у двух кедров
Вечером, после ужина, Баба Махмад и Мистер вновь сели за кофейный столик и достали карты. На этот раз они играли в игру, которую я не знал. Протесты Беста Баба Махмад слышать не желал: пусть по маленькой ставке, но на деньги. Нам с Ситой не осталось другого, как смотреть телевизор.
Досмотрели кино, еще какую-то передачу, за кофейным столиком продолжалось пыхтение, восклицания досады, чертыхание. Мухаммадзамон приносил чай. Он и нас с Ситой не забывал.
Так, наверное, прошло часа полтора… Могло пройти больше, просто настенные часы, вмонтированные над дверью, напомнили о себе, пробив десять, и Баба Махмад остановил игру:
– Мочи нет играть! Хватит. Я в карты мало проигрываю, но с тобой, Сореврование, неувязка… В чем причина – не знаю, надо разобраться.
– Причина в том, я запоминаю карты лучше. Вы тоже хорошо запоминаете, однако у вас есть слабость, вы любите рисковать. Иногда неоправданно…
Если бы эти слова сказал кто-нибудь другой, а не Бест, я бы пропустил их, но тут проронил:
– Еще надо поглядеть, кто больше любит риск. – Баба Махмад посмотрел в мою сторону. Я продолжил, отвечая на его взгляд. – Мистер Бест не только рискованный человек, он просто дивана в риске. Я в этом убеждался много раз, будучи с ним на операциях. Он рискованней, чем кто-либо из людей, с кем доводилось встречаться.
– О чем вы говорите, ага Назар… Я совершенно не люблю риска. – лицо Беста выражало удивление. – Вы говорите про меня, будто про какого-то шарлатана, который только и делает, что играет в карты. О каких операциях вы говорите! На операциях я никогда не рисковал и не пойду на риск. Хирург не имеет права рисковать. Перед операцией я стараюсь изучить все, что касается ее, вплоть до мелочей. Рискуют, – он повернулся к банкиру, – слабые люди, господин Баба Махмад.
– Здоров ты меня поддеть, парень. Силен, ничего не скажешь. Однако здесь ты не прав, далеко не прав. – Баба Махмад покачал головой. – Я так играю всегда. Знаешь, почему я играю на деньги и рискую при этом? Потому что деньги – это моя стихия, моя жизнь… Я служу деньгам. Деньги меня тоже любят. Если бы я их предал, они бы отвернулись от меня, и я бы перестал уважать себя. Неважно, что я проиграл. Сколько я сейчас проиграл?…
– Триста двадцать два доллара…
– Да хотя бы триста двадцать две тысячи долларов… Все равно я бы рисковал. Я игрок. А вот тебя, – ты извини, конечно, я не могу называть игроком. У тебя получается лучше, чем у меня, но в картах ты напоминаешь машину, играешь без азарта. Не пойму, почему тебе проигрываю, не знаю и не могу понять! Мне даже странно: я настоящий игрок проигрываю, можно сказать, любителю… Я все-таки найду ответ. Ведь есть еще завтра, послезавтра, другие дни. Завтра будем играть на рупии.
– Завтра, папа, мистер Бест и ага Назар отправляются в клинику. Ага Назара помещают в стационар.
Мистер Бест благодарно посмотрел на девушку и сказал:
– Вы так добры к нам, мисс Сита, смогу ли вас когда-нибудь отблагодарить?
– Пустяки, – сказал господин Баба Махмад. – Лекарь Вадуд и больница – моя собственность. Спокойно приступайте к лечению. Мне самому интересно, что у вас получится… Что еще нужно, обращайтесь к Сите. Теперь пойду. Мне рано вставать.
Господин Баба Махмад поднялся к себе, а мы остались в зале. Сита развернула журнал, из его складок страниц взяла какие-то книжечки и протянула их нам:
– Это вам… Ваши новые документы. У вас же нет никаких документов, разрешающих пребывание в Пакистане. Документы временные, зато настоящие. Никто не будет приставать на улицах. Вот эти на имя Алекса Беста, а эти – на ваше, ага Вафо Назар.
Мы взяли документы, переглянулись и вопросительно посмотрели на девушку, мол, а что дальше?
