3
Троллейбус резко дёргал и набирал скорость после остановок, весело завывая двигателем. Тормозил он тоже лихо. Пассажиры в салоне, как костяшки домино, стоящие друг за другом, валились то вперёд, то назад. Мой сосед при очередной остановке не удержался и, пытаясь поймать руками спинки кресел, по инерции тяжёлым снарядом пробил себе путь среди сумевших устоять пассажиров, едва не рухнув им в ноги. Все загалдели, ожесточённо ругая почему-то не водителя, а моего соседа. Несчастный, восстанавливая равновесие, негромко выматерился, потом извинился передо мной и другими. Я ободряюще ему улыбнулся.
– Ничего! Только и всего, что ногу мне отдавили. С кем не бывает!
– Словно дрова везёт, подлец!
Я покивал ему вежливо в ответ и начал осторожно продвигаться к средней двери, поскольку троллейбус уже подъезжал к «Площади интернационалистов».
Спрыгнув на твёрдую землю, я перевёл дух и поправил на себе одежду. Оглядев собственные ботинки, я выругался. Их вид теперь совершенно не соответствовал моим представлениям об аккуратности. Пришлось достать носовой платок и, отойдя к газону, аккуратно вытереть обувь. После этого платок, естественно, отправился в урну для мусора.
Поёжившись от пронизывающего, несмотря на солнечное небо, октябрьского ветерка, я пожалел, что не надел утром кепку. Активно желтеющая листва ещё почти не осыпалась. Но ощущение уже наступившей осени, как всегда, романтически щемило мне сердце. Вдохнув полной грудью этот, уже наполненный запахами осенней прелости и выхлопных газов, холодный воздух, я зашагал через парк.
Татьяна открыла дверь почти сразу после моего звонка. Словно ждала. Я поздоровался и вошёл. Она мимоходом чмокнула меня в щеку.
– Раздевайся и проходи.
Тут же развернулась и стремительно ушла в комнату. Уже оттуда донёсся её голос. Она кому-то громко выговаривала.
– И вообще! Ты сошёл с ума! Разве можно было к нему обращаться с такой просьбой?! Вы со своим Виктором уже совсем рехнулись.
Её перебил мужской глуховатый баритон. Я узнал раздражённый голос её брата Александра.
– Таня, Та-а-ня! Успокойся! Ну, нет – и нет! Он нам, всё равно, отказал. Не будем же мы с ним разборки устраивать! Хотя он, я считаю, полный дурак. Они бы совсем неплохо заработали. И лично ему перепало бы достаточно.
– Не-ет! Если кто и дураки – так это вы! Надо же было придумать такое!
Я не очень-то вслушивался в их спор. Повесив куртку на крючок и переобувшись в мягкие домашние тапочки, я заглянул в комнату.
– Всем привет! Александр Сергеевич, хау ду ю ду!
– Привет, Серёга!
Саша выглядел взвинченным. Едва махнув мне рукой, он встал с кресла во весь свой немаленький рост.
– Ладно, Тань! Ты у нас всегда была правильная. Ты и в журналисты-то пошла, чтобы свои идеалы отстаивать. А я просто бабки зарабатываю. И, между прочим, делаю это вполне эффективно. И тут, знаешь, не до идеалов. Впрочем, что я перед тобой оправдываюсь?! Сделка же, всё равно, не состоялась! Жаль, конечно! Ну, ничего! Мы как-нибудь найдём другое местечко, а своё возьмём! Вот только ты со своими принципами, как и твой учитель, так и останетесь нищими.
Он бросил на меня почти неприязненный взгляд.
– Прости, Серый! Но я думаю, что прав на все сто. Ладно! Надоело это мне. Без толку всё. Я пошёл. Бывайте здоровы, если денег хватит.
И Саша, тяжело хлопнув меня по плечу, скрылся в прихожей. Через секунду мы услышали звук закрывшейся с силой двери. Мы с Татьяной переглянулись.
– Я не вовремя?
– Да …, ну его …!
Она медленно остывала. Но глаза оставались всё ещё сердитыми.
