Вы здесь

Яд для императора. Глава 1 (Андрей Гончаров, 2016)

Глава 1

Император Николай Павлович, которого некоторые иностранные политики именовали «Железным императором», чувствовал себя нездоровым. Лихорадило, болела грудь, мучил кашель. Началось это все еще на Крещение, когда Государь простудился, начал чихать и был вынужден пользоваться носовым платком (чего терпеть не мог). Не любил самодержец также проявлений слабости – ни в других, ни тем более в себе. А потому только отмахнулся от своего лейб-медика Мартина Мандта, который советовал Государю отлежаться хоть пару дней.

Вместо этого Николай поехал на свадьбу дочери графа Клейнмихеля. При выезде камергер Гримм осмелился заметить Государю, что он слишком легко оделся, а между тем на дворе стоит сильный мороз. «Теперь уже поздно переодеваться», – отвечал самодержец и поехал в одной легкой шинели. Со свадьбы он приехал совсем больным и согласился на уговоры врачей начать лечение: горчичники, пиявки и примочки.

В следующие дни Николай чувствовал себя ничуть не лучше. Однако он полагался на свое здоровье, которое его до сих пор не подводило. Конечно, он был уже не молод, ему шел 59-й год, но все еще крепок и полон сил.

Поэтому 9 февраля, почувствовав себя немного лучше, он отправился в Михайловский манеж, на огромный неотапливаемый плац. Врачи опять всполошились, забегали, пытаясь его отговорить, но Государь только отмахнулся от них, как от назойливых мух. Врачи не могли понять государственной необходимости этой поездки. Ведь Николаю предстояло проводить на театр военных действий в Крыму лейб-гвардии Преображенский, Измайловский и Егерский полки. Дела в Крыму шли плохо, соединенная армия англичан, французов и турок одолевала доблестные русские войска; граф Паскевич терпел одно поражение за другим. Тем более важно было императору лично напутствовать воинов, отправлявшихся на битву. Он думал и сам направиться в Крым, чтобы своим присутствием воодушевить армию. И пусть в связи с проклятой хворью эту поездку приходилось отложить, но проводить солдат в путь он был обязан!

Из Манежа Николай вернулся уже совсем больным. Скрыть недуг было невозможно. Несмотря на все старания медиков, Государю становилось все хуже и хуже. Он уже не вставал с постели и даже не ходил на церковную службу. У Николая появилось стеснение в груди, приступы лихорадочного жара сменялись ознобом. 12 февраля Государь повелел наследнику цесаревичу Александру прибыть в Зимний дворец. Речь шла о передаче ему всех государственных дел. Министр государственных имуществ граф Киселев, выслушав это повеление Государя, не мог сдержать слез. Ясно было, что император предчувствовал свой близкий конец…


Правильно говорит пословица: «Пришла беда – отворяй ворота». Как занедужил Государь, так у всех в Зимнем все из рук стало валиться. Хотя, конечно, грех сравнивать великую беду – болезнь помазанника Божия – и такую невеликую неприятность, как гибель чаши лучшего саксонского фарфора, а все одно к одному – расстройство. Великая княжна Ольга, находясь в волнении по случаю болезни своего царственного родителя, изволила уронить чашу с теплой водой, которую несла в комнату отца. Драгоценный расписной фарфор превратился в кучку осколков, которые разлетелись по всему нижнему коридору дворца.

Правда, этой беде было легко пособить. Там, в коридоре, случился царский камердинер Гримм; он тотчас вызвался принести воды вместо великой княжны. А старший лакей Егор Трифонов отправился за веником и совком, чтобы подмести осколки. Вот если бы можно было так же легко справиться с недугом, одолевшим императора! Пока же это не удавалось ни царскому лейб-медику, ученому немцу Мартину Мандту, ни приглашенным им светилам медицины, ни самому Государю, который боролся с хворью, проявляя всю силу своего крепкого характера.

Об этом и размышлял старший лакей Егор Трифонов, пока спускался в подвал, где в особой комнатке хранились метлы, веники и прочие нужные в хозяйстве предметы. Конечно, лакею, даже старшему, размышлять не положено. Для того есть другие лица, приставленные к государственному управлению, а также к военному или научному делу. Но такая уж была у Егора Кузьмича привычка – обдумывать происходящие события; ничего не мог с ней поделать.

