Глава 5
Статья для журнала
– И что ты ко мне все пристаешь? Почему ты вечно ко мне пристаешь? Что за новые фантазии опять? И время-то как нарочно выбираешь, когда я по горло занят.
Голос… мужской, хриплый, простуженный звучал почти плаксиво и жалобно. Вот так послушаешь и представишь себе бог знает что, кто-то там к кому-то… то есть к обладателю этого густого хриплого баса, пристает, изводит его как комар ночной, мучает, а может, соблазняет?
– И зачем тебе это нужно?
– Мне интересно.
– Ей интересно! Вечно тебе все интересно. Нечего этим делом интересоваться.
– Но я хочу.
– Она хочет!
– Я уже договорилась.
– Она договорилась? Какие тут могут быть договоры?!
– Я договорилась насчет статьи для «Вестника МВД».
Катя… Екатерина Петровская – капитан полиции, криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД Московской области, изящно, однако очень энергично взмахнула рукой перед самым носом шефа криминальной полиции области полковника Гущина. Тот отшатнулся, кожаное кресло под его грузным телом заскрипело.
Обстановка – самая обычная, будничная. Кабинет полковника Гущина – огромный, с совещательным столом, с кожаными креслами, с письменным столом у окна, заваленным рабочими бумагами.
Шеф криминальной полиции жестоко простужен, говорит хрипло, однако сидит не дома на бюллетене, а тут, в своем кабинете в Главке на Никитском. Кате… бессердечной Кате его немножко жалко, но она решительно настаивает на своем.
– Федор Матвеевич, «Вестник МВД» заказал мне большую статью. Это по сути исследование. Я поделилась с ними одной идеей, я давно об этом думаю. И вот решила написать в форме рабочей статьи. Журналу эта идея нравится. И я собираюсь работать над статьей. Мой непосредственный шеф, начальник Пресс-службы, очень это одобряет, потому что мы пишем не так уж много статей в профессиональные журналы на чисто профессиональные оперативные темы. Короче, я обо всем уже договорилась.
– От меня что тебе нужно?
Гущин укрылся бумажным носовым платком, точно чадрой – одни глаза несчастные, мутные от простуды, и громко, трубно на весь кабинет высморкался.
– Мне нужно ваше принципиальное согласие, что я могу работать с этой семьей и буду иметь допуск к делу в спецархиве и ко всем материалам ОРД.
– Ты собираешься делать публикацию о деле Шадрина?!
– Да не для прессы, а для нашего ведомственного журнала. И не о самом Шадрине. О его семье. Мне нужен адрес. Их новый адрес и их новая фамилия. А это знают лишь трое – начальник МУРа, начальник нашего Главка и вы, Федор Матвеевич. Я вот к вам пришла по старой нашей дружбе.
Полковник Гущин швырнул скомканный носовой платок в мусорную корзину.
– Шадрин сидит в психиатрической больнице специального типа, – сказал он. – Его не судили.
– Я знаю об этом.
– За три недели – четыре жертвы! Но его не наказали. Его лечат… его там лечат… этого сукиного сына, этого подонка!
– Федор Матвеевич…
– Скажи мне, ответь, кто тебя надоумил писать об этом деле?
Катя вздохнула, выпрямилась в кожаном кресле. А вот с этим все сложно, дорогой мой коллега, шумный громкий Федор Матвеевич… Как бы вам все это получше объяснить, чтобы вы поняли и помогли, а?
С тех самых пор, когда в сердце полковника Гущина при одном памятном и трагичном задержании попала пуля… в сердце, правда, прикрытое бронежилетом, но все равно – ведь это… сердце, он изменился. Катя, находившаяся рядом с ним на том памятном задержании, отметила это – Гущин изменился. Например, он вдруг признал наличие у него второй неофициальной семьи и побочного взрослого сына (это после двадцати пяти лет безупречного брака!). И он стал чрезвычайно благоволить к ведомственной прессе, хотя в прошлом гнал всю эту ведомственную полицейскую прессу от себя взашей.
Катя отмечала – они с шефом криминальной полиции не просто коллеги. Они подружились! Кто бы мог предположить, что толстый лысый циничный суровый профи – шеф полиции способен на дружбу с криминальным обозревателем Пресс-центра! Но Катя радовалась как дитя и пользовалась плодами этой дружбы беззастенчиво и чуть ли не нагло.
Если что-то интересное случалось в области по части криминала… убийство или еще какое-то громкое необычное дело, она больше не сбивалась с ног в поисках крох информации. А шла прямо в приемную полковника Гущина. Порой он сам обращался к ней за помощью, и она исполняла его поручения. И они так работали, помогая друг другу по целому ряду дел.
