Глава 7
Четвертая жертва. похороны
Вернувшись от полковника Гущина к себе в кабинет Пресс-центра, Катя внимательно прочла оба документа из красной папки. Затем она включила ноутбук и поставила диск.
Видеосъемка…
Дзержинский УВД – двери его распахнуты настежь. Во дворе, обычно забитом патрульными и оперативными машинами, столько людей – не протолкнуться.
Люди в полицейской форме, люди в гражданском и цветы, цветы, цветы – море цветов.
Камера снимает улицу перед УВД – она вся тоже запружена народом. Люди стоят на тротуарах, на проезжей части, люди скорбно застыли у машин с полицейскими мигалками – океан людей, словно весь город собрался здесь… И Москва приехала, и из областного Главка приехал народ, и с Петровки, 38, и из министерства, и с окрестных улиц и дворов, из близких мест, из дальних – отовсюду.
Похороны…
Сотрудника полиции хоронят сегодня в городе…
Сотрудницу…
Лейтенант… не он, а она…
Молодая?
Очень молодая…
Красивая была?
О, да…
Посмотрите на фото…
Катя, глядя на экран, видела, слышала негромкие разговоры в толпе, уловленные камерой и микрофоном.
Похороны лейтенанта полиции Марины Терентьевой.
Вот она какая была…
В толпе перед УВД девушки в полицейской форме держат большую фотографию. Девушки в полицейской форме плачут, ни от кого не скрывают своих слез.
В толпе люди тоже плачут. Женщины – в форме и в штатском.
Мужчины… мужики не плачут, но по их лицам… По их лицам, которые сейчас показывает видеокамера…
Море цветов – алых и белых роз, лилий, хризантем, орхидей…
Море цветов… море колышется раз… море колышется два…
Все новые и новые фотографии плывут в поднятых руках над толпой – чтобы все видели, какая она была…
Чтобы все запомнили лейтенанта Марину Терентьеву – такой.
Лейтенант полиции с фотографии улыбается, она думает о чем-то хорошем – такая у нее там, на фото, улыбка.
Катя смотрит на мертвого лейтенанта Марину Терентьеву.
В распахнутых дверях УВД появляется гроб. Закрытый, черный, с полированной крышкой.
Его несут сотрудники в парадной форме.
Оркестр МВД начинает играть похоронный марш.
Почетный караул – винтовки, белые перчатки, фуражки.
Гроб плывет над толпой среди цветов… Вот его уже почти не различить – потому что розы, лилии, хризантемы, орхидеи, тюльпаны покрывают его точно пестрым траурным ковром.
– Каждый представляет себе смысл жизни… Путь, который ему подходит. Но некоторые выбирают очень трудный путь и проходят его до конца…
– Когда так мало лет… несправедливо, что надо умирать…
– Она такая прекрасная на фотографии…
– Если все время следовать путем, что ты выбрал, никуда не сворачивая, презревая опасность и страх…
– Она всегда хотела быть только полицейским, она избрала для себя эту профессию…
Траурная процессия начинает свой последний марш по тихому городу. Сотрудники полиции, горожане, народ, граждане…
Никакого официоза, никаких помпезных речей…
Они все говорят в толпе то, что на сердце, и Катя их слышит.
– Она в одиночку кинулась его задерживать… ну того, вы знаете, о ком я… А он ее убил… Бешеный волк…
– Она… Марина всегда была храброй…
– Да, очень храброй, если бы не она… Его взяли наконец-то, и это ее заслуга…
Оркестр…
Похоронный марш…
Цветы как саван…
Саван из лепестков…
– Трудно умирать молодым…
– Страшно умирать вообще…
Катя просмотрела всю запись до самого конца. И кладбище. И поминки в городском ресторане.
Слезы…
Залп почетного караула…
Глухие рыдания…
Новый залп – последний салют.
И стая птиц – вспугнутая выстрелами, взметнувшаяся в майское небо с кладбищенских лип.
Это было в подмосковном городе два года назад.
Теперь это уже – почти легенда.
И сама Марина Терентьева – почти легенда там… городской мрачный миф о красавице, которая билась с чудовищем насмерть. И не спаслась.
Катя выключила ноутбук. Долго сидела, не шевелясь, точно силы, прежняя решимость, любопытство, рабочий азарт криминального репортера внезапно покинули ее, улетучились как дым.
А может, полковник Гущин прав? Надо ли ворошить всю эту историю, если окончание ее – вот такое – почти что новая городская легенда о герое полицейском, погибшем при исполнении служебного долга?
