© Геннадий Левицкий
«Каждый человек приходит в мир сей, дабы выполнить свой долг, будь тот долг ничтожен или велик, но чаще всего человек и сам этого не знает, и природные его свойства, его связи с ему подобными, превратности судьбы побуждают его выполнить этот долг, пусть неведомо для него самого, но с верой, что он действует никем не понуждаемый, действует свободно».
«На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин – в том числе Постумии, жены Сервия Сульпиция, Лолии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея… Но больше всех остальных любил он мать Брута, Сервилию: еще в свое первое консульство он купил для нее жемчужину, стоившую шесть миллионов, а в гражданскую войну, не считая других подарков, он продал ей с аукциона богатейшие поместья за бесценок. Когда многие дивились этой дешевизне, Цицерон остроумно заметил: „Чем плоха сделка, коли третья часть остается за продавцом?“ Делом в том, что Сервилия, как подозревали, свела с Цезарем и свою дочь Юнию Третью».
«Но вскоре обнаружились первые признаки самой большой и опасной войны, какая когда-либо велась в Галлии. Замысел ее давно уже созревал втайне и распространялся влиятельнейшими людьми среди самых воинственных племен. В их распоряжении были и многочисленные вооруженные силы, и большие суммы денег, собранные для войны, и укрепленные города, и труднопроходимые местности».
1. Цезарь и Сервилия
– Гай Юлий! Ты не можешь меня покинуть! – возмутилась женщина и напомнила: – Ты обещал провести зиму в Равенне. Или слово Цезаря ничего не значит?
– Прости, Сервилия, но произошло событие, расстроившее все планы, – оправдывался мужчина. – Поверь, у меня совершенно нет желания менять твой великолепный дом на палатку в галльском лесу, но речь идет не только о моей жизни и смерти. Под угрозой гибели дело, оплаченное кровью римлян.
– Я устала сидеть в роскошном особняке, словно птица в золотой клетке, – продолжала капризничать красавица. – Для чего ты купил мне дом и вызвал в Равенну? Цезарю доставляет удовольствие мучить ожиданием покорную Сервилию?
– Ты же знаешь, дороже тебя у меня никого нет, – пытался успокоить женщину Цезарь, но та слишком долго копила обиды, и дежурной фразой остановить ее не получилось.
– Я не могу больше так жить. Сколько раз слышала о твоей непомерной занятости, но потом оказывалось, что Гай Юлий, кроме ложа своей супруги успевал побывать в постелях жен чуть ли не всех сенаторов. Даже своих друзей – Помпея и Красса – Цезарь наградил ветвистыми рогами. Развратник! Не к жене какого-нибудь кельтского вождя спешишь на этот раз?
– Сервилия!.. Вот женщина, которая не перестает меня удивлять! Ты ведешь беседы с греческими философами на их языке и повторяешь глупейшие сплетни римских плебеев. Хотя бы вспомни, дорогая, сколько лет несчастной вдове Марка Красса, прежде чем записывать ее в любовницы. Семьдесят, если не больше…
– Довольно, Гай Юлий, я уезжаю в Рим, по крайней мере, до весны. Холодный воздух Равенны плохо на меня действует.
– Сервилия, любовь моя, я буду тосковать без твоих божественных глаз, нежного, иногда капризного, голоса. И моя тоска тем сильнее, чем дальше ты будешь от меня, но… – неожиданно Цезарь не стал упрашивать женщину остаться в Равенне, хотя последняя надеялась на это, – положение в Галлии таково, что даже в Равенне никто не может оставаться в полной безопасности. Уезжай, и как можно скорее.
– Неужели все так плохо? – не поверила красавица. – Кажется, ты просто меня разлюбил. Годы берут свое, и никуда от них не денешься.
– Сервилия, ты самая прекрасная женщина мира! – воскликнул Цезарь, и здесь он почти не покривил душой.
Сервилия была в расцвете своей красоты: густые черные волосы, совершенно не тронутые сединой; темные брови и редко встречающиеся колдовские зеленые глаза. Смугловатая и упругая кожа лица не имела ни малейшего изъяна.
