собеседника. Диалогическая модальность выражается в формах согласия или несогласия, подтверждения или отрицания, возражения, парирования, «отведения» реплики и т.п.» [Арутюнова, 1970, С. 46]. К модальным значениям диалога обращаются в своих работах В. Г. Гак, А. Р. Балаян [Гак, 1970, 1971; Балаян, 1971].
Как уже отмечалось выше, специфика диалога в огромной степени связана и с таким явлением, как степень подготовленности говорящего к речи. Л. П. Якубинский отмечал быстрый темп произнесения реплик и их смены как одно из свойств диалога, в ходе которого подготовка к высказыванию идет одновременно с восприятием чужой речи [Якубинский, 1923]. Это отражается на структуре диалогических высказываний, являясь одним из факторов формирования его синтаксиса. На структуре диалога сказывается и степень осведомленности собеседников о предмете разговора. Л. П. Якубинский, подчеркивая, что понимание чужой речи определяется опытом собеседников, составляющим апперцепирующую массу говорящих, что каждое последующее говорение падает на подготовленную почву, указывал на большую роль догадки при тождестве апперцепирующих масс собеседников. Общий опыт собеседников, его постоянные и преходящие элементы определяют возможность дешифровки при речевом обмене [там же]. Л. П. Якубинский приводит и мысль Е. Д. Поливанова о том, что речь нуждается в слушателе, который понимает, «в чем дело». Это обстоятельство не раз отмечали исследователи диалога, указывая на возможность подтекста в разговоре.
Кроме того, важным средством передачи информации при непосредственном общении являются мимика, жесты, различные телодвижения, социально обусловленные и соответствующие, как указывал Л. П. Якубинский, интеллектуальному и эмоциональному состоянию говорящего. Это коммуникативное средство в большой степени сказывается на построении диалогической речи и постоянно отмечается исследователями диалога, устной речи, занимает важное место в теории информации и исследовании знаковых систем [Волоцкая, Николаева, Сегаль, Цивьян, 1962].
Особую роль в оформлении единства диалогических высказываний в составе сложной структуры З. В. Валюсинская отводит интонации, отмечая, кроме того, ее роль как информативного средства [Валюсинская, 1979]. Л. П. Якубинский говорил о соответствии интонации состоянию говорящего, на большую ее роль в выражении психологии собеседников указывала Е. М. Галкина-Федорук [Якубинский, 1923; ГалкинаФедорук, 1953]. Информативная и связывающая роль интонации в диалоге отмечается при анализе диалогических единств с репликами различного типа – повторами, подхватами, внимание исследователей привлекает своеобразие интонации при различном течении диалога [Гельгардт, 1971; Степанов, 1998].
Действие всех внеречевых факторов в совокупности решающим образом отражаются на структуре диалога и прежде всего на его грамматических особенностях. Синтаксис диалога представляет серьезную область исследования. З. В. Валюсинская особо выделяет работы Т. Г. Винокур, посвященные этому вопросу, в которых отмечается, что выбор определенных конструкций связан со спецификой устной речи и спецификой диалога как речевого взаимодействия [Винокур, 1953]. «Эллипсис, простота синтаксического построения, употребление предложений различных функциональных типов, модальных слов, повторы, присоединительные конструкции и другие характерные черты, отмечаемые исследователями, обязаны своим происхождением в диалоге его специфике как особого речевого построения. Характерный для диалогических предложений порядок слов, своеобразное актуальное членение предложений в диалоге связаны также с действием многообразных условий, в которых протекает диалог как воплощение устной перемежающейся речи» [Валюсинская, 1979, с. 310].
Спаянность реплик ведет к постановке вопроса об отношении диалога к понятию сложного синтаксического целого, поскольку диалог как продукт речевого обмена в конечном счете представляет собою звучащий и часто зафиксированный единый текст особого рода, принадлежащий не одному лицу. Строение такого текста, развитие мысли, модальные характеристики высказываний и другие черты такого сложного целого важно сопоставить с характеристиками текстов недиалогического характера. Впервые на диалог как сложное синтаксическое целое было обращено внимание в работах Н. Ю. Шведовой, Г. А. Золотовой [Шведова, 1953; Золотова, 1953]. Наблюдения в этом плане имеются в работах как исследователей диалога, так и исследователей сверхфразовых единств [Святогор, 1974; Лосева, 1974; Киселева, 1974].