Так все было или не так, но миф уже есть, он существует в умах горожан и… там ведь все кончено в этом деле. Маньяк пойман и сидит в психиатрической клинике. Его упрятали туда навсегда.
А что там думали и знали его родные, его семья – так ли уж это и важно?
Если тебе так уж невтерпеж дома в тоске и печали, во всех этих своих воспоминаниях о прошлом, угрызениях совести, гордыне и одиночестве… может, не стоит принимать вот это лекарство… вот это горчайшее смертельное лекарство от собственной скуки? Чужое горе, чужая боль… Это не допинг от одиночества. Если уж это воспринимать как допинг, то это просто какое-то извращение, душевный перекос.
Но Катя… упрямая Катя не послушала свой внутренний голос, который вот так – может, не слишком приятно, без церемоний предупреждал ее там, в кабинете Пресс-центра.
Толстый солидный умный ведомственный журнал заказал ей статью. И она жаждала эту статью написать. Ей всегда казалось, что она способна на что-то большее, чем все эти криминальные ушлые репортажики для криминальной полосы в интернет-изданиях.
Да в тот миг упрямство и любопытство – главная, самая страстная черта ее натуры – все же пересилили здравый смысл и внутренний голос. Катя и представить себе не могла, с чем она столкнется в самом недалеком будущем. Какие ужасные, пугающие, невероятные события впереди.
Она вытащила диск из ноутбука и положила его в красную папку к документам с новым адресом семьи серийного маньяка.
Но перед тем как ехать туда к ним, она решила посетить Дзержинский УВД.
Марина Терентьева, лейтенант полиции – на ней все и закончилось. Перед тем как встретиться с семьей, надо не только читать уголовное дело и оперативно-розыскные данные, но лично побеседовать с теми, кому известен самый конец этой истории.
На следующее утро Катя отправилась в подмосковный город Дзержинск.
А там в УВД – самый обычный рабочий день. Временами скучный, вялый, конфликтный, временами внезапно начинающий бурлить и пузыриться, как крутой кипяток. Сотрудники заняты делами, уголовный розыск хмур и не склонен к праздному общению, коридоры полны свидетелей, вызванных по разным делам на допросы. В приемной начальника УВД тоже народ.
Но Катя переговорила с секретаршей, и та, доложив, пропустила ее сразу – человек из Главка не может ждать.
Катя поздоровалась с начальником УВД и сказала:
– Я не отниму у вас много времени. Я по делу Родиона Шадрина.
Начальник УВД молча указал на кресло. Крупный, полнокровный, оживленный, холерик по жизни, он как-то сразу потемнел лицом, едва лишь Катя назвала это имя.
– Точнее, не только из-за него, а из-за Марины Терентьевой. Я смотрела видео с ее похорон вчера и… Вы ее хорошо знали, да?
– Она работала в нашем отделе кадров пять лет. За все годы никаких нареканий, только благодарности. Она училась заочно в Правовом институте. У нас в управлении ее помнят. Таких людей надо помнить всегда. Она ведь погибла при задержании.
Тут Катя подумала, а стоит ли задавать свой следующий вопрос после вот такого ответа. Городская легенда… миф, как песнь песней он уже сложен здесь и звучит… А как там все произошло на самом деле… Но она собралась с духом, приготовилась даже к тому, что ей сейчас, возможно, укажут на дверь. Ей – человеку из Главка, который покушается на местный миф. На легенду о герое.
– Можно вас попросить?
– О чем? – начальник УВД посмотрел на Катю.
– Расскажите мне все, пожалуйста, так, как было. А не так, как описано в рапортах. Как в рапортах, я знаю. И я… я бы тоже так все написала. Потому что это правильно, это нужно. Но сейчас мне надо знать правду.
– Для чего? – спросил начальник УВД.
– Потому что я изучаю дело Шадрина, его семью. Хочется, чтобы такое больше никогда не повторилось. Может, найдется какая-то полезная для будущих расследований информация, какие-то общие законы, правила…
Катя лукавила, и начальник УВД – человек мудрый это сразу просек.
– Статью пишете про маньяка, сенсацию вам подавай?
– Нет, то есть да, я пишу о нем статью. Не сенсация меня интересует, а его семья и то, что они все знали. Они были в курсе, что он творил. Но на следствии лгали, все отрицали. Я уверена в этом. Я хочу это доказать.
– Что? – спросил начальник УВД. – Что вы сможете доказать? Не смешите меня, девушка.
