Полигонные гаджеты
Новости дня:
1967.04.10 Первый полет истребителя МиГ-23, советского самолета с изменяемой в полете стреловидностью крыла.
1967.04.30 В эксплуатацию сдана Останкинская телебашня в Москве.
Шестидесятые годы были временем расцвета фантастики. Причем не мрачной, как Средневековье, какой она, вслед за жизнью, стала сейчас, в ХХI-ом веке, а радостной и победоносной. Даже произведения братьев Стругацких еще не приобрели багровых тонов социальной безнадеги. Именно тогда появился веселый и грустный фильм «Его звали Роберт» о создании биохимического робота, который страдал от того, что не мог стать полноценным советским человеком. А советский человек беззаботно боролся с природой, Вселенной и даже побеждал ее, но без глобальных катастрофических последствий. Природа просто покорялась ему, даже если он в дерзновенном инженерном порыве совершал такое безумство, как перегораживание Берингова пролива. Законы природы казались преодолимыми, особенно если этот человек вооружен всесильным марксистско-ленинским мировоззрением. Даже атом от его прикосновения становился «мирным», и у него появлялось такое качество, как коэффициент полезного действия. Мы засмеялись, когда это услышали:
– Как это, коэффициент полезного действия? Ядерного взрыва, что ли?
– Ваш смех от дремучего незнания, – назидательно произнес старлей Титов, учившийся на втором курсе Академии и потому щелкавший все проблемы, хоть технические, хоть политические, как орехи. – Ядерный взрыв можно разделить на поражающие факторы – световая вспышка, проникающая радиация, ударная волна и остаточная радиация. В идеале хорошо было бы, если б вся энергия ядерного заряда переходила в ударную волну, чтобы сразу после взрыва можно было бы входить в зону и работать. Это стопроцентный КПД, но, к сожалению, во время взрыва реагирует не все вещество, и несработавшее разбрасывается взрывом и разносится ветром. Вот тут и начинается наша работа, метеорологов.
Хорошо хоть, что ядерные взрывы в атмосфере с 63 года запрещены, мелькнула трусливая радостная мысль, что на нашу службу этого хрупкого перемирия, может, и хватит.
– Но тут и с подземными взрывами бывают проблемы, – без труда прочел старлей Титов наши мысли, поскольку они совпадали с его.
– А тут-то что может случиться? – беззаботно спросили мы.
– Вариантов немного, но они есть. Например, не рассчитают толщину заглушки в тоннеле, или строители схалтурят, и ее вышибает взрывом, если заряд окажется мощнее, чем планировали, или через трещину какую-нибудь в земле начинает после взрыва сочиться в атмосферу радиация. Поэтому мы все время обязаны давать командованию точную розу ветров на поверхности земли и на высотах до работы, во время работы и после работы, если пошло что-то не так.
– Это для этого висит там эта штука? – показал я на окно, через которое виден был большой дирижабль, неделями висевший на непонятном расстоянии и непонятной высоте, привязанный где-то у горизонта к земле канатом.
– Нет, это не наше хозяйство, – как от ночного кошмара, отмахнулся от него Титов, – нам только этого не хватало. Однажды во время урагана его не успели опустить, и он оторвался. Так за ним истребитель погнали.
– Поймали?
– Сбили почти у границы. Представляю, сколько там внутри всякого добра наворочено, если боевой самолет в сторону китайской границы послали.
Титов был младшим офицером на метеостанции, но единственным, кому подчинялась вся техника, все эти – телетайп, телекс и бильдтелеграф, напоминавший аппарат с подводной лодки капитана Немо. Титову подлежали и две радиолокационные станции. Его первый урок для нас с Грушевиным был коротким:
– Вы кончили техникум, – сказал он ревниво, – сами должны разбираться. Вот вам инструкция, через два часа проверю включение и выключение.
Порядок включения станции, несмотря на большое количество тумблеров и кнопок, был несложен, и через два часа я продемонстрировал зачаточное понимание электронных процессов, происходящих в станции, правда, при этом забыл включить сердце станции – клистрон.
Грушевин с улыбкой наблюдал за моими не очень уверенными блужданиями по пульту, и, когда наступила его очередь, он молниеносно, артистично пробежал пальцами по ручкам и тумблерам и победно заключил:
– Рядовой Грушевин включение станции закончил, – ожидая за свою уверенную мастерскую работу одобрения.
– Хорошо, что станция обесточена, ты бы ее в клочья разнес нахер, – озабоченно сказал Титов. – Надо же паузы соблюдать, чтобы успевали прогреться катоды ламп, и поворотные двигатели антенны получали правильные сигналы. Если бы ты по-настоящему так включил, станция тебе бы крышу пробила параболой. Ладно, иди, готовься к обеду, – отослал он Бориса.