К настоящему времени в литературе освещен ряд синтаксических явлений диалога в разных языках. Огромное значение имеет разработка теории и конкретные исследования русской разговорной речи. Поскольку искомая система функционирует в сфере устно-разговорной разновидности современного русского литературного языка, выявлению ее устройства и выяснению ее наиболее существенных характеристик должно быть уделено особое внимание ученых. Именно поэтому диалог, протекающий в устной форме, становится предметом исследования лингвистов, занимающихся этим вопросом, и достижения в области изучения синтаксиса русской разговорной речи естественно становятся достижением теории диалога (см. исследования О. А. Лаптевой, Е. А. Земской, О. Б. Сиротининой, Ю. М. Скребнева, Г. Г. Инфантовой).
В последние десятилетия в поле зрения исследователей попадает публичная речь, которую традиционно относят к устной форме публицистического стиля на основании общности главной функции – функции воздействия и используемых языковых средств. Однако в последнее время все чаще современный публичный диалог относят к сложному и неоднородному в функционально-стилистическом отношении явлению [ср.: Морозова, 2000].
На сегодняшний день появилось немало работ, анализирующих структуру публичного диалога, соотношение формы и содержания в нем, язык и стиль устного выступления. Однако необходимо отметить, что многие важные вопросы все еще остаются без ответа. Прежде всего речь идет о том, что до настоящего времени не разработаны принципы функционально-стилистического анализа публичной речи, вследствие чего представление о стилистической специфике публичной речи и ее разновидностей является недостаточно четким.
Рассматриваемый ранее (в работах лингвистов 60–70-х годов) подход к изучению публичной речи в плоскости исследования текста вне структуры той деятельности, в которой он возник, представляется на сегодняшний день неправомерным. «Речевое произведение (текст), как известно, возникает в процессе общения как один из его продуктов, и, следовательно, может быть адекватно исследован только при восстановлении его (текста) связи с процессом общения и деятельностью, ради которой он и был порожден… что в определенной степени обусловливает его стилевые особенности» [Морозова, 2000, с. 64].
Характерной приметой современной науки о языке является возникновение коммуникативной лингвистики, которая в последние десятилетия стала выделяться в особый раздел языкознания. Характеризуя «докоммуникативную» лингвистику, Г. В. Колшанский пишет: «Естественно, лингвистика с момента становления ее как самостоятельной науки всегда занималась семантикой языковых единиц – первоначально с главным упором на семантику слова (лексикография), позже семантикой высказывания, семантикой грамматических форм, затем особенно семантикой предложения (синтаксическая семантика), а в последнее время – семантикой текста (лингвистика текста). Однако эта работа велась, как правило, в сфере семантики самостоятельных единиц в изолированном состоянии (семантика отдельных слов, отдельных форм, отдельных видов предложений)» [Колшанский, 1980, с. 4].
Современная лингвистика уже не может удовлетвориться описанием отдельных языковых единиц в парадигматике. Сама логика развития лингвистики способствовала возникновению коммуникативной лингвистики, которое, в свою очередь, обусловлено как практическими, прикладными задачами, так и теоретическими потребностями современной семасиологии. Некоторые авторы объясняют бурное развитие коммуникативной лингвистики также тем, что на современном этапе уже нельзя получить крупные результаты в сфере традиционной «парадигматической» лингвистики [Фрумкина, 1984, с. 14].
Основными чертами, свойственными различным направлениям коммуникативной лингвистики, являются: анализ языковых единиц в условиях конкретных коммуникативных актов и рассмотрение высказывания (текста) как отправного звена анализа языка. Коммуникативное направление в языкознании отличается от функционального, получившего в настоящее время широкое распространение. Термином «функциональная лингвистика» обозначается несколько различных направлений: исследование особенностей функционирования языка в разных экстралингвистических ситуациях – общение деловое, производственное, игровое, обучающее и т.д. [Аврорин, 1975], изучение особенностей выполнения языком его отдельных функций – коммуникативной, экспрессивной, апеллятивной, изобразительной, эстетической и т.д. [Слюсарева, 1979, 1981, 1983], исследования в области функционально-семантических категорий [Бондарко, 1971, 1972, 1981, 1983].