– Завтра в восемь вы должны быть в таком-то таком месте. Вас отвезет мой шофер. В клинике вас будут ждать. Можете быть уверенны, что нужно, предоставят. Вот моя визитка, которую предъявите в вестибюле…
Я смотрел на эту рыжеволосую девочку, ее спокойное, будто безучастное лицо и удивлялся: «Неужели все сама исполнила?» А вслух сказал:
– Стоим ли мы ваших хлопот, ханум!
Сита улыбнулась:
– Об этом пока не знаю. Но чувствую, что стоите. Вот за то что… А еще я это делаю для своего удовольствия.
Мухаммадзамон принес очередной поднос с чаем. Сита взяла себе чашечку, мы тоже по чашке. Пили молча. Телевизор показывал развлекательную передачу, я даже не вникал, о чем она. Мистер тоже смотрел и не смотрел. Видно было, что он доволен течением событий. Потом Сита, пожелав нам спокойной ночи, поднялась к себе. Мы, немного спустя, тоже пошли наверх.
Зашли к Бесту. Мистер подошел к столу, взял пилку и принялся приводить в порядок ногти. Мне он сказал, чтобы тоже готовился и привел себя в порядок. И чтобы бороду подстриг. Напоследок сказал:
– А вы говорите риск. Риск в нашем деле никак невозможен. Надо ко всему тщательно готовиться.
Я не стал спорить. Слово «риск» мы понимали по-разному: я, как смелость и отвагу, он – как авантюру. Короче, обидел парня. Однако пожелал спокойной ночи и отправился спать.
Наутро, в семь часов мы сели за обеденный стол и позавтракали. Сита спустилась в самый последний момент. Выпила остывший кофе с молоком, съела небольшой сендвич – так назывался слоеный кусочек хлеба с сыром и колбасой, и поднялась из-за стола. За ней встали и мы. Она посмотрела на нас и, кажется, осталась довольной: на Мистере были добротные джинсы, европейского покроя сорочка и кожаные кроссовки. Я был одет в шаровары, длиннополую рубаху и шлепанцы. Мы, наверное, выглядели чуть-чуть самодовольными, потому что она улыбнулась и показала нам на выход:
– Пора. Лучше быть пораньше, чем опоздать. Вот за то что…
В машине меня опять посадили на переднее сидение, а юноша и девушка сели на заднее. Покатили в город. По сторонам побежали уже виденные места. На выезде из привелигированного района повернули направо. Здесь уже было предместье разнокалиберного народа. Людей на улице было премножество. Ехали, наверное, минут десять, пока не оказались возле школы.
У подъезда, где останавливались машины, шофер затормозил; хотел открыть дверцу девушке, не успел, Бест изнутри открыл ей, и они вышли. Я тоже вышел. Сита попрощалась с нами, пожелала удачи, и скрылась за школьной дверью. Шофер, видимо, сердясь на юношу, открыл и снова захлопнул дверь за ним и сказал:
– Едем в центр.
По мере приближения к центру, движение становилось оживленнее. На большой машине невозможно было быстро ехать. Нас обгоняли маленькие автомобили и мотоциклы, которые лавировали в хаосе улицы с ловкостью циркачей. Ехали долго, но все равно было интересно ехать по незнакомому городу, который чем-то напоминал довоенный Кабул.
Остановились перед большим двухэтажным зданием. Шофер хотел с предупредительностью открыть Мистеру дверь, но тот опять открыл ее сам, ступив на землю. Мне почему-то шофер двери не открывал, а я бы не стал ему препятствовать… Потом он показал на вход, над которым висела табличка, и сказал, что нам нужно туда.
Направились к открытой двери. За окошком в белом халате сидела смуглая женщина. Подали визитку. Женщина взяла визитку и нажала на кнопку. Появился мужчина в белом халате и так сердечно стал приветствовать нас, так кланяться, будто мы очень большое начальство. Наконец, когда он сам понял, что перебирает, попросил следовать за ним. По лестнице поднялись на второй этаж. Здесь услужливый человек подошел к отдельно расположенной двери, на которой было написано «Доктор Вадуд», открыл ее, прошел вперед и, представляя нас человеку в очках, вставшему из-за стола, назвал имя господина Баба Махмада.