Вот и теперь – так задумался над болезнью Государя, что даже мимо нужной двери прошел. Опомнился, только когда дошел до самого конца коридора. Осознав просчет, покачал головой и повернул назад. Но едва лишь сделал пару шагов, как услышал голоса.

Голосов было три: два мужских, а один вроде женский. Доносились они из так называемой Малой гардеробной – комнаты, где хранилась верхняя одежда царственных супругов, приходящаяся не в сезон (например, в данное время – летняя), а также давно не востребованная. В этом факте не было бы ничего удивительного (мало ли, может, лакеям от дворецкого какое приказание вышло, проверить гардероб, разыскать накидку или палантин), если бы не два обстоятельства.

Первое – замок. На дверях гардеробной Егор Трифонов ясно видел красивый замочек, замыкающий прочно задвинутый засов. То есть дверь была заперта. Как же те, говорящие, вошли?

А второе обстоятельство было – содержание разговора. Егор Кузьмич служил давно, с 12 лет, побывал с Государями за границей и здесь, в Петербурге, присутствовал на приемах иностранных послов и всяких гостей, наслушался чужую речь и даже научился ее немного различать. Понимал, когда по-французски изъясняются, а когда по-немецки или, допустим, по-итальянски. Но тут говорили вроде бы на родном русском языке – но слова все как один были непонятные! Лишь изредка мелькало что-то знакомое: «ты», например, или «скажи», или «где». А все остальное время звучало что-то вовсе несообразное, чего Егор Трифонов уразуметь никак не мог. Например, несколько раз повторилось неизвестное слово «классно», произнесенное с восхищением. Еще Егор Кузьмич различил выражение «ну, ты даешь!» и совершенно неизвестное слово «мобильник».

Старший лакей почувствовал, как волосы у него на голове (немного их осталось, но уж какие есть) зашевелились. Не иначе как бесы в комнате шалят! Те самые бесы, что задумали извести Государя (о чем между слуг уже шел разговор). А может, мазурики? Но нет, невозможно! Никакой тать, будь он самый лихой, не осмелится пробраться в покои помазанника Божия! Если только зарубежные? Но почему тогда слова родные слышны?

В любом случае следовало немедленно известить о случившемся управляющего дворцовым хозяйством Семена Никитича Худякова. А заодно и начальника дворцового караула его благородие капитана Касаткина. И Егор Трифонов поспешил наверх разыскивать ответственных лиц и сообщать им о своем открытии.

Он так спешил, что едва не забыл совок с веником. Однако вовремя опомнился, покачал головой, подхватил их и направился в коридор, где его ждали остатки разбитой чаши. Бесы бесами (или, допустим, мазурики), а служебный долг должен быть у каждого на первом плане. Так Государь всегда учил. А его заветы следует исполнять. Тем более сейчас, когда самодержец занемог.

Поэтому Егор Трифонов сначала подмел пол, убрал остатки чаши в особую корзину для мусора и только потом отправился разыскивать Семена Никитича и капитана Касаткина.

Управляющий куда-то подевался, так что никто не мог сказать, где его искать. Старший лакей Трифонов расспрашивал всех, кого встречал, но никто не мог ответить ничего определенного. Так, в расспросах, он дошел до самой комнаты Государя. Возникло предположение: а вдруг Его Императорское Величество решили вызвать управляющего, чтобы расспросить его о ведении дворцового хозяйства? Известно было, что царь вникает во все вопросы, не пренебрегая мелочами.

Ни стучаться в покои императора, ни входить туда старший лакей, конечно, не мог. Значит, следовало подождать – может, Семен Никитич выйдет, если он там, а может, кто из лакеев или денщиков, и тогда можно будет спросить.

Так и вышло: дверь императорской комнаты отворилась, и оттуда вышел младший лакей Кругликов с подносом в руках. На подносе стояла недопитая чашка с чаем, рюмка с каким-то лекарством, блюдце с сухими бисквитами – единственным лакомством, которое признавал державший себя в строгости император.

– Скажи, Семен Никитич случайно не у Его Величества находится? – спросил Трифонов. – Если там, то вызови его – у меня срочное дело.

Однако младший лакей Кругликов, вообще-то парень сообразительный и толковый, за что и был взят во дворец, с ответом почему-то не спешил. Словно бы и не слышал обращенного к нему вопроса и самого старшего лакея не видел. Стоял с довольным видом, словно конфету какую с царского стола умял, и бормотал себе под нос что-то по-французски. Егор Кузьмич, немного понимавший чужеземную речь, разобрал: «Fait! Oui, en fait…» («Сделано! Да, сделано!») Дело было понятное: очевидно, Его Величество соизволил отдать лакею какое-то приказание на чужом языке; и вот Кругликов, немного понимавший язык, старался в точности запомнить сказанное.

