Мы
20 век в нашей стране начинался, как минимум, раз пять. Сперва, как и положено, с боем курантов в 1900 году. (Хотя многие журналисты доказывали тогда, что первый год нового века – следующий, 1901-й). Потом, летом 1914 года, наступил «некалендарный двадцатый век» (А. Ахматова) – началась первая мировая война, так много изменившая в сознании миллионов. В феврале 1917 года русские люди довольно дружно пели «Марсельезу», отмечая начало демократической эры в истории России – свержение самодержавия. Но войти в семью европейских демократий так и не удалось, зато в октябре 1917 года страна и впрямь вступила в совершенно вроде бы новую для всего человечества эпоху – мы стали страной победившей социалистической революции. 20 век во многом можно назвать «русским» или, точнее, «советским», поскольку первое «государство рабочих и крестьян» (так декларировалось) уже самим фактом своего существования изменило ландшафт мировой политики и неустанно перепахивало его аж до начала 90-х.
Но в 1991 году ладья истории в очередной раз перевернулась, и вот мы снова строим капитализм и вроде как демократию – теперь уже суверенную…
Нечего говорить, что многие из этих переворотов сопровождались трагедиями для миллионов и миллионов. И наша литература, иной раз в условиях жесточайшей цензуры, отразила эти трагедии. Но не только: и надежду дарила своим читателям, и даже улыбку.
А вам будут ли интересны эти книги сейчас?
Мы: 1920-30-е годы
«Перед революцией Россия стояла на краю пропасти, а после нее страна сделала шаг вперед». Этот анекдот возник уже на исходе Советской власти, он устало пародирует клише советской пропаганды. Между тем, парадоксальна вся наша история 20 века. С одной стороны, революция и гражданская война были катастрофой для массы людей, с другой – отдаленным их результатом стало то, что в середине 20 века страна первой шагнула в космос и превратилась во вторую сверхдержаву мира. Итоги революции 1917 года подводить еще рано. Поэтому книги о событиях тех лет, о жизни наших дедов и прадедов в 20-е и 30-е гг. кажутся порой тревожно актуальными или необычайно живыми. Да объективно если – это и лучшее, что создали наши писатели в 20 веке. Это и эпопея М. Шолохова, и полное голосов эпохи повествование Артема Веселого, и героическая по существу и модернистская по форме драматургия Вс. Вишневского.
Вот почему мы решили дать выговориться здесь не только непримиримым врагам, таким, как пламенный комиссар А. Фадеев и столь же убежденный ненавистник революции М. Булгаков, но и тем, чьи взгляды с течением лет менялись (А. Платонов, В. Катаев).
Молодому нашему современнику трудно представить, что значил миф о Великом Октябре для советского человека 20 века, причем на протяжении почти столетия! Он был частью сознания нескольких поколений. Это так заметно, например, в произведениях П. Нилина и Б. Васильева. Впрочем, как и всякий миф, он прошел путь от героических песен до скабрезных анекдотов, что блестяще использовал В. Пелевин на излете этого мифа, уже в 90-е.
Между концом гражданской войны и первыми залпами Великой Отечественной – как раз 18 лет, возраст совершеннолетия для отдельно взятого советского гражданина. И он, этот новый советский человек со всеми своими плюсами и минусами, был выкован! Таковы молодые герои В. Каверина и Л. Леонова, А. Макаренко и Н. Огнева. Ну, а антигерои эпохи (впрочем, порой обаятельнейшие) представлены в бессмертной дилогии И. Ильфа и Е. Петрова, а также в романах А. Толстого и того же Леонова.
В СССР эпоху 20 –30-х героизировали. Лишь в начале перестройки, в 80-е, к читателю стали приходить книги о том, чем отметились 30-е годы в народной памяти негласно, но довольно стойко – о репрессиях Сталина. Этой теме посвящены произведения как участников и свидетелей тех событий (А. Рыбакова, Ю. Домбровского), так и потомков, для которых, похоже, эта тема и не изжита (З. Прилепин).
Все проблемы, которые щедро оставил нам 20 век, изживать вам, дорогие читатели!
Революция и жизнь «обывателя»
М. А. Булгаков «Записки юного врача», «Морфий»
Мы начнем, так сказать, «от противного», потому что противней Булгакова литератора для Советской власти в 20-е и 30-е гг., кажется, не было. Официоз называл его типичным представителем внутренней эмиграции и классово враждебным советской действительности, что, между прочим, было абсолютнейшей правдой – хотя сейчас в позиции писателя нам видится, скорее, здравый смысл, а не обывательская «бескрылость». Цикл очерков «Записки юного врача» и тематически примыкающий к ним рассказ «Морфий» повествуют о том, как события осени 1917 года еще НЕ отразились в жизни простого российского обывателя.
Итак, дождливым сентябрьским деньком 1917 года в дальнюю земскую больницу приезжает практиковать юный выпускник медицинского факультета. Больница отлично оснащена, ее еще не коснулась разруха, но для вчерашнего студента это слабое утешение. Опыта никакого, а начинать приходится с тяжелейшей операции… Его ждет много необычайных приключений на ниве врачевания, много смешного и страшного, масса лиц пройдет перед ним. Большинству он поможет, потеряв за год только шестерых больных, а ведь в день к нему являлось до ста пациентов! О революционных событиях ни полслова… И вдруг понимаешь скрытый пафос этих увлекательных очерков: настоящая жизнь не в кровавой междоусобице, в которой, как показал опыт, у нас не было победивших. Настоящий подвиг и смысл – вот в этой каждодневной потной, каторжной борьбе со смертью за жизни конкретных людей. Юный герой «Записок» – по сути, питомец прежней культуры и прежних интеллигентских норм и идеалов, рядом с которыми новые революционные веяния времени выглядят (по Булгакову) отступлением от элементарной человечности.
Но возле «Записок…», удивительно добрых и бодрых, человечных и «жизненных», тенью ложится рассказ «Морфий». Те же здесь люди (с другими именами), те же время и место действия, но… История юного врача Полякова, гробящего себя наркотиками, – это ведь тоже из личного опыта автора, едва не сгубившего себя морфием. Словно чуяли люди его круга: прежнее изжито, а воздух новой эпохи сожжет их легкие…
«…Ну а если привезут женщину, а у нее неправильные роды? Или, предположим, больного, а у него ущемленная грыжа? Что я буду делать? Посоветуйте, будьте добры. Сорок восемь дней тому назад я кончил факультет с отличием, но отличие само по себе, а грыжа сама по себе».
«Горло поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он стал вдруг выдирать его вон… Я поднял глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло».
«Они, доктор, ведь как делают. Съездит такая артистка в больницу, выпишут ей лекарство, а она приедет в деревню и всех баб угостит».
«Ах, я убедился в том, что здесь сифилис тем и был страшен, что он не был страшен».
«Смерть от жажды райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия».
По этим двум произведениям Булгакова снят в 2008 г. один из лучших фильмов Алексея Балабанова «Морфий» (сценарий С. Бодрова-младшего). В главных ролях: Л. Бичевин, И. Дапкунайте, А. Панин, С. Гармаш.
«Морфий», 2008 г.
Пекло гражданской войны
Артем Веселый «Россия, кровью умытая»
«Сотрясаемый ураганом войны, шатался мир, от крови пьян». Так начинается бравурный и, возможно, лучше всех прочих выразивший дух времени, этот роман (1927-28 гг.) Кажется, он написан не человеком, а сложен тысячеустой молвой, навеян шквалами «эпохи перемен». Автор его – Артем Веселый (Николай Кочкуров). Он активный участник гражданской войны, причем и от чекистов сбегал, и от белых, и от «зеленых» (лютых крестьянских партизан). С марта 17-го года большевик, Николай Кочкуров в душе носил ту стихию вольной воли, которая, раз вырвавшись на свободу в год революции, так и не погасла в нем, чем, конечно, его и сгубила.
Главных героев в романе двое: солдатик Максим Кужель, которому поручено отвезти в центр урну с бюллетенями (его полк участвовал в выборах в Учредительное собрание), и анархист Иван Чернояров, который ух погулял, да и повешен был беляками. Но это лишь векторы смыслов, а главный герой – вал революции, прорвавшийся на страницы со своей божбой, руганью, мечтами и лозунгами, свирепой жестокостью, голодом, жаждой справедливости, лихостью, отвагой, похотью и корыстью. «Горы, леса, битые дороги… По хоженым дорогам, по козьим тропам несло солдат, будто мусор весенними ручьями… Поезда катились на север, гремя песнями, уханьем, свистом… Дребезжащие теплушки были насыпаны людями под завязку, как мешки зерном».
Фронт, бунтующая деревня, глухой провинциальный городок, митинги и склоки, бои и казни… В этой кровавой каше автор чувствует себя, как рыба в воде: азартно, весело, вот что значит пассионарий! Кочкуров-Веселый расскажет, а точнее, покажет, как Кужель понял: екнулось Учредительное собрание, екнулась еще и не изведанная Россией парламентская демократия, почему и отдаст он торговке драгоценную урну с голосами, чтобы селедку в бумажки заворачивала, а сам примкнет к главной правде (по его теперь думке), к главной железной силе – к большевикам.
Судьбой Кужеля и Черноярова сюжет не исчерпывается: в книге есть замечательно страшные и бодрые очерки, где другие герои, другие эпизоды, другие судьбы. Чудовищная молодая мощь закипает в них, но бескрайней воли и ярости разрушения здесь больше, чем созидания. О такой литературе, где слились сила поэзии и сила жизненной правды, мечтал гениальный поэт-будетлянин Велимир Хлебников – литературный учитель Веселого.
Веселый не пережил сталинского террора (расстрелян в 1938 году), оставшись певцом дерзкой молодости, которая творит, не ведая страха, стыда и последствий…
«– Расея без власти сирота.
– Не горюй, землячок, были бы бока, а палка найдется…»
«В России революция, вся Россия на ножах».
«В вокзальном садике три толпы. В одной – играли в орлянку, в другой – убивали начальника станции, и в третьей, самой большой толпе, китайчонок показывал фокусы…»
«– Наша большевицкая партия, товарищи, дорогого стоит. У нас в партии ни одного толсторожего нет; партия без фокусов; партия рабочих, солдат и беднейших крестьян. Я вас призываю, товарищи…
– Выходит, зря голосовали мы?
– Зря, землячок.
– Как так? Не мог же целый полк маху дать?
– Вся Россия, брат, маху дала…»
«Взяли его той же ночью, вывезли на базарную площадь и повесили. До самой последней смертной минуты он обносил палачей каленым матом и харкал им в глаза. На грудь ему нацепили фанерную дощечку с жирно намалеванной надписью:
«ИВАН ЧЕРНОЯРОВ. БАНДИТ И ВРАГ РУССКОГО НАРОДА»… – Да, почудили! – искорно вырвался у Максима вздох. – Удалая голова перестала баловать… Приподымем, братцы, наши чарки да помянем казака!»
«– Партии – говорит, – все к революции клонятся, да у каждой своя ухватка и выпляс свой… Эсеры, лярвы, хорошая партия; меньшевики, гады, не плохи; ну а большевики, стервы, всех лучше…»
Разлом эпох – надлом судьбы
М. А. Шолохов «Тихий Дон»
Пути явления к нам гениального произведения предугадать невозможно. Кто бы мог допустить, что главную книгу о гражданской войне в России напишет скромный «казачок» (правда, побывавший в гимназии), да еще засядет за нее в 20 лет! Понадобились кропотливые экспертизы, чтобы доказать: да, автор «Тихого Дона» – житель станицы Вёшенская Михаил Шолохов.
И собственно, этот молодой тогда, невысокий человек, любитель побалагурить и выпить, совместил в своем шедевре историческую эпопею сродни «Войне и миру» и любовную драму, накалом чувств не уступающую «Анне Карениной». А главное, доказал, что простые люди, крестьяне и казаки, ничуть не меньше способны на глубокие душевные переживания и масштабные духовные поиски, чем рафинированные герои русской классики 19-го столетия. Именно в этом было главное открытие Шолохова.
В литературу явился новый герой – причем герой, для Советской власти не слишком удобный, ведь центральный персонаж романа Григорий Мелехов мечется между красными и белыми, не примкнув, по сути, ни к кому. Человек не может быть исчерпан доктриной – важнейший негласный вывод, который делают читатели «Тихого Дона». Вывод столь же очевидный, сколь и опасный в те времена, когда роман создавался (1926 –39 гг.) Недаром «вожак» советских писателей А. Фадеев заявлял: Григорий должен или стать «нашим», или произведение нельзя печатать. Сталин рассудил тоньше, защитив роман и обласкав его автора: для блеска его империи нужны были подлинные гении и бесспорные шедевры. Впрочем, издания 1953 – 85 гг. подверглись жесточайшей цензуре. Неудобные и неприятные для Советской власти моменты в них были безжалостно вырублены, а значит, утратилась глубина и масштаб произведения, его сложность.
Восстановить свою авторскую волю Шолохову при жизни не удалось. Так что главный наш совет вам: ищите издания после 1985 года!
Итак, кратко о романе. Большая часть действия разворачивается в хуторе Татарском станицы Вёшенской примерно между 1912 и 1922 годами. Начинается книга как семейная сага: молодой казак Гришка Мелехов крутит роман с замужней казачкой Аксиньей. Жизнь ее тяжела: в детстве ее изнасиловал отец, над Аксиньей издевается муж. Григорий не до конца пока способен понять глубину чувства исстрадавшейся женщины.
Родные насильно женят Григория, а после он идет служить. Начавшаяся первая мировая война, затем революция будут разлучать и снова сводить главных героев. Григорий побывает и царским офицером, и красным командиром, и вожаком белых повстанцев, и членом банды. Он растеряет почти всех родных, его дети будут воспитываться в доме сестры – жены злейшего врага Мелехова. На последних страницах романа Григорий потеряет свою Аксинью и вернется в родной дом, так и не дождавшись обещанной к Первому Мая амнистии. Иллюзий насчет будущего ни он, ни его автор не питают: скорей всего, Григория ждет расстрел.
Шолохов уместил в два тома не менее 883 персонажей, из них около 251 – подлинные исторические лица.
Великий роман, великие страсти, великие характеры! А вывод? Сталин посчитал в свое время, что вывод один: Советская власть побеждает даже самых ярких и сильных своих противников. Но этот вывод вовремя подсказал ему лукавый Шолохов. Мы же свободней от идеологических клише – и, наверно, ближе к истинному мнению автора и к объективному смыслу романа: см. в начале абзаца наш пассаж о сложности человека и плоскости всякой доктрины…
«А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожение себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались; вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это называли подвигом».
«И вот сроду люди так, – думал Григорий, выходя из горенки. – Смолоду бесются, водку жрут и к другим грехам прикладываются, а под старость, что ни лютей смолоду был, то больше начинает за бога хорониться».
«Жил и все испытал я за отжитое время. Баб и девок перелюбил, на хороших конях эх!.. потоптал степя, отцовством радовался и людей убивал, сам на смерть ходил, на синее небо красовался. Что же новое покажет мне жизнь? Нету нового! Можно и помереть. Не страшно. И в войну можно играть без риску, как богатому. Невелик проигрыш!»
«Зачем металась душа, – как зафлаженный на облаве волк, – в поисках выхода, в разрешении противоречий? Жизнь оказалась усмешливой, мудро-простой. Теперь ему уже казалось, что извечно не было в ней такой правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий, и, до края озлобленный, он думал: у каждого своя правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь».
«Хоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете… Он попрощался с нею, твердо веря, что расстаются они ненадолго…
В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца».
Первая экранизация – немой кинофильм 1930 года «Тихий Дон» производства СССР. Фильм озвучен в 1933 г. Режиссеры Ольга Преображенская, Иван Правов. В главных ролях А. Абрикосов, Э. Цесарская. В основе – первые две книги романа.
Классическая советская версия – «Тихий Дон», 1958 г. 4-серийный фильм Сергея Герасимова. В главных ролях: П. Глебов, Э. Быстрицкая. Фильм заслуженно популярен, хотя сам Шолохов считал, что смысл романа упрощен в нем в угоду советской идеологии.
«Тихий Дон» – телевизионный фильм (7 серий) 2006 г., экранизация одноименного романа М. Шолохова, режиссер Сергей Бондарчук (монтаж Федора Бондарчука). Совместная работа СССР (России), Великобритании и Италии. Существует также кинотеатральная версия, принадлежащая компании International Cinema Company, которая вышла в европейский прокат. В главных ролях: Р. Эверетт, Д. Форест. Большого признания эта версия у наших телезрителей не получила из-за образов двух главных героев, органически чуждых исполнителям этих ролей (признание самого Р. Эверетта).
В конце 2015 года вышел ТВ-сериал «Тихий Дон» Сергея Урсуляка, который сосредоточился, главным образом, на семейной линии романа. В главных ролях: Е. Ткачук, П. Чернышова, С. Маковецкий и др.
«Тихий Дон», 1930 г.
«Тихий Дон», 1958 г.
«Тихий Дон», 2006 г.
«Тихий Дон», ТВ-сериал, 2015 г.
Сегодня смерть во имя «завтра»…
В. В. Вишневский «Оптимистическая трагедия»
В 1933 году Всеволод Вишневский завершил второй вариант пьесы, которую с легкой руки исполнительницы главной роли, примы Камерного театра Алисы Коонен назвали «Оптимистическая трагедия». Пьеса – о моряках революционного 1918 года, о людях и времени, которым Вишневский остался верен всю жизнь. Вишневский, возможно, самый правоверный из советских литераторов (В «Мастере и Маргарите» Булгаков вывел его в образе Лавра Мстиславовича). Но писатель был дворянских кровей. В 14 лет убежал на фронт и с головой окунулся в окопную и революционную «правду жизни». Собственно, эта его большевистская партийная «правоверность» – следствие опыта погружения в революционную стихию. Из хаоса крушения – в космос новой, советской жизни, – так можно обозначить суть, смысл его главной пьесы.
Сюжет ее прост и кажется почти сюрным. На крейсер, команда которого подвержена анархистским настроениям и представляет собой, скорее, банду, является комиссар, командированный Смольным. Его задача – сделать из оравы уставших от войны и шалых от безнаказанности людей полк, способный сражаться с белыми. И без того трудная задача осложняется двумя обстоятельствами. Первое: комиссар – молодая женщина, которую «братва» всерьез не хочет воспринимать. Как удается ей отстоять себя и себя же поставить – см. одну из цитат ниже. Второе обстоятельство: банда – по-своему коллектив, руководимый местным авторитетом, идейным анархистом Вожаком и его подголоском Сиплым. Конечно, большинство матросов сохраняет внешнюю самостоятельность по отношению к неформальному лидеру. Таков молодой, но бывалый моряк Алексей. И все же власть Вожака, опытного интригана-манипулятора, на корабле непререкаема. Найдет ли Комиссар – молодая женщина – общий язык с командой? Вопреки всему Комиссар смогла воспитать из этих людей настоящий революционный полк, своей смертью еще больше сплотив их, сделав еще сильней, еще боеспособней…
Агитка, скажете вы. Да, безусловно, Вишневский очень четко, даже прямолинейно расставляет здесь смысловые акценты. Он и не прячется за ширмы «реалистической пьесы». Тесны, малы ему эти ширмы – вот почему ремарки в его трагедии развернуты порой в стихотворения в прозе. Опирался он тут на широчайший круг источников: от революционной поэзии своего времени до классиков античности. Благодаря опыту последних он вводит своеобразный «хор» в лице ведущих – как бы ставших монументами двух бойцов отряда, которые обращаются непосредственно к потомкам.
Перед нами памятник героической эпохе, но типажи, конфликты автор брал из реальной жизни. Такие комиссарши, усмирявшие революционное море, вводившие его в берега политической целесообразности (как ее понимали большевики), известны истории. Найдите биографии Ларисы Рейснер и Александры Коллонтай.
«Оптимистическая трагедия» стала едва ли не главной, фирменной пьесой советского театрального репертуара, но, кстати, современники не сразу приняли ее. В числе критиков был и М. Горький.
«Второй. …Жизнь не умирает. Люди умеют смеяться и есть пищу над могилами ближних. И это прекрасно! «Будьте бодрей! – просили бойцы, погибая. – Гляди веселей, революция!» Полк обращается, сказал я, к потомству. Он избавляет вас от поминок. Он предлагает молча подумать, постигнуть, что же, в сущности, для нас борьба и смерть».
«Алексей. …Нет, ты мне скажи, что это теперь значит хорошо?
Вайнонен. Ну, потом, лет через несколько…
Алексей. …Ну, ладно, допускаю, всем будет хорошо. И тем, которых убьют?
Вайнонен. Тем будет вечная память.
Алексей. Спасибо, утешил.
Вайнонен. Это совсем не смешно, и ты дурак!.. Кто погибнет, так погибнет, черт его дери, первый раз по-человечески… А то как мясо, убоина, потроха, по две копейки шли…»
«Полуголый матрос. Н-но… У нас не шутят. (И он из люка кинулся на женщину).
Комиссар. У нас тоже.
И пуля комиссарского револьвера пробивает живот того, кто лез шутить с целой партией. Матросы шарахнулись и остановились.
Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?.. Вот что. Когда мне понадобится, – я нормальная, здоровая женщина, – я устроюсь. Но для этого вовсе не нужно целого жеребячьего табуна».
«Вожак… Она хорошей выделки. Вот по глазам чувствую – она поймет. В ней жилка для анархизма есть… Решительная».
«Вожак. …вот объясни, что получается: отдаем мы свои головы? Отдаем. Но выходит странно: партия твоя… ставит людям, которые за нее головы отдают, какие-то условия. Это что же, как же? Комиссар: Очень просто. Знаем, куда и как идти… Алексей. Вы, может, нас и умирать учить будете? Комиссар. Придется – увидим».
«Вожак. Все лживые скоты. Все отравлены. Под корень всех рубить надо – в каждом старая жизнь сидит».
«Алексей …Слушай, ведь в нас старое сидит. Сами только и ищем, где бы чего разжиться, приволочь, отхватить… Исправится ли человек? Переломит ли он себя? Этакая маленькая штучка – «мое». На этой вот штучке не споткнуться бы. Эх, будут дела».
«Всюду движение, шуршание, биение и трепет неиссякаемой жизни. Восторг поднимается в груди при виде мира, рождающего людей, плюющих в лицо застарелой лжи о страхе смерти. Пульсируют артерии. Как течение великих рек, залитых светом, как подавляющие грандиозные силы природы, страшные в своем нарастании, идут звуки, уже очищенные от мелодии, сырые, грубые, колоссальные – ревы катаклизмов и потоков жизни».
Знаменитый, удостоенный приза Каннского фестиваля фильм режиссера Самсона Самсонова, 1963 г. В главных ролях: М. Володина, Б. Андреев, В. Тихонов, В. Санаев.
«Оптимистическая трагедия», 1963 г.
Вместе, но разные навсегда…
Б. А. Лавренев «Сорок первый»
Повесть 1924 года стала главной у видного советского прозаика и драматурга Бориса Лавренева. Она – о гражданской войне. Автор знаком был с материалом не понаслышке. Сам он тогда побывал и в рядах белых, и в рядах красных, воевал в Туркестане. Собственно, туркестанские впечатления тех лет делают эту повесть такой живой, достоверной. Хотя верится в сам конфликт с трудом.