От перечисленных разновидностей функционального подхода коммуникативная лингвистика отличается тем, что она всегда анализирует конкретные языковые единицы в условиях определенного коммуникативного акта, исследует различия в функционировании языковой единицы в разных коммуникативных условиях.
В настоящее время коммуникативная лингвистика представлена несколькими направлениями, различающимися как по теоретическим предпосылкам, так и по исследовательским методам, а также по исследуемому материалу. К коммуникативной лингвистике могут быть отнесены такие лингвистические направления, как теория речевых актов [Серль, Остин, 1986], процессуальная семантика [Виноград, 1976, 1983], коммуникативный синтаксис [Арутюнова, 1976; Золотова, 1982], контекстная лингвистика [Колшанский, 1980], лингвистика текста [Николаева, 1977; Гиндин, 1977], различные направления так называемой паралингвистики [Степанов, 1981; Гак, 1982] и т.д.
Наиболее эффективным в современной науке является подход, развиваемый в рамках теории речевой деятельности. Преимуществом данной теории является то, что она предлагает свою оригинальную модель коммуникативного акта, которая наряду с такими составляющими, как говорящий, слушающий, сообщение, без которых не обходится ни одна модель общения, включает в себя также цель и результат речевого акта. Таким образом, речевой акт рассматривается как способ достижения адресантом определенной коммуникативной интенции, которая, в свою очередь, является определяющим фактором в отборе языковых средств [Остин, Серль, 1986]. В этом заключается главная особенность теории речевых актов, которая может способствовать изучению механизмов употребления языка для достижения многообразных целей, возникающих в ходе речевого взаимодействия [Кобозева, 1986].
Достижение прогнозируемого результата является критерием успеха любой коммуникации, в том числе и речевой. Под эффективностью общения, например, понимается «оптимальный способ достижения поставленных коммуникативных целей… когда иллокуция соответствует перлокуции» [Ширяев, 1996, с. 30].
И. А. Стернин, диагностируя эффективность или неэффективность общения, предлагает учитывать еще один аспект – баланс отношений между коммуникантами: «Эффективным речевым воздействием следует признать такое, которое удовлетворяет двум основным условиям: достигает поставленной говорящим речевой и внеречевой цели и сохраняет равновесие отношений между участниками общения, то есть достигает коммуникативной цели. Коммуникативная цель обеспечивает соблюдение установленных правил общения в ходе самого общения, соблюдение принятого для определенной ситуации стиля общения» [Стернин, 1995, с. 6].
Известно, что процесс общения регулируется целым рядом правил. Общие правила (принципы), которым подчиняется речевое общение, широко обсуждаются в прагматических исследованиях, главным образом на основе так называемых принципов и максим общения [Грайс, 1985; Демьянков, 1992]. Наиболее подробно описаны принципы кооперации и принцип вежливости. Одним из первых содержание этих принципов исследовал П. Грайс.
В концепции П. Грайса основным является принцип кооперации. Суть его заключается в требовании к каждому из коммуникантов вносить в разговор тот вклад, который необходим на конкретной стадии разговора. Иными словами, собеседники должны стремиться к сотрудничеству. Принцип кооперации реализуется в виде правил, или максим, которые определяют в конечном итоге нормативность дискурса. Принципы стали называть максимами потому, что они формулируются в виде общих правил-руководств: в ситуации такой-то веди себя таким-то образом. У П. Грайса различаются максимы разговора (четыре типа: максимы количества, качества, отношения и образа действия) и «неконверсационные» максимы – фоновые правила социального взаимодействия (типа «Будь вежлив).