Отчего же сейчас Гущин упрям как осел? Почему не желает допускать ее к делу Шадрина? Зачем все эти вопросы: кто тебя надоумил об этом писать…
Кто-кто… конь в пальто… Это не сказка, это присказка бывшего мужа Вадима Кравченко, именуемого на домашнем жаргоне Драгоценным. Муж, теперь уже окончательно бывший… хотя он так до сих пор и не дал (не дал, представляете!!) ей, Кате, официального развода, вот уже несколько лет жил постоянно за границей.
Его работодатель, старый и хворый олигарх Чугунов, при котором Вадим Кравченко состоял начальником службы личной охраны, давно уже собирался ложиться в гроб по причине своих многочисленных болезней. Но западная и тибетская медицины, канадские шаманы и филиппинские целители, монахи из монастыря Шао-Линь и индийский гуру Баба сотворили с Чугуновым настоящее чудо. Теперь он помирать не собирался. Он схоронил жену и старую любовницу и вместе с Кравченко, которого уже официально во всех письмах, во всех документах, беседах с адвокатами именовал не иначе как «сынок», «мой сын», в свой семьдесят седьмой день рождения сиганул из самолета с парашютом.
Он был бездетен, этот старый Чугунов. А Кравченко, который в начале своей службы в качестве личного телохранителя открыто насмехался над своим неотесанным боссом, с годами все больше… все крепче, все сильнее привязывался к нему, прикипал душой, особенно когда старик тяжело болел, особенно после тех двух операций на сердце… Кравченко тогда не отходил от постели шефа, и тот со всей силой, оставшейся в хвором дряхлом теле, сжимал его руку.
– Не уходи… сынок… ты только не уходи… я умру скоро, но ты не уходи, не бросай меня…
Когда двое таких разных мужчин – пожилой и молодой – становятся другу другу необходимы как воздух… Катя думала об этом не раз, об этой странной причудливой метаморфозе отношений работодателя и наемника. Когда двое мужчин – пожилой и молодой – становятся друг другу родными, как старый больной отец и сын, что не дал, не позволил отцу умереть.
Порой Катя думала очень зло обо всем этом – что Драгоценный променял ее на своего работодателя Чугунова и жизнь с ним за границей из-за денег. У старика олигарха ведь огромное состояние…
Но нет. Там все гораздо сильнее, глубже. Чугунов не умер только благодаря тому, что Драгоценный не дал ему умереть, выходил его (конечно, конечно, старика лечили в лучших европейских клиниках, но Драгоценный это организовал). Он находился постоянно рядом. В одной палате на расстоянии вытянутой руки, чтобы всегда можно было прийти на помощь, когда смерть…
Когда смерть совсем близко.
Мой старый больной отец…
Сынок… Мой единственный любимый сын…
Да, там все гораздо сильнее между ними, у них. И Катя думала об этом часто с огромной печалью. Ей нет там места. Она лишняя. Хотя муж Драгоценный так до сих пор и не дал ей развода из своего заграничного далека.
Вместо развода – деньги, регулярно поступавшие от него ей на банковскую карту. И она эти деньги брала.
Если уж совсем честно, то это ведь она изменила Драгоценному первой, хотя и эта рана, этот шрам давно уже в прошлом.
Так вот, о прыжке с парашютом. Эти два идиота – старый и молодой – сиганули вместе! Кате об этом подвиге рассказывал красочно, взахлеб друг детства Драгоценного Сергей Мещерский. Он сравнивал двух идиотов – старого и молодого – с троянским Энеем и его хворым отцом. Ну вы, дорогой читатель, помните, как герой Эней уносит на закорках из оплавленной пожаром Трои самое для него дорогое – дряхлого немощного отца, при этом безвозвратно теряя жену.
Так и здесь – перед прыжком с парашютом – старого Чугунова приторочили к здоровяку Кравченко как вьюк, и они прыгнули вместе.
Парашют раскрылся, и они летели над каким-то вулканом, над водопадом где-то на Гавайях. Над джунглями.
Они приземлились – старый Чугунов благополучно, а вот здоровяк Драгоценный сломал себе обе лодыжки. И очутился в лучшей клинике на Гавайях.
Оттуда он и позвонил Кате по сотовому. Впервые за много месяцев молчания.
Катя сейчас в кабинете полковника Гущина вспоминала этот разговор. Ах, Федор Матвеевич, что вы спрашиваете, кто надоумил… никто… конь в пальто. С этого краткого разговора все началось… Такая тоска на сердце.
– Привет.
– Привет.
– Я вот думал о тебе сейчас.
– Надо же. Спасибо.
Словно и нет долгих месяцев разлуки, долгих дней и ночей глухого молчания.
– Как у тебя дела, жена?
– Хорошо. А как твои, Вадик?
– Да вот, лежу, скучаю.