…По ледяным зимним Каракумам пробивается из окружения отряд красных. Лучший стрелок среди бойцов – 19-летняя рыбачка Марютка. Сорок белогвардейцев на счету этой «снайперши». Марютка фанатично предана революции. И еще она пишет смешные, безграмотные стихи про классовую борьбу, мечтая увидеть их когда-нибудь напечатанными. Силы отряда на исходе, крашеные в яркие краски кожаны истрепались, провиант почти прикончен. А тут еще в руки красных попадает ценный пленный – красавец гвардейский поручик Вадим Говорухо-Отрок. Доставить его в штаб командир отряда поручает Марютке и двум бойцам. Волей судьбы Марютка и пленный оказываются одни на необитаемом острове. «Робинзон Крузо»? Нет, скорее, «Ромео и Джульетта». Только полюбивших друг друга поручика и Марютку разделяет не вражда кланов, а борьба классов. Столько нежности в их отношениях – и так по-разному видят они будущее! Разное понимание жизненных ценностей и своих перспектив обернется неслучайной и яростной ссорой. Но они помирятся. И все же Говорухо-Отрок станет сорок первым на счету снайпера Марютки – да, впрочем, и она после вряд ли жива останется. «Нет повести печальнее на свете…»
Такова реальность гражданской войны.
«Круглая рыбачья сирота Марютка… С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха.
А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда еще гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы».
«Стихи были разные… Между другими о Ленине.
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде».
«– Спасибо тебе, голубушка!
Марютка покраснела и отвела его руку.
– Не благодари!.. Не стоит спасиба. Что ж, по-твоему, дать человеку помирать? Зверюка я лесная или человек?
– Но ведь я кадет… Враг…
– Где уж враг? Руки поднять не можешь, какой тут враг? Судьба моя с тобой такая. Не пристрелила сразу, промахнулась… Ну, и возиться мне с тобой до скончания. На, покушай!»
«– Слушай, Маша! Как только отсюда выберемся, уедем на Кавказ. Есть у меня там под Сухумом дачка маленькая. Заберусь туда, сяду за книги, и все к черту. Тихая жизнь, покой. Не хочу я больше правды – покоя хочу. И ты будешь учиться…
Марютка резко встала. Процедила, как ком колючек бросила:
– Значит,… завалиться с тобой на пуховике спариваться, пока люди за свою правду надрываются, да конфеты жрать, когда каждая конфета в кровях перепачкана? Так, что ли?..
Поручик вспыхнул, упрямо сжал тонкие губы.
– Не смей ругаться!.. Не забывайся ты… хамка!
Марютка шагнула и поднятой рукой наотмашь ударила поручика по худой, небритой щеке.
Поручик отшатнулся, затрясся, сжав кулаки. Выплюнул отрывисто:
– Счастье твое, что ты женщина! Ненавижу… Дрянь!»
«Она шлепнулась коленями в воду, попыталась приподнять мертвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким, гнетущим воем:
– Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!
С врезавшегося в песок баркаса смотрели остолбенелые люди».
По повести поставлено два фильма: немой 1927 г. (режиссер Яков Протазанов, в главных ролях: А. Войцик, И. Коваль-Самборский) и фильм 1956 г. (режиссер Григорий Чухрай, в главных ролях: И. Извицкая, О. Стриженов), ставший одной из культовых лент «оттепели».
«Сорок первый», 1956 г.
Герой революционного времени
А. А. Фадеев «Разгром»
В 4 года Александр Фадеев самостоятельно научился читать, в 18 ушел на фронты гражданской войны (жил он тогда на Дальнем Востоке), а в 25 лет написал свой лучший роман, который сделал его классиком молодой советской литературы. И если вы хотите представить себе, что такое советский роман и как выковывался фирменный «советский характер» – прочтите «Разгром» Фадеева. Роман 1925 – 26 гг., в отличие от многих позднейших текстов Фадеева, живой и поныне. И очень острый.
Свою книгу Фадеев сначала хотел назвать «Враги». Потому что для него самым важным была здесь даже не история про красный партизанский отряд Левинсона, который сражается с белыми и японцами и с огромными потерями вырывается из окружения. Главным для автора было противостояние двух типов личности: человека пусть и диковатого, но с сильным и добрым характером, «бойца» (таков здесь шахтер-партизан Морозка, герой времени) – и «нюни», который всегда склонен к предательству (это, совершенно в духе революционной идеологии, представитель «гнилой интеллигенции» Мечик). А если между ними встала женщина, и женщина любит зачем-то «нюню»… Чем не гражданская война в отдельно взятом любовном треугольнике?
Логика любой гражданской войны жестока, это схватка и характеров, и жизненных философий, даже если сами герои философию не учили. Автор воспринимает своего героя Морозку и его товарищей именно так: они вносят в жизнь новое, пока корявое, но, безусловно, здоровое и честное, справедливое начало, и ощущение своей праведности делает их героями. Прежняя же культура с ее мягкотелым интеллигентским гуманизмом-либерализмом казалась автору изжившей себя. И в этом плане Фадеев в чем-то продолжает поэму Блока «Двенадцать».
«Морозка не любил чистеньких людей. В его жизненной практике это были непостоянные, никчемные люди, которым нельзя верить».
«С каждым его шагом чувство виновности в Мечике росло, радость улетучивалась, он смотрел на Морозку малодушными, уходящими внутрь глазами и не мог оторваться».
«– Совесть моя где?! – кричал Морозка в ответ на вопрос Мечика, где у него совесть. – Вот она где, совесть – вот, вот! – рубил он с остервенением, делая неприличные жесты».
«Мне ничего, ничего не нужно, – думала она, сразу повеселев, – лишь бы он только хотел и любил меня, лишь бы он возле был…»
«Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю… – и перестал плакать; нужно было жить и исполнять свои обязанности».
В 1931 г. вышел фильм «Разгром» режиссера Николая Береснева. В главных ролях: И. Юдин, П. Савин.
В 1958 г. был снят фильм «Юность наших отцов», в его основе – роман Фадеева. Режиссеры: Михаил Калик, Борис Рыцарев. В главных ролях: Г. Юматов, И. Выходцева, Н. Крючков.
«Юность наших отцов», 1958 г.
Становление «советского характера»
А. П. Гайдар «Школа»
В этой повести 1929 года один главный герой: Борька Гориков. На протяжении трехсот страниц он проживает как бы три эпохи своей жизни. Сперва это ученик реального училища города Арзамаса, и игры у него вполне пока детские в мире сонного захолустного «царизма». Но вот начинается первая мировая, вот является отец с фронта, да еще самовольно (он дезертир), вот в руки к Бориске попадает настоящий маузер. История окунает Бориску в щелочь и кислоту жестоких проблем. Правда, он еще играет, он еще азартен и весел. Но гибнет отец, рушится старый мир (царя свергли), и перед нами новый человек, мечущийся среди хаоса взрослых событий, идей, впечатлений…
Самая интересная часть повести – третья, «Фронт». 15-летний Гориков убегает на фронт гражданской войны, прибивается к отряду красных. Здесь для него наступает настоящая школа: случайная встреча оборачивается смертельной схваткой, боевое товарищество – собственным предательством невзначай. В итоге Гориков, как бы «сын полка», становится почти изгоем, потому что захватывающие приключения здесь – каждое со своим очень сложным смыслом, выводом, который не всегда удается сделать верно и вовремя. Это школа гражданской войны, курс обучения в которой оплачен кровью и жизнью. Известен такой эпизод: после приема новых бойцов в ряды красных был сыгран похоронный марш в знак того, что каждого мог ждать скорый конец. Это не из повести, кстати, – это из жизни.
В конце повести мы видим третьего, возмужавшего Горикова, но его вступление в партию не есть знак прощения за прошлые проступки, этим он лишь подписывается на продолжение экзамена на мужество. «Школой мужества» назван советский фильм по гайдаровской повести. Пафосно, но точно.
И еще: этот текст довольно автобиографичен, сложный, неоднозначный характер героя – во многом альтер эго автора – угадывается. До сих пор спорят историки, каким был на фронтах гражданской войны Аркадий Голиков (настоящая фамилия Гайдара): беззаветным бойцом или кровавым палачом? Стать командиром полка в 17 лет – у кого голова не закружится, кто не оступится тысячу раз при этом?..
Современный писатель Михаил Елизаров защищает Гайдара. В своем этюде о Гайдаре он не только довольно убедительно возражает обвинителям своего героя, но и делает вывод из всего его творчества: «Стоя на страже впечатлительной детской души, он просто учил жить так, чтобы не бояться смерти… Буквенно-генетический код всех гайдаровских текстов: «Не бойся!» (М. Елизаров, На страже детской души. В кн.: Литературная матрица. Советская Атлантида, сс. 34, 35).
«Забегали, закружились красноармейцы. Казалось, никакому командиру не удастся привести в порядок эту взбудораженную массу. Никто не дожидался приказаний, и каждый заранее знал уже, что ему делать».
«Йода у нас не жалели. На моих глазах Калугин налил до краев деревянную суповую ложку и вылил йод на широкую рваную рану Лукоянову».
«А теперь было уже не так. Теперь атмосфера разбушевавшейся ненависти, рассказы о прошлом, которого я не знал, неотплаченные обиды, накопленные веками, разожгли постепенно и меня; как горящие уголья раскаляют случайно попавший в золу железный гвоздь. И через эту глубокую чужую ненависть далекие огни «светлого царства социализма» засияли еще заманчивее и ярче».
«Из-за куста, в десяти шагах в стороне, на меня пристально смотрели глаза притаившегося там человека. Человек этот не был, очевидно, хозяином хутора, потому что сам спрятался за ветки и следил за двором. Так поглядели мы один на другого внимательно, настороженно, как два хищника, встретившихся на охоте за одной и той же добычей. Потом по молчаливому соглашению завернули подальше в чащу и подошли один к другому».
По мотивам «Школы» и других произведений Гайдара в 1954 г. снят фильм «Школа мужества», режиссеры – Владимир Басов, Мстислав Корчагин. В ролях: Е. Харитонов, М. Бернес, В. Емельянов, М. Пуговкин, Н. Граббе и др.
«Школа мужества», 1954 г.
«Советский характер» в действии
Н. А. Островский «Как закалялась сталь»
В одном музее хранится издание этой книги, разодранное пулей. Боец носил книжку в нагрудном кармане, и она спасла ему жизнь.
Удивительное дело: культовым для нескольких поколений в нашей стране стало произведение, написанное, по сути, любителем. В нем участник гражданской войны Николай Островский, скрывший себя за героем Павкой Корчагиным, рассказал о своей жизни: о бедном детстве, о любви к девушке из другого круга, об участии в гражданской войне, о болезни, приковавшей его на многие годы к постели. И эта безыскусная история нашла отклик даже у западных интеллектуалов. «Вы составляете одно целое с вашим великим воскресшим и освобожденным народом, вы сочетаетесь с его могучей радостью и неудержимым порывом. Вы – в нем, он – в вас», – писал автору нобелевский лауреат Ромен Роллан.
Конечно, советская пропаганда сделала все, чтобы отвергнутый, было, издательством роман стал культовым в СССР. Дело, впрочем, не в одной пропаганде: жизненный путь-подвиг Павки Корчагина приняли близко к сердцу и повторили не только в нашей стране, вдохновляясь этой вроде бы скромной книгой. Книга Островского, кажется, стала первой в 20 веке у нас, где сама жизнь «хлеще» любой писательской фантазии.
Можно и нужно делать скидку на время, на его иллюзии, ошибки и заблуждения, роман ведь написан в 1930 – 34 гг. Но магия подлинности чувства здесь на каждой странице. Может быть, она увлечет и вас.
И последнее. Новейшие исследователи обнаружили, что реальная жизнь Николая Островского отнюдь не во всем совпадает с жизнью главного героя его романа. «Как закалялась сталь» – книга, в которой автор вдохновлялся мечтой об участи более героической, чем ему выпала…
«Она с трудом узнала в оборванце Корчагина. В рваной истрепанной одежде и фантастической обуви, с грязным полотенцем на шее, с давно не мытым лицом стоял перед ней Павел. Только одни глаза с таким же, как прежде, незатухающим огнем. Его глаза. И вот этот оборванец, похожий на бродягу, был еще так недавно ею любим. Как все переменилось!»
«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее».
«Судьба книги решала судьбу Павла. Если рукопись будет разгромлена, это будут его последние сумерки. Если же неудача будет частичной…, он немедленно начнет новое наступление».
В 1942 году книгу экранизировали. Исполнитель главной роли актер В. Перист-Петренко сразу после съемок ушел на фронт и в этом же году погиб.
В 1957 году Владимир Наумов и Александр Алов сняли фильм «Павел Корчагин», в которой главного героя сыграл В. Лановой.
В 1973 году Николай Мащенко создал шестисерийный телефильм «Как закалялась сталь», в котором образ Корчагина воплотил на экране В. Конкин. Павка в исполнении Конкина отличался от прежних экранных Корчагиных большим лиризмом, романтичностью и интеллигентностью. В 1975 году под тем же названием «Как закалялась сталь» вышла также киноверсия этого фильма.
В 2000 году 20-серийный телевизионный фильм «Как закалялась сталь», снятый китайскими кинематографистами на Украине, был признан в Китае лучшим сериалом года. В роли Корчагина снялся украинский актер А. Саминин.
«Павел Корчагин», 1957 г.
«Как закалялась сталь», 1973 г.
О великой утопии – сквозь слезы и смех
А. П. Платонов «Чевенгур»
«Талантливый писатель, но – сволочь!» – начертал Сталин на полях одной из повестей Платонова. «Сволочь» – потому что вроде как в доску свой, созидатель социализма, а смотрит на жизнь новой, советской России жестче, чем враг смертельный. Точен, смачен в своей насмешке, и не поймешь, сатира ли перед тобой на Советскую власть, на ее идеологию, на ее политику, на ее деятелей и делателей – или стон и плач (сквозь смех) по утраченной, извратившейся великой вере.
«Чевенгур» – важнейшее произведение Андрея Платонова и единственный его законченный роман (1926-28 гг.) Главный герой молодой парень Саша Дванов рано остался сиротой: отец его добровольно утопился, желая изведать лучшую жизнь после смерти. На этом нерве – поисках лучшей жизни на грани смерти – выдержан весь роман. Собственно, погибнут почти все герои этого гротескного и замечательно поэтичного, энергетически перенасыщенного текста – возможно, самого сильного на русском языке в 20 веке.
На полях гражданской войны Саша Дванов встретит рыцаря революции Копенкина, платонически влюбленного в далекую немецкую революционерку Розу Люксембург, фанатика идеи Чепурного, некоего активиста Мошонкина, переименовавшего себя в Федора Достоевского (для пущей представительности), мужика, который всерьез считает себя Богом, и других необыкновенно колоритных персонажей. Кроме постоянной тени смерти и безудержного сарказма есть в романе особое свойство свежести, мечты о земном советском рае, которая осеняет все гротескные поступки героев, недаром первоначально роман назывался «Строители весны».
Чевенгур – городок, в котором группа энтузиастов строит коммунистический заповедник. Жители города уверены: вот-вот наступит коммунистический рай. Они отказываются трудиться, предоставляя это исключительно Солнцу, питаются подножным кормом, обобществляют жен, жестоко расправляются с «буржуазными элементами». Вся эта то уморительная, то кровавая социальная абракадабра слеплена сообразно идеям некоторых русских мыслителей=мечтателей того времени. Впрочем, дай волю Сашке Дванову, он бы и их переплюнул. «Он в душе любил неведение больше культуры: невежество – чистое поле, где еще может вырасти растение всякого знания, но культура – уже заросшее поле…»
Дремучее невежество и одержимость мечтой – основа не только «Чевенгурского эксперимента». Так или иначе эти свойства революционных масс проявились роковым для великих идей образом во всех странах мира, вдруг решивших в чистом поле бескультурья и вековой нищеты вырастить райский сад социальной справедливости. Еще сорок лет назад в этом эксперименте участвовало около миллиарда людей только в Китае! Платонов одним из первых расставил точки над возможными страшными «i» здесь – но тогда никого не переубедил, лишь разозлил.
Пересказывать сюжет бессмысленно. Чем кончится эксперимент Чепурного и его соратников – читайте сами.
И еще. «Чевенгур» чем-то очень похож на щедринскую «Историю одного города». Но Салтыков-Щедрин ТОЛЬКО ненавидел и презирал своих героев, а Платонов кроме сатиры слагает про них разом элегию, оду и эпитафию, пиша и о себе, об идеалах своей юности. Максим Горький назвал «Чевенгур» «лирической сатирой» и прозорливо предрек невозможность напечатать роман в советских условиях.
«На трубе последней хаты сидела ласточка, которая от вида Захара Павловича влезла внутрь трубы и там, в тьме дымохода, обняла крыльями своих потомков».
«Подушки заменяли бандитам седла; оттого в бандитских отрядах была команда: по перинам! Отвечая этому, красноармейские командиры кричали на лету коней, мчавшихся вслед бандам: – Даешь подушки бабам!»
«Да что ты за гнида такая: сказано тебе от губисполкома – закончи к лету социализм! Вынь меч коммунизма, раз у нас железная дисциплина. Какой же ты Ленин тут, ты советский сторож: темп разрухи только задерживаешь, пагубная душа!»
«В ту же ночь он со страстью изрубил кулака, по наущению которого месяц назад мужики распороли агенту по продразверстке живот и набили туда проса. Агент потом долго валялся на площади у церкви, пока куры не выклевали из его живота просо по зернышку».
«Великорусское скромное небо светило над советской землей с такой привычкой и однообразием, как будто Советы существовали исстари, и небо совершенно соответствовало им. В Дванове уже сложилось беспорочное убеждение, что до революции и небо и все пространства были иными – не такими милыми».
Надежда умирает? – Последней!..
М. А. Булгаков «Белая гвардия»
Расхоже мнение, что самый мистический роман в нашей литературе – «Мастер и Маргарита». Однако его персонажи кажутся загримированными актерами рядом с героями «Белой гвардии», да и жизнь накрутила куда больше мистики вокруг именно этой книги – и мистики не сочиненной, а «жизненной»! Булгаков плотно работал над романом в 1923 –24 гг. Он писал о недавних событиях – 1918 годе, когда его родной Киев в течение месяца переходил из рук в руки. Сперва его оккупировали немцы и их марионетка гетман Скоропадский. Потом явились войска украинских националистов Симона Петлюры. Затем Киев оказался в руках красных.
Там, над Городом, повисли мрачные тучи декабря 18-го года, а здесь, в уютном доме Турбиных, еще сохраняется островок когдатошних отношений, староинтеллигентского быта. Тающий островок обреченного, но дорогого сердцу Булгакова прошлого. Они все молоды здесь: и Елена Турбина (24 года), и ее братья Алексей (28 лет) и Николка (17 лет), и муж Елены г-н Тальберг (около 30-ти). Их друзьям тоже не больше 30-ти, но все они понимают: прежняя жизнь, беззаботная и человечная, кончилась – «А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видали… И наступят они очень скоро».
Автор основывался на личных воспоминаниях. Дом семьи Турбиных – его родной дом; в прототипах героев угадываются близкие Булгакова. Вот почему персонажи здесь так полнокровны и подлинны. Но только не торопитесь с выводами! Перед нами вовсе не фото на память. Писательская фантазия перелицевала судьбы реальных людей. Прототип милого и не слишком еще мудрого, порой лопушистого юнкера Николки – младший брат писателя, который сделается в эмиграции ведущим французским бактериологом. Прототип бравого артиллериста Мышлаевского станет балетным танцовщиком. А прототип хитрейшего Тальберга, который в романе бросает на произвол судьбы жену, спасая свою шкуру, будет пытан в застенках НКВД и получит биографию настоящей жертвы сталинизма, дожив, впрочем, до 1968 года.
Симпатии автора безоговорочно на стороне «белых». Он и сам настаивал: «…в романе «Белая гвардия»: упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране». Советские критики обвиняли Булгакова в контрреволюционных настроениях. Белоэмигранты осудили за то, что писатель – в соответствии с исторической правдой – увидел силу на стороне большевиков. За Булгакова вступился сам Сталин: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». Кстати, пьесу «Дни Турбиных» по роману «Белая гвардия» Сталин посмотрел 28 раз!
Чем же привлекла вождя и его подданных история семьи Турбиных? Рискну предположить: обещанием того, что «все будет хорошо», что мир, уют, человечность в отношениях между людьми возможны по-прежнему и когда-нибудь возвратятся в перепаханную революцией русскую жизнь. И что этих приятных и в общем-то беззащитных людей – семью Турбиных – история помилует, пожалеет и пощадит…
Впрочем, мы говорим здесь о пьесе. Роман «Белая гвардия» в полном объеме стал доступен советским читателям лишь в 60-е гг.
Но главная тайна, главная «мистика» «Белой гвардии» в том состоит, что почти все прототипы ее героев вопреки даже и тексту романа… спаслись и нашли свое место в жизни!
«– Может, кончится все это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? – неизвестно у кого спросил Турбин.
Священник шевельнулся в кресле.
– Тяжкое, тяжкое время, что говорить, – пробормотал он, – но унывать-то не следует…»
«Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте – пусть воет вьюга, – ждите, пока к вам придут».
«Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка. До самого рассвета шелестели игорные клубы, и в них играли личности петербургские и личности городские, играли важные и гордые немецкие лейтенанты и майоры, которых русские боялись и уважали… В окнах магазинов мохнатились цветочные леса, бревнами золотистого жира висели балыки, орлами и печатями томно сверкали бутылки прекрасного шампанского вина «Абрау».
«– Гетмана? – переспросил полковник. – Отлично-с. Дивизион, смирно! – вдруг рявкнул он так, что дивизион инстинктивно дрогнул. – Слушать!! Гетман сегодня около четырех часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал! Бежал, как последняя каналья и трус!.. Не позже, чем через несколько часов мы будем свидетелями катастрофы, когда обманутые и втянутые в авантюру люди вроде вас будут перебиты, как собаки…
Штабс-капитан Студзинский совершенно неожиданно для всего дивизиона, а вероятно, и для самого себя, странным, не офицерским жестом ткнул руками в перчатках в глаза, причем дивизионный список упал на пол, и заплакал.
Тогда, заразившись от него, зарыдали еще многие юнкера, шеренги сразу развалились и голос Радамеса-Мышлаевского, покрывая нестройный гвалт, рявкнул трубачу:
– Юнкер Павловский! Бейте отбой!!»
«– Мать-заступница, – бормотала в огне Елена, – упроси его. Вон он. Что же тебе стоит. Пожалей нас… Все мы в крови повинны, но ты не карай. Не карай. Вон он, вон он…»
«Черт его знает, Василиса какой-то симпатичный стал после того, как у него деньги поперли, – подумал Николка и мысленно пофилософствовал: – Может быть, деньги мешают быть симпатичным. Вот здесь, например, ни у кого нет денег, и все симпатичные».
В 1976 году вышел фильм режиссера Владимира Басова «Дни Турбиных», являющийся экранизацией пьесы «Дни Турбиных», а не самого романа (пьеса и роман имеют значительные отличия). В главных ролях: А. Мягков, А. Ростоцкий, В. Титова, О. Басилашвили, В. Басов, В. Лановой, С. Иванов.
«Дни Турбиных», 1976 г.