Максимы, как их понимает П. Грайс, можно интерпретировать как правила, которые в определенном смысле ограничивают поведение говорящего (что и как он может говорить в конкретной коммуникативной ситуации, если хочет действовать как кооперативный партнер). Кроме того, для слушающего эти максимы являются той базой, на основе которой он может «вычислить» подразумеваемый смысл высказываний партнера при условии, что тот соблюдает принцип кооперации. При этом следует разграничивать правила ведения разговора и правила, привязанные к условиям конкретной культуры. Например, у некоторых этносов считается невежливым требовать чего-либо от того, кто стоит выше на социальной лестнице [Демьянков, 1982].
Кроме того, публичной речи как разновидности живого общения свойственны точный адрес, конкретная обращенность к слушателям, непосредственный контакт с ними, наличие «обратной связи», комплексность в использовании различных знаковых систем человеческого общения: лингвистической, паралингвистической и кинетической [Ножин, 1981]. Понятие адресата самоочевидно: это тот, кто провоцирует общение (речевое или текстовое). Коммуникативно- прагматический подход к языку / речи заставил существенно расширить рамки этого понятия.
Н. И. Формановская, определяя адресат как своеобразного соавтора любого текста, предлагает одну из возможных классификаций адресатов [Формановская, 1998]. По ее мнению, адресат может быть следующим.
1) Реальным и гипотетическим. Адресуют свою речь божеству, высшим силам; «разговаривают» с природой и вещами; беседуют с домашними животными и т.д.
2) Обобщенным прогнозируемым. Весьма конкретно ориентированы на адресата тексты функциональных стилей. Автор научного текста рассчитывает главным образом на интеллектуальное воздействие на адресата. Автор публицистического текста воздействует на социально-гражданскую, интеллектуальную, эмоциональную сферы адресата. Официально-деловой стиль конкретизирует своего адресата как получателя административно-деловой и юридической, правовой информации.
3) Массовым, публичным, конкретизируемым. В качестве адресата здесь выступают учебная аудитория, аудитория слушателей на собрании, митинге, студенческая группа и т.д.
В письменном произведении и в публичной речи, по мнению Н. И. Формановской, обобщенно- прогнозируемый и массовый конкретизируемый адресат как соавтор текста присутствует в качестве фактора, определяющего а) функциональный стиль и жанр произведения; б) его композиционную структуру – описание, повествование, доказательство и т.д.; в) метаязык – лексику, синтаксический строй, терминологию, систему образности, степень эмоциональности и т.д.; г) метатекстовые конструкции авторизации и адресации текста (Рассмотрим пример…; Попробуйте определить… – и мн. др.).
4) Персональным, единичным, конкретным. Это могут быть знакомые и незнакомые люди, в обстановке официальной и неофициальной, в отношениях теплых, дружеских и холодных, натянутых и т.д. Любой речевой акт ориентирован на адресата [Арутюнова, 1981], на удовлетворение его пресуппозиций и интенциональных ожиданий, на перлокутивный эффект [Остин, Серль, 1986].
В связи с адресованностью речи встает вопрос и о косвенном (или вторичном) адресате. И здесь Н. И. Формановская в первую очередь выделяет такие публичные жанры, как теле- и радиоинтервью, беседа, «круглый стол» и т.п., когда, например, на экране общаются двое или несколько… и диалоги выстраиваются по всем законам этого вида речи, но с учетом многомиллионного косвенного адресата – зрителя- слушателя.
Кроме того, следует отметить, что адресат письменного и устного текста как текстопорождающий фактор инвертируется с адресатом – получателем текста, читателем-слушателем, интерпретатором, т.е. активным субъектом общения. Процесс интерпретации [Долинин, 1985] связан с когнитивными операциями понимания на основе знания.
К факторам, способствующим пониманию, главным образом устного текста, Т. ван Дейк относит следующие.
1. Свойства грамматической структуры высказывания (заданные грамматическими парадигмами).
2. Паралингвистические характеристики: темп речи, ударения, интонация, высота тона, с одной стороны, и жесты, мимика, движение тела – с другой.
3. Наблюдение / восприятие коммуникативной ситуации (присутствие и свойства находящихся в поле зрения объектов, людей и т.д.).