– Да хватит тебе бормотать! – остановил его Трифонов. – Вижу уже, что запомнил. Скажи, Худяков Семен Никитич не там находится? Не у Государя?

Тут младший лакей наконец опомнился, бормотать перестал, Егору Кузьмичу почтительно поклонился и ответил, что нет, никого нет в комнате, император пребывает один и ждет наследника.

Егор Кузьмич сразу потерял к нему интерес и отправился разыскивать начальника караула. Капитана Касаткина старший лакей обнаружил быстро: тот стоял возле парадного входа. Но едва Егор Трифонов вознамерился подойти к его благородию, как дверь дворца распахнулась, дохнуло холодом (мороз на дворе стоял знатный), и в вестибюль вошел наследник цесаревич, Его Высочество Александр Николаевич. Лицо его, бледное от мороза, а также от постигшего семью горя, было твердым, словно высеченным изо льда. Несмотря на мороз, он был не в шубе, а в одной легкой шинели. Император поощрял пренебрежение к удобствам и стойкость не только в подчиненных, но прежде всего в собственном сыне.

– Где папа́, у себя? – спросил наследник у начальника караула.

– Так точно, Ваше Высочество, – отвечал капитан. – Мы уж просили Его Величество перейти на второй этаж, где потеплее, но вы же знаете характер Его Величества…

– Знаю, знаю, – отвечал Александр все так же резко. – Я сам, не надо, не провожай.

Он скинул шинель на руки денщика и быстрым шагом пошел направо, в сторону спальни Его Величества. Капитан Касаткин несколько секунд потоптался в нерешительности, однако пренебречь запретом наследника не решился и остался на месте.

Вот тут-то Егор Трифонов и осмелился приблизиться к начальнику караула и сообщить о своем странном наблюдении, сделанном в подвальном этаже.

Его благородие не сразу вник в суть известия, а когда вник, отнесся недоверчиво.

– Какие еще голоса? Какие бесы? – произнес он в раздражении. – Это все суеверия ваши, отсутствие просвещения! Разве только мазурики… Ладно, идем, проверим.

– Так ключ надобен, ваше благородие! – пояснил Трифонов. – А он у господина Худякова. А тот неизвестно где, мне никто не может сказать.

– Семен Никитич отдает необходимые распоряжения на случай… На самый крайний случай, – пояснил его благородие. – Идем, я знаю, где его отыскать.

Они нашли управляющего, Егор Трифонов объяснил суть дела. Семен Никитич отнесся к сообщению более внимательно, нежели капитан Касаткин.

– Чужие люди, говоришь? – встревоженно спросил он у старшего лакея. – Мазурики? Вот беда! Ведь там меха царские, ценные! Одни собольи шубы сколько стоят! Пойдем, посмотрим, кто дерзнул в дворцовые кладовые проникнуть…

Втроем отправились в подвал. Взяли сразу два подсвечника, по три свечи в каждом. Крадучись, чтобы не спугнуть незваных гостей, подошли к двери Малой кладовой. Прислушались. За дверью было тихо. Никакие голоса не были слышны.

– Ну-ка, открывай! – скомандовал капитан.

Управляющий отомкнул замок, отодвинул засов, капитан Касаткин распахнул дверь и первым вошел в кладовую.

Она была пуста. Никаких гостей, ни званых, ни незваных, не было.

– Что ж ты воду мутишь?! – грозно вопросил его благородие, повернувшись к лакею Трифонову. – В такой день от дела нас отрываешь?!

– Погодите, ваше благородие, – остановил его управляющий. – Что-то здесь не так. Вот, видите – дверца у шкафа раскрытая стоит? А я отлично помню, как вчера сам ее закрывал.

– А вон перчаточка валяется, – обратил внимание начальствующих особ Егор Трифонов.

– Надо бы в шкафах поглядеть, проверить, – озабоченно произнес управляющий. – Все ли на месте?

– И ты туда же, Семен Никитич! – в сердцах воскликнул капитан. – Ну, подумай: если тут был кто-то чужой, то как он сюда проник? И куда отсюда девался? Дверь-то замкнута была! Ты ведь сам ее открывал! Хотя…

Тут он заметил висевший на стене кладовой канделябр с двумя свечами. Протянул руку – потрогать фитили – и сразу отдернул.