Впервые собственно роман был экранизирован как 8-серийный телесериал режиссером Сергеем Снежкиным в 2012 году. Фильм содержал много спорных идеологических отступлений от оригинального текста и придуманных сценаристами сцен. Критики отмечают, что описанная Булгаковым в романе трагедия в интерпретации Снежкина превратилась в постмодернистскую комедию. В главных ролях: К. Хабенский, М. Пореченков, К. Раппопорт, С. Гармаш, С. Брюн, Н. Ефремов, Е. Дятлов, Ф. Бондарчук.
«Белая гвардия», ТВ-сериал, 2012 г.
Тараканы, вперед!
А. Н. Толстой «Похождения Невзорова, или Ибикус»
Поэт сказал, что свобода приходит нагая. Нет, дорогие мои, в частную, отдельно взятую жизнь революция (она же по совместительству на какой-то миг и свобода) приходит вот так: «Семен Иванович кушал утренний кофе… Вдруг – дзынь! Резко звякнуло оконное стекло, и сейчас же – дзынь! – зазвенело, посыпалось зеркальце, висевшее сбоку постели. Семен Иванович подавился куском, ухватился за стол, выкатил глаза. Внутреннее оконное стекло треснуло мысом, в наружном была круглая дырочка от пули. Из прокисшего тумана булькали выстрелы». И вот уже посреди двора «какой-то бритый, плотный человек с крашеными баками кричал удушенным голосом: «На Екатерингофском канале лавошники околодошного жарят заживо».
Бедный Семен Иванович Невзоров, серенький питерский человечек, «офисный планктон», по сегодняшним меркам, еще не знает, что раскокали не стекло, а всю его жизнь! Точней, это был первый почти смертельный для него залп в честь будущего Невзоровского успеха. Повесть 1924 года «красный граф» Алексей Толстой пишет по живым впечатлениям только что пережитого, и это чувствуется в каждой строке, в каждой детали. Позже в эпопее «Хождение по мукам» он сам отсеет иные неудобные подробности эпохи, а пока творит непринужденно, без оглядки на советскую цензуру. Семен Иванович Невзоров последовательно станет убийцей, самозванным «графом», помещиком, спекулянтом, кассиром у бандитов, агентом белой контрразведки, киллером, сутенером, кабареточным шансонье и, наконец, откроет настоящее дело: организует тотализатор тараканьих бегов в Стамбуле, уже в эмиграции.
Тут-то к нему и придет успех, деньги, да какие! А с ними и Наполеоновы планы на будущее: «Первое: он открывает в Перу (фешенебельный район Стамбула, – В. Б.) шикарный интимный ресторан с тараканьими бегами и отдельными кабинетами. Для особо избранных будет аристократический салон…, В салоне – изысканное кабаре из нестерпимо пикантных номеров. Второе: женитьба на миллионерше… Третье:… Он законодатель мод, он рычаг политики, …он – злой гений биржи… Четвертое: он встает во главе священного движения… Искореняет революционеров безо всякого стеснения. Напускает террор на низшие классы. Вводит обязательное постановление: нравственные принципы жизни, – немного, правил десять. Но – сурово… Наконец Семен Иванович объявляет себя императором».
Ясно, что Толстой пародирует здесь программу тогдашних европейских фашистов. Ясно, что своего жилистого голенастого героя он уподобляет таракану, которому во время бегства из охваченной гражданской войной России приходит по ассоциации гениальная идея о тараканьих бегах. Ясно, что Невзоров – не только антигерой эпохи, это и оборотная сторона (теневая, конечно) Остапа Бендера. Ясно, что автор не только брезгливо ворошит графской тростью грязненькое бельишко души своего героя, но в чем-то и любуется им – его жизнестойкостью, его «вечностью». Ведь тараканы – самые древние твари на Земле. И чем-то непотопляемый Невзоров похож, между прочим, на Буратино! «Веселый талант» Алексея Толстого любил витальных персонажей…
А ведь что самое парадоксальное: Невзоров – продукт и дитя революции! Не случись ее, так и доживал бы он мелким питерским клерком с пустыми мечтаньями о «красивой жизни»…
«Семен Иванович с тоненькой усмешечкой ходил, прислушивался, приглядывался. Великие князья, солдаты, жулики, хорошенькие барышни, генералы, бумажные деньги, короны – все это плыло, крутилось, не задерживаясь, как в половодье.
«Тут-то и ловить счастье, – раздумывал Семен Иванович и кусал ноготь, – голыми руками, за бесценок – бери любое. Не плошать, не дремать».
«Нужно торопиться рвануть и свой кусок… и бежать в Европу. Там с хорошими деньгами, – он это знал по кинематографу, – жизнь – сплошное наслаждение».
«Семен Иванович считал себя новым человеком в этой жизни, полной унылых дураков с невентилированными мозгами, набитыми трухой предрассудков о дозволенном и недозволенном».
Фильм «Похождения графа Невзорова» 1983 года (режиссер Александр Панкратов-Черный; в главных ролях: Л. Борисов, П. Щербаков, В. Самойлов).
«Похождения графа Невзорова», 1983 г.
Люди новой и старой России
В. П. Катаев «Уже написан Вертер»
«Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…» (Иван Бунин, «Окаянные дни», запись начала 20-х).
С годами Катаев стал одним из крупнейших и вроде бы преданнейших советскому официозу писателей. Но где-то с середины 60-х он ломает свой стиль, предпочтя писать, как память велит. А память велела не забывать тех страшных дней на исходе гражданской войны, когда он оказался белым офицером, участвовал в белогвардейском заговоре, попал в подвалы Одесской ЧК, и лишь чистая случайность спасла его от расстрела. Повесть «Уже написан Вертер» (1979 г.) – об этом. Ее герои – художник-любитель Дима, участник заговора, и его жена Инга, агент ЧК, предавшая его, а после сама расстрелянная. Погибнет и тот, кто казнит ее. А вот Дима выживет, эмигрирует, но и он умрет в больничке ГУЛАГа уже после Великой Отечественной войны.
Рассказчик здесь, в отличие от героев, знает все наперед и искусно тасует эпизоды, создавая атмосферу эпохи и заражая жаждой жизни нас – жизни, которой в любой миг можешь лишиться.
Автор явно вступает в спор с героями фадеевского «Разгрома»: люди «новой России» бесчеловечны, аморальны, трусливы. Но прекрасные люди прежней России беспомощны перед ними. И значит, да – все-таки всеми движет «судьба»! Но в 1979 году она уже подкапывалась и под затянувшийся «советский эксперимент».
«Пространство сновидения, в котором он находится, имело структуру спирали, так что, отдаляясь, он приближался, а приближаясь, отдалялся от цели. Улитка пространства».
«Четверо голых один за другим входили в гараж, и, когда входила женщина, можно было заметить, что у нее широкий таз и коротковатые ноги, а в облике четвертого, в его силуэте, действительно что-то сохатое. Они были необъяснимо покорны, как все входившие в гараж».
«Как прекрасен, свободен и необъятен был мир, который у него отнимут».
«Стрелка весов колебалась, как жизнь, и маленькие клейменные гирьки мал мала меньше стояли как дети, возле весов, наблюдая за действиями Кейлиса и восхищаясь, как безошибочно точно он оперирует с продуктами, отпущенными революцией для своих граждан…»
«Наверно, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже – жертвы века» (Б. Пастернак).
Гуманно ли новое общество?
П. Ф. Нилин «Жестокость»
Эту повесть Павел Нилин написал в 1956 году, когда стало возможным критиковать культ личности Сталина, а заодно и говорить нелицеприятную правду об «органах». В юности Павел Нилин сам служил в угрозыске. Впечатления тех лет и легли в основу повести.
Итак, начало 1920-х годов, глухой сибирский городишко Дудари. Главный герой повести – комсомолец Венька Малышев, зам. начальника местного угрозыска. «Аккуратный, как птичка», – аттестует его квартирная хозяйка. Но Малышев – чистюля не только в быту. Он искренне верит в людей, в доброе начало в них. Он сам чистый и честный человек, человек будущего, как мыслился он энтузиастами революции, герой новой России. Когда в руки оперативников попадает один из бандитов, Малышев решает, что тот – заблудившийся человек, которого можно перевоспитать. Но «опытное» начальство придерживается другого мнения… Да и методы борьбы с бандитами вполне себе практикуются здесь бандитские.
В повести звучит чуть ли не главная тема хрущевской «оттепели»: спор между доверием к людям и равнодушной жестокостью системы. В конечном счете, доверие к людям, гуманность и моральная чистота воспринимаются автором и его любимым героем как та необходимость, без которой новый мир невозможен, без которой революция теряет свой смысл. Для Веньки Малышева все кончится трагически, не вынесет его душа контраста между революционным идеалом утверждаемой человечности и практикой «низкой жизни».
А что было б с самим Венькой, прослужи он в органах еще этак с десяток лет?..
И еще: Павел Нилин – хороший «фактурщик»: быт эпохи и ее типажи передает он точно и сочно.
«В коридоре на зеленой садовой скамейке с выгнутыми чугунными лапами сидели по утрам, пригорюнившись, как на приеме у зубного врача, свидетели и воры в ожидании вызова на допрос».
«Венька жил искренним убеждением, что все умные мастеровые люди, где бы они ни находились, должны стоять за Советскую власть. И если они почему-то против Советской власти – значит, в их мозгу есть какая-то ошибка. Он считал, что и Лазаря Баукина запутали, задурили ему голову разные белые офицеры».
«Жестокость» (1959 г.) – криминальная кинодрама режиссера Владимира Скуйбина по мотивам одноименного произведения П. Ф. Нилина, один из лучших советских фильмов, в котором снялись звезды того времени Г. Юматов, Б. Андреев, Н. Крючков.
«Жестокость», 1959 г.
Новый пугающий мир
Е. И. Замятин «Мы»
Этот роман вызвал бурю среди знакомых писателя: не роман, а целое откровение! Между тем, сам автор удивлялся: «Я лишь последователь Уэллса». Читая книгу сейчас, мы тоже можем удивиться: как, этот сверкающий стеклом высокотехнологичный мир 32 века нашей эры создан фантазией глубоко русского человека, сына священника, в голодном и холодном 1920 году, когда и гражданская война еще не закончилась?!..
Да, картину 32-го примерно века Замятин воссоздал во многом по калькам Уэллса: и у него будущий мир поражающе технически совершенен, и у него человечество поделено на «цивилизованных» и «дикарей». Но у британского фантаста все это было рассеяно по разным текстам, а Замятин вывел, можно сказать, формулу, сообразно которой затем творили свои антиутопии Хаксли, Оруэлл, Брэдбери, братья Стругацкие. И главными слагаемыми этой формулы стали на весь 20 век власть тоталитарного государства и власть техники, которая подчиняет себе душу человека.
…Когда-то на Земле разразилась Великая Двухсотлетняя война, в результате уцелевшие люди поделились на тех, кто остались дикарями в природе, и тех, кто укрылся за Зеленой Стеной городской цивилизации. Здесь создано совершенное Единое Государство, граждане которого отказались от имен и носят золотистые жетоны с «нумерами», живут в стеклянных домах со стеклянной мебелью, на любовные свидания ходят строго по расписанию и сообразно предварительной заявке. Все здесь рационально до предела, и единственное, чего не хватает правителю – это насадить такой же совершенный порядок в других галактиках, «просчитать всю Вселенную».
Увы, и в Едином Государстве люди остались людьми: они продолжают внепланово любить, внепланово интриговать, внепланово стремиться к свободе. Главный герой романа гениальный инженер Д-503 влюбился в жилистую актрису I-330 с улыбкой, похожей на укус, а она оказалась революционеркой, хочет взорвать Зеленую Стену и выпустить на свободу «счастливых» обитателей Единого Государства…
Высокотехнологическими средствами своего искусства Замятин (сам инженер-кораблестроитель) показал: натура человеческая сопротивляется всякому насильственному социальному инженирингу, такое сопротивление – «в природе людей». «Этот роман – сигнал об опасности, угрожающей всему человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого» (Е. Замятин).
Автор (между прочим, по убеждениям социалист) угодил в ахиллесову пяту советской идеологии. Он доказывал, что революции и гибель так же актуальны для любого нового «совершенного» общества (в том числе, и для нарождавшегося СССР), как и для «проклятого старого мира».
Ясно, что такой роман до советского читателя не дошел, а сам автор умер в эмиграции.
«Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА… стеклянным, огнедышащим, электрическим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах…»
«Она была в фантастическом костюме древней эпохи: плотно облегающее черное платье, остро подчеркнуто белое открытых плечей и груди, и эта теплая, колыхающаяся от дыхания тень между… и ослепительные, почти злые губы».
«Закрывши глаза, я мечтал формулами».
«В древнем мире – это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение – добродетель, а гордыня – порок, и что «МЫ» – от Бога, а «Я» – от диавола».
«В каждом из нас, нумеров, есть какой-то невидимый, тихо тикающий метроном, и мы, не глядя на часы, с точностью до 5 минут знаем время».
«И я вместе с ним мысленно озираю сверху: намеченные тонким голубым пунктиром концентрические круги трибун – как бы круги паутины, осыпанные микроскопическими солнцами (сияние блях); и в центре ее – сейчас сядет белый, мудрый Паук – в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья».
Котлован для Вавилонской башни
А. П. Платонов «Котлован»
Повесть писалась в 1930 году. Вся страна, если верить тогдашним советским газетам, с энтузиазмом строила новое, социалистическое общество. Вроде осуществлялись мечты юности Андрея Платонова. А он – вот, написал одно из самых трагических своих произведений. И очень странно, что после такого текста остался жив. Ведь в год начала первой пятилетки он предрек в своей страшной и страшно ироничной повести крах всего советского проекта!
Ну, в самом деле, что такое «котлован», который роют рабочие в повести – и к этому беспродышному рытью сводится вся их жизнь? Это основание для фундамента будущего «общепролетарского дома». Грядущее обещано им такое светлое, что для его приближения ни своей, ни чужой жизни совершенно не жалко. Советский проект и строился на вечном обещании прекрасного «завтра», во имя которого нужно принести любые жертвы прямо сейчас. Однако Платонов, сам в юности разделивший все утопические идеи революции, «усомнился» в этом проекте. Неслучайно главный герой повести Вощев носит фамилию, которую можно произвести от слов «вотще», «тщетно». Он, Вощев, ровесник автора, простой рабочий человек, который вдруг стал не руками работать, а задумываться. Ну, и ничего хорошего из этого у него не вышло…
Вереница колоритнейших героев пройдет перед нами. Это и «урод капитализма» Жачев (инвалид первой мировой войны), который, как пламя всеобщего пожара, носит в себе свое отчаяние и готов поджечь да хоть все; и работяга Чиклин, умеющий думать лишь руками; и злостный онанист-единоличник Козлов, попытавшийся (индивидуалист такой!) вырваться из общей нищеты посредством делания карьеры; и девочка Настя, которой рабочие как светлому «элементу будущего» устраивают постель в одном гробу, а «красный уголок» для игры в куклы – в другом. Просто кроме случайно найденных гробов другой мебели на стройке светлого будущего нет.
Котлован так и останется ямой, а Настя погибнет. Вотще будут принесены жертвы во имя светлого будущего. Так стоит ли нам и книжку про это читать?
Стоит, очень даже стоит! Потому что никто, как Платонов, не сумел в одном аккорде слить энтузиазм своего времени, его боль, его гнев, его святую простоту и бесконечную, трагическую сложность. И почти каждая фраза этой повести звучит как формула. Короче, за главным смысловым шифром раннесоветской эпохи – нам всем сюда, в эту повесть!
«– Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
– Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла».
«К бараку подошла музыка и заиграла особые жизненные звуки, в которых не было никакой мысли, но зато имелось ликующее предчувствие, приводившее тело Вощева в дребезжащее состояние радости… Музыка перестала, и жизнь осела во всех прежней тяжестью».
«– Некуда жить, вот и думаешь в голову».
«…устало длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление. И Вощев ушел в одну открытую дорогу».
«Мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!»
«Каждую новую директиву он читал с любопытством будущего наслаждения, точно подглядывал в страстные тайны взрослых, центральных людей».
«Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением».
Есть и счастье
А. П. Платонов «Река Потудань»
Тоска – чаще всего это чувство испытывают герои Андрея Платонова. Тоскуют они по куску хлеба, по идеалу, другому человеку, невозможности слиться с народом и природой, тоскуют по будущему, которое безусловно должно быть светлым и счастливым. Эту тоску не нужно путать со скукой: скука – бездеятельна, а у героев Платонова томление созидания. Об этом и самый знаменитый его рассказ «Река Потудань» (1937 г.) – рассказ о сугубо личном, даже интимном. «Трава опять отросла по набитым грунтовым дорогам гражданской войны, потому что война прекратилась». Идет по такой вот дороге красноармеец Никита Фирсов – домой возвращается. «Это был человек лет двадцати пяти от роду, со скромным, как бы постоянно опечаленным лицом – но это выражение его лица происходило, может быть, не от грусти, а от сдержанной доброты характера либо от обычной сосредоточенности молодости».
Он не был дома несколько лет и теперь видит все глазами взрослого человека, прошедшего войну: и постаревшего отца, и покосившиеся без призору домики. Видит и девушку Любу, дочь учительницы. Когда-то отец приходил с ним в гости к учительнице, думая жениться на женщине, да не решился. И теперь Никита томится любовью по ее дочери. Осиротев, Люба стала учиться на врача. Деталь времени: главы учебника она зубрит при свете печки, экономя на керосине. А зубрит – потому что учебники дефицитны, их в библиотеку возвращать надо, лишний раз с полки-то не возьмешь.
Кажется, ничто не мешает Никите и Любе жить вместе, быть счастливыми, наконец. Однако Никите не просто совладать со своим волнением. Даже после свадьбы он не может стать Любе мужем по-настоящему. И снова разлука, похожая для обоих на смерть!
Люба тяжело заболеет, а Никита об этом даже и знать не будет: убежит от позора далеко и сделается тем, кого сейчас мы зовем «бомжом».
Но эта история завершится счастливо. Вопреки обстоятельствам автор подарит своим героям то, что в жизни редко встречается. Ну, и конечно, время, эпоха, которая словно прозрачной стала от голода, у которой голова от голода кружится (но и от надежд!) – приметы этого времени Платонов передает удивительно бережно, трепетно, ведь в начале 20-х и он был юн, и он так верил в возможность обманувшего его счастья!..
«Почти все прохожие, даже те, которые шли под руку, будучи женихами и невестами, имели при себе что-нибудь для хозяйства. Женщины несли в домашних сумках картофель, а иногда рыбу, мужчины держали под мышкой пайковый хлеб или половину коровьей головы либо скупо хранили в руках требуху на приварок. Но редко кто шел в унынии, разве только вовсе пожилой, истомленный человек. Более молодые обычно смеялись и близко глядели в лица друг другу, воодушевленные и доверчивые, точно они были накануне вечного счастья».
«– Вы меня не помните? – спросила Люба.
– Нет, я вас не забыл, – ответил Никита.
– Забывать никогда не надо, – улыбнулась Люба.
Ее чистые глаза, наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту, словно любовались им. Никита тоже смотрел в ее лицо, и его сердце радовалось и болело от одного вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды и освещенных доверчивой надеждой».
«…бессмысленность жизни, так же как голод и нужда, слишком измучили человеческое сердце, и надо было понять, что же есть существование людей, это – серьезно или нарочно?»
«Одинокий голос человека» (1987 г.) – первый фильм режиссера Александра Сокурова. В ролях: Т. Горячева, А. Градов и др. В фильме использованы и другие произведения А. Платонова.
Мотивы повести использовал Андрей Кончаловский в фильме «Возлюбленные Марии» (1984 г.), но действие перенесено в США. В главных ролях: Дж. Сэвидж, Н. Кински, К. Кэррадайн.
«Одинокий голос человека», 1987 г.
«Возлюбленные Марии», 1984 г.
Прощай, вольница неуемная!..
Артем Веселый «Реки огненные»
«Ванька-Граммофон да Мишка-Крокодил такие-то ли дружки – палкой не разгонишь. С памятного семнадцатого годочка из крейсера вывалились. Всю гражданскую войну на море ни глазом: по сухой пути плавали, шатались по свету белу, удаль мыкали, за длинными рублями гонялись».
Так начинается эта небольшая, но в полном смысле переломная повесть Артема Веселого, опубликованная в 1923 году. Переломная – потому что про лихих «братишек»-«революцьонных» матросиков писатель вовсе не гимн (но почти поэму в прозе) создал, а сатиру. Со смаком, с любованием, с легкой тоской по уходящему безбрежью революционной свободы, но сатиру. Возвращаются Ванька с Мишкой на свой «корапь», а там новая команда, новые (точнее, почти прежние, строгие дореволюционные порядки). Там дисциплина, от которой они отвыкли на всю оставшуюся им шальную развеселую жизнь. Сами они на фоне команды – богатыри и ростом и опытом, прямо вольница со стругов Стеньки Разина. А новый призыв – «крупа», «пшено», комсомольцы с какими-то своими собраниями и стенгазетками, со строгим отношением к службе, с серьезной честностью. Но честность – как раз не про них, не про Ваньку с Мишкой. В них удаль удивительно сочетается со шкурностью, вороватостью: голодная жизнь приучила к тому. И с профессиональной безграмотностью: перезабыли они всю морскую науку за годы гражданской войны.
Не приживутся Ванька с Мишкой на корабле, снова канут в вольную житуху, так, кажется, и не поняв, что общая «житуха» в стране сильно меняется, а они со всей своей буйной «революцьонностью» остались за бортом становящейся советской действительности. Так навеки и бросили богатыри якорь в трех-пяти шальных, ярых годах революции и гражданской войны, вольной воли, бескрайней смуты. Уплыл от них крейсер истории. Лузеры? Да нет, почти совсем уголовнички, вечные партизаны отошедшей гражданской смуты… Впрочем, и они с загребущими своими ручищами могут оказаться в тренде времени: на дворе-то НЭП. Но только не на советском военном корабле…
Что же касается колорита эпохи, языка Веселого – судите сами. Это не «проза», а песня, озорная и страстная.
«Ходовые, деловые Мишка с Ванькой, не шпана какая-нибудь. Широкой программы ребятки. Оторвыши разинские, верно. И отчаянность обожают, тоже верно».
«Да и то сказать: бывало, отчаянность не ставилась в укор. Все прикрывал наган и слово простое, как буханка хлеба. Это в наше растаковское времечко телячья кротость в почете. В почете аршин, рубль да язык с локоть (т. е. «новая экономическая политика» с элементами рыночной экономики, НЭП, проводимая Советским правительством в 20-е гг. – В. Б.). Никогда, никогда не понять этого Мишке с Ванькой, не на тех дрожжах заквашены».
«Девочки подбирались на ять. И не подумать, чтобы там насильно или за глотку. Ни-ни… Моряк на такую программу не пойдет. Ну а как это срисует девочку грубую, сейчас к ней подвалится…, начнет американские слова сыпать: абсолютно, вероятно и так далее. А той известно чего надо, поломается немного да и:
– Ах, мое сердце любовью ошпарено!»
«Вволю тешься, сердце партизанское. Кровью плещись по морям, по пыльным дорогам… Полным ртом жри радость. Хлебай гремучие кипящие просторы. Хлебай медовые зерна деньков вольной волюшки».
«Перемигнулась стерва-комиссия – и ну опять, ровно неразведенной пилой:
– Представьте, в главной магистральной цепи сгорела осветительная коробка, как исправить?