– Проходи, садись …. Вечно мы с ним цапаемся. Он с тех пор, как свой бар открыл, стал совершенно невыносим. Такой циник! Даже слушать противно. И с этим Виктором всё время…. Не понимаю! Как он так может? Ведь тот же типичный бандит! Сразу в глаза бросается. Хоть и холёный с виду.
Я подошёл к ней со спины и обнял ласково.
– Ну, всё! Всё! Он уже ушёл. Успокойся. Посмотри на меня.
И я повернул её за плечи лицом к себе.
– Вот, видишь? Перед тобой стоит мужчина, который тебя любит так, что когда тебя видит, у него аж зубы сводит.
Её карие глаза упёрлись внимательным взглядом в мои. Я улыбнулся и запустил пятерню в её роскошные густые и длинные чёрные волосы. От них исходил тонкий волнующий аромат. Танин взгляд смягчился. Она ткнула своим носом в мою щеку и тоже улыбнулась.
– Ну, здравствуй! Прости меня. Я, точно, дура. Всё рву душу! А он меня совсем перестал слышать.
– Вот, именно! Давай-ка лучше о наших с тобой делах. Но сначала – один горячий любовный поцелуй.
Она в шутку попыталась увернуться, но потом с удовольствием прижалась к моим губам. Я чуть не задохнулся. Эта девушка могла бы из меня верёвки вить. За один её поцелуй я готов был отдать всё.
Она оторвалась от меня, засмеявшись, и оттолкнулась руками от моей груди.
– Ну, хватит, хватит! А то тебя потом не остановить. Пойдём-ка, я тебя лучше покормлю чем-нибудь. Ты, небось, как всегда, голодный? А что это ты сегодня в такую рань?
Говоря всё это, Таня вела меня за руку на кухню.
– Постой, а как же твоя вылазка? Ты же собирался ехать с ночёвками?
Мы уже вошли в кухню, и она усадила меня за небольшой столик. Мои колени почти упёрлись в его крышку.
– Так уж вышло.
Таня быстро накрыла стол, и поставила передо мной горячие сосиски с жареным картофелем, зелёным горошком и горчицей. Рассказывать о неприятностях не хотелось. Я пытался говорить не слишком эмоционально.
– У нас, понимаешь, ЧП.
И я изложил ей свой непредвзятый рассказ о жутком сегодняшнем утре.
– Одним словом, меня попросили никуда не отлучаться. Могут ещё вызывать на допросы.
Татьяна ошеломлённо молчала, широко раскрыв и без того огромные глазищи.
– Господи! Да как же это?! Зачем и кому было нужно убивать вашего Степаныча? Чушь какая-то. Для вас, что-то, многовато неприятностей! Кстати, знаешь, о чём мы ругались только что с Сашкой? Он, оказывается, просил вашего Минакова сдать ему в аренду школьный подвал. Якобы, под цех упаковки какой-то ерунды. А на самом деле, как я из его слов догадалась, хотел там фальшивую водку разливать. Предполагает, что на школу никто бы не подумал.
– И Минаков ему отказал?
– Да. Но, ты же знаешь, моему братику, если что в голову втемяшилось, он сроду не захочет отступиться. Он своего Виктора позвал. И тот ходил к вашему директору. Запугивать его пытался.
Таня, вдруг, замолчала и странно на меня посмотрела.
– Серёж! …А это не он его…?
В наступившей тишине я явственно различил, как из-за тонкой бетонной стенки пробился визгливый голос соседки, за что-то, на чём свет стоит, ругающей своего ребёнка.
– Ну-у! Я не думаю. …Да и, вообще, милиция пока говорит о самоубийстве.
– Но ты же говоришь, что не веришь!
– Ну, не верю. И что это значит для следствия?
– Ты, что же, им не говорил о своём впечатлении?