4. Хранящиеся в памяти знания / мнения о говорящем и его свойствах, а также информацию о других особенностях данной коммуникативной ситуации.
5. В частности, знания / мнения относительно характера происходящего взаимодействия и о структуре предшествующих коммуникативных ситуаций.
6. Знания / мнения, полученные из предыдущих речевых актов, то есть из предшествующего дискурса, как на микро- (или локальном), так и на макро- (или глобальном) уровнях.
7. Знания общего характера (прежде всего конвенциональные) о (взаимо)действии, о правилах, главным образом, прагматических.
8. Другие разновидности имеющих общий характер знаний о мире (фреймы) [Дейк ван Т., 1989, с. 15].
Таким образом, адресат как интерпретатор текста должен (в соответствии со своей коммуникативной ролью) а) принять информацию и б) понять ее – применительно к собственному языковому и параязыковому, национально-культурному, интеллектуальному и др. тезаурусу, собственным мнениям, предпочтениям, оценкам, отношениям, исчислить предтекстовые пресуппозиции и затекстовые импликации с опорой на общий фонд знаний, а также в) отреагировать на полученную информацию.
Особенностью публичной речи как разновидности речевого общения является также и то, что это вид прямой коммуникации, контролируемый обоими участниками общения. Это позволяет обеим сторонам корректировать характер взаимодействия, влиять на его результаты [Шмелева, 1985], что обусловливает такую специфическую черту публичной речи, как спонтанность, которая, однако, носит ограниченный характер и прежде всего потому, что текст публичного выступления, имея устную форму презентации, как правило, готовится заранее и чаще фиксируется в письменном виде.
Диалог, будучи одной из форм существования языка, является едва ли не важнейшей областью проявления языковых закономерностей. Отличие диалога от других сфер функционирования языка заключается прежде всего в сложной картине взаимодействия интенций коммуникантов. Нормальный ход диалога предполагает согласование иллокутивных намерений (коммуникативных целей) участников диалога, которое заключается в удовлетворении их взаимных претензий. Участники диалога вынуждены выполнять разнообразные речевые и неречевые действия, заставляя партнера реагировать на них определенным образом. Каждое такое речевое и неречевое вынуждение получает ответную реакцию со стороны другого участника (ср. у Бахтина представление о смене речевых субъектов и о выполнении взаимных обязательств участников как об основной особенности диалога в сравнении с монологом [Бахтин, 1979, с. 251, 255]).
Говоря о взаимодействии участников общения в рамках диалога, А. Н. Баранов, Г. Е. Крейдлин вводят понятие иллокутивного вынуждения как «одного из проявлений законов сцепления, действующих на пространстве диалога» [Баранов, Крейдлин, 1992, № 2]. Речевые акты, связанные в речевом контексте отношением иллокутивного вынуждения, авторы предлагают называть соответственно иллокутивно независимым и иллокутивно зависимым. Иллокутивно независимый речевой акт они определяют как речевой акт, иллокутивное назначение которого на данном шаге определяется интенциями самого говорящего, а иллокутивно зависимый речевой акт как речевой акт, иллокутивное назначение которого всецело определяется иллокутивным назначением какой-либо предшествующей реплики (из данного речевого отрезка), соответственно распределяя иллокутивно независимые и иллокутивно зависимые реплики. Структура диалога, по мнению авторов, опирается на отношение иллокутивного вынуждения, подобно тому как структура предложения формируется на основе синтаксических связей. «Между тем иллокутивное вынуждение не тождественно синтаксической связи. Если такая связь, как синтаксическая зависимость, основывается исключительно на категориальных свойствах языковых единиц, то вынуждение, действуя на пространстве речевых актов, формируется не только под влиянием иллокутивной функции речевых высказываний, но и находится под воздействием общих законов функционирования диалога» [Баранов, Крейдлин, 1992, С. 88]. (К последним, в частности, принадлежат социально обусловленные законы-максимы Грайса и принцип вежливости Линча.)
