Пролог
В мае 1925 года в непринужденной атмосфере довольно душного, многолюдного Парижского салона собралась группа представителей консервативной элиты от искусства, чтобы обсудить странную кубистическую картину Пикассо размером 96 на 92 дюйма[1], изображающую проституток в борделе. Изначально работа была названа «Авиньонский бордель», но стала известна как «Авиньонские девицы».
На картине изображены пять обнаженных женщин, проституток из борделя, расположенного на Авиньонской улице в Барселоне. Все персонажи написаны в тревожной, дерзкой манере и лишены какой бы то ни было женственности. Угловатые, почти уродливые очертания женских тел производят довольно устрашающее впечатление. Лица двух девушек будто скрыты под причудливыми африканскими масками. Остальные «девицы» написаны в иберийском стиле, характерном для Испании – родины художника, они выглядят дикими и свирепыми.
Эта картина Пикассо представляет собой уникальный образец примитивизма – направления, которое пренебрегает законами перспективы в пользу двухмерного плоскостного изображения. Это полотно возвестило о принципиальном отходе молодого художника от традиционной европейской живописи. У современников «Девицы» вызвали возмущение, теперь же они считаются одним из революционных произведений Пикассо, возвестивших пришествие современного искусства.
Граф Реджинальд Данелли Марбур, красивый молодой денди двадцати с лишним, франко-итальянский аристократ, богач, разглядывал картину, опершись на трость. Одетый официально – во фрак и белый жилет с галстуком, в модной шляпе «хомбург» из черного фетра – он рассматривал новую работу Пикассо с особенным интересом.
Марбур беседовал со степенной грузной женщиной лет тридцати пяти, стоявшей рядом. То была Гертруда Стайн – известный коллекционер и знаток искусства. Волосы ее были беспощадно стянуты на затылке в тугой узел.
Герти, как ее ласково называли друзья, никогда не носила ни украшений, ни вычурных нарядов, одеваясь подчеркнуто скромно – не то что праздные дамы тех лет. Наряженные в модные платья S-образного силуэта с глубоким декольте, они с надменным видом прогуливались по бульварам, выставляя под нескромные взгляды полную грудь и плавные изгибы бедер. Кроме того, Герти явно пренебрегала духами, предпочитая естественный запах тела.
– Честно говоря, – сказал граф Марбур, равнодушно осматривая «Авиньонских девиц» и прижимая к своему орлиному носу душистый носовой платок, – я совершенно не возьму в толк, отчего такая шумиха по поводу этой картины, но также я не понимаю и самой картины. Умоляю, объясните мне ее загадку.
Гертруда искоса взглянула на собеседника, будто прощая ему невежество.
– Чтобы понять Пикассо, нужно иметь представление об истоках его творчества, – бросила она и повернулась, собираясь уйти, но любопытный граф, который решил, будто чем-то обидел даму, придерживая шляпу, поспешил следом за ней. Когда Гертруда проворно проходила под колючими розовыми шпалерами, обрамлявшими садовую дорожку, граф окликнул ее.
– Подождите, Герти. Пойдемте вместе, – попросил он, – я хочу все о нем разузнать, вы меня заинтриговали.
Стайн остановилась, на ее полном лице появилась снисходительная улыбка, она покачала головой, будто мать, решившая уступить капризу ребенка.
– Идите, присядьте подле меня, – пригласила Гертруда, взяв графа за руку и опуская свое широкое тело на зеленую садовую скамью. – Все началось давным-давно, еще в Малаге…