– Где лежишь? С кем?
– С капельницей в обнимку.
– С капельницей? Что случилось?
– Ничего. Маленькая спортивная травма.
– Тебе больно?
– Нет, мне щекотно.
– Мне прилететь к тебе? Ты, кстати, где?
– Нет, это далеко.
– А, понятно, – сказала Катя. – Есть, кому за тобой ухаживать, да?
И она отключила сотовый. И слезы… эти чертовы слезы после стольких месяцев хлынули как град, как ливень, они затопили ее всю – все ее существо. Она рыдала, уткнувшись в диванную подушку. Она так рыдала! Наверное, целый час. А потом кинулась звонить Сережке Мещерскому узнавать подробности – что случилось, где, когда, что за спортивная травма, очень ли это опасно?
Мещерский рассказывал взахлеб – он несказанно обрадовался тому, что Катя расспрашивает о Драгоценном, что они наконец-то пересилили обоюдное упрямство и гордыню и пообщались по телефону. От него распухшая от слез Катя узнала и про прыжок с парашютом, и про вулкан, и про джунгли, и про сломанные лодыжки. Мещерский все токовал как тетерев про троянского Энея и его отца на закорках, а Катя спрашивала:
– Кто там с ним? Что за девица?
– Нет никакой девицы! – горячо заверял Мещерский. – Чугун там с ним, он над ним как орлица над орленком… теперь он, а раньше Вадька его выхаживал… Я их видел в прошлом месяце в Женеве. Чугун совсем спятил на почве отцовской любви. Дошел до того, что справки наводит – нельзя ли Вадьку официально усыновить. Это такого-то лба в таком возрасте! Прыжок этот с парашютом они вместе затеяли. Они неразлучны. Чугун сначала на ходунках ходил после клиники, потом с костылями, а теперь и Вадька-обормот со своими лодыжками на костылях. Чугун там с ним, в больнице, они скоро улетят опять в какой-то монастырь ноги Вадькины лечить. Чугун волноваться начинает, когда Вадьки пять минут в комнате нет. Он совсем старый, Катя… у него, кроме Вадьки, никого нет в целом свете. Ты должна это понять. Эней и его отец.
Не хотела Катя ничего этого понимать. Ах ты, какая же тоска на сердце…
Способ борьбы с этой грызущей тоской лишь один – работа. Работа, что поглощает тебя без остатка. Интересная. Чтобы это стало как наркотик, как наваждение. И заглушило все – и ожившую память, и тупую душевную боль.
И эта статья для журнала МВД. Сложная статья, с которой придется повозиться… она пришлась так кстати, так вовремя в горький час.
Но как объяснить это полковнику Гущину, чтобы он понял и не стал, упаси бог, ее, Катю, жалеть?
– Мне очень нужно написать эту статью, Федор Матвеевич, – сухо сказала Катя. – Я давно собиралась, обдумывала эту тему. Семья маньяка… Сколько было случаев в практике с серийными убийцами… Так вот, всегда семья, родственники – родители, жена, братья, сестры, они все отрицают. Говорят потом на следствии, что они ни о чем не подозревали никогда. И я на примере семьи Шадрина хочу доказать обратное. То, в чем я абсолютно уверена. Семья маньяка всегда знает о нем то самое главное, что неизвестно другим. Семья знает и об убийствах, которые он совершает. Потому что после убийств он приходит с этим домой к своим родным. А это не скроешь. И дело не только в одежде и обуви, которые потом приходится отмывать от крови, от грязи. Сам его облик после убийства, эта аура, которая его окружает – аура смерти, он пахнет смертью, он смердит… Они – все его родные, они не могу этого не чувствовать, не замечать.
– Семья Шадрина… ты знаешь, кто его семья? – спросил Гущин.
– Да, это есть в короткой информационной справке. Мать, отец, брат и сестра.
– Пацану десять, сестренке двенадцать. Из-за них, собственно, эта семейка и попала под программу защиты свидетеля. Ведь детям еще целую жизнь жить. А с этим как жить, с такой фамилией? В общем, мы все, совместно с прокуратурой, с комитетом по делам несовершеннолетних, решили, что семья воспользуется патронатом программы защиты свидетеля по полной – смена фамилии, адреса, замена паспортов… Ну и так далее, – Гущин посмотрел на Катю. – А ты что же, в статье все это собираешься раскрыть? Наизнанку вывернуть?
– Я не стану указывать ни настоящей их фамилии, ни адреса. Это же громкое дело, но оно закрытое. Федор Матвеевич, я тогда в отпуск уехала. А это случилось все за один месяц – убийства, потом вы его задержали в Дзержинске. И все – тайна. И суд был в закрытом режиме, никакой информации.
