Ядерный рэп, или Сақтан поездың. ЗИП (Виктор Смоктий)

ЗИП

Новости дня:

1967.05.18 Председателем КГБ назначен Ю. В. Андропов.

1967.05.09 Мухаммед Али (Mohammed Ali) лишился титула чемпиона мира в тяжёлом весе среди профессионалов советом ВБА (Всемирной боксёрской ассоциации) после выдвинутого против него обвинения в отказе служить в армии США.

– Пора, Смоктий, вам познакомиться с боевой машиной, – сказал старший лейтенант Белоглазов, отомкнув висячий замок и впустив нас с Грушевиным внутрь радиолокационной станции, которая сейчас, в зимнее время, обогревалась небольшим электрокамином, – а через две недели, когда после сессии из Академии вернется старший лейтенант Титов, вы покажете себя в запусках радиозондов.

«Значит, Белоглазов тоже в этой технике ничего не смыслит», – с облегчением подумал я, оглядывая панель, утыканную пока еще незнакомыми ручками, тумблерами, оснащенную индикаторами и экранами осциллографов. Первое впечатление было такое, что попал в кабину самолета, столько тут всего должно быть включено в каком-то неведомом еще порядке, который надо будет, похоже, запомнить наизусть.

– Вот инструкции и описание, – показал Белоглазов на два толстых тома в серых картонных обложках, – проверьте ЗИП. Знаете, что такое ЗИП?

Я кивнул, что по-болгарски означало – нет.

– Ну, вот и хорошо, а мы с Грушевиным пройдем в другую станцию, они одинаковые.

Я остался один в теплой уютной рубке, дружелюбно потрогал механизм подачи на рабочий стол ленты, на которой еще остались напечатанные метки предыдущей работы – время, угловые координаты. Открыл инструкцию, там было четко обозначено – повернуть рубильник семь, подождать 10—15 секунд, пока не прогреются катоды ламп, затем последовательно включить тумблер шестнадцать, и так далее. Первый страх перед незнакомой техникой прошел. Если она будет работать, как-нибудь справлюсь, а вот если чего-то не заладится… Но об этом сейчас думать не хотелось. Дошел до описи ЗИПа, который оказался всего-навсего перечнем запасных частей, инструментов, принадлежностей. В ящиках один над другим, в несколько этажей, помещались плоские фанерные пеналы, в которых в специальных ячейках, где-то на войлоке, где-то просто на гофрированной бумаге лежали запасные лампочки – триоды, тетроды, пентоды, был даже запасной клистрон, работающий в усилителе электромагнитных колебаний СВЧ.

Про него я, к счастью, тоже знал, так как в техникуме у меня была на эту тему курсовая: я должен был нарисовать электронную схему блока импульсного модулятора системы наведения американского бомбардировщика. Внешне он выглядел как металлическая полусфера радиусом сантиметров тридцать, которая прикрывала саму электронную начинку. Вся сложность восстановления электрической схемы заключалась в том, что, когда крышка приподнималась, срабатывала защита, и схема механически разрывалась в двадцати местах. Я нашел штук десять разомкнутых контактов, но схема все равно не вытанцовывалась, и тогда пришлось позвать на помощь отца. У него было какое-то чутье на все эти электронные секретки, и мы за два часа разгадали этот американский секрет.

В другом ящике оказались вещи, указывающие на то, что станция должна работать не только вблизи города, но и в лесу, в поле: там была пила, топор, примус, брезентовая палатка с алюминиевыми колышками, ведро, сделанное из автомобильной камеры, большая фляга, даже коробка охотничьих спичек. Я понюхал, во фляге было когда-то что-то хмельное. Да с таким вооружением – с клистроном, топором, палаткой, флягой, где угодно не пропадешь, можно хоть на Марс высаживаться.

И вдруг на самом дне ящика я увидел вещь явно нештатную для этой станции. Это была книга, тщательно завернутая в синюю, как на почте, упаковочную бумагу. Когда-то она была тщательно заклеена, везде были застекленевшие от времени, как застывшие слезы, потеки канцелярского клея, но книгу часто разворачивали, и она сразу привычно обнажилась. Называлась она романтично, что-то вроде «Весенних далей». На форзаце округлым женским почерком было написано «Дорогому Ванечке в память о…», дальше, честное слово, не запомнилось. Мне только этого не хватало, стать хранителем сердечных тайн кардинала Ришелье, от которого три года я буду зависеть и душой, и телом.

Я быстро закрыл все ящики и снова стал читать перечень регламентных работ, которые всегда надо знать, как Отче наш. И вдруг я вижу отчеркнутую строчку, что раз в квартал я обязан промывать волновод, длина которого составляла больше трех метров, этиловым спиртом, и для этого мне полагается три на четыре – двенадцать (!) литров этого продукта в год. Я сразу осознал, почему горизонты и темпы развития радиолокации стремительно растут. Мне даже стало понятно, почему станций – две. Непонятно – почему не три?

Мог ли я пренебречь этим откровением свыше? Вдруг волновод засорится, забьется некачественными импульсами, и на трибунале выяснится, что это произошло только потому, что рядовой Смоктий, вопреки требованиям эксплуатации, не промывал этот чувствительнейший элемент СВЧ-системы спиртом.

На вопрос неумолимого судьи, почему же это стало возможно в рядах Советской Армии, бывалый служака старший лейтенант Белоглазов тут же ответит:

– А Смоктий меня про спирт не спрашивал.