– И к чему вся эта буза, товарищи? – закричал Ванька. – Не могу спокойно переносить, товарищи… Мое существо тяготится переполнотою технических и политических оборотов… Ах, в бога-господа мать!»
«На другое утро, раздетые и разутые, с тощими мешками на горбах, уходили Мишка с Ванькой. С трапа обернулись, в последний раз любовно оглядели корабль, и в молодую команду, выстроенную на палубе, – глаз занозой:
– Ууу, крупа…
Ваньку-Граммофона и Мишку-Крокодила провожали загорелые глаза. В глазах мчались новые ветра и пересыпалось молодое солнце».
Сквозь прицел сатиры
И. А. Ильф, Е. П. Петров «Двенадцать стульев», «Золотой теленок»
Культовый роман советской сатиры – «Двенадцать стульев» – явился на свет почти незаконнорожденным, почти как подкидыш. Отправляясь на юга в 1927 году, известный уже писатель Валентин Катаев предложил своему брату Евгению Петрову и его другу Илье Ильфу набросать черновик романа-фельетона с детективным заворотом сюжета. Тема: охота за сокровищами, спрятанными в одном из двенадцати стульев. Результаты труда «литературных негров» потрясли Катаева: за несколько месяцев «начинающие» родили шедевр! Сага о «великом комбинаторе» товарище Бендере и его спутнике бывшем предводителе «команчей» Кисе Воробьянинове – кто ж и теперь не знает, не любит ее?
Пересказывать сюжет не имеет смысла. Напомним лишь некоторые моменты. Перед нами блестящая цепь фельетонов, в каждом из которых вздрючен и высмеян какой-нибудь типаж старой, отходящей России и новой России, советской. Досталось, между прочим, и самому несостоявшемуся отцу шедевра Валентину Катаеву – он с женой выведен здесь как инженер Брунс + его супруга.
Есть прототип и у великого комбинатора. Это Осип Шор (1899 –1978), соученик Катаева и Петрова по одесской гимназии. Рослый атлет, он прожил удивительную жизнь сперва и впрямь великого комбинатора (организация шахматного турнира, выемка денег на нужды якобы белой эмиграции, женитьба в голодный год на состоятельной дамочке) – но затем стал сотрудником Одесского угрозыска и ЧК. Кончил бы Шор, как и товарищ Бендер, заурядным советским служащим, но в 37 году затеял драку с сотрудниками НКВД во время ареста своего начальника, получил срок. Потом фронт. После войны внук одесского банкира Осип Шор работал проводником поезда «Москва – Ташкент». О Рио-де-Жанейро он мечтал, но в юности, и костюм великого комбинатора со знаменитой капитанкой носил тоже сперва Осип Шор.
Реальная жизнь была грустнее, но заковыристей выдумки беллетристов…
Кстати, именно Шор заставил авторов «оживить» убиенного Остапа и написать продолжение его приключений. Правда, Остап «Золотого теленка» (1931 г.) – несколько более умудренный жизнью, не бестрепетно блестящий, как в «Двенадцати стульях», зато человечный. В конце романа мечты о легком богатстве и красивой жизни отставлены им как заблуждения испорченной старым режимом юности (это в первом варианте финала). Во втором Бендер оказывается вышвырнутым и из мира, куда стремится – просто не смог перейти границу: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло».
Ясно, что действительность «Двенадцати стульев», реал нэповской России гораздо ближе нашему сегодня, чем совсем советская Россия «Золотого теленка». Как раз на переломе к 30-м в стране произошла ликвидация частной инициативы как таковой, почему и ее носители в этом романе – сплошь уголовные элементы. Впрочем, и советской действительности (ее, скажем так, «гримасам») достается в обоих романах по самое не могу, отчего обе книги находились под запретом в СССР в конце 40 – начале 50-х.
«Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно». («Двенадцать стульев»)
«Не спала только одна нечистая пара. Великий комбинатор вышел из своей каюты в первом часу ночи. За ним следовала бесшумная тень верного Кисы. Они поднялись на верхнюю палубу и неслышно приблизились к стулу, укрытому листами фанеры… Остап поставил стул на ножки, сжав челюсти, вспорол плоскогубцами обшивку и залез руками под сиденье…
– Есть! – сказал Остап придушенным голосом». («Двенадцать стульев»)
«На Воробьянинова было жалко смотреть. Отросшие слегка усы двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами по щекам». («Двенадцать стульев»)
«Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет. Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка». («Двенадцать стульев»)
«Отец Федор не выдержал муки преследования и полез на совершенно отвесную скалу. Его толкало вверх сердце, поднимавшееся к самому горлу, и особенный, известный только одним трусам зуд в пятках. Ноги сами отрывались от гранита и несли своего повелителя вверх». («Двенадцать стульев»)
«– Где же валюта? – придирчиво спросил великий комбинатор…
– Берите, берите, что есть, – отвечал Корейко, сидя на корточках и глядя на корчащиеся в огне документы, – берите, а то и этого скоро не будет. Валюты не держу.
– Вот я и миллионер! – воскликнул Остап с веселым удивлением. – Сбылись мечты идиота!». («Золотой теленок»)
«Ну что ж, адье, великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров». («Золотой теленок»)
«– Ну его к черту! – с неожиданной злостью сказал Остап. – Все это выдумка, и нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.
– Ну и дела! – вздохнул Балаганов.
– Мне один доктор все объяснил, – продолжал Остап. – Заграница – это миф о загробной жизни. Кто туда попадает, тот не возвращается». («Золотой теленок»)
В нашем сознании бытуют две классические экранизации «Двенадцати стульев»: фильм Леонида Гайдая 1971 г. (в главных ролях A. Гомиашвили, С. Филиппов, М. Пуговкин) и телесериал Марка Захарова 1976 г. (в главных ролях А. Миронов, А. Папанов, Р. Быков). Однако вместе с ними есть сведения еще о 14 экранизациях.
Первая – уже в 1933 году (режисеры Мартин Фрич и Михал Вашинский, Польша/Чехословакия). Дальше: «Двенадцать стульев» (режиссер Йозеф Эмерих, 1938 г., Германия), «Двенадцать стульев» (режиссер Алеа Томас Гутьеррес, 1962 г., Куба), «12 стульев» (телеспектакль, режиссер Александр Белинский, 1966 г.), «Двенадцать стульев» (режиссер Мел Брукс, 1970 г., США), «12 стульев» (мюзикл, режиссер Тигран Кеосаян, 2003 г., Россия), «Двенадцать сидений» (режиссер Исмаэль Барари, 2011 г., Иран). Есть киноверсии франко-итальянская и даже – о, чудо! – бразильская. Но обычно иноземцы переносят сюжет в свою страну.
«Золотому теленку» на экранизации повезло меньше. Это, прежде всего, «Золотой теленок» (режисссер Михаил Швейцер, 1968 г., СССР; в ролях: С. Юрский, Л. Куравлев, З. Гердт, Е. Евстигнеев), «Мечты идиота» (режиссер Василий Пичул, 1993 г., Россия – Франция; в ролях: А. Смехова, С. Крылов, Е. Дворжецкий, С. Любшин, B. Этуш, В. Мищенко), «Золотой теленок» (режиссер Ульяна Шилкина, телесериал, 2006 г., Россия; в главных ролях: О. Меньшиков, А. Девотченко, О. Красько, М. Ефремов и др.) Существуют также версии чехословацкая «Командовать парадом буду я» (режиссер Ярослав Мах, 1970 г.) и венгерская «Золотой теленок» (режиссер Миклош Синетар, 1974 г.)
«Двенадцать стульев», 1933 г., Польша
«Двенадцать стульев», 1962 г., Куба
«Двенадцать стульев», 1970 г., США
«Двенадцать стульев», 1971 г., Россия
«Двенадцать стульев», ТВ-сериал, 1976 г., Россия
«Золотой теленок», 1968 г., Россия
«Командовать парадом буду я», 1970 г., Чехия
«Золотой теленок», 1974 г., Венгрия
«Золотой теленок», ТВ-сериал, 2006 г., Россия
Русь – НЭП: дно без дна! Бездна…
Л. М. Леонов «Вор»
Роман Леонова «Вор» увидел свет в 1927 году. И очень скоро иные словечки из него, придуманные автором, вошли в арго московского уголовного мира. Ох, и читающим был криминалитет молодой Страны Советов!..
Но «Вор» – не проходной «дюдик», это сложнейший по литературной технике интеллектуальный роман (впрочем, и увлекательный необычайно). Кажется, в нашей словесности это лучший пример романа, где автор демонстративно использует ходы и штампы бульварной беллетристики, но не высмеивает их, а насыщает глубоким философским смыслом и удивительной «жизненностью», социальной и психологической достоверностью. Знаете: как будто ожил примитивный лубок и оказался иллюминатором, за которым – космос. Это и в характере самого Леонова было: недаром писатель любил цирк – искусство вроде наивное, простонародное, но на грани смертельного риска. Циркачка Татьяна и будет одним из персонажей романа. Она – сестра главного героя Митьки Векшина.
Впрочем, совсем важных (смыслонесущих) образов в романе несколько. Давайте уж по порядку.
Итак, Митька Векшин, бывший красный командир, который так и не смирился с реалиями новой экономической политики – НЭПа. Разве за буржуйское наглое благолепие нэпманов сражался он с беляками, рискуя жизнью – и не щадя чужой жизни?.. Как проклятье тех страшных лет живет в его памяти один эпизод. Когда под ним убит был любимый конь, Векшин отмстил врагу: отмахнул шашкой руку юного белого офицерика, бросив помирать его, истекающего кровью, у дороги. Как и другие герои романа, Митька Векшин явно имеет переклички с образами Достоевского – с Рогожиным, прежде всего. Как и Рогожин, он растаптывает свою любовь (правда, физически не убивая ее). В условиях НЭПа Векшин становится «медвежатником» (спецом по вскрытию сейфов) и главным вором, «авторитетом» на Благуше – в районе Москвы, внешне тихом, но тут такие подземные горючие ключи криминала бьют!..
Любовь Митьки – до революции дочь состоятельного отца Маша Доломанова, а в в 20-е – «маруха» бандита Агея Манька Вьюга задумывает кровавую месть Митьке за свое поруганное чувство. И, конечно, в ней угадываются черты Настасьи Филипповны.
Но есть в романе и персонажи, характерные для 20-х советских годов. Это и бывший помещик («бывший человек») Манюкин, и поднявшийся «нэпак» (предприниматель) лихоусый Николка Заварихин, и советский чинуша Чикилёв. Сей последний особенно важен автору, он его главный идейный оппонент в романе. Чикилёв мечтает о царстве посредственности и тотальном контроле над членами общества: «Нет-с, человека с его раздумьем нельзя без присмотру через увеличительное стекло оставлять!» Впрочем, Чикилёва пронзает порой страшная мысль: а что, если и он тоже – не положенный в его идеальном мироустройстве гений?..
Эта живая, беспокойная галерея образов большей частью придонной Москвы 20-х интригует, спорит, философствует, любит и ненавидит, мстит и устраивает свои криминальные и не очень «бизнесы», помирает, погибает, убивает. И нет-нет, то один, то другой персонаж напрямую вступает в разговоры-споры с писателем Фирсовым, который вроде (а не Леонов) пишет о них. Судачат, торгуются – выпрашивают судьбу полегче, страниц на себя побольше, ведь Фирсов здесь креатор и кукловод. А между тем, порой мимоходом, герои высказывают заветнейшие леоновские мысли, в основе которых – жестокое сомнение во всем, что кажется «святым» людям не рассуждающим, что казалось тогда «политически единственно верным», бесспорным…
И о судьбе России, ее народа – очень здесь много до сих пор злободневных идей!
Остроту своего раннего романа (Леонову было 27, когда он его создал) писатель чувствовал постоянно. Недаром, через тридцать лет он заново прошелся по нему, уточняя смысловые узлы, язык.
Какую – первую или вторую – редакцию предпочесть?
С любой не прогадаете…
«…вверху, в пространствах, бушуют звезды, а внизу всего только люди… но какой ничтожной пустотой стало бы без них все это! Наполняя собой, подвигом своим и страданьем мир, ты, человек, заново творишь его…».
«Тем и благодетельна из всех прочих революция наша, что сорвала с нас обветшавший и обовшивевший орнаментум».
«… в те годы дрались за великие блага людей, в суматохе мало думая о самих людях. Большая любовь, разделенная поровну на всех, согревала порой не жарче стеариновой свечи. Любя весь мир любовью плуга, режущего покорную мякоть земли, Векшин только Сулима (своего коня, – В. Б.) дарил любовью нежной, почти женственной. Когда в одной рукопашной схватке пуля между глаз сразила коня, Векшин вел себя в тот вечер, словно убили половину его самого».
Чикилёв: «Нет-с, человека с его раздумьем нельзя без присмотру через увеличительное стекло оставлять! Мысль – вон где главный источник страдания и всякого неравенства, личного и общественного. Я так полагаю в простоте, что того, кто ее истребит, проклятую, того превыше небес вознесет человечество в благодарной памяти своей!»
Манька Вьюга: «Ведь вот ты какой, Митька, хуже смерти человеку причинишь, а не заметишь. Ступил ей на сердце и пошел дальше по текущим делам».
«Про нее, про Маньку Вьюгу, сложит поэт свою лучшую песню, которую повторит блат на тюремных нарах, в трущобах, в крайнюю смертную ночь».
«…когда подступит человечеству срок перебираться из трущоб современности на новое местожительство в земле обетованной, оно перельется туда единогласно, подобно большой воде, как повелевают изменившийся рельеф и земное тяготение… За спиной у вас окажется, весь в чаду и руинах, поверженный и вполне обезвреженный старый мир. Уж такую распустейшую пустыню увидите вы позади, словно никогда в ней и не случалось ничего… не пожито, не люблено, не плакано! Привалясь к обезглавленному дереву, на фоне прощальной виноватой зорьки будет глядеть вам в очи вчерашняя душа мира, бывшая!.. И тут опалит вас жаркая догадка, не эта ли ничтожная штучка, искорка, почти как точка… и есть наиважнейшая ценность бытия, потому что выплавлена из всего, сколько у нас его было позади, опыта человеческой истории…. О всемирной душе идет речь, понятно?»
«Собственно, народ-то наш никогда и не жил как следует, а все к чему-то готовился, к предстоящему, не щадя себя и деток, не покладая рук… ни у кого из прочих народов не развита до такой степени эта хлопотливая, даже досадная порою железка непрестанного усовершенствования, как у нас, пожалуй»
«…плохо было бы дело России, кабы каждые два века не оказывался на облучке решительный ямщик, пускавшийся догонять, выхлестывая все из знаменитой русской тройки».
«Нужно нового человека по-новому делать»
А. С. Макаренко «Педагогическая поэма»
Что бы вы сказали, если бы в спальне девочек обнаружили поутру мертвого младенца? Или если вдруг педагог доверит немалую сумму казенных денег бывшему вору? Таких ситуаций в «Педагогической поэме» А. Макаренко множество. Собственно, в книге, которую он писал 10 лет (1925–35 гг.), замечательный педагог обобщил опыт работы с «трудными» ребятами. А «трудными» после 8 лет социальных передряг в России (1914 –1922 гг.) были едва ли не все (в той или иной степени) вступившие в эти годы в жизнь. Но в самой большой мере – беспризорники, легко пополнявшие ряды криминалитета. Вот для перевоспитания таких оступившихся – вчерашних воров, налетчиков, проституток, побирушек, карманников – Макаренко и создал трудовую колонию, успешный опыт работы которой до сих пор изучают во всем мире. Горя хлебнули уже с первыми шестью воспитанниками, на которых, правда, пришлось три воспитателя. Одного воспитанника Макаренко лично отхлестал, заработав репутацию держиморды в кругах педагогов. Его эксперимент – а со временем в нем участвовали сотни воспитанников – подвергался критике со стороны влиятельнейших в СССР людей (в частности, вдовы Ленина Н. К. Крупской), «закрывался» и открывался вновь. Результаты превзошли все ожидания: сотни вчерашних «урок» стали достойными членами общества. Хозяйство колонии, руководимой Макаренко, процветало, ребята выпускали лучшие в то время в СССР фотоаппараты ФЭД («Феликс Эдмундович Дзержинский»). Много позже воспитанники Макаренко вспоминали: «Мы жили при коммунизме!» Нет, их коммуна – образцовое капиталистическое предприятие, – утверждали еще позднее те, кто на исходе СССР стали обожествлять «рынок».
Каждый истолковывал успех эксперимента Макаренко на языке своей эпохи.
А сам педагог секретов вовсе не скрывал, и если облек рассказ о своем опыте в художественную форму, то лишь для большей выразительности. На самом деле, «Педагогическая поэма» – полудокументальное повествование, где порой даже подлинные имена-фамилии автор сохранил. Принципы его работы: осмысленный и оплачиваемый труд, самоуправление, доверие – где же тут что-то от «держиморды»? В сущности, весь процесс «перековки по-Макаренко» сводился к нехитрой мысли: если ты хозяин в своей стране, то зачем тебе воровать и гадить в собственном доме?! Правда, к открытию этой истины каждый шел своим, порой очень петлистым путем. И вряд ли хоть один дошел бы до нее, если бы не «контекст эпохи» – не убежденность в том, что все участвуют в строительстве самого справедливого и счастливого общества на Земле.
Вот почему попытки повторить успех Макаренко вне этого контекста проваливались.
Ну, а для нас сейчас книга Макаренко – памятник эпохи, ее энтузиазма, ее свершений, ее иллюзий, а главное – памятник великой веры автора в силы человека и его любви к людям, даже к таким (в особенности к таким), на кого и смотреть-то не хочется.
Продолжением «Педагогической поэмы» во многом стала его книга «Флаги на башнях» (1938 г.), которую критики находят более совершенной художественно.
«…когда интеллигент что-нибудь делает из принципа, это значит, что через полчаса и он сам, и все окружающие должны принимать валерьянку».
«На самом древнем круглом пространстве, огороженном трехсотлетними стенами саженной толщины, с облезлым бестолковым собором в центре, на каждом квадратном метре загаженной земли росли победоносным бурьяном педагогические проблемы».
«Хорошо было то, что я всегда ощущал себя накануне победы, для этого нужно было быть неисправимым оптимистом».
«Красота есть функция труда и питания».
«Программа имеет великое значение в жизни человека. Даже самый никчемный человечишка, если видит перед собой не простое пространство земли с холмами, оврагами, болотами и кочками, а пусть и самую скромную перспективу – дорожки или дороги с поворотами, мостиками, посадками и столбиками, – начинает и себя раскладывать по определенным этапикам, веселее смотрит вперед, и сама природа в его глазах кажется более упорядоченной: то – левая сторона, то – правая, то – ближе к дороге, а то – дальше».
«А мне уже было известно, что самые первосортные мальчики в рыхлых организационных формах коллектива очень легко превращаются в диких зверенышей».
«В рыжем ореоле изодранного, испачканного бабьего платка на вас смотрит даже не лицо, а какое-то высшее выражение нетронутости, чистоты, детски улыбающейся доверчивости».
«Я требовал воспитания закалённого, крепкого человека, могущего проделывать и неприятную работу, и скучную работу, если она вызывается интересами коллектива».
«Во все времена и у всех народов педагоги ненавидели любовь».
«Коллектив есть группа взаимодействующих индивидов, совокупно реагирующих на те или иные раздражители».
«Несмотря на то, что отряд этот состоял из хороших, милых мальчиков, он натащил в нашу комнату несколько поколений вшей».
«Бандиты утром проснулись, как невинные младенцы, и пошли на работу».
«– Говорят все-таки, что вы сажаете хлопцев под арест? – Лично ты можешь не беспокоиться: арест существует только для моих друзей».
«Надо этим хлопцам нравиться, надо, чтобы их забирала за сердце непобедимая, соблазнительная симпатия, и в то же время до зарезу нужна их глубочайшая уверенность, что мне на их симпатию наплевать, пусть даже обижаются, и кроют матом, и скрежещут зубами».
Фильм Алексея Маслюкова и Мечиславы Маевской (1955 г.). В ролях: В. Емельянов, М. Покатило, Н. Крачковская, Ю. Саранцев, Р. Быков, П. Кадочников, Г. Юматов и др.
«Педагогическая поэма», 1955 г.
Тост за здоровье героя эпохи – но более, чем двусмысленный!
Ю. К. Олеша «Зависть»
В 1927 году вышел один из лучших романов 20-х, вообще очень богатых на шедевры словесности, – роман Юрия Олеши «Зависть». Через тридцать лет автор его не без гордости и чисто польского щегольства заметит: «У меня есть убеждение, что я написал книгу «Зависть», которая будет жить века. У меня сохранился ее черновик, написанный от руки. От этих листов исходит эманация изящества». Впрочем, начиналась книга вопреки всем табу русской классики с самого физиологического момента: «Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек».
«Он» – это начальник советского пищевого треста Андрей Бабичев. А рассказывает о нем его жилец, почти бродяга из «благородных» (ну, хотя б «образованных») Николай Кавалеров. Бабичев, добрая душа, пригрел этого паразита, а тот весь желчью исходит. Абсолютная несовместимость когда-то романтика, литературного батрака – и суперуспешного бюрократа новой России? Да, конечно. Андрей Бабичев мечтает решить главную проблему времени – накормить граждан СССР дешево и сердито, а именно создать сеть качественных столовых для трудящихся. Но Кавалерову-то летать (в смысле – «парить») охота! Да и просто горько сознавать себя обноском на обочине новой жизни.
То, что Кавалеров – тоже личность, автор убеждает нас тем хотя бы, что именно ему отдает свои самые головокружительные, самые яркие метафоры, которые, конечно, спорят сутью своей с простым и рациональным миром Андрея Бабичева.
То есть, чувства Олеши, скорее, на стороне Кавалерова? Неуютно ему среди людей новой России… Наверно, поэтому автор так щадит своего героя и находит ему, в конце концов, теплый угол «напостоянку» и добрую вдовушку в нем, и друга – более яркого и сильного, но такого же неисправимого романтика. И им окажется старший брат Бабичева – Иван.
А вот до чего доживет, что увидит в ближайшие пятнадцать лет поэтический обыватель Кавалеров, сын польского шляхтича Юрий Карлович Олеша в 27-м году как-то не прозревал…
Значит, книга «Зависть» – об опыте лузерства? Да, конечно.
Но этот опыт показывает, что неудачникам порой легче пережить эпоху, чем тем, кто считает себя ее истинными творцами и героями, ее «хозяевами»…
«Судьба моя сложилась так, что ни каторги, ни революционного стажа нет за мной. Мне не поручат столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройство пасек.
Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший? Значит ли это, что я – ничто, а вы – большое нечто?»
«Вот самое главное: уйдите с треском. Чтоб шрам остался на морде истории, – блесните, черт вас подери! Ведь все равно вас не пустят туда. Не сдавайтесь без боя…»
«Так собираемая при убое кровь может быть перерабатываема или в пищу для изготовления колбас»
«Солнечный свет скользнул по плечу ее, она качнулась, ключицы вспыхнули, как кинжалы. Десятую долю минуты длилось разглядывание, и сразу же Кавалеров понял, холодея, какая неизлечимая тоска останется в нем навсегда – оттого, что он увидел ее, существо другого мира, чуждое и необыкновенное, и ощутил, как безысходно мило выглядит она, как подавляюще недоступна ее чистота…
Бабичев ждал ее, протянув руку.