– Разрешите идти, – умудрился козырнуть Грушевин в тесной кабине РМС, где свободного места оставалось не больше, чем в башне танка, где помещается только зад командира, приветствующего освобожденное от фашистов население.
– Иди, иди, – отпустил его Титов и, когда Грушевин молодцевато соскочил со ступенек и захлопнул за собой дверь, спросил меня: – Вы друзья?
– Нет, в техникуме вместе учились, а познакомились только здесь, в ШМС.
– Чего он тут передо мной ваньку валял?
– Недавно фильм про ракетчиков показывали «Ключи от неба», я тоже думал, что надо так работать – четко, быстро. Просто у меня не получилось с первого раза.
– И со второго тоже не надо. Эта техника, знаешь, сколько стоит? Мне за всю жизнь не расплатиться. В кино они видели, лоботрясы.
Титов проверил положение всех тумблеров, мы вышли, и он закрыл обе станции на висячие замки.
Недели через три он взял меня на спецсклад, где мы забрали двадцать рулонов обычной бумаги для телетайпа, несколько рулонов химической бумаги для телекса, два барографа и метровый пластмассовый круг на дюралевом основании в брезентовом плоском конверте, назначение которого я еще не знал.
– Петро, давай через лабораторный корпус проедем, – сказал Титов нашему водителю Астафьеву.
– Это ж крюк, – меланхолически возразил Петя.
– Надо, – настоял Титов.
Петя пожал плечами, развернул машину, и мы поехали в степь. Скоро посреди степи я увидел высокий забор, который опоясывал большое овальное пространство, как будто огораживал футбольное поле. За забором мерно поднималась и опускалась гигантская серая туша, как будто там лежала выброшенная на берег сказочная рыба-кит.
– Что это? – не выдержав, спросил я.
– Тот самый дирижабль, – сказал Титов, – который из окна видели. Здесь его гнездо.
И действительно, на краю «стадиона» возвышалась гигантская катушка, к которой он был прикован.
Титов приказал тормознуться неподалеку от небольшого стоявшего особняком ярко-белого здания в виде повернутой влево буквы L. Из основания и высокой ножки друг дружке навстречу были устремлены электрические изоляторы, напоминающие детские сборные пирамидки, уменьшающиеся от основания к вершине. Титов ушел по своим делам, а мы от нечего делать закурили и заговорили о несправедливостях судьбы:
«Служба моя началась с сумасшедшего фарта: нам, выпускникам техникумов Москвы, Ленинграда и областей, нескольким тысячам человек призыва 1966 года, дали защитить дипломы в декабре, а в армию стали забирать только в январе 1967 года».
– Это выходит, я уже полгода портянки наматывал, пока тебя призвали? – философски спросил меня водитель из Чирчика Петя Астафьев, чем-то неуловимо напоминавший Юрия Никулина, но при этом ни на секунду не верящий в существование справедливости. Случай с моим призывом служил тому убедительным подтверждением; нас привезли на полигон в январе 1967 года, а Петю в июне 1966, хотя год призыва у нас значился один и тот же – 66-ой.
– Махрово устроились, – усмехнулся он, когда я ему объяснил, что это был спецпризыв для тех, кто заканчивал техникум. Просто нам дали защитить диплом в декабре, какая уж тут хитрость. – Да, да, – многозначительно хмыкал Петя.
Тут я вдруг увидел, что внизу белой эмалевой буквы L открылась маленькая дверца, и из нее вышел маленький-маленький, как муравей, солдат и стал выбивать о стену веник. И внезапно стало понятно, что это не игрушечное здание, а огромный небоскреб. В степи всегда трудно определить размеры, если не с чем сравнивать: вот открылась дверка, вышел человек, и стал понятен масштаб этой галлюцинации.
– Петь, что это там? – указал я на гигантское здание с маленькой дверцей внизу. – Вот где интересно было бы служить.
– Вот этого только не надо.
– А ты знаешь, чем они там занимаются?
– Чего тут знать? Раз в неделю у них там внутри шарахает молния.
– Это, наверное, конденсатор атмосферного электричества, – предположил я, начитавшись в свое время журнала «Наука и жизнь». – Может быть, даже Ковчег Завета! А? – восторженно воскликнул я.
– Может быть, – не спешил меня разочаровать Петя, – только потом они дней пять сажу выскребают.
– Товарищ старший лейтенант, а что делают в этом здании? – спросил я Титова, указав на конические изоляторы.
– Это интересная работа, – начал было Титов, укладывая на заднее сиденье новенькие барографы, но больше так ничего и не сказал.