Хотя Сервилия была далеко не в юном возрасте, она относилась к тому редкому типу женщин, над которыми даже время не властно. Подобные ей женщины расцветают прелестным цветком в пору юности и затем как бы останавливаются в определенной точке. Они практически не меняются лет двадцать-тридцать, прежде чем на лице начнут появляться предательские морщинки. С годами они могут немного полнеть, но даже полнота их не только не портит, но, наоборот, подчеркивает прелестные формы тела.
Если к подаренному богами или природой добавить многолетний опыт общения с сильными мира сего, умение пользоваться восточными благовониями и кремами, то Сервилия вполне могла бы одержать верх над соперницами вдвое моложе ее. Впрочем, в последние годы знатная римлянка использовала свои чары лишь для того, чтобы удержать подле себя хотя бы на несколько дней одного-единственного мужчину – Гая Юлия Цезаря. Ради этого она совершала самые безрассудные поступки.
Собеседнику Сервилии к тому времени исполнилось сорок восемь лет, и одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: время обошлось с Цезарем далеко не милостиво. Долгие годы, проведенные в военных походах, с постоянным пребыванием под открытым небом в любую погоду и любое время года, частое недосыпание и нервное перенапряжение – все это оставило на лице неизгладимый след.
Цезарь равнодушно относился к избороздившим лицо морщинам, но почему-то ненавидел свою плешь, которая увеличилась, как ему казалось, ежедневно. Каждое утро он начинал с того, что зачесывал поредевшие волосы с темени на высокий лоб, чтобы хоть немного прикрыть оголившиеся места. От манипуляций с остатками волос Цезарь не только не выигрывал, но, наоборот, становился еще безобразнее и смешнее. Однако недостатки внешности не мешали ему пользоваться вниманием и любовью женщин.
Нынешний проконсул Галлии и в юности не относился к тем напыщенным красавцам-щеголям, в которых влюблялись с первого взгляда; но если женщина один раз общалась с этим, далеко не самым красивым человеком, ее тянуло к нему как железо к магниту. Жизнестойкость, ум, целеустремленность, блистательное красноречие Цезаря покорили немало сердец и римских девушек и благочестивых матрон[1].
При более близком знакомстве женщины не только переставали замечать внешние недостатки Цезаря, но даже изъяны превращались в достоинства. Плешь на голове, которая так несносна была для Гая Юлия – виделась окружающим печатью глубокого ума, отмеченного богами.
Женщины занимали не последнее место в жизни Цезаря. Они доставляли много приятных минут, особенно дорогих для Цезаря, вечно занятого грандиозными планами, военными походами. Они же доставляли Гаю Юлию и немало хлопот, а первая жена едва не стоила жизни.
Будучи юношей, Цезарь женился на Корнелии, дочери Цинны, который имел неосторожность стать злейшим врагом диктатора Суллы. Молодому человеку было приказано развестись с женой и поискать супругу из фамилий менее ненавистных Сулле. В ответ юноша заявил, что никакая человеческая власть не заставит его расстаться с любимой женой. За этот благородный порыв Цезаря, как преступника, внесли в проскрипционный список – что было равносильно смертному приговору. Имение Корнелии конфисковали, а сам Цезарь вынужден был спасаться бегством.
Долгое время он скитался в Азии, затем побывал на острове Родос, где учился искусству красноречия. Лишь после смерти Суллы Цезарь вернулся в Рим.
Больше такой преданности и самопожертвования в отношении последующих жен и любовниц Цезарь не обнаруживал. Нельзя сказать, что он просто пользовался женщинами. Нет, он любил их всех, но когда перед ним стоял выбор: женщина или очередное дело, которое могло принести ему славу, триумф, популярность, или просто стать ступенькой на пути к большей власти – в Цезаре побеждало честолюбие.
Собственно, после смерти Суллы уже никто не смел советовать Цезарю в выборе жен и любовниц, если не считать нескольких конфликтов с обманутыми мужьями.
– Цезарь, ты всегда умел сказать женщине нужные слова, за это они тебя и любят, – произнесла Сервилия после некоторой паузы. – Только со мной… насчет красоты и всего прочего… пусть тебя не покидает чувство меры. Не люблю лживой лести. Ведь под твоим началом воюет мой сын Марк, и у меня взрослая дочь.