– А фитиль-то горячий… – задумчиво произнес начальник дворцового караула. – Выходит, кто-то здесь и правда был… Причем совсем недавно. Но куда же он делся? Не в воздухе же растаял!

– Растаял он или не растаял, оно неведомо, – сказал управляющий. – В любом случае тут непорядок, и проверить надо. Но не сейчас. Сейчас заботы поважнее есть. Идемте, ваше благородие, может, там какие распоряжения будут.

Старший лакей Трифонов покинул Малую кладовую с облегчением. Он пришел к выводу, что, пожалуй, удивительные голоса ему почудились, и он зря побеспокоил важных людей. При этом еще легко отделался.

Егор Кузьмич пришел бы к совершенно другому выводу, если бы имел возможность услышать разговор, который в то же самое время вел Государь со своим царственным сыном. Разговор этот проходил в небольшой комнате, расположенной на первом этаже и служившей царю спальней, а в последнее время, в связи с болезнью, также и кабинетом. Император лежал на своей кровати – узкой походной койке, накрытый одним только тонким одеялом. Александр сидел рядом с ним.

– С завтрашнего дня возьмешь на себя принятие распоряжений по всем важнейшим вопросам, – сказал Государь. – Будешь постепенно входить в курс дела. Потом, когда случится неизбежное, примешь присягу государственных лиц – в общем, начнешь царствовать.

– Напрасно вы хотите все возложить на меня, папа́, – произнес Александр. – Я вижу, вы все так же ясно мыслите, глубоко проникаете в государственные дела. И вообще, течение болезни может еще измениться. Будем уповать на милость Божию.

– Только на нее одну я и полагаюсь, – сказал Николай, взглянув на висевший в углу образ Спасителя. – Лекари мне уже не могут помочь. А насчет ясности мышления ты ошибаешься. Болезнь коснулась уже не только тела, она мне и рассудок помутила. Видения бредовые у меня начались.

– Не могу в это поверить, – покачал головой наследник. – Вы мне сами говорили, что у вас даже снов не бывает. Какие еще видения?

– Были, были видения, – упрямо повторил Николай. – Вот прямо перед твоим приходом случилось. Открываю глаза – и вдруг вижу вон там, возле стола, три фигуры. Две мужских, а одна вроде женская. Я спервоначалу, после забытья, решил было, что это ты с Ольгой и графом Клейнмихелем. Но потом открыл глаза пошире и вижу, что нет, это вовсе не знакомые люди. Причем мужчины в моей одежде, а женщина в старом платье императрицы. И вижу, они не просто стоят возле стола, а копаются в моих бумагах, представляешь? А у меня там приказы по армии, указания послам в Австро-Венгерской империи и Пруссии, другие важные документы. Тут я, видимо, издал какой-то возглас, потому что они обернулись, один из мужчин (он был одет в мой кавалергардский мундир) крикнул какое-то дикое слово – и вся троица куда-то исчезла. Словно в воздухе растаяли!

– Да, действительно… – пробормотал Александр, – настоящий бред… А что за слово выговорил этот призрак в мундире? Хотя вы, наверное, не запомнили…

– Представь себе, запомнил! – ответил отец. – Он выговорил не одно, а два слова. Сказано было так: «Хватит! Ходу, ходу!» После чего они, как я уже говорил, исчезли.

На это наследник ничего не сказал, только покачал головой, и Николай понял этот жест.

– Вот видишь, – грустно произнес он. – Если начался бред, то никакие государственные дела я вершить уже не могу. Дальше уже ты поведешь этот корабль. Передаю тебе команду, но не в порядке. На театре военных действий положение плохое. И хуже всего дело с союзниками. Австрия в любой момент может перейти на сторону врагов. Одна Пруссия пока остается надежной, но сил у нее маловато. Укрепляй с ними союз. На Францию не надейся – изменит. И потом, в этой стране что ни год, то революция. Положение помещичьих крестьян до времени не трогай. Их крепостное состояние – опора трона. А пуще всего опасайся…

Однако Государь так и не закончил фразу, и наследник не узнал, чего именно он должен опасаться. Голос императора пресекся, глаза закрылись, его охватил озноб, от которого он съежился под одеялом. Александр с жалостью посмотрел на отца – такого всегда крепкого, такого надежного, – после чего встал и тихо вышел. Шел четвертый час пополудни…