– Когда его задержали, сразу стало известно, что он психически больной. Что толку звонить во все колокола, когда эксперты сразу сказали – невменяем. Не ведал, что творил, а сотворил такое… Три недели весь юго-восток Москвы, наши районы, области как в кошмаре – где, когда проявит себя опять? И Шадрин себя проявил, да так, что… До сих пор, как вспомню картину места происшествия, меня тошнит. А ведь я тридцать лет служу, много чего повидал.
– Я читала только короткую справку – приложение, – сказала Катя. – Мне нужно ваше разрешение на использование материалов ОРД и дела из архива.
– Семья Шадрина всегда отрицала, что они знали о совершенных им убийствах. Мать и отец заявляли это на следствии не один раз.
– Они лгали, Федор Матвеевич, – убежденно парировала Катя. – Да вы и сами в этом уверены. Они и вам, и МУРу, и следователю лгали. Тем более что Шадрин – психически больной, такие ничего ведь не могут скрыть. Они его просто жалеют. Они жалеют своего сына-маньяка.
– И как же, интересно, ты собираешься добиваться от них правды?
– Ну, для начала я просто с ними встречусь, погляжу на них, побеседую, – Катя пожала плечами. – У меня еще пока нет четкого плана. Отказаться со мной говорить они не могут. Программа защиты свидетеля обязывает их к сотрудничеству с нами. Они подписали все документы, они дали свое согласие. Так что разговор мы начнем. А там увидим. Я стану, как обычно, задавать вопросы и ждать ответов на них. Я же криминальный репортер, не забывайте.
– Я никогда об этом не забывал, – Гущин кивнул. – Но и ты не забудь вот о чем. Это дело попало под колпак секретности не только потому, что Шадрин психбольной и невменяемый. Знаешь, что там случилось тогда, в мае, два года назад?
– Да, слышала разговоры в управлении. Наша сотрудница из Дзержинского УВД погибла при его задержании.
– Марина Терентьева, лейтенант, в отделе кадров она работала. Да, так мы написали в рапорте и во всех официальных документах – погибла при задержании, при исполнении служебного долга. Но все было не совсем так.
Катя внимательно посмотрела на Гущина – больной, простуженный, мрачный.
– А как, Федор Матвеевич?
– Она стала его четвертой жертвой. И это произошло не при задержании. Его задержали через два дня. Лейтенант Терентьева… она просто возвращалась домой в тот вечер, и он на нее напал, так же, как и на остальных. Сотрудник полиции – жертва маньяка, которого ловят все правоохранительные органы столичного региона… Мы посчитали, что это не подлежит огласке в том виде, в каком есть. Он растерзал ее как бешеный зверь, нашего лейтенанта, коллегу… Она не смогла себя защитить. Да и никто бы не смог. Но поди объясни это обывателю. Тогда в мае такие жуткие слухи гуляли от Вешняков до Люберец, от Рязанки до Дзержинска, мы не знали, как успокоить народ, население. А если еще выплыло бы, что его очередная жертва сотрудник полиции, такое бы началось… Люди решили бы – раз уж полиция себя от него защитить не в состоянии, то что уж нам делать, вооружаться, что ли? Ведь он намеренно это сделал – выбрал ее, Терентьеву, потому что она носила погоны. Вменяемый он там или нет… он сделал это нарочно, чтобы показать нам – с кем мы имеем дело.
Катя ждала, что он скажет что-то еще, продолжит, но Гущин умолк. Видимо, считал, что сказал достаточно – имеющий уши да услышит, имеющий разум – поймет.
– Какая теперь у них фамилия, у семьи? – спросила Катя после долгой томительной паузы.
– Все еще собираешься об этом деле писать?
– Да. Предельно корректно, Федор Матвеевич. В этом я даю вам свое слово.
– Его родителям заменили паспорта, брату и сестре свидетельства о рождении. У них теперь у всех девичья фамилия матери – Веселовские. Хороша фамилия для семьи Майского убийцы? Четыре жертвы за неполные три недели в мае.
– Они уехали из Дзержинска? Далеко? Я возьму командировку, хоть в Мурманск. Я уже договорилась со своим начальством.
– В Мурманск ехать не придется, – сказал Гущин. Он грузно поднялся из-за стола, открыл сейф, достал оттуда тоненькую красную папку, а также компакт-диск. – До Косина ты и на автобусе доедешь прекрасно.
– Они переселились в Косино?
– Черное озеро. Вот здесь их фамилия, номера паспортов, адрес и телефоны.
Катя открыла красную папку – всего два подшитых документа с гербовой печатью.
– Но сначала посмотри вот это, – Гущин вручил ей компакт-диск. – Это видео с похорон лейтенанта Терентьевой. Перед тем как начнешь писать статью, тебе полезно это увидеть.