– Валя, – сказал Кавалеров. – Я ждал вас всю жизнь. Пожалейте меня…
Но она не слышала. Она бежала, подкошенная ветром».
«– Выпьем, Кавалеров… Мы много говорили о чувствах… И главное, мой друг, мы забыли… О равнодушии… Не правда ли? В самом деле… Я думаю, что равнодушие есть лучшее из состояний человеческого ума. Будем равнодушны, Кавалеров! Взгляните! Мы обрели покой, мой милый. Пейте. За равнодушие. Ура!»
А тем временем в школе…
Н. Огнев «Дневник Кости Рябцева»
Эта книга гремела в 20-е. Написанная в 1926 –28 гг., она погружает нас в жизнь советской школы 1923/24 учебного года и так достоверна, что кажется порой документом эпохи. Что и в самом деле был такой 15-летний парнишка Костя Рябцев, заводной, насмешливый, в меру смышленый и очень искренний. Наверно, это самая откровенная книга о подростках в такой стыдливой советской литературе. «Половой вопрос» Костя решает и обсуждает с читателем честно и очень раскованно. Но кажется, только он и роднит нас теперь с этим пацаном. Потому что все остальное – ну очень непривычное. И школа, где не классы, а «группы», не учителя, а «шкрабы» (школьные работники), где самостоятельность учеников, что в учебе, что в самоуправлении доведена почти до пределов террора. Ребят всерьез оскорбляет обращение «дети», и этому есть свой резон. «Мы ведь перенесли голод, холод и разруху, нам и семьи приходилось кормить, и самим за тысячи верст за хлебом ездить, а некоторые в гражданской войне участвовали. Еще трех лет не прошло, как война кончилась».
Они дерзко самостоятельны, эти уже не «дети», и кажется, старорежимные «шкрабы» побаиваются юную поросль Страны Советов.
Ребята строят новую жизнь. По-своему, в стиле революционной эпохи, переосмысляют они даже детскую классику. Ставят, например, младшие «Золушку» – а вместо феи там агитатор в красной рубашке. Вот принц уже собирается жениться на Золушке, как «вдруг является тот самый агитатор в красной рубашке, провозглашает, что началось восстание, и начинает этого принца бить по шее. Принц бежит через публику, а в красной рубашке гонится за ним, и в это время на сцену выходят все, что были ряженые на балу, и вместе с сестрами поют «Интернационал».
У каждого времени свои сказки, песни, любимые словечки, свои неповторимые, быстропроходящие детали. За всем этим из наших ранних 20-х – в эту книгу. Но не только. В сущности, Костя Рябцев и его товарищи решают те же проблемы, что и любой подросток во все времена. Николай Огнев (псевдоним педагога и писателя М. Г. Розанова) ставит перед собой трудную задачу: показать, как вчерашний ребенок становится без двух минут взрослым. И любовь современников к этой книге доказывает – по их мнению, автор с поставленной задачей справился на «отлично».
Взять хотя бы самого Костю. Это «типичный подросток по Стэнли Холлу». И из той же характеристики, чтоб до кучи: «Рябцев Костя, 15 лет, общее развитие для возраста, безусловно, недостаточное. Учение дается с большим трудом. Самоуверенность – колоссальная. К общественной работе относится исключительно горячо и нервозно, но быстро остывает. Подростковый возраст и период наступления половой зрелости переживает с исключительными трудностями. Инстинкты преобладают и, в силу темперамента, требуют немедленного исхода. Груб, дерзок и резок до крайности. Исключительная по силе работа сенсорных и моторных центров создает болезненный и колючий эгоцентризм. Полусознательное отношение к предстоящей взрослой жизни дает пищу интеллекту и его работе над инстинктами. Эта работа происходит и дает некоторые, пока мало заметные, плоды».
Ну, с последним можно не согласиться. В конце концов, если парень в 15 с половиной лет ставит перед собой задачу «прожить с пользой для себя и других и потом бороться за всеобщий коммунизм», можно сказать: мелко он не плавает.
Читая озорную, веселую, откровенную и немножко странную (на взгляд нашего современника) книжку Н. Огнева, вспоминаешь любимую присказку одного из выведенных им «шкрабов»: «Количественно – изобилие эпохи, а качественно стоит по ту сторону добра и зла».
Но нет, «не по ту сторону»: ребята почти все здесь отличные.
«Дальтон-план» – «Это такая система, при которой шкрабы ничего не делают, а ученику самому приходится все узнавать. Я так, по крайней мере, понял. Уроков, как теперь, не будет, а ученикам будут даваться задания. Эти задания будут даваться на месяц, их можно готовить и в школе и дома, а как приготовил – иди отвечать в лабораторию. Лаборатории будут вместо классов. В каждой лаборатории будет сидеть шкраб, как определенный спец по своему делу…»
«Весь вечер после школы мы с Сильвой проходили по улицам… Оказывается, ее отец подал на мать в суд развод… Она призналась мне, что ей так тяжело было, она даже хотела самоубиться. Я ей ответил, что это очень глупо и что есть люди – живут хуже нас, например, беспризорные. И потом, самоубиваться – это интеллигентщина».
«Никто никогда не посмеет сказать, что у нас с Сильвой есть что-нибудь, кроме чисто товарищеских отношений. И потом – мы с Сильвой настолько преданны мировой революции, что личные отношения отходят на второй, на третий и даже на десятый план».
«Сегодня вся наша группа возмутилась. Дело было вот как. Пришла новая шкрабиха, естественница Елена Никитишна Каурова, а по-нашему – Елникитка. Стала давать задание и говорит всей группе:
– Дети!
Тогда я встал и говорю:
– Мы не дети. Она тогда говорит:
– Конечно, вы дети, и по-другому я вас называть не стану. Я тогда отвечаю:
– Потрудитесь быть вежливей, а то можно и к черту послать!»
«И вот получается такая вещь, что учишься рядом с девчатами, и дерешься с ними, и лапаешь их – и это не производит никакого малейшего впечатления, а прочтешь что-нибудь про это – и уже спать не можешь. Отчего бы это такое?
А главное, что противно: после таких мыслей поневоле – фим-фом пик-пак. (Так в подлиннике Н. О.)».
«Да и вообще Татьяна (Ларина, – В. Б.) – не мой идеал. В ней совершенно не было революционной борьбы. А без революционной борьбы жизнь невозможна».
По мотивам повести фильм Геннадия Полоки «Наше призвание» (1981 г.). В главных ролях: П. Кадочников, В. Мищенко, В. Золотухин, И. Саввина, Е. Майорова, В. Теличкина, И. Броневицкая.
«Наше призвание», 1981 г.
Герой времени – изгой времени
С. П. Антонов «Васька»
…Итак, Москва 1934 года. Она вся перерыта: Сталин поставил задачу к 7 ноября открыть первую линию метрополитена. В месиве глины и песка, под ливнями и в мороз строители – большей частью, «комсомольцы-добровольцы» – будут выполнять приказ вождя, рискуя жизнями, отдавая жизни. И самая передовая из передовых будет Васька – только не парень, хотя в робе и сапогах ее, дюжую деревенскую девку, со спины можно принять «за хлопца». О ней создают очерки, повесть, пьесу, ей пишут ухажеры со всей страны: так было принято – влюбляться в ударниц и искать их хотя бы дружбы. Да, Васька, а по-настоящему Рита – ударница. И мало того, что верующая (хотя и это по тем временам с ее всесоюзной славой почти криминал), Ритка Чугуева даже не комсомолка! Больше черта боится она, что узнают о ее прошлом. А оно, по меркам эпохи, совсем преступно, и преступление это политическое. Ведь Рита Чугуева – «лишенка», ее с отцом и братьями выслали в Сибирь как кулаков. И так там было голодно да холодно, что сам отец благословил Ритку на побег. Христарадничая, добралась она до Москвы, нанялась в метростроевцы, ломила за семерых, а тут новая напасть. Объявился на стройке гнилой типчик с косой ухмылкой Осип Недоносов, выжига и сволочь столь редкостная, что родная мать признала в нем силу нечистую. А Ритка приняла его за учетчика, который ее семью раскулачивал. С перепугу стала она с Осипом и гулять, и подкармливать его, да ошибка и правда открылись неожиданно – но и сама правда неожиданной оказалась!..
Писатель создал повесть в 1973 году, когда еще не принято было писать о всяких вот таких делах, когда слова «метростроевец» и «герой первых пятилеток» однозначно звучали, как высшая аттестация. А разве не высшая? При всем косолапом своем простодушии Ритка Чугуева = Васька необычайно обаятельное создание. Правда, на себя как на женщину рукой махнула давно: даже не смеет любить того, к кому сердце тянется. А тянется оно к рыжему, как кирпич, комсоргу бригады Мите Платонову. И опять беда: Митька крутит роман с дочкой полярника – причем не «роман», а настоящее чувство там, и ждет эта его Тата ненаглядная уж ребеночка…
В небольшой повести С. Антонов проведет нас по самым разным слоям московской жизни начала 30-х, от общаги, где свидания происходят на сцене (койки на ней стоят), до уютных квартир «спецов» с остатками былой дореволюционной роскоши, от топкого котлована будущего метро до бархатных кулис МХАТа – тогда главного театра страны. Почти все герои ее – молоды и азартны, автор живописует их с любовью и юмором. И язык – замечательно подлинная речь начала 30-х, разговорная, официальная, интеллигентская, рабочая и крестьянская, и даже специально техническая. И чем милее вам будут основные герои, чем больше разделите вы их молодость и азарт, тем горше будет недоумение от жестокости эпохи, слепого ее догматизма, нерассуждающей черствости одних, трусости других. Лишь Митька Платонов вступится за Чугуеву, напишет письмо самому Сталину. И…
С тревогой за героев и с надеждой все же на лучшее мы закроем повесть, ставшую одной из самых ярких «премьер» уже периода «перестройки».
«Митя предложил использовать пустую церковь для приготовления бетона. Предложение было дельное…»
«Да какое ты, холера, имеешь право меня пужаться, когда я член профкома с двумя благодарностями от покойников и ихних родственников! Зажрался по ноздри, сука драная! Газуй куда шел, а то поздно будет! Вредитель! Оппортунист!»
«…и Митя вспомнил, кто он такой. Надежный бригадир первой столичной стройки, парень – не отличишь от коренного москвича: кожаная шапка-финка, полупальто с косыми карманами, белые бурки с кожаным кантом»,
«– Мне очерк заказали. В праздничный номер. К Восьмому марта… Ударница нужна. Желательно с шармом. Мне ее снимать придется.
– Со шрамом у нас ни одной нету, – сказал Митя. – У нас техника безопасности поставлена – во!»
«– Ладно, хоть свет тушите?
– А как же, – вздохнула Чугуева. – Парни при свете не можут… Не бессовестные».
«– А кто ты такая?
– Лишенка беглая, – прокричала она злобно. – Классовый враг я тебе. Вот я кто!
– Ну, загинаешь! – Митя поднялся на локте, посмотрел на нее с любопытством. – И Осипу это известно?
– Известно.
– Из каких источников?
– Это сказка длинная…»
«Обливаясь грунтовыми и небесными водами, он вытащил по частям разломанную доску и стал заводить за стальные ребра котлована новую… Пришлось нырять за топором в зеленую цементную похлебку… Хорошо, Васька подошла к самому обрыву…, потрясла в руке ломом. Митя обругал себя на чем свет стоит, плюнул даже – хорош бригадир, комсорг… Теперь его троим не вытащить».
«В нем еще сбереглось несколько минут жизни. Когда его укладывали на носилки, он прошептал:
– Мерси…
Вынесли его из котлована поспешно, не дожидаясь ни врачей, ни «скорой помощи». Гибель в котловане была бы чрезвычайным происшествием. И пункт соревнования не выполнили бы. А наверху Метрострой ни при чем».
«А какие мы есть, выяснится лет через сорок-пятьдесят».
«– Почему это, Николай Николаевич, так получается: чем человек ученей, тем меньше в нем жалости?»
Мини-сериал 1989 г., режиссер Виктор Титов, в главных ролях: Т. Комарова, И. Мазуркевич, Н. Стоцкий, С. Бехтерев и др.
«Васька», 1989 г.
Здравствуй, юность советская!
В. А. Каверин «Два капитана»
Ну вот, и свершилось! В начале 30-х в активную жизнь вошло первое поколение, взращенное Советской властью: уже не только строители, но и участники того «завтра», о котором мечтали творцы новой России. И следом является множество романов и повестей, герои которых – советская молодежь, боевая, трудолюбивая, самоотверженная. Главный персонаж здесь – человек-борец, не мыслящий своего счастья вне счастья социалистической родины. Масса этих книжек давно забыта, но одна – вероятно, лучшая – вот она, перед нами и. кажется, она навсегда.
В городке Энске живет подросток Саня Григорьев. В сумке погибшего почтальона он обнаруживает письма полярника капитана Татаринова к жене, в которых говорится о виновнике гибели экспедиции. Саня встретится с семьей погибшего капитана, женится на его дочери, жестоко отомстит погубителям ее отца… Сане предстоит разоблачить искусные интриги врагов и обрести верных друзей. Он, беспризорник, станет летчиком полярной авиации и найдет место гибели экспедиции капитана Татаринова.
Толстенный роман писался несколько лет (1938 – 44 гг.), охватил события с 1914 по 44-й год и сделался одной из любимых книг нескольких поколений. Секрет успеха прост: Каверин создал увлекательный сюжет, четко расставил смысловые акценты, ярко обрисовал как «героев», так и «злодеев». В этом надежном, однозначно нацеленном на правду и счастье мире хочется жить, и даже смерть не воспринимается непоправимой трагедией! Недаром девиз Сани Григорьева и его друзей: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Суровые реалии эпохи как-то очищены и приподняты, автор словно щадит чувства своих современников, слишком хорошо знакомых с действительностью. Он дарит им своего героя, не только положительного и во всех смыслах «героического», но и человечески убедительного, дарит как надежду и утешение. По-своему это очень уютный роман, дающий веру в то, что «все будет хорошо», этакий советский «Дэвид Копперфильд».
«Адрес был размыт водой, но… это письмо стало для меня чем-то вроде молитвы – каждый вечер я повторял его…»
«Тогда она спросит:
«Так ты не забыл меня? Это правда?..»
И я отвечу ей:
«Я бы не забыл тебя, даже если бы ты меня разлюбила».
«К истории капитана Татаринова Анна Степановна подошла с неожиданной стороны.
– Несчастные женщины! – сказала она, хотя о женщинах не было сказано ни слова. – И год ждут, и два… Он, может быть, и умер давно, и следа не осталось, а они все ждут, все надеются: может вернется! А эти бессонные ночи! А дети! Что детям сказать? А эти чувства безнадежные, от которых лучше бы самой умереть! Нет, вы мне не говорите, – с силой сказала Анна Степановна, – я это видела своими глазами! И если вернется такой человек – конечно, герой, что и говорить. Ну и она – героиня!»
«Это – история. Но мы не забыли нашей истории, и возможно, наша главная сила заключается именно в том, что война не остановила ни одной из великих мыслей, которые преобразили нашу страну. Завоевание Севера принадлежит к числу этих мыслей».
«– Так слушай же меня, – стараясь не волноваться, сказал я Ромашову. – Я не могу прощать или не прощать тебе, что бы ты ни сделал для Кати. Это уже не наш личный спор, после того, что ты сделал со мной. Не со мной спорил ты, когда хотел добить меня, тяжело раненного, обокрал и бросил в лесу одного. Это воинское преступление. Ты его совершил, и тебя прежде всего будут судить как подлеца, который нарушил присягу».
«Два капитана», 1955 г., режиссер Александр Венгеров. В ролях: А. Михайлов, О. Заботкина, Т. Пельтцер, А. Адоскин, Е. Лебедев, Л. Галлис, Б. Фрейндлих.
«Два капитана», 6-серийный телефильм, 1976 г., режиссер Евгений Карелов. В ролях: Б. Токарев, Е. Прудникова, Ю. Богатырев, И. Печерникова, Н. Гриценко, З. Кириенко, М. Пуговкин, А. Вокач, Н. Крачковская и др.
И почти неизбежное. По «Двум капитанам» сделан мюзикл «Норд-Ост», 2001 г., композиторы и продюссверы Алексей Иващенко, Георгий Васильев. В историю он вошел как первый высокобюджетный российский мюзикл и, увы, как площадка одного из самых громких терактов 00-х…
«Два капитана», 1955 г.
«Два капитана», ТВ-сериал, 1976 г.
Мюзикл «Норд-Ост», 2001 г.
Трудный «светлый путь» в грядущее
Л. М. Леонов «Дорога на Океан»
Вы скажете: это нечестно! Обещали ж о молодых… А главные герои этого романа – люди зрелого возраста, без них вся смысловая и сюжетная конструкция вещи завалилась бы. Нужен, необходим здесь и начальник политотдела Ревизанской железной дороги Курилов, этакий праведник-большевик, сжигаемый смертельным недугом. Нужны и братья Протоклитовы: преуспевающий доктор Илья и скрывающийся бывший белогвардеец Глеб. Нужна «старуха» Клавдия – железная комиссарша, сестра Курилова. Нужен бывший миллионщик Омеличев, ничего не забывший, ничего не простивший… Нужно прошлое – царское и революционное, которые все еще спорят. Но не менее важна и молодежь совсем уже советская, иной жизни, кроме новой, не знающая. Ей и грядущее созидать – дорогу на Океан, под которым понимается именно Будущее.
Его картины автор создает дерзко и страстно, хоть сам в душе великий ироник был: «…мы посещали удивительные комплексные комбинаты, где все изготовлялось из всего, потому что едино вещество материи и все находится везде… Нам показалось, что улучшилась сама человеческая природа. Эти люди держались прямее и увереннее, – оттого ли, что каждый чувствовал плечом соседа и не страшился ничего, или оттого, что в чистом воздухе новейшего времени не носилось бактерий лжи…»
Идеал эпохи заявлен здесь четко. Есть, к чему стремиться! Интересно, что сам Леонов – бывший белогвардеец, и накануне массовых репрессий образом Глеба писатель как бы признался в этом, тогда скрытом и опасном для жизни обстоятельстве, самому Сталину! А его, Сталина, тень (здесь: отсвет) лежит на образе Курилова. В нем Леонов стремился смоделировать лучшие черты революционера-большевика, хозяина новой России. Для этого скептику Леонову понадобились «вера и простодушие», в которые он при создании романа (и ненадолго) облекся, позаимствовав их у эпохи (роман писался в 1933 –35 гг.).
Но мы все-таки к молодежи вернемся. Если исключить из разговора совсем мелких, это будут бывшая (неудавшаяся) актриса Лиза Похвиснева, юный машинист Сайфулла Зиганшин, ребята и девчата из его депо. Лиза вроде далека от ветров эпохи, ей бы свое женское счастье найти. Уйдя от состоятельного мужа, она обретает любовь и дружбу Курилова, а после его смерти… Да нет, читайте роман.
Особенно интересен в плане нашего разговора Сайфулла. «Единственно, чтобы добыть коня, сапоги и магяр – на выкуп невесты, Сайфулла ушел на железную дорогу. Он уходил, сутулясь, нищий, и даже штаны на нем были чужие. Семья провожала его воем, как на гибель, и сперва трудно давалась паровозная наука». Сколько таких «Сайфулл» мы видим сейчас на наших улицах!
И если насчет комбинатов, которые из всего делают все, Леонов пока малость переборщил, то по поводу ребят из патриархального захолустья, вливающихся в новую городскую и производственную жизнь, он в точку попал! В 30-е эта коллизия была еще актуальней для миллионов и миллионов в нашей стране.
Леонов не скрывает: ломка эта идет по живому, разрывается Сайфулла между оставленной невестой гордой красавицей Марьям и заводной девушкой Катей Решеткиной из депо: новая жизнь – новая любовь… Непросто дастся Сайфулле и освоение новой профессии, пройдет он через крушение, через отчаяние, через неприязнь вчерашних друзей.
И все же «Дорога на Океан» – самый светлый роман Леонова. Пусть не всю правду эпохи осмелился сказать в нем писатель, пусть ошибся (пока?..) в каких-то прогнозах, но не поспоришь с главным выводом, который автор поручил сделать Лизе Похвисневой:
«– Когда делаешь себя сама, то даже и ошибки приятны. Все, все находится в себе самом… и знаешь, Илья, сердце – это глубже всякой шахты на земле!»
«Горы путаного железного лома громоздились на насыпи. Мятые вагонные рамы, сплетенные ужасной силой, служили основанием для этого ужасного алтаря. Еще дымилась жертва. Тушей громадного животного представлялась нефтяная цистерна, вскинутая на самую вершину. Судорожные полосы факельного света трепетали на ее маслянистых боках. Навсегда запоминался тупой обрубок шеи. Орудие убийства было налицо: два кривых рельса уходили в подбрюшье цистерны. Еще капал из раны густой и черный сок (…) Все это было скуповато полито ползучим багрецом несчастья».
«– А ты не обижайся, я не про тебя, ты праведник… да ведь ни одна затея, помнится, на праведниках не вызревала. Я в эти дрожжи всегда плохо верил (…) У меня крали густо; кто не ленив, тот и пользовался… но самому сытому из воров я более доверял, чем самому тощему из праведников».
«В ее натуре было проживать свои несчастья быстро, бурно и бесследно».
«Спи, вырастай, скуластый, бравый, веселый. Десятки новехоньких электровозов, что пройдут по пустыням, в чудесные иноголосые страны, уже ждут не дождутся своих машинистов».
«И когда остался от Марьям лишь клочок, малый, как кровинка, – выскочил на середину Сайфулла и гортанно закричал о чем-то по-своему татарам…, и те запели что-то протяжное, выбивая такт в ладоши, раскачиваясь, перемигиваясь и поталкивая друг друга в бока. И пошел он по кругу между ними, как бы распихивая ладонями воздух вокруг себя… Это была грация мужественного тела, привычного к тяжестям, к длительному напряжению и предельно уверенного в себе… И казалось, нарочно, в угоду Кате, прищурившейся и застывшей у притолоки, он топчет свое прошлое…»
«…Вдруг ему стало жалко утерять дружбу товарищей, с которыми вырастал в люди; жалко загубленной вчера машины, а всего страшнее – что уже никогда он не вернется на свой паровоз. Тогда он поджал ноги под себя, как века делали его отцы и деды, и, раскачиваясь, плакал…»
«В те годы создавались черновики будущей истории эпохи. С ними торопились, пока жили ее непосредственные участники. Разделами сюда входили фронты, заводы и восстанья – все, вокруг чего объединялись боевые и творческие силы революции. Все стремились подводить итоги, как будто эпоха была в основном закончена…»
Крах революционных иллюзий и поиски нового идеала
А. П. Платонов «Счастливая Москва»
Тему незаконченного романа Андрея Платонова «Счастливая Москва» (1932-34 гг.) можно обозначить так: творящий эрос революции. Героиня его, любвеобильная и героическая девушка Москва Честнова – парашютистка, метростроевка, чиновница и после всего, вероятно, бомжиха. Москва Честнова – собственно, и есть случайно вошедший в прекрасную женскую плоть дух революции, который бессмертен, хоть и летуч. Не только Москва, но и безответно влюбленный в нее «гений мер и весов» Семен Сарториус, и все прочие любимые и любовники (в числе которых оказываются экземпляры порой курьезные) не находят удовлетворения в столь легкой здесь и столь частой телесной близости. Лоно своей героини Платонов осмысляет как целый космос, ненасытимый и таинственный.