– Почему? Сказал. Но… Мне кажется, они к этому как-то равнодушно отнеслись. Послушай, Тань! Мне и в самом деле это могло просто почудиться. Я был в шоке! Просто остолбенел! Вряд ли я мог в тот момент что-то путное сообразить. Да, я, вообще-то, и сейчас не совсем в себе. Голова пухнет! …И, почему-то, всё время реветь охота.
Татьяна, прищурив свои вишнёвые глаза, внимательно на меня посмотрела. Голос стал тихим и холодноватым.
– Серёжа! Мне кажется, ты уже не совсем уверен в правильности наших с тобой планов. Ты снова засомневался, стоит ли увольняться из школы?
– Нет! Ну, что ты?! … Я не сомневаюсь. …Умом не сомневаюсь.
– А сердце болит? Всех жаль? Я права?
Я обречённо вздохнул и уставился в окно, за которым на фоне яркого голубого неба налетающие злые порывы холодного ветра безжалостно рвали с чёрных мечущихся ветвей беззащитные полумёртвые желто-зелёные листья, наотмашь швыряя их в дрожащее оконное стекло.
– Сергей, ну так же нельзя! Мы ведь уже всё решили. Что ж ты за человек-то такой? Да и что изменилось? Может, тебе зарплату раза в четыре увеличили? Или ты уже передумал жениться? Да, мужик ты, наконец, или хвост поросячий?!
Она была права. И мне от этого было ещё хуже.
– Танюш, успокойся. Не нервничай.
Я говорил это, виновато и осторожно ловя её обиженный взгляд. Я ругал себя в душе страшными ругательствами. Я действительно мечтал о нашей свадьбе, как ни о чём другом. Ведь я любил эту девушку. И не было у меня никого дороже её с тех самых пор, как я отнёс последний раз букет цветов на кладбище своим родителям в далёком городке Анна под Воронежем, и уехал, куда глаза глядят. Но я уже давно любил и свою, не очень-то, по нынешним меркам, мужскую профессию, и ясные глаза своих одиннадцатиклашек, и звук школьного звонка, и топот сотен ног, выбегающих на перемену, и многое другое, что делает мою жизнь всегда наполненной и чистой.
– Да, душа, и впрямь, болит. Но я это переживу. Привыкну. Дай только срок.
Я понял, что бодренькие нотки в голосе, которые я так старательно модулировал, её обмануть не смогли. Она нервно повела плечами, а её голос дрогнул.
– Знаешь! Мне это надоело. У тебя, видите ли, душа! А я, значит, бездушная! Я не хочу ни к чему тебя принуждать. Но, ты же понимаешь, что в нынешних обстоятельствах о свадьбе не может быть и речи. И этот разговор – пустая трата времени и нервов. Я прошу тебя, уйди. Сейчас – уйди. И прими, наконец, решение. Тогда и поговорим. А пока – до свиданья!
Она отвернулась и стояла у окна, обхватив себя руками, втянув голову в плечи. Очередной порыв ветра оторвал сразу несколько листьев с дерева и с размаху припечатал их к окну. Они безысходно сползали по стеклу вниз, словно умирающие от ран бойцы.
Я знал Татьяну достаточно хорошо, чтобы и не пытаться продолжить разговор. Я встал из-за столика, подошёл к ней вплотную, взял руками за плечи и осторожно поцеловал её блестящие чёрные волосы на затылке.
– Прости. …Я пойду, пожалуй. Ты права. И не думай обо мне плохо. Я справлюсь. Дай срок…
– Шагай, шагай от сюда, романтик!
Татьяна, дёрнув сердито плечами, сбросила мои ладони и, склонившись, еле слышно всхлипнула. Я постоял в нерешительности ещё немного. Она продолжала молчать. Я вновь вздохнул, и, так и не притронувшись к сосискам, побрёл к выходу, промямлив невнятно слова прощания.
Когда дверь за мной захлопнулась, я оказался один в пустом, гулком пространстве лестничной клетки и тупо посмотрел вокруг. Один из лестничных маршей вёл наверх. Другой – вниз. В голове сумбур, путаница и горячечные, скачущие как попало, мысли. Я постоял, а затем, опустив вяло плечи, побрёл вниз.