Исследование закономерностей речевого взаимодействия, выявление путей оптимизации такого взаимодействия – задачи, которые на сегодняшний день лежат в области интересов различных направлений антрополингвистики [Седов, 2000], и в частности, – лингвистической конфликтологии. О природе конфликтов много и достаточно интересно писали психологи [Берн, 1997, 2000; Шейнов, 1999]. В работах зарубежных и отечественных исследователей показаны причины конфликтов, даны рекомендации по их предотвращению и выходу из конфликтной ситуации. Языковеды делают лишь первые шаги в освоении этого объекта изучения [Горелов, Седов, 1998; Енина, 1999; Жельвис, 1997; Седов, 1996; Стернин, 1995; Ширяев, 2000].
Определение механизмов диалогического взаимодействия – задача далеко не решенная в современном языкознании, хотя область эта интенсивно изучается. О. С. Иссерс отмечает [Иссерс, 1999], что некоторые объяснения этих процессов могут быть получены через описание стратегических направлений и тактических приемов, реализуемых по ходу диалога.
По мнению автора, стратегия речевого поведения охватывает всю сферу построения процесса коммуникации, когда ставится целью достижение определенных долговременных результатов. В общем смысле «речевая стратегия включает в себя планирование процесса речевой коммуникации в зависимости от конкретных условий общения и личностей коммуникантов, а также реализацию этого плана [Иссерс, 1999, с. 54]. Иными словами, речевая стратегия представляет собой комплекс речевых действий, направленных на достижение коммуникативной цели.
Иное продолжение теории речевых актов находим в методике интент-анализа [Павлова, 1997, Ушакова, 1997]. Авторы исходят из того, что говорящий в ходе диалога реализует разнообразные интенции: представляет себя в определенном свете, обнаруживает свое отношение к собеседнику и окружающему миру, привлекает на свою сторону, возлагает ответственность и т.д. «Все, что есть в речи, подчинено интересам говорящего и модифицировано ими» [Павлова, 1997, с. 117]. Это представление служит отправной точкой для реконструкции интенции говорящего по его речи: принципиально возможно на основе высказанных слов делать «обратный ход» к намерению. В этом и состоит основной прием метода интент-анализа – в переводе конкретного материала дискурса в формулирование речевых намерений.
1. Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. – М., 1975.
2. Арутюнова Н. Д. Некоторые типы диалогических реакций и «почему-реплики» в русском языке // НДВШ. ФН, 1970. № 3.
3. Арутюнова Н. Д. О типах диалогического стимулирования // Теория и практика лингвистического описания иноязычной разговорной речи. – Учен. зап. Горьковского пед. ин-та ин. яз., вып. 49, 1972.
4. Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. – М., 1976.
5. Арутюнова Н. Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. Сер. лит и яз, 1981. Т. 40. № 4.
6. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. – М.: Сов. энциклопедия, 2004.
7. Балаян А. Р. К проблеме функционально- лингвистического изучения диалога // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1974, вып. 4.
8. Балаян А. Р. Основные коммуникативные характеристики диалога. Автореф. канд. дисс. – М., 1971.
9. Баранов А.Н., Крейдлин Г. Е. Иллокутивное вынуждение в структуре диалога // Вопросы языкознания. – М.: Наука, 1992. – № 2 (март-апрель). – С. 84–99.
10. Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. – М., 1979.
11. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – М., 1979.
12. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. – Л., 1929.
13. Бенвенист Э. Общая лингвистика. – М.: «Прогресс», 1974.
14. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы. – М.; СПб., 1997.
15. Бондарко А. В. Грамматическая категория в контексте. – Л., 1971.
16. Бондарко А. В. К теории поля в грамматике – залог и залоговость // ВЯ. – М.: «Наука», 1972. – № 3.
17. Бондарко А. В. Основы построения функциональной грамматики // Изв. АН СССР. Сер. лит. яз., 1981. Т. 40. № 6.
18. Бондарко А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. – Л., 1983.
19. Борисова М. Б. О типах диалога в пьесе Горького «Враги» // Очерки по лексикологии, фразеологии, стилистике. Учен. зап. ЛГУ, № 198. Сер. филол. наук, № 24, 1956.
