7. Мать и дочь
Некоторое время Курион в одиночестве наслаждался творениями поваров Сервилии. Именно творениями, ибо кухня Сервилии считалась одной из лучших в Риме.
Народный трибун действительно был голоден, но он не набросился на пищу с жадностью голодного волка. Гай Курион, как человек жизнерадостный, умел получать удовольствие от всего, а истинное наслаждение не терпело спешки.
Вкусная пища являлась одной из многочисленных слабостей Куриона, и его аппетит не могли испортить такие мелочи, как досадный инцидент с Юнией и недовольство Сервилии.
На жареную утку не самых больших размеров Курион потратил столько времени, сколько у другого человека ушло бы на целого поросенка. Он услаждал все органы чувств процессом поглощения несчастной птицы. Народный трибун долго любовался едва ли не каждым кусочком с золотистой кожицей, вдыхал его аромат и, закрывая глаза от удовольствия, отправлял в рот. Периодически сложный процесс уничтожения птицы прерывался глотком фалернского вина.
Когда Курион разобрался с уткой и принялся за устрицы, в триклиний вошла хозяйка виллы.
– Ах, Сервилия! – воскликнул гость, слегка приподнявшись. – Мне бы твоего повара, и ничего другого в этой жизни не желал бы.
– Кто-то говорил, что ему нужно спешить к Цезарю, – заметила Сервилия.
– Похоже, это мог быть я, – предположил Курион. – Но с пустым животом далеко не уедешь. А наспех съеденная пища может явиться причиной частых остановок в пути. Греческие врачи советуют тщательно пережевывать вкушаемое.
– Не злоупотребляй моим гостеприимством, Гай Курион. Доедай и уходи, – слова хозяйки прозвучали довольно недружелюбно, но тон голоса стал несколько мягче, чем в библиотеке. Это отметил и Курион.
– Сервилия, ты хочешь сказать, что ответ Цезарю уже готов?
– Да, Гай, тебя ничто не держит в моем доме.
– Твои прелестные черты, о божественнейшая из женщин…
– Лучше скажи: кувшин вина, да устрицы, – прервала разглагольствования повесы неплохо сохранившаяся дважды вдова.
– Сервилия, признайся, что ты пошутила. Я только начал обедать, а ты уже прочла письмо Цезаря и написала ответ.
– Отчего же, – Сервилия протянула свиток, перевязанный розовой ленточкой. – Цезарь всегда немногословен, и я следую его примеру.
– Но ты позволишь мне дойти до десерта? – не на шутку разволновался гурман.
– Позволю, – смилостивилась Сервилия, – и даже составлю тебе кампанию.
Раб тотчас же поставил приборы и блюда для хозяйки.
– С твоего позволения, я приму удобное положение для тела, – произнес Курион и, не дожидаясь разрешения, полулежа устроился за обеденным столом.
Сервилия продолжала сидеть, ибо для женщины, согласно римскому этикету, иная поза считалась неприличной.
– Курион, ты ешь, словно последний раз в жизни, – заметила хозяйка виллы.
– Умоляю, Сервилия, будь осторожна со словами. Мне предстоит опасное путешествие в Галлию, а хотелось бы еще лет сорок наслаждаться кухней, подобной твоей.
– Для этого, Гай, нужно умерить свою похоть и укоротить язык, – посоветовала женщина. – Не только галлов тебе нужно бояться, много и в Риме желающих посмотреть какого цвета кровь у Гая Куриона.
– Недовольные сенаторы меня мало волнуют. Я одолжил денег у тех, кто более всего мог желать моей смерти, – рассмеялся Курион. – Не настолько же глупы мои кредиторы, чтобы бить по собственному карману.
– А твоя жена Фульвия? Говорят, женщина очень скверного характера. Ей могут надоесть твои многочисленные измены, – высказала предположение Сервилия, более для того, чтобы вывести собеседника из равновесия. – Ты не боишься, Курион, проснуться в один прекрасный момент с укороченным мужским достоинством?
– Змея змею не ужалит, – невозмутимо ответил народный трибун и отправил в рот очередную устрицу.
Лицо его выражало некоторое недовольство, но не по поводу непочтительных высказываний о жене. Недоволен был Курион, что его вынуждали отрываться от еды, чтобы поддерживать разговор.
Сервилия не решилась больше беспокоить народного трибуна до тех пор, пока тот не разделается с устрицами. Единственное, она положила себе несколько моллюсков, чтобы ускорить окончание трапезы.
Наконец и это блюдо оказалось опустошенным. Курион подозвал раба – кудрявого, белокурого мальчика – и вытер руки о его волосы.