– Капитан полиции, – вежливо поправила Катя. – Я постараюсь, я вам обещаю. Помогите мне тут, в Дзержинске. Он, Шадрин, ведь жил здесь. И она тоже тут жила, его четвертая жертва, лейтенант Терентьева.
– Они жили всего в квартале друг от друга. А убил он ее на соседней улице. Там старую котельную снесли и строили новый дом, но тогда, два года назад, фирма лопнула, обанкротилась, и строительство законсервировали. Подойдите к окну.
Катя встала и подошла к окну.
– Видите высотный жилой дом?
– Да, вижу.
– Дом теперь стоит там, где он ее убил. Она возвращалась домой в девять вечера. В кадрах всегда полно работы, они там вечно засиживались допоздна. Тут пешком всего четверть часа, а автобуса ждать только время потеряешь. Было светло, май месяц. Он сначала оглушил ее сзади, затащил туда, на стройку и сбросил в котлован. И спустился сам. И уже там все и произошло.
– Она была в форме полицейского?
– Нет, она на работе переодевалась, сотрудникам отдела кадров надлежит всегда быть в форме на рабочем месте. Домой она возвращалась в обычной гражданской одежде.
– Я слышала версию, что Шадрин выбрал ее намеренно как сотрудника полиции, чтобы показать… ну, показать, с кем мы имеем дело, что он не боится убивать и наших.
– Да, эта версия верная.
– Как, по-вашему, он узнал, что она полицейский?
– Он из нашего города, родился тут, вырос. Они жили практически на соседних улицах. Он знал, кто она и где работает.
– Может, следил за ней перед убийством?
– Возможно.
– У вас же много камер на здании и по периметру, что-то было на пленках?
– Нет. Шадрина мы на пленках тогда так и не увидели. Прятался от нас он весьма искусно.
– Он ведь психически больной. Он способен искусно прятаться?
– Он с детства страдает аутизмом. Это и есть его болезнь. Многие с этим неплохо живут всю жизнь. И он жил. Играл в рок-группе, барабанил в свои барабаны. Чувство ритма – мне коллеги в Главке говорили, у него почти что гениальное чувство ритма. Вот вам и психически больной.
– Кто обнаружил тело Терентьевой?
– Наш патруль. Ее мать около полуночи позвонила дежурному – спрашивала, не задействована ли Марина в каком-то рейде, мол, домой она не вернулась и ее мобильный не отвечает. Мы… мы сразу же подняли всех, весь отдел по тревоге. У нас тут и так весь тот май был… сами понимаете, должны помнить, что творилось тогда и в Москве, и здесь в связи с теми убийствами.
– Я в отпуск ездила, его уже задержали, когда я вернулась.
– А, тогда ваше счастье. Мне до сих пор тот май снится. В ту ночь мы сразу прошли маршрутом, которым она ходила домой – подруги в отделе об этом все знали. И в котловане, когда стали с фонарями все на стройке осматривать, мы ее нашли.
– А как вы вышли на Родиона Шадрина? Как вы его задержали?
Начальник УВД помолчал.
– Это не мы его задержали, – ответил он после паузы.
– А кто?
– Из Главка приехала опергруппа, полковник Гущин. Они нам ничего не объяснили тогда. Сразу же поехали по тому адресу на Кирпичную улицу, где Новые дома.
– Шадрина задержал полковник Гущин? – переспросила Катя.
– Так точно. Винил меня, наверное, что я лейтенанта Терентьеву не уберег. Я тогда готов был рапорт подписать… уже написал на уход с должности… Мне не подписали мой рапорт.
Катя помолчала, собираясь с мыслями.
– Выходит, на месте четвертого убийства теперь дом стоит, люди там живут, – сказала она. – Ничего не осталось от того котлована.
– Выходит, что так.
– А где он сам жил? Вы сказали, Кирпичная улица, Новые дома… Он там жил со своей семьей? Это далеко от места убийства Марины Терентьевой?
– Нет, если пешком – минут двадцать. Вряд ли он тогда в автобус или в маршрутку полез, в кровище ведь весь с ног до головы.
– С ног до головы в кровище? – переспросила Катя.
– Он ей нанес больше двадцати ран, там, в котловане, – сказал начальник УВД, – Сначала оглушил, сбросил тело, спрыгнул туда сам на самое дно. Там он ей горло перерезал и нанес раны в низ живота в область половых органов. Орудовал как мясник на бойне.
– Можно попросить у вас его прежний адрес, в Новых домах? Я знаю, они ведь уехали из города… его родители и дети, брат и сестра… Кто теперь живет в их квартире?