Доктор Вадуд среднего роста и среднего сложения человек пожал нам руки, пригласил сесть. В его кабинете стояли диван и два кресла. Сели на диван. После обычных слов доброжелательства он сказал, обращаясь к Мистеру по-английски:
– Ханум Сита сказала, что вы, мистер Бестужов, хирург, и желаете провести операцию своему пациенту. Я дал согласие, но должен признаться, что такого случая еще не было в моей клинике. Вы дипломированный хирург?
– Нет. Я закончил полный курс медицинского института, но диплома не имею. Так получилось, что около двух лет занимаюсь хирургической практикой без диплома. Ага Назар это знает, он мой коллега. Мы вместе работали все это время. У меня имеются подробные описания всех операций, которые я провел…
Мне не понравилось, что Мистер, словно студет, отчитывается перед этим очкариком, поэтому вставил свое слово:
– Господин Вадуд, должен вам сказать, что лечусь у вас из-за моего невежества. Сам себя корю. Если б я о себе вспомнил пораньше, операцию давно бы провели в нашем лазарете. Меня уже лечили. На повторную операцию я доверюсь только этому юноше. Аллах дал ему легкие руки хирурга и грех не использовать их помощь. Если же ближе к делу, то давайте приступим к нему. Ведь с вами уже говорили?…
Вы правы, господин Назар, – сказал г-н Вадуд, – и, обратившись к Бесту, добавил, – с чего начнем?
– С рентгена и полного обследования.
– Тогда прошу вас идти со мной.
Не буду рассказывать, как шло обследование, потому что это совсем неинтересно. Скажу только, что к обеду, а меня к этому времени поместили в двухместную палату, Мистер рассматривал снимки. С кислой усмешкой рассматривал, словно перед ним забавные фотографии. Хорошо, что вторую кровать никто не занимал. Мы были вдвоем. Г-н Вадуд ушел по своим делам. Наконец Бест отложил пленку в сторону и сказал:
– Снимки у вас хорошие, никаких отклонений. Это сбивает с толку.
Попробовал пошутить, сказав, что я человек необыкновенный и мне нужна особая мерка, Бест промолчал, не принял шутки. На глазах у меня с ним произошлоло что-то непонятное. Он помрачнел, а я не понимал от чего? Не мог же он из-за этих снимков, тем более, что они в норме, переживать. Может, переживал расставание? Как никак полтора года неразлучно находились вместе, а сейчас он должен был оставить меня в больнице и прийти завтра. Я ошибся. Бест сказал:
– Трудный случай.
Похлопал его по плечу:
– Не принимай близко… Утро вечера мудреннее. Давай попрощаемся до завтра. Тебе на занятиях нужно быть. Поблагодари за меня Ситу-ханум, Баба Махмада. Сита хорошая девушка. И отец ее хороший, правда, с причудами. Очень уж заводной. Поблагодари. Они много сделали нам доброго.
Бест посмотрел на меня. Кивнул головой и повторил, думая о своем: «Трудный случай». С этим ушел, а я остался в палате.
Как-то было необычно остаться одному в чужой комнате, в чужом городе. Нахлынула тоска. Стало противно на душе. Я не люблю себя такого. Хандрить, тосковать – это не по мне. Но сейчас ничего не мог с собой поделать. Когда ты в деле, в работе, в общении, думаешь только о том, что тебя занимает, никаких воспоминаний, особенно тех, что лежат на дне сердца. Так у меня прошли последние восемь лет. Но сейчас эта боль проснулась и поднялась на поверхность. Ничего не мог с ней поделать. Я вспоминал довоенный Кабул, свою семью, родственников, близких мне людей – все живые, все здоровые. Вспоминал и горевал. Долго мучался.
Полегчало, когда мысли перескочили на Беста. Я представил себя на его месте. Ведь юноше, если разобраться, не слаще, чем мне. Он даже в худшем положении, чем я. Будучи как и я на войне, испытав все ее «прелести», он теперь свободный, не спешил возвращаться на родину. Ведь в лазарете он ни разу не заикнулся о возвращении, не попытался связаться со своими родными, хотя такую связь для него мы, конечно, могли предоставить. И здесь, в Лахоре, он не говорил о связи с родными. Что его сдерживало, я не знал. Хотя то, что он хочет домой, для меня было ясно, как божий день. И все-таки почему он не сообщал родителям, что жив и здоров?