Воспользовавшись моментом, Сервилия обратилась с вопросами, которые давно вертелись на языке.
– Курион, ты назвался другом Цезаря. Скажи, каково его положение? Что происходит в Галлии? Небольшой бунт или опасная война?
– Все – хуже некуда. Галльские завоевания Цезаря висят на волоске. А в Риме большинство сенаторов мечтает избавиться от строптивого проконсула навсегда. И не только мечтает. Другой, на его месте, давно бы беседовал с праотцами.
– Что же ты служишь Цезарю, если все так плохо? – подозрительно посмотрела на Куриона Сервилия.
– Во-первых, Гай Курион никому не служит. Он свободный человек, и может лишь оказывать услуги из дружеских побуждений. Во-вторых, я прошу некоторое время хранить в тайне мои отношения с Цезарем. Это необходимо больше Цезарю, чем мне.
– Почему же ты оказываешь услуги Цезарю? – сформулировала по-иному свой вопрос Сервилия.
– Потому, что верю в Цезаря. Это не человек, а какое-то сверхъестественное существо. Он победит всех врагов, он не может не победить. Никто не в силах стоять на пути Цезаря.
Пожалуй, впервые за время беседы слова Куриона прозвучали искренне.
– Наверное, и денежные дела надеешься поправить за счет Цезаря? – предположила Сервилия. – Не верю я в бескорыстие Куриона.
Народный трибун пропустил мимо ушей последнее высказывание собеседницы, и в свою очередь спросил:
– А тебя, Сервилия, с какой стороны беспокоит судьба Цезаря?
– В Галлии мой сын.
– Какой нежный вкус у твоих гранат! – не сдержал восторг Курион. – Какой-то особый сорт?
– Они созрели в окрестностях Утики, – рассмеялась Сервилия.
– Везти плоды из Африки! – изумился Курион. – Сервилия, ты решила превзойти роскошью Лукулла?
– Да что африканские гранаты? – махнула рукой женщина. – Я представляю, в какую сумму обошелся Гай Курион Цезарю.
– Сервилия, я же не спрашиваю, на какие деньги ты построила виллу.
– Она досталась мне от мужа.
– Я помню, какой она была десять лет назад. Если б твой муж увидел виллу в нынешнем виде, то вряд ли узнал бы ее.
– Я вижу, ты, Гай, насладился десертом, – теперь у Сервилии появилось желание изменить тему разговора.
– Хорошо бы сейчас полежать, – утомленно произнес Курион. – Греческие врачи…
– Даже не мечтай, – оборвала его Сервилия. – Тебе пора отправляться в Галлию.
Насвистывая веселую песенку, молодой повеса миновал розарий и углубился в виноградник. Внезапно нежная женская рука легла на его плечо.
– Гай Курион, ты уходишь, не простившись со мной? Это невежливо.
– Юния! Да будь моя воля – я бы не расставался с тобой никогда! – восторженно воскликнул Курион, и тут же добавил с сожалением. – И надо было тебе выбрать для беседы библиотеку.
– Кто мог знать, что матери понадобится туда войти. Летом она довольно редко интересуется этими противными свитками из кожи дохлых телят.
– Напрасно, Юния, так презрительно относишься к книгам. Благодаря им можно постигнуть многое, многого можно добиться в жизни. Впрочем, тебе это не нужно, – закончил Курион нравоучительную беседу, едва успев ее начать. – Честно признаться, с тобой я предпочел бы встретиться в вашей великолепной бане. Уж мы бы нашли, чем там заняться.
– Фу, какой ты пошлый, Гай, – надула губки дочь Сервилии, но глаза ее сладострастно пожирали известного римского развратника. Дыхание стало глубже, в такт ему под туникой поднималась и опускалась грудь.
– Мне говорили, что у тебя есть привычка краснеть, – Курион провел ладонью по нежной чуть смугловатой девичьей щеке.
– Я тебя совершенно не стесняюсь, Гай Курион. Ты очень располагаешь к себе, с тобой легко и просто.
Курион начал оглядываться по сторонам. Весьма реальна была перспектива получить вдобавок к изысканному обеду кое-что для души и тела. Но все его мечты рухнули, не успев даже толком созреть. На дороге появился могучего вида раб, и шел он именно к ним.
– Госпожа Юния, тебя немедленно требует мать.
– Хорошо, Корнелий, передай матери, что я иду, – недовольно произнесла Юния.
Девушка принялась ждать, когда раб удалится. Видимо ей хотелось проститься с Курионом без посторонних глаз, но Корнелий и не думал уходить.