Я просто не имел права дать ему шанс выйти сухим из истории со спиртом. Когда в станции снова появился Белоглазов, он пристально посмотрел мне в глаза, и, наверное, что-то там увидел:

– ЗИП осмотрели?

– Так точно, – ответил я.

– Книгу видели? – спросил он после некоторой паузы.

– Так точно, – ответил я, стараясь не добавлять никаких эмоций.

– Представляете, Смоктий, восемь раз за ночь, – с неожиданной для меня гордостью и азартом воскликнул он.

Я восхищенно помотал головой и почувствовал, что настал момент для серьезного разговора об условиях эксплуатации станции:

– Товарищ капитан, я тут прорабатывал регламентные работы и увидел, что раз в квартал волноводы надо промывать, – я не стал говорить – чем. – А когда это было в последний раз? Мы не опаздываем?

Он пожевал губами и нехотя произнес:

– Не опоздаем.

Дня через три, в ближайшее воскресенье, он забрал меня из казармы и повел в городок. Но шли мы не по главным улицам, где я мог бы вполне по-военному козырять, отдавая честь солдатским и офицерским патрулям, а по задворкам, которые выглядели точно так же, как и в военном городке, только здесь было очень много заборов и штакетин с гвоздями.

Скоро мы оказались среди индивидуальных сараев и гаражей, в которых офицеры и сверхсрочники хранили свой благоприобретенный скарб. Эти сарайчики тянулись строгими рядами вдоль высокого бетонного забора, верх которого ощетинился колючей проволокой на изоляторах. На вышке прямо над нами на перилах сидел часовой и читал толстенную книгу. Тогда это могли быть только «Три мушкетера», «Королева Марго» или «Граф Монте-Кристо». Я не думаю, что он читал юбилейный подарочный том Сервантеса. Автомат его мирно висел на гвоздике, вбитом в столб.

– Часовой, что вы себе позволяете, читать на посту? – возмутился старший лейтенант Белоглазов.

Далее произошло для меня невероятное. Часовой внимательно взглянул на нас с пятиметровой высоты, аккуратно закрыл книгу, заложив страницу, на которой его прервали, клочком газеты. Снял с гвоздя автомат, направил на нас и передернул затвор:

– Ты, б…ь, меньше шлепай, дольше жить будешь, – с холодной яростью произнес он. – Топай отсюда, а то обоих положу за покушение на объект.

Больше всего меня испугали не эти угрозы, которые мне показались театральными, а реакция моего командира, он сник, побледнел и, прошептав: «Ну, наглецы», – быстро провел меня к своему сарайчику.

Тогда я не придал значения цвету погон солдата на вышке, а она говорила о том, что он служит в КГБ. Когда я потом со смехом рассказал этот случай Володе Грамматикову, который служил в этих войсках на полигоне и охранял разные ядерные заряды и всякие другие «изделия», он не засмеялся:

– Если бы этот дурак застрелил вас там, ему бы, скорей всего, ничего серьезного не сделали, таковы были у нас инструкции по охране гостайны. Ему бы поверили, что вы среди бела дня полезли на забор.

И тогда я понял страх старшего лейтенанта Белоглазова, он все-таки лучше разбирался, где может шарахнуть.

Он вынул из петель большой амбарный замок и открыл дверь сарая. За пыльными коробками, полосками дюралюминия и горой поломанной мебели на мощных стеллажах, сбитых из упаковочных транспортных рам наших радиолокационных станций, стояли трехлитровые банки со спиртом, запечатанные, как березовый сок в магазине, жестяными крышками. «Как же я понесу эти бутыли», – еще подумал я, но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы. Белоглазов открыл одну из банок, взял со стелажа большую воронку и наполнил спиртом маленькую двухсотграммовую аптечную бутылочку с градуировкой для детского питания.

Я, конечно, для проверки снял на станции одно звено волновода и погонял внутри него грамм десять спирта. Никаких положительных изменений я не обнаружил, но зато, когда попытался привинтить эту часть волновода на место, раздался свист утечки СВЧ-энергии. С трудом согласовав этот участок, чтоб он хоть не свистел так громко, я подумал, что если развинчу весь волновод, с поворотами и уголками, я его ни в жизнь не соберу, как надо, поэтому мы просто развели этот спирт и выпили с сержантом Витей Собчуком и взводным старшим сержантом Васей Николенко.

После чего Витя рассказал о тайне книги.

– Ты книгу там видел в ящике? – спросил он, прикуривая после спирта.

– Да, была там какая-то.

– Вот! – многозначительно сказал он. – Дня за два перед Новым годом где-то часов в одиннадцать заявляется на метео Белоглазов. Я еще подумал, что это ему дома не сидится, инспектировать пришел, а он радостный такой, взял ключи от станции и ушел. Валера Фокин вышел вслед за ним, как бы покурить, а у станции Белоглазова девушка ждет в белой шубке.

– И чего? – спросил я.

– И ничего, утром ключи забрали, а станция уже пустая была.

– А я тебе скажу, восемь раз за ночь, – не удержался и тоже похвалился я, это оказалась заразная болезнь.

– А ты-то откуда знаешь? – спросил Николенко.

– Белоглазов признался.

Старики с подозрением посмотрели на меня, если старлей Белоглазов пускается со мной в такие откровения, то что я ему в ответ рассказываю?