Устав разгадывать эту тайну, представил себе, чем может сейчас заниматься наш юноша. Увидел его в доме Баба Махмада, и стало легче на душе. Я видел, как он чинно сидит за столом, потом вместе с Баба Махмадом играет в карты. Или, может быть, вместе с Ситой беседуют перед включенным телевизором, ведя разговор, конечно, про меня. Ох, уж эти дети… Мне стало смешно от их взрослой напускной важности. С этими приятными мыслями заснул.
Утром следующего дня проснулся в хорошем настроении. Сходил, принял душ. Нянечка принесла завтрак. Он был не таким роскошным, как у Баба Махмада, но сытным. Съел его с аппетитом. Потом пришли доктор Вадуд и Мистер. Оба остались довольными, застав меня в хорошем расположении духа. Доктор Вадуд, сев на соседнюю кровать, сказал, что анализы уже готовы. Он сам вчера вторую половину дня провел за изучением снимков, анализом крови и ничего не нашел, что могло бы говорить о каких-то отклонениях в организме. Единственное – это увечье, а внутренние органы в порядке.
Я посмотрел на Беста, чего, мол, очкарик вмешивается? Он с улыбкой мне кивнул головой:
– Да, ага Назар, у вас здоровый организм. Я всю ночь сравнивал снимки с листами медицинского атласа – все чисто, никаких аномалий. Ломал голову над проблемой. Пока не решил.
– И не надо ее решать. Я знал об этом сам и давно смирился. Меня оперировали в Исламабаде хорошие хирурги. Они так и сказали, что жить буду, а на остальное воля Аллаха…
– Бог помогает имущим, – сказал доктор Вадуд и, глядя на Мистера, продолжил. – Вы намерены что-то предпринять?
– По-моему, бог помогает всем. Во-вторых, проблема такова, что я, как уже сказал, не готов сегодня ее решить. Мы откладываем операцию до лучших времен.
– Жаль. Меня она заинтересовала. Я хотя не уролог, все равно очень интересно.
– Мне тоже жаль. Извините за принесеные хлопоты. – И, обратившись ко мне, продолжил. – Переодевайтесь, ага Назар, идем домой.
А я ни о чем не жалел. Быстро переоделся и был очень рад, что покидаю больницу. Доктор Вадуд проводил нас до выходной двери и тепло попрощался.
Вышли на улицу. Народу было как муравьев в муравейнике. Все куда-то спешили, озабоченные делами. Нам спешить было некуда, мы просто отдались на волю одного из потоков и нас понесло… И потому, что передвигали ногами медленно, нас обгоняли, изрядно толкали, задевали локтями, чертыхались. Я по привычке во все глаза смотрел на встречный поток, боясь пропустить какое-нибудь знакомое лицо. Ведь в Кабуле большим непочтением и даже грехом считалось не поздороваться со знакомым человеком. Увы, здесь знакомых лиц не было.
Конечно, я не забывал оглядывть улицу, ее дома, витрины магазинов. Как раз был канун праздника Навруз – праздника весеннего равноденствия. Кругом висели плакаты, эмблемы, бумажные цветы. Атмосфера была предпраздничной. Через десять минут я уже сроднился с потоком и мог бежать с ним сколько надо и куда угодно. Впечатления от улицы заслонили больничные мысли. Толпа лечила на ходу. Однако у Беста по-прежнему держалась кислая улыбка, хотя он тоже прибавил шагу и толкался нормально.
Мы двигались бесцельно, считай знакомились с городом, не зная, куда несемся. И вдруг поток закончился, рассыпавшись на десяток мелких рукавов. Мы оказались у большого базара с названием «Раста» – у одного из двух крупных базаров Лахора. Остановился предупредить, сказал:
– Если зайдем вовнутрь, можем потеряться.
– Можем, – согласился Бест.
– Если потеряемся, встречаемся здесь, на этом самом месте.
– Вам нужно что-то купить?
– Ничего мне не нужно… Однако быть в чужом городе и не побывать на его базаре, грех для мусульманина.
Смешались с толпой. Попали в фруктово-овощные ряды. Глаза сами по себе стали искать ларьки с целебными травами. Я же лекарь-травник, хотя могу при необходимости и кровь пустить, как хирург. Не находил лекарственных трав. Однако чего только здесь не было. Базар был побогаче кабульского. О разнообразии и говорить нечего. Более всего поразили плоды, которые по весне, на Навруз, никак не могли созреть в нашем климате – дыни, виноград, инжир. Как такое может быть, для меня до сих пор загадка.