Да, как всегда, Платонов нарочитым языком корявого лозунга говорит о смыслах космических. Текст создает у читателя ощущение бескрайнего пространства, залитого лучами рассвета (образ просторной зари, излюбленный сталинской пропагандой), но пространства совершенно пустынного, этакого гуляй-поля беспокойной и беспризорной мечты. И все же это не роман-отчаяние, это не только роман-расставание с юношескими мечтаниями, но и роман-встреча с реальной жизнью, столь же значительной и гораздо более серьезной, «потому что человек еще не научился мужеству беспрерывного счастья – только учится».
Герои романа тоже лишь учатся быть счастливыми. Потерявшая ногу красавица Москва растворяется в просторах романа, а главный ее поклонник Сарториус превращается в грустного обывателя Ивана Степановича Груняхина.
Странная смесь мечтательности, самой черной иронии и просветленной вдруг мудрости – вот что такое этот роман.
«Но теперь! Теперь необходимо понять все, потому что либо социализму удастся добраться во внутренность человека до последнего тайника и выпустить оттуда гной, скопленный каплями во всех веках, либо ничего нового не случится и каждый житель отойдет жить отдельно, бережно согревая в себе страшный тайник души, чтобы опять со сладострастным отчаянием впиться друг в друга и превратить земную поверхность в одинокую пустыню с последним плачущим человеком».
«Самое сильное – это что-нибудь обыкновенное».
«Уже тысячи миллиардов душ вытерпели смерть и жаловаться никто не вернулся».
«…улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социалистического мира, – жизнь простиралась в даль, из которой не возвращаются».
Тени эпохи
А. Н. Рыбаков «Дети Арбата», «Тридцать пятый и другие годы», «Страх», «Крах и пепел»
Когда в конце 80-х явились читателю «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, в этом увидели важный знак перемен: наконец о сталинском времени напечатали правду! Удивительно, что сделал это автор прекрасных, но вполне советских книг для юношества. Не удивлялся лишь сам писатель: здесь он как раз во многом писал о себе! О комсомольской своей юности, о том, как верил в Советскую власть, о том, что в начале 30-х по надуманному обвинению был выслан из Москвы на три года. О страшном 37-м годе. О том, как сражался на фронте. О своем времени, о своих одноклассниках, о своих современниках и (пристально вглядываясь, силясь понять) – о том человеке, что дал имя целой эпохе: о Сталине.
Герои романа «Дети Арбата» – все учатся в одной московской школе. Это секретарь комсомольской организации школы Саша Панкратов, будущая учительница Нина и ее сестра, Сашина любовь Варя, и красавица Вика Марасевич со своим шустреньким толстеньким братом Вадимом, и дочь видного дипломата Лена Будягина, и будущий нквдшник Юрка Шарок. Весело, хоть и со скандальчиком встретят они новый, 1934 год. Но совсем скоро судьба буквально распылит по сусекам всю их теплую компанию. За невинные эпиграммы в стенгазете честный Саша отправится в ссылку на Ангару. Лене предстоит тяжкое испытание романом с Юркой, а Вике – легкие светские победы с видом на все более выгодные замужества. Правильная партийка Нина будет мучить жениха, героя эпохи и красного командира Максима, «непутевая» Варя свяжется с шулером, Юрка научится бить подследственных, а Саша – осваивать просторы страны и народной души в плане географическом и ментальном. И надо всеми ними высится ОН – «отец народов» товарищ Сталин.
Писатель выбрал жанр хроники. Буквально по годам прослежены события в стране и в жизни героев. Рыбаков доведет их через все 30-е до боев Великой Отечественной, переплетая судьбы ребят с арбатского двора и дела высокой политики, которые на эти судьбы влияют самым непосредственным образом. Немудреный вроде б прием повествования, но постепенно у читателя в голове складываются свои смысловые рифмы. Почему сверхправедник Саша и живая, бунташная Варя «из подворотни» неуклонно идут навстречу друг другу? Отчего в Юрке Шароке, насквозь мещанистом мелком типчике, и в «великом» Сталине есть нечто глубинно общее?..
В годы перестройки многие еще верили: Сталин лишь исказил великую идею социализма, «…вместо социалистической демократии, которой добивался Ленин, Сталин создал совсем другой режим». В какой мере можно разделить эту мысль сейчас?..
Перед нами обширные тома последней советской эпопеи: «Дети Арбата» (1966 – 83 гг.), «Страх» (1988 – 90 гг.), «Прах и пепел» (1991–94 гг.), полные живых образов времени и деталей эпохи. Материал для размышлений и погружений в «наши» 30-е преобширнейший…
«– У нас в институте, – сказал Юра, – один парень подал на собрании реплику: «Что такое жена? Гвоздь в стуле…»… А собрание было по поводу Восьмого марта. Его исключили из института, из комсомола, из профсоюза…
– Всех исключать – кто же останется? – нахмурился Максим.
– Когда исключения становятся правилом, они перестают быть исключением, – сострил Вадим».
«Она вышла к нему в длинном вечернем платье, голубовато-зеленом, с коротким шлейфом. От нее пахло незнакомыми духами, в черных гладких волосах блестела нитка жемчуга – женщина совсем из другой жизни, пронзительно красивая и эффектная. Только улыбка была по-прежнему застенчивая, этой улыбкой она как бы спрашивала Юру, нравится ли она ему…»
«Сталин!» Это единственное слово, написанное на всех плакатах и транспарантах, выкрикивали, скандировали, оно висело в морозном воздухе, и все взоры были обращены на трибуну Мавзолея, где стоял он, в шинели и простой шапке-ушанке с опущенными ушами. Все на трибуне в теплых шапках, но уши опущены на ушанке только у Сталина, ему холодно, и это делало его облик еще более простым и человечным для этого миллиона людей…»
«Вот что я тебе скажу, Марк: ты мне деньги предлагал, деньгами не откупишься. Подняли меч на невинных, на беззащитных и сами от меча и погибните. И когда придет твой час, Марк, тогда ты вспомнишь Сашу, подумаешь, но будет поздно. Ты не защитил невинного, тебя тоже некому будет защитить».
«Из осколков своей веры вы пытаетесь слепить другой сосуд. Но не получится: осколки соединяются только в своей прежней форме. Или вернетесь к своей вере, или отвергните ее навсегда».
«Все можно забыть: оскорбления, обиды, несправедливости, но унижения не забывает ни один человек, это в человеческой натуре. Звери преследуют друг друга, дерутся, убивают, поедают, но не унижают. Только люди унижают друг друга. И ни один человек своего унижения не забудет и тому, перед кем унижался, никогда не простит. Наоборот, всегда будет его ненавидеть».
«Будет предан из страха, а это лучше, чем преданность по убеждению: убеждения меняются, страх не проходит никогда».
«Сталин такого рассказа бы не простил: с детства тщедушный и слабый, он был болезненно чувствителен ко всему, что ставило под сомнение его физическую силу и смелость, – душевное состояние, из которого потом выросла подозрительность…
Еще в ссылке он говорил Будягину: грубости надо противопоставлять еще большую грубость – люди принимают ее за силу… Он очень любил выражение «надавать по морде».
«– Я понял, что я бесправен, со мной можно сделать что угодно,… можно меня оскорблять и плевать мне в лицо. Но учтите, на оскорбления я буду отвечать оскорблением, на плевок – плевком».
В 2004 году вышел 16-серийный ТВ-сериал «Дети Арбата» (режиссер Андрей Эшпай; в ролях: Е. Цыганов, Ч. Хаматова, И. Леонова, Е. Симонова, Д. Страхов, Е. Лютая и другие). События сериала охватывают все тома эпопеи.
«Дети Арбата», ТВ-сериал, 2004 г.
В объятьях «Госужаса», или Тленна ли человечность?
Ю. О. Домбровский «Факультет ненужных вещей»
Представьте себе: на дворе Террор Террорыч, 37-й год, а ты – тихий скромный ученый, вовсе и не герой, и от политики дальше, чем от луны. Таков герой романа Георгий Николаевич Зыбин, тридцатилетний историк, сотрудник краеведческого музея в Алма-Ате. Он уговаривает себя жить «правильно»: «тихо-тихо, незаметно-незаметно, никого не толкнуть, не задеть – я хранитель древностей, и только!» Рядом – не одни лишь гады и малодушные. Есть женщина, в него влюбленная, есть друг, есть собеседники глубокие, тонкие и, как будто, надежные. Но липкая атмосфера страха пронизывает все вокруг, и вот уже питомец гуманистической культуры 19 века Георгий Зыбин в ночном полубреду беседует с самим Великим Инквизитором – Сталиным: «А вдруг вы правы, мир уцелеет и процветет. Тогда, значит, разум, совесть, добро, гуманность – все, что выковывалось тысячелетиями и считалось целью существования человечества, ровно ничего не стоит. Чтобы спасти мир, нужно железо и огнеметы, каменные подвалы и в них люди с браунингами… А я и подобные мне, должны будем припасть к вашим сапогам, как к иконе».
Зыбин чувствует: ловушка уже захлопнулась. По замыслу местного НКВДшного начальника Неймана он должен стать спусковым крючком громкого дела, которое поможет Нейману и дальше остаться на плаву в неспокойные даже и для заплечных дел мастеров времена.
И Зыбин принимает вызов судьбы, вызов эпохи. За кем будет победа: за этим «ботаником» или за огромной и беспощадной системой? Узнайте об этом сами.
Автор писал свой главный роман одиннадцать лет (1964 –75 гг.) и при жизни смог опубликовать его только на Западе. О, он знал, о чем пишет, с чем сражается! Четыре ареста, 17 лет лагерей – вот «послужной» список Юрия Домбровского. Госужас (так по аналогии с Госстрахом называл писатель советские органы безопасности) не оставил в покое Домбровского и в «тихие» 70-е годы. Собственно, публикация разоблачительного «Факультета…» в Париже подвигла органы на решительную и подлую расправу с автором. После одной из спровоцированных драк писатель скончался.
Самое интересное в «Факультете…» – не разоблачение «системы», а психология людей в экстремальных условиях государственного террора. О, как все здесь смешано-перемешано, и зыбко, и в то же время абсолютно определенно! Достаточно сказать, что роман кончается сценой, где выпущенный на волю Зыбин делит компанию в парке с изгнанным из НКВД Нейманом и своим другом, ставшим тайным осведомителем. Но это не значит, что Зыбин им уступил, сдался, «слился в экстазе»…
Неким вступлением к истории Георгия Зыбина стал роман «Хранитель древностей» (1964 г.)
«Сказать на лекции студентам «товарищ Сталин ошибся» – это-таки настоящее государственное преступление».
«– Что происходит с идеей, когда она становится действительностью? Очень много с ней неожиданного и неладного происходит тогда. Появляется она совсем не похожей на себя. Иногда такие гады вместо ангелов повыползут, что хочется махнуть рукой да и послать всех к шаху-монаху. Ничего, мол, не вышло…»
«И вдруг Зыбину что-то расхотелось говорить, то есть начисто расхотелось. Ему даже стало стыдно за то, что он сейчас вдруг так распелся. В самом деле, разве его затем взяли и привели в этот кабинет – руки назад! не оглядываться! По сторонам не смотреть! – чтоб что-то понять, выяснить, в чем-то разобраться? Господи, кому тут это нужно?»
«Это были те самые годы, когда, по самым скромным подсчетам, число заключенных превысило десять миллионов.
Когда впервые в науке о праве появилось понятие «активное следствие», а спецпрокурорам была спущена шифровка – в пытки не верить. Жалобы на них не принимать…»
«В эти самые годы особенно пышно расцветали парки культуры, особенно часто запускались фейерверки… И никогда в стране столько не танцевали и не пели, как в те годы. И никогда витрины не были так прекрасны, цены так тверды, а заработки так легки».
«– Ибо человек… не только самое дорогое, но и самое надежное в мире. Вот последнее-то, кажется, товарищ Сталин себе уяснил далеко не полностью!»
Нравственный выбор
Б. Л. Васильев «Завтра была война…»
Почему «завтра» – «была»? Потому что, погружаясь из 1972 года (года написания повести) в далекую свою юность, автор-рассказчик знает, как буквально завтра сложится жизнь его друзей-одноклассников. Из их девятого класса суждено будет погибнуть многим и многим. Но память упорно возвращает его к предвоенному времени и к истории первой потери в их классе: красавица Вика Люберецкая добровольно уходит из жизни. Как это могло случиться в мире, который казался ребятам из их 9-го таким налаженным, таким светлым? Вон даже хулигана Сашку Стамескина активистка Искра Полякова наставила на путь истинный. В их школе замечательный директор, и хотя не повезло ребятам с их классной, грубой и фанатичной, но ведь и она, в сущности, не злая, а тупенькая, и тоже желает только добра. И даже если завтра будет война, она случится на чужой территории и будет одержана непременно победа и непременно же малой кровью!..
На сегодняшний вкус, герои повести слишком прямолинейны, наивны, но они мужают на глазах и в конце концов отстаивают право на свою веру, на свое видение жизни, превращая арестованного отца Вики («врага народа»!) в героя – поступок по тем временам отчаянной смелости.
В одном интервью писатель заметил, что его поколение жило с ощущением: завтра будет война; нынешние молодые живут в убеждении – войны точно не будет. Но если мы заблуждаемся, как заблуждались насчет «малой крови» юные герои Васильева? И если мы только допустим мысль, что заблуждаемся – быть может, герои его повести покажутся нам и ближе и интересней…
«Три года назад сделала она это страшное открытие: мама несчастна и одинока. Сделала случайно, проснувшись среди ночи и услышав глухие, стонущие рыдания. В комнате было темно, только из-за шкафа, что отделял Искоркину кровать, виднелась полоска света. Искра выскользнула из-под одеяла, осторожно выглянула. И обмерла. Мать, согнувшись и зажав голову руками, раскачивалась перед столом, на котором горела настольная лампа, прикрытая газетой».
«– Он говорит, что мещанство – это такое состояние человека, когда он делается рабом незаметно для себя. Рабом вещей, удобств, денег, карьеры, благополучия, привычек. Он перестает быть свободным, и у него вырабатывается типично рабское мировоззрение. Он теряет свое «я», свое мнение, начинает соглашаться, поддакивать тем, в ком видит господина. Вот как папа объяснял мне, что такое мещанство как общественное явление. Он называет мещанами тех, для кого удобства выше чести».
«– Нет, в том! – резко крикнула Искра. – Как удобно, когда все вокруг старики! Все будут держаться за свои больные печенки, все будут стремиться лишь бы дожить, а о том, чтобы просто жить, никому в голову не придет. Не-ет, все тихонечко доживать будут, аккуратненько доживать, послушно: как бы чего не вышло. Так это все – не для нас! Мы – самая молодая страна в мире, и не смей становиться стариком никогда!»
«Искра. Искра Полякова, атаман в юбке, староста 9 «Б», героиня подполья, живая легенда, с которой я учился, спорил, ходил на каток, которую преданно ждал у подъезда, когда с горизонта исчез Сашка Стамескин, первая любовь Искры. И последняя: у Искры не могло быть ничего второго. Ни любви, ни школьных отметок, ни места в жизни. Только погибнуть ей выпало не первой из нашего класса: первым погиб Артем».
В 1987 г. фильм «Завтра была война» по повести Б. Васильева стал дипломной работой молодого Юрия Кары. В фильме снялись звезды и звездочки разных поколений: С. Никоненко, Н. Русланова, В. Алентова, И. Чериченко, Н. Негода и др. Фильм был признан бесспорной удачей авторов.
«Завтра была война», 1987 г.
«Насмешкой горькою обманутого сына…»
З. Прилепин «Обитель»
Это самый обширный роман модного автора, самый, пожалуй, серьезный и самый как бы «неактуальный». Ведь речь в нем идет о событиях, случившихся за полвека до рождения писателя. И все же он злободневен – не только зол.
Итак, Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), год 1929-й. Каторга, но пока еще с замахом на перевоспитание заключенных. Далеко не все персонажи романа догадываются, что СЛОН – все та же неистребимая модель русской жизни, какой она тянется через века: с крепостным театром, барским банным развратом, сладострастным палачеством и подневольным трудом на грани личного героизма. Однако и пылкой революционной веры в возможность перековки человека нет уже. Чувствуется в душах чекистов (у кого из них она есть) – растерянность: новая, светлая жизнь явно запаздывает.
Главный герой романа – молодой зека Артем Горяинов. Сидит он за уголовное преступление, за убийство отца. В этом страшном поступке автору видится некий особый символ: сломалась связь времен. Хоть и кончил Артем гимназию, но от человека «серебряного века» в нем разве что интерес к поэзии теплится. А он, «серебряный век», дотлевает именно тут, на Соловках, – здесь его последнее пристанище и могила, не устает напоминать нам автор. Но для Артема безразличны что вера коммунистическая, что христианская; темы революции и гражданской войны, которыми все мыслящие персонажи так или иначе живут, его тоже не занимают. Кажется, Прилепин сознательно делает героя несколько вне его эпохи, вечным каким-то недорослем или подчеркнуто современным аполитичным товарищем. Автор примеряет робу зека на себя и своего современника?..
На долю Артема выпадут схватки с урками; покровительство главы СЛОНа Федора Эйхманиса (исторический Ф. И. Эйхманс, 1897 –1938); горчащий и жгучий, на грани садомазо, роман с «комиссаршей» Галиной; попытка побега; долгое и бесплодное ожидание казни… Автору симпатичен его герой, которого он щедро – наверное, по знакомству – одаривает харизмой: все Артема если не любят, то интересуются им.
На самом деле Артем – смесь ницшеанского сверхчеловека (по замаху претензий, по неумному своеволию) и человека массы, слабого, сентиментального, истеричного. Автор наделяет его значащей фамилией Горяинов. Через горе – во что-то новое?.. Горя, обновиться?.. Волей автора и очень логично для данного характера Артем и преобразуется – из стихийного бунтаря в лагерную пыль, в сознательно незаметного зека, одержимого лишь одним инстинктом: выжить, дотянуть до свободы.
СЛОН перемолол его.
Истина же – по Прилепину – вот она:
«Русскому человеку себя не жалко, это главная его черта. В России все Господне попущение. Ему здесь нечем заняться. Едва Он, утомленный и яростный, карающую руку вознеся, обернется к нам, вдруг сразу видит: а вот мы сами уже, мы сами – ребра наружу, кишки навыпуск, открытый перелом уральского хребта, голова раздавлена, по тому, что осталось от лиц, ползает бесчисленный гнус. «Не юродствуй хотя бы ты, русский человек». Нет, слышишь, я не юродствую, нет. Я пою».
«На Соловках Артем неожиданно стал понимать, что выживают, наверное, только врожденные чувства, которые выросли внутри, вместе с костями, с жилами, с мясом – а представления рассыпаются первыми».
«Если Господь показывает тебе весь этот непорядок – значит, он хочет побудить тебя к восстановлению порядка в твоем сердце».
«Эйхманис… завершил мысль, глядя в глаза Артему: – Это не лагерь, это лаборатория».
«Этот монастырь – он же с зубами!.. Он передавит всех, кто возомнил о себе».
«Бог здесь голый. Я не хочу на голого бога смотреть».
«Потом будут говорить, что здесь был ад. А здесь была жизнь. Что до ада – то он всего лишь одна из форм жизни, ничего страшного».
«– Я очень мало люблю советскую власть, – медленно подбирая слова, ответил я. – Просто ее особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен».
Взгляд потомка
В. О. Пелевин «Чапаев и Пустота»
Наверно, сейчас не совсем понятно, почему первые читатели этого, возможно, главного романа Пелевина, тогда, в 1996 г., помирали со смеху. Но в позднесоветские времена анекдоты о Чапаеве, Петьке и Анке были едва ли не самым популярным фольклором. Народ забористо потешался над истлевшим революционным мифом, и надо быть большим провокатором, чтобы сделать примитивных Чапая и Петьку казарменных анекдотов героями интеллектуального романа, приобщить их к духовной традиции буддизма, к философии Витгенштейна, к психологии Юнга и вообще сляпать увлекательную окрошку из культурных кодов чуть ли не всего 20 века, от декадентов «серебряного века» до бандюганов лихих 90-х.
А вот Пелевин это все сделал, и местом действия его романа, естественно, стала дурка. Здесь лечатся, а точней, предаются своим фантазиям четверо сумасшедших: Петр Пустота, полагающий себя поэтом-декадентом начала 20 века и сподвижником легендарного Чапая (тот становится и наставником Пустоты в буддизме); некто Сердюк, который участвует в сваре двух средневековых японских кланов; Мария («Просто Мария» – популярный у нас в середине 90-х мексиканский сериал), у которой якобы роман с самим Шварцнеггером; и бандюган Володин, у которого, ясен корень, свои разборняки по жизни текут. Каждый пребывает в своем фантазийном мире и покидать его не хочет ради мира реального.
Заинтригованный читатель будет пробиваться в этом лабиринте к разным очевидным и не очень истинам, главная из которых – Россия за сотню лет повторяет все тот же цикл своих исканий: с Западом ли она (Мария) или с Востоком (Сердюк), с высокой ли духовностью (Пустота) или с откровеннейшей уголовщинкой (Володин). И как почти сто лет назад, черт знает, чем сердце ее успокоится.
Конечно, роман Пелевина – игра, и все серьезное здесь подается (и восприниматься должно бы) с улыбкой. Возможно, сцены из времен гражданской войны вам покажутся чересчур книжными. Зато реалии 90-х весомы и узнаваемы, и автором, кажется, ненавидимы жгуче. Главное, этот роман претендует на то, чтобы разбудить мысль читателя и делает все, чтобы пробуждение было «с улыбкой на устах».
«Представь, что твой внутренний прокурор тебя арестовал, все твои внутренние адвокаты облажались, и сел ты в свою собственную внутреннюю мусарню. Так вот вообрази, что при этом есть кто-то четвертый, которого никто никуда не тащит, которого нельзя назвать ни прокурором, ни тем, кому он дело шьет, ни адвокатом. И не урка, и не мужик, и не мусор. Так вот этот четвертый и есть тот, кто от вечного кайфа прется».
«Движение – все, конечная цель – ничто»
«Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы убегает сумасшедший по фамилии Пустота. Времени для побега нет, и он про это знает. Больше того, бежать некуда, и в это некуда нет пути. Но все это пустяки по сравнению с тем, что того, кто убегает, нигде и никак не представляется возможным найти».
Мы: 1940-е годы
«Сороковые, роковые» – лаконичней Давида Самойлова никто не назвал время Великой Отечественной войны. «Рок», судьба: и смерть и жизнь, и победа, и неволя, – вся трагическая полнота бытия обрушилась на «граждан СССР» 22 июня 1941 г. И сколько же разных ликов войны отразились в зеркале литературы! Горечь потерь, но и убежденность в победе – в стихах и прозе военных лет; несколько фальшивый, золоченый пафос сталинских триумфальных од конца 40-х; очень честная, правдивая, хотя и не всегда поднимающаяся к большим обобщениям «лейтенантская проза» времен «оттепели» (вторая половина 50-х-60-е гг.); проблемы нравственного выбора, так обострившиеся в литературе 70-х – в литературе, полной духовных исканий и все больше душевной смуты…
В наше время не только литераторы, но и историки ломают копья вокруг, казалось бы, беспроблемно пафосной темы ВОВ. Память о ней уже не столь остра с течением лет, у новых поколений – «свои» войны, не такие бесспорно праведные. И все равно, Великая Отечественная, как бы ни истолковывать ее события, остается главным событием 20-го века в нашей стране, непроходящей болью, которой мы все же хотим гордиться.