– Никто. Квартира их, только закрыта. Шестой дом, двадцать шестая квартира – видите, наизусть до сих пор помню адрес. Новые дома – это… целевая городская программа по улучшению условий жизни многодетных семей. Моя жена в комиссии при мэрии, они занимались и семьей Шадриных. Это уж потом мы все вспомнили тут, когда ясно стало, что это он, когда забрали его на Никитский к вам. Здесь у нас все шерстить стали, всю подноготную их семейки. Так вот под программу они не подходили тогда – трое детей всего, но он ведь, этот подонок, инвалид детства – аутист. И в комиссии решили… В общем, решили облагодетельствовать семью, заменили их старую квартиру в блочном доме на новую, четырехкомнатную в Новых домах. Видно, кто-то похлопотал за них наверху. Мэр Подмосковья их навещал там, представляете? Прошлый мэр, такая получилась реклама, по радио, по местным телеканалам, такая помпа… Если бы тогда нам стало известно, какие возможности у этой дражайшей семейки, мы бы…
– Какие возможности? О чем вы?
Но начальник УВД лишь махнул рукой, и лицо его ожесточилось.
– Квартирой они владеют. Не сдают. Тут в городе сдать ее никому из местных нельзя, не поселится никто из местных. Но приезжих хоть отбавляй сейчас, гастарбайтеров, этим все равно, лишь бы крыша над головой была и плата не кусалась. Но семейка квартиру не сдает.
Катя записала на бумажке – шесть, двадцать шесть, Кирпичная. Она поблагодарила начальника УВД и покинула управление.
Путь ее лежал к тому высотному дому. И она увидела его как маяк, пройдя, возможно, тем самым путем от здания УВД до…
Никакого котлована, никакой ямы в земле, где Шадрин убивал, кромсал свою четвертую жертву. Новый с иголочки современный многоэтажный дом с подземным гаражом и баннерами на каждой лоджии – «Аренда и продажа квартир!».
На автобусной остановке Катя спросила, как дойти до Кирпичной, до Новых домов.
– Вот на автобус садитесь, тут всего три остановки.
– Спасибо, но я лучше пешком, как пройти, подскажите, пожалуйста.
Женщина с хозяйственными сумками, у которой Катя спросила, воззрилась так, словно увидела призрака.
– А зачем вам туда?
– Я… мне нужно, у меня там дело.
– А… ну, если дело у вас там, – женщина внимательно разглядывала Катю – чужую в городе Дзержинске.
Вот так… два года, новый дом на месте убийства, а память, а городская легенда крепка… И это не в словах, не в вопросах, это во взглядах – там, на самом дне темных зрачков.
– Можно по улице, можно дворами, как уж вы хотите, – сказала женщина. Ее автобус посигналил ей – давай садись, что застыла? В маленьких городках водители ждут пассажиров, не то что в больших городах, где норовят перед самым носом захлопнуть двери.
– Вечерами… какой путь самый темный?
– Что вы сказали, простите?
– Где фонарей меньше, уличного освещения?
Женщина не сводила с Кати пристального взора.
– Тогда… раз уж так надо в Новые дома… ступайте дворами. Вот сюда за ракушки и двором, потом следующим, там опять гаражи. За ними дома, но там лишь лампочки над подъездами вечерами и окна горят. А больше-то ничего.
Катя поблагодарила. И свернула во двор. Она была уверена, что идет тем самым путем, которым Родион Шадрин возвращался после убийства Марины Терентьевой.
Домой торопился…
К своей семье.
Все время держась в тени, во тьме, избегая фонарей.
Через тихие безлюдные ночные дворы.
Она ожидала от этих Новых домов все что угодно – пыли, плесени, затхлости, смрада, как от логова, где обитало чудовище.
Но дома оказались самыми обычными новыми домами, каких сотни в Подмосковье. Новый микрорайон с тщательно распланированными автостоянками, детскими площадками и чахлыми деревцами, которые посадили на очередном городском субботнике коммунальные службы.
Катя подошла к шестому дому, и… ей даже не потребовалось входить в подъезд, чтобы определить, где та самая двадцать шестая квартира.
Она увидела, узнала ее сразу – закрытая ролл-ставнями лоджия справа на третьем этаже.
На всех остальных лоджиях по причине жаркого майского дня… ведь опять на дворе стоял май… так вот на всех лоджиях распахнуты окна и двери.
И лишь третий этаж навечно отгорожен от света.
Запечатан наглухо, словно комнаты смерти.