– Ну что еще? – начала злиться Юния.
– Сервилия очень сердита, она приказала не возвращаться без тебя. Прошу, Юния, не медли.
– Юния, с каких пор рабы приказывают у вас в доме? – Курион тоже выразил недовольство по поводу внезапно возникшей помехи.
– Я исполняю приказ Сервилии, – невозмутимо промолвил ничтожнейший из смертных.
В его словах присутствовала такая решимость, что Юния вынуждена была подчиниться.
Юния нашла мать все в той же злосчастной библиотеке. Хозяйка виллы задумчиво рассматривала какой-то документ.
– Мама, к чему такая срочность? Раб едва ли не силой вытащил меня…
– Не из объятий ли Куриона он тебя вырвал? – Сервилия сурово посмотрела на дочь.
Та промолчала.
– Юния, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
– Я все поняла, мама, сидеть на коленях у Гая Куриона нехорошо. Ведь ты это хотела сказать?
– И это тоже. Курион – весьма неподходящая личность для любовных опытов. Едва он переступает порог дома очередной любовницы, весь Рим знает о его успехах во всех подробностях.
– Мама, ты ведь не всегда вела благочестивый образ жизни, и мужским вниманием не была обделена. Почему же мне навязываешь роль целомудренной весталки?
– Вовсе нет, дочь, – возразила Сервилия. – Я прекрасно понимаю, что ты не маленькая девочка, и вполне естественно, что испытываешь интерес к противоположному полу. Однако, в силу своей неопытности, ты склонна совершать опрометчивые поступки. Чтобы уберечь тебя от ошибок, я и начала этот разговор. Я не желаю быть тираном, а всего лишь хочу помочь сделать правильный выбор.
– Не понимаю тебя, мама.
– Что же здесь непонятного: уж коль любишь мужчин, то люби тех, которые могут быть полезны тебе и твоей семье.
Философ Архедем, при всей его мудрости, глядел с портрета на Сервилию недоумевающее.
– И у тебя есть на примете достойная кандидатура в мои любовники или мужья? – сообразила Юния гораздо скорее, чем бессловесный философ-стоик.
– Я хочу прочесть тебе последнее письмо Цезаря.
Мать Юнии развернула бывший у нее в руках свиток пергамента:
«Дорогая Сервилия!
Война в Галлии приближается к концу. Наши легионы окружили мятежников в Алезии, и на этот раз Верцингеторигу ускользнуть не удастся. Победа у меня в руках, и я посвящаю ее тебе, Сервилия, и твоей дочери Юнии. Где, кстати, этот прелестный цветок? Надеюсь увидеть ее волшебные зеленые глаза в Равенне, где скоро буду.
У тебя чудесная дочь, Сервилия.
– Этот Цезарь – изрядный наглец, – Юнию нисколько не тронули комплименты в ее адрес. – Он желает, чтобы мы ради него бросили виллу и спешили в Равенну. Сомнительное удовольствие: проделать такой путь, чтобы увидеться с плешивым стариком.
– Цезарь имеет на это право, хотя бы потому, что дом в Равенне для нас купил именно он, – справедливо заметила Сервилия. – Однако, дочь, ты упустила главное в письме. Гай Юлий положил на тебя глаз.
– Мама, он же старый! – возмутилась Юния.
– Глупенькая, Цезарь не имеет возраста. Даже галлы почитают его за божество.
– Мама.., – замялась в нерешительности девушка.
– Что еще?
– Ты с ним спала…
– И дальше спала бы, но чувствую – теряю былую привлекательность. Старею, дочь. Ночью Цезарь со мной ласков, как и прежде, но с первыми лучами солнца спешит покинуть постель, – сделала неутешительные для себя выводы Сервилия. – Цезарь – жеребец, пресыщенный женщинами. Такой может привязаться только к молоденькой девочке. А его очень нужно приковать цепями любви к нашей семье. Я верю: звезда Гая Юлия только восходит. Победы в Галлии – ничто в сравнении с будущими деяниями. И поэтому, благополучие нашей семьи я связываю с этим плешивым, пропахшим лошадиным потом развратником.
– Мама, ты упустила из вида одно существенное обстоятельство: я не питаю к Цезарю никаких чувств.
– Девочка моя, все придет со временем. Гая Юлия невозможно не любить. Ты поймешь это, как только пообщаешься с Цезарем некоторое время. А пока подумай над моими словами серьезно, и выбрось из головы Куриона.
Философ-стоик, казалось, вместе с Юнией осмысливал произнесенные Сервилией слова. Видимо, он прикидывал: насколько сочетаются наставления матери с его философией.