20. Валюсинская З. В. Вопросы изучения диалога в работах советских лингвистов // Синтаксис текста. – М., 1979. – С. 299–314.
21. Виноград Т. К процессуальному пониманию семантики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. – М., 1983.
22. Виноград Т. Программа, понимающая естественный язык. – М., 1976.
23. Виноградов В. В. О художественной прозе. – М. – Л., 1930.
24. Виноградов В. В. Проблемы русской стилистики. – М.: Высшая школа, 1981.
25. Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. – М.: Изд-во АН СССР, 1963.
26. Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. – М., 1959.
27. Винокур Т. Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. – М., 1980.
28. Винокур Т. Г. О некоторых синтаксических особенностях диалогической речи в современном русском языке. Автореф. канд. дисс. – М., 1953.
29. Волоцкая З. М., Николаева Т. М., Сегаль Д. М., Цивьян Т. В. Жестовая коммуникация и ее место среди других систем человеческого общения // Симпозиум по структурному изучению знаковых систем: Тезисы докладов. – М., 1962.
30. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке. – Л., 1929.
31. Гак В. Г. Прагматика, узус и грамматика речи // Иностр. языки в школе. – 1982. – №. 5.
32. Гак В. Г. Русский язык в зеркале французского. Очерки 6,7. Структура диалогической речи // Русский язык за рубежом. – 1970. – № 3. – 1971. – № 2.
33. Галкина-Федорук Е. М. О некоторых особенностях языка ранних драматических произведений Горького // Вестник МГУ. Сер. обществ. наук, вып. 1, 1953, № 1.
34. Галкина-Федорук Е. М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке // Сборник статей по языкознанию. – М.: Изд-во МГУ, 1958. – с. 103–124.
35. Гельгардт Р. Р. Рассуждение о монологах и диалогах (к общей теории высказывания) // Сб. докл. и сообщ. Лингвистического общества, II, вып. 1. – Калинин, 1971.
36. Гиндин С. И. Советская лингвистика текста. Некоторые проблемы и результаты // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1977. Т. 36. № 4.
37. Горелов И.Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. – М., 1998.
38. Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1985. – Вып. 16.
39. Дейк ван Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. – М., 1989.
40. Демьянков В. З. Конвенции, правила и стратегии общения (интерпретирующий подход к аргументации) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1982. Т. 42. № 4.
41. Долинин К. А. Интерпретация текста. – Л., 1985.
42. Жельвис В. И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема. – М., 1997.
43. Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. – М., 1982.
44. Золотова Г. А. Сложное синтаксическое целое в Карамзинской повести // Труды ИЯЗ АН СССР, т. III, 1953.
45. Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи: Монография. – Омск: Омск. гос. ун-т, 1999.
46. Киселева Л.А. «Текст» в иерархии единиц коммуникативной подсистемы языка // Лингвистика текста, ч. 1. – М., 1974.
47. Кобозева И.М. «Теория речевых актов» как один из вариантов теории речевой деятельности // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. – М., 1986.
48. Кобозева И. М. Вступительная статья // Новое в зарубежной лингвистике / Теория речевых актов. – М., 1986. – С. 7–21.
49. Колшанский Г. В. Контекстная семантика. – М., 1980.
50. Лосева А. М. О синтаксическом и семантическом аспекте исследования целых текстов // Лингвистика текста, ч. 1. – М., 1974.
51. Морозова О. Н. Современная публичная речь и ее место в функционально-стилевой системе языка // Речевое общение: Вестник Российской риторической ассоциации. Вып. 1(9). – Красноярск, 2000. – С. 63–67.
52. Николаева Т. М. Лингвистика текста и проблемы общей лингвистики // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1977. Т. 36. № 4.
53. Ножин Е. А. Основы советского ораторского искусства. – М.: «Знание», 1981.
54. Основы теории речевой деятельности. – М.: «Наука», 1974.
55. Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 22–130.
56. Павлова Н. Д. Интент-анализ политических диалогов // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». – М., 1997. – С. 117–118.
57. Поливанов Е. Д. Факторы фонетической эволюции языка как трудового процесса. – РАНИОН, Учен. зап., т. 3. – М., 1928.