Масса новейших фильмов и особенно сериалов не слишком поможет: в них уже выработан некий канон, набор штампов, «как надо изображать». А правду лучше узнавать из первых рук. Вот почему этот раздел мы наполнили произведениями, прежде всего, непосредственных участников войны: Ю. Бондарева, В. Кондратьева, К. Воробьева, В. Богомолова, Г. Бакланова, Ю. Казакевича, Б. Васильева, Б. Окуджавы.
Особенно остро ставят проблемы эпохи Л. Леонов, В. Гроссман, В. Быков, В. Астафьев, В. Распутин. Трагические страницы военного бытия в тылу освещает А. Приставкин. А сатирическую краску в военную тему добавляет В. Войнович.
Какой видится та эпоха из 21 века? Об этом – фэнтезийный роман И. Бояшова, роман с некоторой примесью фэнтези Э. Веркина и острое исследование самого парадоксального скандала эпохи у А. Терехова.
Прошлое не то, чтобы не отпускает, но учит. И каждый автор здесь «учится» по-своему.
Это главное слово – бережность…
Л. М. Леонов «Русский лес»
Роман «Русский лес» считается одним из главных произведений советского классика. Собственно, в нем писатель подвел предварительные итоги прожитой страной половины века (роман 1953 г.) Неисправимый скептик не только в отношении советского эксперимента, но и природы человеческой вообще, Леонов здесь протянул руку своей эпохе, своему современнику. Память о военных испытаниях народа, отблеск недавней победы настроили автора на одический лад. Быть может, сейчас этот пафос кажется несколько наивным и громким. Хотя как знать – возможно, именно сегодня он многим понравится.
Итак, теплым летним утречком приезжает в Москву из далекой Енги – края лесного, сурового – юная Поля Вихрова. В Москве у нее живет отец – известный лесовод профессор Вихров. Ему в лицо Поля, выросшая без отца, мечтает бросить горячие слова комсомольских упреков, разоблачений, которыми и без того полнятся газеты. Там пишут, что профессор Вихров мешает развитию лесной промышленности, и вообще человек он какой-то подозрительный. Поле не удается сделать задуманное в день своего приезда. А ночью на советские города упадут первые немецкие бомбы…
Действие романа раздваивается. С одной стороны, это – тогдашнее военное «сегодня», где Полю и ее друзей ждет много испытаний. С другой – постоянные отсылки к прошлому, в самое начало века. Оно, это прошлое, не умерло, оно всеми своими тайнами и «несостыковками» определяет сегодняшний день. Выясняется, что вовсе не профессор-трудяга Вихров, а блестящий его оппонент Грацианский – главный супостат и злодей в романе. Он замаран и сотрудничеством с царской охранкой (великий, по советским меркам, «косяк»), и предательством, и подлостью даже в личной жизни. И, конечно, его ждет расплата: нам в нашем прекрасном «завтра» такие люди не надобны. Но пусть не оттолкнет вас порой нарочитая наивность сюжетных ходов: изощреннейший автор просто подделывается под кальки расхожих мнений своей эпохи.
Самым важным для него было донести свою главную и тогда для многих очень не бесспорную, а порой и опасную мысль о бережном отношении к родной природе – ну, и к человеку как части ее. Едва ли не первым у нас Леонов заговорил об угрозе экологии. Об этом в порыве освоения «пространств и земель», в годы индустриализации, не думали. Вряд ли мы ошибемся, сказав, что именно бесчисленные жертвы, которые принесла наша страна в годы войны, помогли автору одернуть лихих людей с топорами и с вечным девизом: «Лес рубят – щепки летят». Этот лозунг «оправдывал» жестокость репрессий 30-х, но после войны звучал уже кощунственно на израненной нашей земле. К тому же военный опыт показал: разухабистое отношение к людским и природным ресурсам чревато опасностью поражения. Зоркий и жесткий аналитик, Леонов в 30-е осторожно задавал вопросы упоенному собой советскому бытию. Но в военное лихолетье он искал то, что может объединить людей в противостоянии врагу; среди социальных конфликтов он жаждал синтеза и нашел скрепляющий все исток патриотических чувств в любви к родной природе, к человеку труда, который заодно с этой природой живет.
Без этого романа трудно понять, что именно сдвинулось в сознании наших людей после войны, почему они стали бережнее относиться друг к другу, к природе, к прошлому, которое теперь виделось не «отсталым», а вечно живым, актуальным, к жизни. Людям смертельно надоело жить в пекле ожесточения классовой борьбы, это стало уже невозможным.
Ну, а излишний пафос (как и наивность юных героев), – что ж, они тоже ведь отражение того времени.
«Не всякое сопротивление беде награждается избавлением от гибели, но всякая гибель начинается с утраты воли к сопротивлению».
«Никто не успел ему внушить, что резвость мысли, хоть и подтвержденная мнением века, но не оправданная собственными достижениями, и есть высокомерие полузнайки».
«– Вот мы все о будущем да о родине твердим, словно за горами они. А если б каждый всерьез подзанялся ею в радиусе шажков хоть на десяток вкруг себя, – и Поля пощурилась, мысленно умножая цифру на квадрат радиуса круга, – да прибрал бы эти триста четырнадцать квадратных метров, как комнату свою, как рабочее место, как стол, где пища твоя стоит, да кабы приласкал землицу-то свою в полную силу, да хоть бы вишенку посадил, пускай одну за всю жизнь… Ой, чего можно за час в сто тысяч рук наделать!»
«…ну, к чему стремятся люди? Говорят, к счастью, а по-моему неверно: к чистоте стремиться надо. Счастье и есть главная награда и довесок к чистоте. А что такое чистота на земле? Это чтоб не было войны и чтоб жить без взаимной обиды, чтоб маленьких не убивали, чтоб на ослабевшего не наступил никто… ведь каждый может ослабеть в большой дороге, правда? И чтоб дверей на ночь не запирать, и чтоб друг всегда за спиной стоял, а не враг, и чтоб люди даже из жизни уходили не с проклятьем, а с улыбкой…»
«Русского понимать надоть, его похвалить надоть под руку, он тогда вдвое себя обнаруживает…»
«…посоветуйте ей при встрече учиться и утолять жажду из первичных источников жизни, а не из книг: на мой взгляд, самые лучшие из них выражают лишь частные точки зрения и рассматривают обособленные участки бытия. А еще не бывало такого зеркала, чтобы мир полностью отразился в нем…»
«Теперь при чтении книг Леночка испытывала завистливое любопытство нищенки, подсматривающей из непогодных потемок за незнакомыми ей людьми в ярко освещенном окне. Мысли героев всегда лежали вне пределов ее понимания, но самые звуки их речей таинственно совпадали с голосами, звучавшими в ней самой.»
«Любая зрелость начинается с разоблачения сказки».
«Молодость человека длится до той поры, пока он не произносит впервые это слово «судьба» в применении к себе».
«…крайне сосредоточенный толстячок лет семнадцати в гимназическом мундирчике щегольского офицерского сукна, чем-то похожий на шоколадную булочку, стремящуюся выглядеть, как динамитный снаряд».
«Умирать надо в одиночку. Звери это знают лучше нас. В этом смысле они деликатнее людей».
«Человеку и свойственно меру своего удивления называть судьбою».
«Опасные связи», или Книга, которую 300 лет хотели продержать под сукном
В. С. Гроссман «Жизнь и судьба»
Эту книгу автор называл трудом всей своей жизни. Он писал роман девять лет (1950 –59 гг.). Но при попытке его опубликовать рукопись была арестована. В советских партийных сферах Гроссману категорически заявили: такое не напечатают еще лет двести – триста. Впрочем, ждать читателям пришлось лет двадцать: в 80-е роман вышел в свет.
Чем же так напугал он советское руководство? И не только его: уже в наши дни, созидая сценарий ТВ-сериала по книге Гроссмана, Э. Володарский утверждал: «…это действительно гнилой писатель. Писатель, не любящий страну, в которой он родился и жил».
Дело в том, что Василий Гроссман коснулся той раны, которая беспокоит сознание многих наших людей. А именно: он сравнил тоталитаризм сталинский и гитлеровский, углядев в «тоталитаризмах» некие общие черты, коренная из которых – пренебрежение к отдельной личности, ее подавление. Ясное дело, наше сознание сопротивляется таким вот непривычным сопоставлениям, да и себя как нечто самоценное не привыкло рассматривать.
И значит, стоит погрузиться в роман, чтобы услышать аргументы его автора…
Итак, дождит над землей сентябрь 1942 года. В Сталинграде, превращенном войной в руины, решается судьба страны, исход войны. Это знают и всей шкурой чувствуют и Сталин, и Гитлер (каждому из них автор уделит лишь по главе, но очень выразительной). Это сознают, чувствуют рядовые участники битвы. Защитники разбомбленного дома во главе с капитаном Грековым забыли о субординации, условностях, они единая семья здесь, они все товарищи, делающие одно общее дело. Неожиданно к ним пребывает представитель штаба – политработник Крымов, чтобы навести порядок и упразднить «партизанщину». Жесткий догматик, но честный и отважный офицер, он вовлекается в борьбу, и в самый решительный миг получает легкое ранение. Пулю искусно, бережно (только подранить) пустил в него Греков, чтобы устранить лишнего на передовой человека…
Это лишь один маленький, но значимый эпизод романа, который автор писал с замахом философским и эпическим. По мысли Гроссмана, свидетеля и участника социальных битв первой половины 20-го века, в Великой Отечественной сражались не страны, народы, идеологии. В ней схлестнулись две стороны бытия: глубинная инстинктивная «доброта», чувствующая уникальность каждого на земле, и понимание «добра» (точнее бы – «блага») как формы самоутверждения надчеловеческой (и посему всегда античеловеческой) абстрактной идеи превосходства твоего строя, религии, культуры, страны или расы. Поэтому линия фронта проходит не между воюющими армиями, а в душах людей. И здесь, в огромном романе Гроссмана, те еще кульбиты выдает судьба! Вот часть военнопленных организует в немецком лагере подпольную организацию. Есть у нее свой неформальный лидер: майор Ершов, «его несгибаемая жесткость была соединена с характером мягким и веселым». Но «формальные», по чину, лидеры организации сдают его, а затем гибнут и сами.
Эпизод – почти зеркальный по смыслу с конфликтом Грекова и Крымова в Сталинграде. Писатель сознательно создает систему таких зеркал. Их апофеозом становится спор старого большевика Мостовского и эсэсовца Лисса. Мостовского ждет ужасное прозрение и поражение в споре с врагом. Догматики всегда терпят поражение у Гроссмана, зато беспринципные карьеристы в любой системе – люди самые успешные. Но есть еще и «все прочие» (которых огромное большинство), движимые нередко инстинктом доброты и стремленьем к свободе (без которой человеком остаться нельзя, невозможно). В романе это и интеллигентное семейство Шапошниковых, и мятущийся физик Штрум, и его мать, погибшая в зоне оккупации от рук палачей. Это лихой и умный полковник Новиков, это отважные Греков и Ершов, это докторша Левинтон, в газовой камере согревшая последние минуты чужого ей мальчика.
Сюжетные линии романа необычайно разветвлены. Лагерь смерти – и ставка фюрера, московская квартира член-корра Академии наук Штрума – и степная мазанка у линии фронта, кремлевский кабинет Сталина – и гулаговский барак. Кажется, писатель мысленно заглянул на все этажи тогдашней жизни, хотя, конечно, главный герой его романа – наша интеллигенция. Та самая прослойка, которая рождает идеи, чтобы через их испытание на прочность придти к тому, что порой сразу шкурой чувствует темный, неграмотный человек – к инстинкту доброты как высшей жизненной ценности.
Как много надо было увидеть и пережить, чтобы сделать этот инстинкт крючком, на котором висит портрет сложнейшей эпохи, в правде и кривдах которой мы и сейчас ведь не очень разобрались…
«Есть право большее, чем право посылать, не задумываясь, на смерть, – право задумываться, посылая на смерть».
«Вселенная, существовавшая в человеке, перестала быть. Эта Вселенная поразительно походила на ту, единственную, что существует помимо людей. Эта Вселенная поразительно походила на ту, что продолжает отражаться в миллионах живых голов… Отражение Вселенной в сознании человека составляет основу человеческой мощи, но счастьем, свободой, высшим смыслом жизнь становится лишь тогда, когда человек существует как мир, никогда никем не повторимый в бесконечности времени».
«Все люди виноваты перед матерью, потерявшей на войне сына, и тщетно пробуют оправдаться перед ней на протяжении истории человечества».
«Что происходит, когда человек умирает?»
«Я увидел неколебимую силу идеи общественного добра, рожденной в нашей стране… Я увидел, как во имя идеала, столь же прекрасного и человечного, как идеал христианства, уничтожались люди… Эта идея была прекрасна и велика, и она беспощадно убила одних, исковеркала жизнь другим, она отрывала жен от мужей, детей от отцов».
«И вот, кроме грозного большого добра, существует житейская человеческая доброта… Это частная доброта отдельного человека к отдельному человеку, доброта без свидетелей, малая, без мысли… Доброта людей вне религиозного и общественного добра… она непобедима».
«… он понял, что не так уж сильна она и что женщина всегда женщина, даже если она и наделена от бога ясным и насмешливым умом».
«Она прижала к себе мальчика с той силой, которую открыли и измерили рабочие в лагерях уничтожения, – разгружая камеру, они никогда не пытаются отделять тела обнявшихся близких людей».
«Русский человек за тысячу лет всего насмотрелся, – и величия, и сверхвеличия, но одного он не увидел – демократии».
«Любила ли она его, любила ли только его любовь к себе?»
«Человеческие объединения, их смысл определены лишь одной главной целью, – завоевать людям право быть разными, особыми, по-своему, по-отдельному чувствовать, думать, жить на свете. Чтобы завоевать это право, или отстоять его, или расширить, люди объединяются. И тут рождается ужасный, но могучий предрассудок, что в таком объединении во имя расы, Бога, партии, государства – смысл жизни, а не средство. Нет, нет, нет! В человеке, в его скромной особенности, в его праве на эту особенность – единственный, истинный и вечный смысл борьбы за жизнь».
«Ведь наша человечность всегда по-сектантски непримирима и жестока. От Аввакума до Ленина наша человечность и свобода партийны, фанатичны, безжалостно приносят человека в жертву абстрактной человечности».
12-серийный телесериал «Жизнь и судьба» (2012 г.). В главных ролях: С. Маковецкий, А. Михалкова, А. Никольский, А. Балуев.
Режиссер Сергей Урсуляк перед выходом сериала сказал: «в фильме речь не о Сталине и сталинизме, а о проблеме выбора человека, его взаимоотношения с властью, государством и родиной». Режиссер ушел от самого острого и важного в романе, создав свою повесть о любви в тяжелейших исторических обстоятельствах.
«Жизнь и судьба», ТВ-сериал, 2012 г.
Смертью смерть поправ
Б. Л. Васильев «В списках не значился»
Роман был написан в 1974 году и сразу встал в ряд «главных» в нашей литературе о Великой Отечественной войне. Хотя вроде бы он вполне себе камерный: один главный герой, одна узкая площадка, где происходит действие (автор называл этот текст повестью). Но писателю удалось удивительно емко совместить здесь правду житейскую и высокую символичность. Вполне можно сказать, что написал Борис Васильев роман-памятник – безымянным героям войны, не только фамилий, но и точного числа которых мы не знаем до сих пор, и вряд ли уже узнаем.
Итак, юный москвич Коля Плужников только что выпущен из военного училища по ускоренной программе. Сладко хрустит его новенькая форма, и сам он сияет, как медный пятак. Но Коля свято блюдет честь советского командира, даже кокетство замужней женщины отвергает: советский офицер выше адюльтера.
Он прибывает в Брест в самые выходные, не успевает представиться начальству, встать на учет, как вдруг начинается война. И жизнь его переворачивается вмиг. Брестская крепость сразу окажется в глубоком немецком тылу. А Плужников с несколькими бойцами да двумя женщинами будут прятаться в подвалах крепости и мстить, мстить захватчикам. Он может уйти, этот не значащийся в списках никакой воинской части Коля Плужников, но все то же чувство чести и ответственность за людей, которых он защищает, держит его до последнего. Он узнает многое за без малого год своей партизанской войны: малодушие и предательство, любовь и отчаяние. И потери, потери, потери… Лишь оказавшись без боеприпасов и узнав, что Москва уцелела, что фашисты потерпели на подступах к ней жестокое поражение, он выйдет к захватчикам.
Чтобы сдаться? Нет, он уже на пороге смерти, ослепший, опухший, обросший, похожий на мощи. Вот заключительная сцена романа:
«Он шел строго и прямо, ничего не видя, но строго ориентируясь по звуку работавшего мотора. И все стояли на своих местах, и он шел один, с трудом переставляя распухшие, обмороженные ноги.
И вдруг немецкий лейтенант звонко и напряженно, как на параде, выкрикнул команду, и солдаты, щелкнув каблуками, четко вскинули оружие «на караул». И немецкий генерал, чуть помедлив, поднес руку к фуражке.
…Но он не видел этих почестей, а если бы и видел, ему было бы уже все равно. Он был выше всех мыслимых почестей, выше славы, выше жизни и выше смерти.
…Он упал на спину, навзничь, широко раскинув руки, подставив солнцу невидящие, широко открытые глаза. Упал свободным и после жизни, смертию смерть поправ».
Соавтором Васильева была сама жизнь, сама история. С конца июня 1941-го до апреля 1942-го года некий красноармеец (или командир) оборонял Брестскую крепость, нанося захватчикам чувствительный урон. Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен…
«…человека нельзя победить, если он этого не хочет. Убить можно, а победить нельзя».
«Говорят, что мы, евреи, музыкальный народ. Да, мы – такой народ; станешь музыкальным, если сотни лет прислушиваешься, по какой улице топают солдатские сапоги и не ваша ли дочь зовет на помощь в соседском переулке».
«Крепость не пала. Крепость истекла кровью».
«Он остался в живых только потому, что кто-то погибал за него. Он сделал это открытие, не понимая, что это – закон войны. Простой и необходимый, как смерть: если ты уцелел, значит, кто-то погиб за тебя».
«Стало вдруг тихо. Небогатов усмехнулся:
– Командуешь?
– Не командую, а приказываю, – сдерживаясь, негромко сказал Плужников. – Как старший по званию».
«…не так важно, где лежат наши сыновья. Важно только то, за что они погибли».
По мотивам романа режиссером Андреем Малюковым в 1995 году снят фильм «Я – русский солдат». В ролях: Д. Медведев, А. Булдаков, М. Цховреба-Агранович. Писатель отрицательно отнесся к этой экранизации, посчитав, что в формате односерийного фильма невозможно проследить, как из наивного мальчика вырастает герой и человек, побратавшийся со смертью.
«Я – русский солдат», 1995 г.
По горячим следам войны
Э. Г. Казакевич «Звезда»
Эта повесть появилась в 1947 году. Тогда уже много было написано о минувшей войне – но гром победных фанфар заглушал в большинстве из этих писаний правду, которую знали все. Наверно, тем-то и глянулась вчерашним фронтовикам небольшая повесть Эммануила Казакевича: она была правдива в деталях и спокойна, честна по тону. И еще, там был положительный герой лейтенант Травкин, юный и скромный офицер, но опытный разведчик, а главное (что не всегда встречается) – заботливый командир.
Интересно, что в основе повести – реальные события. Прототип Травкина – Николай Кириллович Ткаченко. Для него и его бойцов все сложилось не так трагично, как для отряда лейтенанта Травкина.
Итак, весна 1944 года. Советская армия гонит фашистов с нашей территории, но враг еще силен, он еще огрызается. Неподалеку от польской границы противник исчез. Где немец? Был да сплыл… На поиски врага отправляется группа разведчиков под командой лейтенанта Травкина. В густом лесу, похожем с воздуха на вопросительный знак, разведчики найдут большое скопление немецких войск. Они передадут об этом по рации нашему командованию (позывные группы «Звезда» – отсюда и название повести). Добытые сведения очень помогут командованию…
Впрочем, незачем пересказывать весь сюжет. Он увлечет вас своей суровой правдивостью. Но главное здесь не сюжет, а общий тон, серьезный, мужественный. Жестокость войны – от нее никуда не денешься, и солдаты Травкина проявляют ее, но нет в этом надрыва, истерики. Действия отряда целесообразны, и о главной своей цели – победе, солдаты помнят всегда. От этого лирическая во многом повесть кажется такой монументальной, значительной и – гуманистической.
«Солдаты спали на земле на елочном лапнике, тесно прижавшись друг к другу.
Утренний холод будил людей, и они бросались собирать шишки и ветки для костров.
– «Вот она, война, – думал Бугорков, поеживаясь, – великая бездомность сотен и тысяч людей».
«Бывают острые моменты, когда рассудительность не лучше трусости».
«Потом она вдруг почувствовала себя вдвойне счастливой: ее любимый был не обычный человек, нет, он суровый, гордый и чистый. Таким он и должен быть. Она непривычно робела в его присутствии, сама удивляясь своей робости. Она ли это, считавшая себя опытной маленькой грешницей? Поцелуй и объятие, полученные и возвращенные вскользь, в суматохе походного быта, из-за мимолетной симпатии или просто от скуки – и это она называла жизнью!
Она вспоминала об этом, как о чем-то некрасивом, но уже давно прошедшем».
«Какой-то немец, шлепая босыми ногами и светя карманным фонарем, вплотную подошел к Травкину. Свет фонаря был направлен чуть ли не в самое лицо Травкина, но заспанный немец ничего не заметил. Он сел оправляться, кряхтя и вздыхая.
Мамочкин взялся за нож. Травкин не увидел, но почувствовал это молниеносное движение Мамочкина и перехватил его руку».
«Разведчики прошли ровным, неспешным шагом мимо оторопевших немцев. Скрывшись в роще, Травкин лихорадочно осмотрелся, оглянулся и побежал. Они быстро перебежали рощу… Обессиленные, они уселись на траву, закурили, и Травкин впервые со вчерашнего вечера открыл рот:
– Чуть не попались».
«Травкин с младенческих лет был воспитан в любви и уважении к рабочим людям, но этого наборщика из Лейпцига надо было убить.
Немец почувствовал и эту жалость, и эту непреклонность в глазах Травкина. То был неглупый немец,… И он зарыдал, увидев смерть в образе этого юного красавца лешего, с большими жалостливыми и непреклонными глазами».
«– Простите, товарищ лейтенант. Если приду здоровым…
– Придешь здоровым – пойдешь в штрафную роту, – сказал Травкин.
– И пойду! С удовольствием пойду! И я знал, что вы так скажете! Знал, что вы все равно так скажете! – восторженно вскричал Мамочкин. И он сжал руку Травкина в почти истерическом припадке непонятной благодарности и самозабвенной любви».
Повесть была дважды экранизирована. Первый киновариант произведения – фильм «Звезда» 1949 г. режиссер Александр Иванов, в главных ролях: Н. Крючков, В. Меркурьев и Л. Сухаревская. Экранизация заслужила Премию Мира МКФ в Марианских Лазнях в 1949 г.