– Причем здесь дети – они ничуть не умоляют твоих достоинств, Сервилия. Для меня ты навсегда останешься самым дорогим человеком.
– Ты прекрасно понял, Гай Юлий: когда я вспомнила о детях, то имела в виду свой возраст.
– Давай не будем вспоминать о возрасте – я древний старик в сравнении с тобой.
– Кстати, Гай Юлий, – хитро улыбнулась Сервилия, – я хочу познакомить тебя с моей дочерью Юнией.
– Зачем тебе это нужно, моя красавица?
– Я знаю, что Юлий Цезарь падок не только на чужих жен. Не чужды ему и юные создания. Возможно вдвоем с дочерью мы сможем удержать тебя в Равенне.
– Сервилия, порой ты проявляешь обо мне такую заботу, что я неловко себя чувствую, – невозмутимый Цезарь на этот раз произнес сущую правду.
– Что не сделаешь для любимого человека.
– Я помню Юнию прелестным ребенком, – в голосе Цезаря зазвучал плохо скрываемый интерес. – Насколько я понимаю, ребенок уже вырос?
– Она достаточно большая, чтобы великий развратник смог оценить ее женские прелести.
– Сервилия, ты делаешь из меня чудовище, – мужчина шутливо возмутился. – Однако буду соответствовать созданному тобой образу. Ты готова пожертвовать честью дочери?
– Я на все готова, лишь бы ты подольше оставался рядом. А честь – ее когда-нибудь женщине придется отдать. Так лучше, пусть будет блистательный Цезарь, чем римская посредственность, кичащаяся древним происхождением.
– Умеешь и ты сказать приятное, дорогая Сервилия, – отблагодарил комплиментом за комплимент Цезарь.
– Итак, Гай Юлий, в котором часу ты отправляешься воевать со своими дикарями?
– В восемь часов утра. Спешить не буду, так как не знаю, когда еще доведется поспать в роскошной постели и с такой восхитительной женщиной, как ты, Сервилия.
Цезарь потянулся к влажноватым чувственным губам собеседницы. Та игриво отстранила Гая Юлия и закончила разговор.
– Итак, решено. В половине восьмого я представлю тебе дочь Юнию. Возможно после этого ты не будешь спешить в Косматую Галлию[2] и задержишься на день-другой.
Дочь Сервилии оказалась очень похожей на мать, то есть, такая же красивая, но в силу разницы в возрасте в чертах Юнии присутствовали воздушность, хрупкость – присущие комнатному экзотическому цветку. Ростом она была гораздо выше матери, и даже Цезарь смотрел ей в глаза снизу вверх. И еще один контраст – более существенный – заметил Цезарь: девушка густо покраснела, когда ее представляла мать.
Сервилия же, отчасти, и нравилась Цезарю за неуемность фантазии в любви, которая часто переходила в откровенное бесстыдство, вульгарность и распущенность. Само собой разумеется, пороки благочестивой родовитой патрицианки проявлялись только в общении с Цезарем наедине. И Гай Юлий был в восторге от безумных выходок Сервилии до сих пор, но теперь покоритель Галлии, не отрываясь, смотрел на Юнию.
– Ну, так как, Цезарь, остаешься с нами?
– Нет, Сервилия, я должен ехать, но постараюсь вернуться как можно скорее.
– Ты не застанешь нас в проклятой Равенне.
– Я найду вас, мои обольстительницы, в Риме или другом городе, где вы решите остановиться. Я пойду за вами на край света. Как только вы услышите, что мятежные галлы разгромлены, знайте – я на пути к вам.
– Последняя просьба, Цезарь: присмотри за моим сыном Марком. Я знаю его смелость и желание всегда быть первым и поэтому прошу тебя, как мать – не поручай Марку опасные дела. Вместе со мной просит поберечь брата и Юния.
Едва прозвучало ее имя, девушка вновь покраснела и бросила несмелый взгляд на Цезаря.
– Сервилия, твой сын настоящий воин! Он не теряет голову в опасности, и ему чуждо глупое бахвальство, присущее его ровесникам. – Цезарь обратил взор на юное создание. – Не беспокойся, Юния, я буду заботиться о твоем брате, как о собственном сыне.