58. Святогор И. П. Типы диалогических реплик в современном русском языке Автореф. канд. дисс. – М., 1997.
59. Седов К. Ф. Типы языковых личностей и стратегии речевого поведения (о риторике бытового конфликта) // Вопр. стилистики: Язык и человек. – Саратов, 1996. – Вып. 26.
60. Седов К. Ф. Речевое поведение и типы языковой личности // Культурно-речевая ситуация в современной России / Под ред. Н. А. Купиной. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000. – С. 298–311.
61. Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 170–195.
62. Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 151–170.
63. Синтаксис текста. – М., 1979.
64. Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т. Н. Ушаковой, Н. Д. Павловой. – СПб., 2000.
65. Слюсарева Н. А. Методологический аспект понятия функций языка // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1979. Т. 38. № 2.
66. Слюсарева Н. А. О проблемах функциональной морфологии // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1983. Т. 42. № 1.
67. Слюсарева Н. А. Проблемы функционального синтаксиса современного английского языка. – М., 1981.
68. Соловьева А. К. О некоторых общих вопросах диалога // ВЯ. – М.: «Наука», 1965. – № 6.
69. Степанов Ю. С. В поисках прагматики (проблема субъекта) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1981. Т. 40. № 4.
70. Степанов В. Н. Прагматические способы номинации речевой интенции говорящего (на материале спонтанной публичной речи). Автореф. канд. дисс. – М., 1998.
71. Стернин И. А. О понятии «эффективное общение» // Преподавание культуры общения в средней школе. – Воронеж, 1995.
72. Стросон П. Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 130–150.
73. Ушакова Т. Н. Психологический подход к анализу дискурса // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». – М., 1997. – С. 158–159.
74. Федосюк М. Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи // Жанры речи. – Саратов, 1997. – С. 66–87.
75. Федосюк М. Ю. Неявные способы передачи информации в тексте: Учебное пособие по спецкурсу. – М., 1988.
76. Федосюк М. Ю. Имплицитная предикация в русской речи. Дисс. … докт. фил. наук. – М., 1989.
77. Федосюк М. Ю. Комплексные жанры разговорной речи: «утешение», «убеждение» и «уговоры» // Русская разговорная речь как явление городской культуры. – Екатеринбург, 1996.
78. Формановская Н. И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. – М.: Ин-т рус. яз. им. А. С. Пушкина, 1998.
79. Фрумкина Р. М. Предисловие // Психолингвистика. – М., 1984. – С. 5–17.
80. Холодович А. А. О типологии речи // Историко- филологические исследования. Т. 1. – М.: «Наука», 1967.
81. Шаройко О. И. Структура простого предложения в диалогической речи. Автореф. канд. дисс. – Одесса, 1969.
82. Шведова Н. Ю. К вопросу об общенародном и индивидуальном в языке писателя // ВЯ. – М.: «Наука», 1952. – № 2.
83. Шведова Н. Ю. К изучению русской диалогической речи. Реплики-повторы // ВЯ. – М.: «Наука», 1956. – № 2.
84. Шейнов В. П. Конфликты в нашей жизни // Прикладная конфликтология. – Минск, 1999.
85. Ширяев Е. Н. Структура интенциональных конфликтных диалогов разговорного языка // Проблемы речевой коммуникации. – Саратов, 2000.
86. Шмелева Т. В. Кодекс речевого поведения // Русский язык за рубежом. – 1983. – № 1. – С. 72–77.
87. Шмелева Т. В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997. – С. 88–98.
88. Шмелева Т. В. Речевой жанр. Возможности описания и использования в преподавании языка // Русистика. – Berlin, 1990. – № 2.
89. Шмелева Т. В. Речевой жанр: Опыт общефилологического осмысления // Collegium. – Киев, 1995. – № 1–2.
90. Щерба Л. В. Восточнолужицкое наречие, т. 1. – Пг., 1915.
91. Якубинский Л. П. О диалогической речи // Русская речь / Под ред. Л. В. Щербы, т. 1. – Пг., 1923.