Конечно, справился о ценах. Цены были ниже, чем в Афганистане. Живут же люди. Попали в хлебные ряды. То же изобилие. Бест остановился и сказал:
– Бесцельно ходить,– нам до вечера базар не пройти. Поищем ряды готового платья.
Эти ряды, оказывается, находились далеко от фруктовых рядов. Направились туда. Подумал, зачем ему платья, если у нас шкафы забиты ими. Вошли в ряды. Кроме индийских, пакистанских и других восточных платьев много было и европейского белья, в том числе и сорочки. Мистер остановился возле них, глаза его немного оживились. Показал на женское платье и попросил меня узнать цену. Я спросил у продавца, – черный в чалме индус ответил: «800 рупий». И так как 20 рупий равнялись одному доллару, перевел: «40 долларов». Бест покачал головой и показал на мужскую сорочку.
Сорочка была костюмная, какую, как выяснилось позже, носят с бабочкой.
– 15 долларов, – показал на пальцах продавец.
Бест опять покачал головой.
Прошли дальше. Оказались перед лавкой еще богаче. Бест вновь остановился у женского отдела и попросил назвать цену двух понравившихся платьев. Одно было белое в синюю полоску, из легкого шелка, другое – алого цвета, украшенное бахромой и кантами.
– 120 долларов, – сказал продавец.
– Сложите в коробки, – попросил Бест.
Я попытался вмешаться, ведь так, черт возьми, не торгуют… Надо сбивать цену. Потому что долларов на 15 продавец надувал нас…
Мистер покачал головой и сказал: «Неважно». Потом выбрал батистовые, из тонковолокнистого хлопка, две большущие сорочки производства Франции и Вьетнама – одну белую, другую светлокремовую и тоже велел сложить в коробки. Не остановился на этом. Попросил добавить две еще такие же сорочки голубого и светло-зеленого цвета меньшего размера. Продавец сложил и их.
– Вам они нравятся? – обратился Бест ко мне.
– Нравятся.
– Вам подарок от меня.
– Теперь, – он показал продавцу на белую сорочку, какую видел в предыдущей лавке. – Положите отдельно, и произведем рассчет.
Продавец сложил все коробки в одну большую; на калькуляторе вывел сумму покупок и сказал: «Двести семьдесят четыре доллара».
Бест достал из джинсов деньги, протянул три бумажки продавцу. Тот возвратил сдачу и сказал:
– При такой покупке мы можем ваш товар доставить бесплатно, куда прикажите?
– Превосходно, – сказал Мистер, переписал из Ситиной визитки адрес и протянул бумажку хозяину лавки.
– Будет доставлено срочно и в лучшем виде, – сказал тот, кланяясь и выйдя из-за прилавка.
Я таращил глаза. Потому что верил и не верил, что наш Бест тратил деньги как какой-нибудь богач…
Пошли дальше, свернув в соседний ряд. Здесь оказались лавки с обувью. Лавки одна лучше другой. Остановились у той, что называлась «Итальянская мода». Мистер взял с прилавка журнал с образцами моделей и некоторое время разглядывал его. Потом попросил продавца – по глаза заросшего волосами человека – показать туфельки на каблуках белого и красного цвета. Я не разбирался ни в платьях, ни в обуви, поэтому не вмешивался в торг.
Продавец подал. Короче говоря, и здесь Бест сделал покупки почти на 300 долларов, и тоже отправил их через продавца домой.
Потом сказал, что надо найти ряды, где продают головные уборы.
Я спросил радующегося продавца, где находятся такие ряды, и он с готовностью объяснил мне, как туда пройти.
Пришли, и надо же, вместо чего-нибудь достойного, мужского, остановились перед женскими шляпками. Бест выбрал белую с широкими полями шляпу, причем попросил заменить белую ленту на атласный голубой шнурок у основания тульи. Другого фасона красную шляпу сразу велел положить в коробку. Потом, видимо, смеха ради, мне и себе купил по соломенной шляпе американского фасона и велел все сложить в одну большую коробку. Шляпы тоже уехали на такси. К счастью эта ерунда стоила не так дорого – всего 60 долларов. Наши соломенные вообще по доллару за штуку.
– Теперь возвращаемся, – сказал Мистер, – Денег мало осталось.
