Один конец
Нет свободы слова в птичьем царстве. Не успеешь на зорьке кукарекнуть, готовы клюв склеить, чтоб не будил ранним утром, хотя все в помете, особенно на нижнем нашесте. Закон курятника никто не отменял.
Радоваться бы первому солнечному лучу Корзинке, нашей несушке, – у нее куриная слепота, а квохчет больше других.
О демократии можно только мечтать. Кукареку, твою мать. Да и сами виноваты. Что собой представляем? Сорока вестницей себя считает, а по мне – обыкновенная трещотка. А кукушка? Вторит, что все мы давно куку, то есть с приветом. А мы о ней – предсказательница, гадалка: «Скажи, скока нам осталось?» Да, стока, скока хозяйка отвела, наш палач. Хрясть топором, и без калгана бегаешь, хоть с гребешком, хоть без гребешка.
Индюк Сопля возомнил себя большой шишкой. А где сейчас? Давно съели. Как и страуса Леню. Все убегал да прятал в песке голову, выпячивая зад.
Ворон Карла, напарник мой (помогает топтать кур, когда устаю), советует вступить в партию соловьев, но мне надоели их трели о манне небесной. Утопические социалисты, твою мать, на мусорках не гребутся.
В последнее время меньше шипит в оппозиции гусь Задира. С ним только цыпленок Пух, недавно вылупился, до топора ему далеко.
Льготами у хозяйки пользуются закупленные за границей серые утки – птицы легкого поведения без имени. Подхалимы, ходят, как и она, вперевалочку. Все время глотают мешанку и гадят в кормушку. Кря, кря, француженки, твою мать.
Надо слетать с плетня: солнышко уже выкатилось. Господи, хозяйка идет с топором. Все, это конец: мне улыбается! И никто не поможет. В яблонях тащатся от самих себя соловьи, друг Карла зовет к себе на высокую крышу. Забыл, наверное, что летать не могу. И куда убегу со шпорами.