Вторая экранизация повести была создана в 2002 г. режиссером Николаем Лебедевым. Главные роли исполнили И. Петренко, А. Семакин и А. Панин. Впрочем, прототип одного из героев повести ветеран И. В. Мещеряков, консультировавший режиссера, резко негативно отозвался о правдоподобии ленты: снимать работу реальной фронтовой разведки по законам боевика, по его словам, нелепо. Но молодежи эффектный фильм понравился.
«Звезда», 1949 г.
«Звезда», 2002 г.
Ратный подвиг
К. Д. Воробьев «Убиты под Москвой»
Повесть К. Воробьева написана в 1960 г. Она стала одним из главных произведений так называемой «лейтенантской прозы». Героика ратного подвига в ней явно с привкусом крови и с окопной грязью под ногтями. Но главное здесь – те чудовищные, непреоборимые ситуации, нравственные и житейские, в которых оказывается на фронте «маленький человек войны»: солдат, курсант, младший командир.
Повесть рассказывает об одном из самых тяжелых эпизодов войны. Ноябрь 1941 г., оборона Москвы. Учебная рота кремлевских курсантов брошена на фронт. Эти наши лейб-гвардейцы (рост всех строго сто восемьдесят шесть см) плохо вооружены. Те, кто должен бы символизировать парадную мощь армии, обречены, по сути, как было обречено державшее здесь до них оборону разношерстное московское ополчение. Да, они проявят необычайный героизм и то, что так ценно на войне – точный расчет. Но почти всем им придется погибнуть, а их командир в отчаянии покончит с собой. Но из его только что отрытой могилы вослед немецкому танку встанет главный герой повести лейтенант Алексей Ястребов – словно воскреснет из мертвых.
«Они [немцы] словно никогда не знали или же напрочно забыли о неизъяснимом превосходстве своих игрушечно-великолепных автоматов над русской «новейшей» винтовкой и, судорожно прижимая их к животам, ошалело били куда попало».
«Далеко впереди беззвучно и медленно в небо тянулись от земли огненные трассы, и Алексей шел к ним. Он ни о чем отчетливо не думал, потому что им владело одновременно несколько чувств, одинаково равных по силе, – оторопелое удивление перед тем, чему он был свидетелем в эти пять дней, и тайная радость оттого, что остался жив; желание как можно скорее увидеть своих и безотчетная боязнь этой встречи; горе, голод, усталость и ребяческая обида на то, что никто не видел, как он сжег танк…»
В 1983 г. маститый советский кинорежиссер Алексей Салтыков снял фильм «Экзамен на бессмертие», положив в основу сценария повести Воробьева «Крик» и «Убиты под Москвой». Фильм отличает некоторая пафосность. В главных ролях: А. Алешин, А. Казаков, Д. Матвеев.
В 1990 г. Александр Итыгилов снял фильм «Это мы, Господи!..» – по повести «Убиты под Москвой», хотя для названия использовал название другого произведения Воробьева. Трагизм ситуации здесь усилен даже по сравнению с литературным текстом. В фильме снялись В. Ивашов и Л. Дуров.
«Экзамен на бессмертие», 1983 г.
Участь пленных
К. Д. Воробьев «Это мы, Господи!..»
Удивительны судьбы этой повести и ее автора! Написал ее 25-летний человек, написал в подполье (1943 г.). Написал о только что им пережитом и, пожалуй, о самом тяжелом и горьком, что могло выпасть на долю нашего бойца на войне: о нахождении в немецком плену. Воробьев попал в плен и дважды, как и герой повести лейтенант Сергей Костров, бежал. Правда, во второй раз Воробьеву повезло больше: его не поймали, он ушел в подполье, организовал партизанский отряд. Свою повесть автор послал в редакцию журнала «Новый мир», где она затерялась и была опубликована лишь через 11 лет после смерти автора (в 1986 г.).
Повесть страшная, как, ясное дело, страшны война и неволя. И еще: здесь очень важен «гул времени», то чисто энергетическое жгущее ощущение точности чувств и мыслей, и быта именно этой эпохи, которое делает произведение как бы репортажем с места события. Для Сергея Кострова враги – нелюди, как нелюдями для немцев и полицаев были и советские военнопленные.
И вот интересный штришок, явно ведь не придуманный автором: даже в вонючем бараке завшивевшие красные командиры обращаются друг к другу на «вы»!..
«На тринадцатые сутки умышленного мора голодом людей немцы загнали в лагерь раненую лошадь. И бросилась огромная толпа пленных к несчастному животному, на ходу открывая ножи, бритвы, торопливо шаря в карманах хоть что-нибудь острое, способное резать или рвать движущееся мясо. По образовавшейся гигантской куче людей две вышки открыли пулеметный огонь… А когда народ разбежался к баракам, на месте, где пять минут тому назад еще ковыляла на трех ногах кляча, лежала груда кровавых, еще теплых костей и вокруг них около ста человек убитых, задавленных, раненых…»
«Девяносто восемь человек остались в долине и с ними лишь пять конвоиров! Если б они сыпанули в стороны… Не больше сорока убитых, а остальные и мы…» – думал Сергей, чувствуя приближение смерти».
«В середине самого интересного разговора, как это казалось Сергею по интонациям, один из гестаповцев быстро повернул голову к Сергею и сказал: – Садись, товарищ!»
В тылу врага
А. А. Фадеев «Молодая гвардия»
В середине февраля 1943 года после освобождения Краснодона советскими войсками из шурфа шахты были извлечены десятки искалеченных трупов подростков. Это были члены подпольной организации «Молодая гвардия», которая несколько месяцев держала оккупантов в страхе и погибла в результате предательства одного из участников. Эта история легла в основу романа А. Фадеева «Молодая гвардия», 1946 г.
Писатель был близок к правде жизни, он рассказал о том, как ребята самоорганизовались в подпольную партизанскую группу, как терроризировали фашистов и их пособников. Какой пример советского патриотизма!
Но автор получил нагоняй от самого Сталина: где в романе руководящая роль партии? Пять лет послушный Фадеев переписывал роман, горько шутя, что переделывает молодую гвардию на старую. Новая редакция вышла в 1951 году и, хотя была идеологически теперь «правильна», оказалась дальше от подлинных событий в Краснодоне осени-зимы 1942/43 гг.
«Молодая гвардия» стала культовым произведением советского официоза. Добротная работа Фадеева, местами по-настоящему поэтически сильная, сохраняет свое обаяние по сей день. Герои книги: рассудительный Олег Кошевой, озорной Сережка Тюленин, благородная Ульяна Громова, артистически яркая Любка Шевцова, – конечно, они очень не похожи на наших современников, да и с прототипами так ли уж совпадают? Разумеется, автор идеализирует и романтизирует своих героев, словно пытаясь подарить им как можно больше красоты жизни, которая так рано для них закрылась.
Фадеев всегда подчеркивал: он пишет не документальную, а художественную прозу, где всегда есть место вымыслу. Тем не менее, его «Молодая гвардия» стала документом эпохи – и той, что ее вдохновила, и той, что ее создала.
«Мужчина прильнул лицом к стеклу. И Любка узнала это лицо. И точно горячая волна хлынула ей к горлу. Надо же было, чтобы он появился именно сейчас, здесь, в такую пору, в самую тяжелую минуту жизни!..»
«Стояла свежая, безлунная, звездная ночь ранней южной осени. Ребята лежали под правым крутым берегом реки… Они дожидались полуночи, когда произойдет смена караула. Так была таинственна и прекрасна эта ночь ранней осени…, что каждый из ребят не мог отделаться от странного чувства: неужели они должны будут… вступить в борьбу с немецким часовым, с какими-то проволочными заграждениями, запорами?»
«Жалкий, он не знал, что, выдав Тюленина, он вверг себя в пучину еще более страшных мучений, потому что люди, в руках которых он находился, знали, что они должны сломить его до конца именно теперь, когда он проявил слабость».
В 1948 г. вышел двухсерийный фильм Сергея Герасимова. В основе его – первая, «крамольная», редакция романа. Музыку к фильму написал Д. Д. Шостакович.
В фильме снялись тогдашние и будущие звезды советского экрана: И. Макарова, Н. Мордюкова, В. Тихонов, Т. Носова, С. Бондарчук и другие. Фильм признан классикой советского кинематографа.
«Молодая гвардия», 1948 г.
Одна такая короткая жизнь
Г. Я. Бакланов «Навеки – девятнадцатилетние»
Эта повесть 1979 года – одна из лучших в так называемой «лейтенантской прозе» 50-70-х. Вроде все здесь привычно для жанра. Герой – юный лейтенант Виктор Третьяков, который на фронте постигает военную науку и азы боевого товарищества, а оказавшись в госпитале в тылу, находит свое личное счастье. Еще до войны суровая эпоха не обошла его семью стороной: отец Виктора стал жертвой репрессий, а с отчимом отношения не сложились. Герои, конфликты, тема – привычные в «лейтенантской прозе». И если что отличает повесть Бакланова – это пластичность, с которой Григорий Бакланов показывает героя и его эпоху. Вот солдаты роют траншею, а писатель рассказывает об этом «вкусно», ярко: «Над стрижеными головами, над мокрыми подмышками, над втянутыми от усилия животами взлетали вразнобой и падали кирки. В закаменелой от солнца земле кирка, вонзаясь, оставляла металлический след и вновь взлетала, блещущая, как серебряный слиток».
И так – выпукло, предметно – Бакланов пишет о боях, фронтовом быте, госпитале. Это не просто особенность авторского стиля, это особое ощущение жизни как дара драгоценного и хрупкого. Это жадность и зоркость к жизни того, кто навидался смерти. Вот и Третьякову отмеряно прожить всего девятнадцать лет, в конце повести он погибнет почти случайно, не успев осознать этого. Коротенькая жизнь, типичная для того времени и всегда неповторимая – как вспышка, как быстрый сон. Читатель будет изумлен внезапной гибелью героя. Так простроил свою повесть писатель, так насытил ее жизнью, что забываешь за всем этим «весомым, грубым, зримым» начало повести. А там ведь итог уже дан: киношники на съемках фильма о войне обнаруживают в траншее останки человека. По ним можно лишь догадаться, что это был офицер и что он был молод. Имя, фамилию, характер, судьбу писатель ему придумал. Но судьбу придумал не совсем – не во власти автора переиначить финал жизни, убитой в самом начале…
«На фронте всегда так: место, где с тобой ничего не случилось, кажется уже особенно надежным».
«Когда по траншеям, по окопам, по ямкам сидят поредевшие роты, кажется – и нет никого, и вроде бы воевать некому. Но когда вот так вывалит войско на дорогу – и конец его, и начало, – все теряется в пыли, многолюдна Россия. Ведь третий год идет война, вновь по тем самым местам, где в сорок первом году столько осталось зарытых и незарытых».
«На песчаном бруствере траншеи кроваво-серые комки мозга будто вздрагивали еще. Много видел Третьяков за войну смертей и убитых, но тут не стал смотреть. Это было то, чего не должен видеть человек. А даль впереди, за стволами сосен, вся золотая, манила, как непрожитая жизнь».
«Может быть, самые великие – Пушкин будущий, Толстой – остались в эти годы на полях войны безымянно и никогда ничего уже не скажут людям. Неужели и этой пустоты не ощутит жизнь?»
«– Ты пойдешь, нет? Пойдешь? И сапогами подымал его с земли, а тот ложился на спину.
– Пойдешь? Пойдешь?
Суяров охал изумленно, внутри у него охало… Третьяков схватил его за отвороты шинели, поднял с земли, притянул:
– …Больше всех хочешь жить?
И чувствовал дрожь в себе и сладостное нетерпение: бить…
– Живи, сволочь!»
«– …Чем к передовой ближе, тем свободней.
– Через великую катастрофу – великое освобождение духа, – говорил Атраковский. – Никогда еще от каждого из нас не зависело столько. Потому и победим. И это не забудется».
«Когда санинструктор, остановив коней, оглянулась, на том месте, где их обстреляли и он упал, ничего не было. Только подымалось отлетевшее от земли облако взрыва. И строй за строем плыли в небесной выси ослепительно белые облака, окрыленные ветром».
Фронтовые будни
Б. Ш. Окуджава «Будь здоров, школяр!»
Булат Окуджава попал на фронт в 17 лет. Он был минометчиком, под Моздоком его ранило. Собственно, эта безыскусная, похожая на записи огрызком карандаша в школьной еще тетрадке, на коленке, на горячем передке орудия повесть – о тех днях. Очень важная деталь: герой повести – книжный московский мальчик, этакий «ботаник», совершенно не приспособленный даже к «простой» мирной жизни. А здесь!.. Он постоянно попадает в ситуации комические, трагические и трагикомические, и диву даешься, как жив остается.
Кровь и потери, первая любовь и постоянная угроза собственной жизни, – все, как оно и должно быть в прозе о войне. И если чем выделяется первый прозаический опыт барда (1961 г.) из общего ряда «лейтенантской прозы» тех лет – это совершенно четкой установкой на отсутствие всякой «пропаганды». Пропаганда здесь одна: образ главного героя, который просто какой-то «антисолдат» по душевному складу. Наверно, так – безо всяких идеологических подпорок, лишь как данность смертельной опасности лично себе и своим товарищам – воспринимают войну те, кто оказался на передовой в других войнах, смысл которых был для рядового бойца не так уж и ясен (Афган, Чечня).
Это очень антивоенная повесть и очень она… «сегодняшняя»!
«Моздокская степь. Иднт война с фашистской Германией. Я – боец, минометчик. Я москвич, мне восемнадцать лет, второй день на передовой, месяц в армии, и я несу командиру полка «очень ответственный пакет». Где этот командир – неизвестно. А за невыполнение задания – расстрел. Кто-то силой втягивает меня в окоп. Объясняют, что еще сто метров, и я нарвался бы на немцев. Меня ведут к командиру полка. Тот читает донесение и просит передать моему командиру, чтобы таких донесений больше не посылал».
«Вчера приходила Нина, «красивая связистка», она замужем. «А ты совсем еще малявка, да?» – спросила она. Придет Нина сегодня или нет?»
«В барак вносят новых раненых. Один из них злой, из минометной. Он говорит, что все наши убиты: и Коля, и Сашка, и комбат. Он остался один. «Врешь ты все», – кричу я. «Врет он», – говорит кто-то. «Ты не слушай, – говорит сестра. – Он ведь не в себе». – «Наши вперед идут», – говорю я. Мне хочется плакать и не от горя. Плачь. У тебя неопасная рана, школяр. Ты еще поживешь».
Мотивы повести встречаются в культовом фильме Владимира Мотыля «Женя, Женечка и «катюша» (1967 г.) с О. Далем в главной роли.
Незаметный герой войны
В. Л. Кондратьев «Сашка»
Герой этой повести – немудрящий вроде бы деревенский паренек Сашка, незлобивый и обаятельный солдатик. Когда в руки к нему попадает немецкий солдат, Сашка с удивлением обнаруживает: тот такой же парень, такой же он человек, только теперь безоружный. Поэтому Сашка не сможет привести в исполнение приказ командира отправить «фашиста» в расход. С этого эпизода повесть начинается. А дальше – все вроде бы привычное нам в прозе о ВОВ: ранение, летучий роман в лазарете (первая – и неудачная – любовь в Сашкиной жизни), потеря боевого товарища, внезапная и нелепая.
Заслуга Кондратьева в том, что он одним из первых у нас громко заговорил о самых горьких, обидных для нас моментах в памяти о войне: о неумелости (на первых порах) командиров, о безалаберности и вороватости снабженцев, о пренебрежении к солдатской жизни и… смерти. Чего стоит, например, такая деталь: немецкий пленный осуждающе покачивает головой, видя неубранные, разлагающиеся тела бойцов. В отношении своих немцы такого не позволяли…
Правда, Кондратьев писал эту вещь еще в очень советские времена (1979 г.) и не на этом делал акцент. Главным для него был образ Сашки – незаметного героя войны. Мы покидаем его в мае 1942 года. До победы еще целых три года. Как сложится судьба Сашки, мы из этой повести не узнаем, но мысли его – о жизни после войны. С этой надеждой мы и расстаемся с ним.
«То, что приходится мертвого тела касаться, его не смущало – попривыкли они к трупам-то. По всей роще раскиданы, на людей уже не похожие. Зимой лица их цвета не покойницкого, а оранжевого, прямо куклы какие, и потому Сашка брезговал не очень. И сейчас, хотя и весна, лица их такими же остались – красноватыми».
«Пахло от немца каким-то чужим запахом: и табаком не таким, и одеждой другой, и даже по́том другим…»
«– Именно, – сказал Сашка. – Раз они гады, значит, и мы такими должны быть? Так, что ли, по-твоему?»
«И совсем не думал, что само нахождение тут, в холоде и голоде, без укрытий и окопов, под каждочасным обстрелом, является уже подвигом».
В 1981 г. Александр Сурин снял фильм «Сашка», где главную роль сыграл А. Ташков, а роль пленного немца – Л. Ярмольник.
У войны… и детское лицо
В. О. Богомолов «Иван»
Промозглой осенней ночью к комбату Гальцеву доставили странного мальчугана. Оборвыш тотчас проявил характер и потребовал, чтобы его связали со штабом. Трудно было Гальцеву, которому и самому-то 21 год исполнился, решиться побеспокоить грозное начальство. Но мальчишка настоял – и в штабе, можно сказать, «забегали». Мальчишка Иван Буслов (рабочий псевдоним его Бондарев) оказался важнейшим разведчиком, причем разведчиком незаменимым! Кто в 11-летнем бродяжке догадается увидеть опытного, зоркого, отважного «шпиона»? Иван потерял всех в войне, побывал в лагере смерти – горького опыта у него побольше, чем у курировавших его взрослых офицеров. Все они, включая и Гальцева (хоть он тут вроде с боку припека), питают к пареньку отцовские теплые чувства. Сам же Иван очень не прост: он и по-детски трогателен, и жесток: «Ему ненависть душу жжет!..» – замечает один из персонажей. Иван в полном смысле слова сын войны. Несколько раз сбегал он из суворовского училища: пока идет война – не до учебы, врага надо бить беспощадно.
Осенней ночью, когда дождь перейдет в снег, Гальцев и куратор Ивана из разведки капитан Холин переправят парнишку на вражеский берег. Они вернутся в теплую землянку, переоденутся в сухое, выпьют и поедят. И не будет их ни на секунду оставлять мысль о мальчишке, который сейчас там, под мокрым липучим снегом по скользкой глине заминированного оврага, пробирается в тыл врага.
О том, как дальше сложилась судьба Ивана, Гальцев узнает лишь после войны…
Повесть Богомолова 1957 г. написана языком простым и ясным, психологическая ее глубина и точность завораживает читателя. Это одно из самых популярных произведений о Великой Отечественной войне.
«Он подошел, рассматривая меня настороженно-сосредоточенным взглядом больших, необычно широко расставленных глаз. Лицо у него было скуластое, темновато-серое от въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями. В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами лица чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и, как мне показалось, недоверие и неприязнь…
– Ну что же молчишь? Откуда ты?
– Я Бондарев, – произнес он тихо с такой интонацией, будто эта фамилия могла мне что-нибудь сказать или же вообще все объясняла. – Сейчас же сообщите в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь здесь».
«– Со свиданьицем! – весело, с какой-то удалью проговорил Холин, поднимая кружку.
– За то, чтоб я всегда возвращался, – задумчиво сказал мальчик.
Холин, быстро взглянув на него, предложил:
– За то, чтоб ты поехал в суворовское училище и стал офицером.
– Нет, это потом! – запротестовал мальчик. – А пока война – за то, чтоб я всегда возвращался! – упрямо повторил он».
«– Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось, – шепчет Холин. – Он и в партизанах был, и в Тростянце – в лагере смерти… У него на уме одно: мстить до последнего! Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку, – трясется весь. Я никогда не видел, что ребенок может так ненавидеть… Видишь ли, то, что он делает, и взрослым редко удается. Он один дает больше, чем ваша разведрота».
«– Третий год воюешь?.. – спросил он, закуривая. – И я третий… А в глаза смерти – как Иван! – мы, может, и не заглядывали… За тобой батальон, полк, целая армия… А он один! – внезапно раздражаясь, выкрикнул Холин. – Ребенок!.. И ты ему еще ножа вонючего пожалел!»
По рассказу снят один из лучших фильмов советского кинематографа – «Иваново детство» Андрея Тарковского (1962 г.). В главных ролях: Н. Бурляев, В. Зубков, Е. Жариков. О своем понимании главного героя Тарковский писал: «Он сразу представился мне как характер разрушенный, сдвинутый войной со своей нормальной оси. Бесконечно много, более того – все, что свойственно возрасту Ивана, безвозвратно ушло из его жизни. А за счет всего потерянного – приобретенное, как злой дар войны, сконцентрировалось в нем и напряглось».
«Иваново детство», 1962 г.
Путь героя
Ю. В. Бондарев «Горячий снег»
Главный роман Юрия Бондарева – важнейшее произведение о войне наших 60-х (писался в 1965 – 69 гг.). Вообще 60-е были очень урожайными на книги о ВОВ, тогда расцвела «лейтенантская проза», полная окопной нелицеприятной правды. Но роман Бондарева претендует на большее обобщение. Главные герои его – да, юные лейтенанты Кузнецов, Дроздовский и их однокашник Уханов, который не получил лейтенантских знаков из-за самоволки в училище. Однако главное открытие романа – образ генерала Бессонова, внешне жесткого и даже жестокого, но справедливого и носящего свою боль в душе. Благодаря ему мы попадаем в ставку Сталина, мы видим ситуацию под Сталинградом глазами стратегов.
Очень важно было автору подчеркнуть: жестокость войны оправдана единением всех в деле защиты отечества. И здесь личные невзгоды, обиды, несправедливость смываются общей праведно пролитой кровью. Бондарев внес огромный вклад в создание жанра позднесоветской военной эпопеи, недаром он вскоре стал одним из авторов сценария киноэпопеи «Освобождение».
Но нам-то в разговоре важны молодые герои его романа. А они здесь очень разные. Конфликт тлеет – а потом вырывается наружу – между скромным лейтенантиком Кузнецовым и амбициозным, блестящим его командиром Дроздовским. Дело не только в соперничестве за сердце саниструктора Зои. В боевых условиях проявляются глубинные качества каждого: жестокость, малодушие и безразличие к чужой жизни Дроздовского и стойкость + человечность Кузнецова. Обстоятельства на их участке фронта тяжелейшие. Бывалый Уханов говорит о диспозиции: «Хочешь посмотреть, что осталось? Ноль целых ноль десятых. Мы дырка. А вокруг бублик. Из немецких танков». Группа из четырех бойцов семью снарядами остановит эти немецкие танки. Они все получат награды, орден дадут и не участвовавшему в бою Дроздовскому. Но дело не в этой очевидной для читателя несправедливости. Автору важна суть: в огне войны истинные герои закалились. Ему важна эта сталь, а шлак он, в конце концов, брезгливо отбрасывает.
Кстати, описывая немцев, Бондарев остается действующим фронтовиком: они для него – сплошь чуждые, враждебные, ненавистные существа, как бы и нелюди. Впрочем, в этом он отчасти следует за Л. Толстым, которому где-то и вообще чуть подражает: вспомните саркастический образ Наполеона в «Войне и мире».
Конец ознакомительного фрагмента.