Направились к выходу. Выходили мы через другие ворота. У самых ворот базара на довольно значительной площади под крытыми прилавками размещался птичий рынок. Я к живности отношусь равнодушно, а наш Мистер загорелся. Он сделал знак, мол, пройдемся, и мы пошли. На кур, индюков, павлинов, – их тут в клетях находилось премножество, – даже не взглянул. Сразу направился в голубиный ряд. Здесь пошел медленней. Голубей тоже было великое множество: важные, лохмоногие, носочубые, двухчубые, чубатые, белые, рыжие, желтые – всех цветов радуги. Мистер показал на пестрого голубя, усыпанного черными точками по белому полю, и сказал: «Соч?»
– Соч, соч, – закивал головой продавец.
Мистер показал на белого двухчубого красавца и вновь спросил:
– Коготи?
– Кагати, кагати – ответил хозяин.
– И у нас их так называют.
– Возьмите, госпдин, недорого отдам.
– Не могу, – покачал головой Бест. – Сколько он стоит?
– Двадцать рупий.
– Игровой?
– Не понимайт «игровой»…
Мистер показал рукой, как играет голубь.
– Нет, не игровой. Вот этот игровой. – Хозяин взял сизого невзрачного голубка и подал Бесту. – Вы кафтарбоз? Голубятник?
– Раньше был кфтарбозом. Сейчас нет. Голубь из вашего дома?
– Конечно, – с достоинством ответил хозяин.
– Тогда вам повезло. Держите доллар.
С этими словами Бест вышел на открытое место и высоко, головой вверх подкинул голубя. Тот захлопал крыльями, с треском сделал первую бочку, потом другую, третью и, так играя, набирая высоту, ушел в точку. Там, встряхнув хвостом, перешел на обычный лет, сделал круг над базаром и направился на северо-запад.
– Домой полетел, – сказал хозяин.
Выбирались из птичьего рынка через другой ряд, где продавали кошек и собак. У одной из корзин Бест остановился. Ему понравился белый пушистый котенок, носика которого совсем не было видно. Спросил сколько стоит. Хозяин ответил и стал нахваливать, мол, его товар из редкой породистой династии. Чуть ли не шахиншахских кошачих кровей.
– Хороший котенок. Берем. – сказал Бест. – Мальчик или девочка?…
– Мальчик. – ответил продавец.
Тут я воспротивился и сказал:
– Куда берем? А вдруг хозяева терпеть не могут кошек? Зачем создавать им неудобства и делать головную боль!
– Об этом я как-то не подумал, – согласился юноша. – Котенок отпадает. Жаль. Хороший был бы подарок.
В конце концов выбрались с базара. Попали на другую площадь. Спросили, где тут можно взять такси. Нам сказали, в метрах четырехстах. Оказывается до улицы людей с товарами перевозили рикши. Их тут сотни бегали туда-сюда. Уже выбрались из этой толчеи, когда меня сильно ударило что-то в зад. Упал, вскочил на ноги и бросился с кулаками на обидчика. В самый последний момент остановился, потому что рикша бросился наутек, оставив нам велосипед. Увидев, как он удирает, рассмеялся. Сказал:
– Я старый слишком задержался здесь, коль выпроваживают в зад.
Бест стоял рядом готовый ко всему. На лице улыбка, но уже не та, что была утром. Слава богу, мальчика базар немного расшевелил.
Возвратились к двум кедрам. Солнце едва перевалило за середину неба. Часы в доме показывали половину первого. Нас встретили темнокожий слуга и улыбающийся Мухаммадзамон. Он радостно сообщил, что прибыли целых три машины с покупками и он догадался от кого они.
– Способный, – похвалил я. – Делаешь успехи..
Не обращая на мои слова внимания, он продолжал говорить, что покупки отнес в Ситину приемную, что хозяйка еще не приехала. Мухаммадзамон сиял и по-доброму смотрел на Беста, потом обратился ко мне:
– Как ваше драгоценное здоровье, ага Назар, уже вылечились?
– Конечно, вылечился. – ответил я. – Вместо неуместных вопросов сначала дал бы глоток воды. Умираем от жажды.
– Сейчас принесу.
Повар поспешил на кухню, принес на подносе большой графин с розовой водой-морсом, налил ее в два хрустальных стакана. Вода приятно освежила горло. Сказал ему:
– Сейчас ты меня не только вылечил, но к жизни вернул. Рассказывай, как без меня жил?
Мухаммадзамон сказал:
– Событий столько, что в год не перескажешь. Во-первых, я пока жив и здоров; во-вторых, слава Аллаху, хозяин и его дочь тоже здоровы; в-третьих, слуги и челядь остались прежние, в чем вы, ага Назар, можете самолично убедиться – я перед вами. Дом, как видите…
– Довольно, довольно, – похвалил я, похлопав его по плечу. – Я тоже соскучился. Тебе от нас с мистером Бестом тоже есть подарок на Навруз. Он в корбке с сорочками. Потом с тобой возьмем. Там и мне есть… Да, признаюсь, после вашего базара, Лахор не такой уж захудалый городок, каким показался поначалу. В нем можно даже что-то купить…
Бест поставил пустой стакан на поднос, поблагодарил и направился наверх. Мы с Мухаммадзамоном еще немного позубоскалили. Потом я тоже поднялся к себе. Надо было искупаться, сменить белье – от меня пахло больницей. Открыл шифоньер, чтобы взять смену и удивился: шифоньер был забит разнообразными вещами. Все новенькое и хорошо отутюженное. «Вот это да!» – невольно воскликнул я. (у меня такое иногда бывает). Про себя ж подумал: «Тут, понимаешь, собираешься покинуть этот гостеприимный дом, а тебе такой приятный сюрприз».
Перебрал и пересмотрел все. Кто-то, как будто это я сам, умело подобрал вещи. Все понравилось. Выбрал привычные мне штаны с длинной рубахой и пошел принимать душ. Возвратился в комнату; причесался; привел себя в идеальный вид и направился к Бесту.
Парень лежал на кровати и глядел в потолок. На мой приход не отозвался. Сел за его стол. Сказал:
– Такой удачный день, столько приятных впечатлений… Жизнь между прочим хороша маленькими радостями и неожиданностями. Уже отправляюсь на родину, а мне шкаф завалили бельем. Смотри, какая обнова.
Бест не отозвался.
Подумал, что переживает неудачу моего лечения. Сказал:
– Про больницу забудь. Я же не переживаю… Кого ты до этого лечил? – простых людей, каких тыщи. А меня зовут Вафо Назар! Ко мне с обычной меркой нельзя подходить. Мой организм – особый организм…
Минут пять говорил в таком духе. Бест глядел в потолок, не шевелился, как будто не слышал.
Сказал ему резко:
– Ты умываться, парень, думаешь. Вниз спускаться надо!
Бест спустил ноги в шлепанцы и пошел умываться.
Через несколько минут мы вдвоем сидели за столом. Муаммадзамон расставил перед нами прекрасную сервировку из холодных закусок и зелени, потом принес фарфоровую супницу и разлил в две тарелки вкусно пахнушую дымящуюся суп-угро. Сотворив молитву, приступили к трапезе. После путешествия по городу у меня разыгрался аппетит. С удовольствием съел первое. Бест, напротив, попробовал несколько ложек и отставил тарелку в сторону.
– Не хочу, – покачал он головой и, встав из-за стола, сел в кресло у журнального столика.
– Не вкусно? – Мухаммадзамон уставился на меня.
Я показал большой палец:
– Еще как вкусно! Еще чего-нибудь есть?
– Бифстроганы с гарниром из жареных земляных яблоков.
Земляными яблоками назывался картофель.
– Чудесно! – сказал я. – Неси. яблоки.
Когда я приступил к десерту и пил чай с хрустящим засахаренным печением, Бест обратился к Мухаммадзамону и спросил:
– Ага Мухаммадзамон, на рояле кто-нибудь играет?
– Сита играет. Но в последнее время редко к нему подходит. Кроме нее еще композитор играет – друг Баба Махмада из Исламабада. Больше никто.
– Мне можно на нем поиграть?
– Ради Аллаха… Конечно, можно.
Бест поднялся, сел за рояль, открыл крышку и легко стал нажимать на клавиши, проверяя звуки. Потом пальцы обеих рук дружно побежали по черно-белой поверхности и возникла грустная европейская музыка. Играл он долго. Потом без паузы перешел на быструю современную мелодию и запел:
Конец ознакомительного фрагмента.