Введение
С тех пор как современная Грузия встала на путь создания независимой государственности и перед ней возникли проблемы территориальной целостности, заметно повысился интерес к российско-грузинским отношениям и, в контексте этих отношений, к теме традиционного осетино-грузинского взаимодействия. Пытаясь хотя бы частично удовлетворить читательские запросы, автор публикуемой монографии взялся за освещение исторических аспектов этой темы, во многом объясняющих суть современных политических процессов. Вместе с тем ставится задача раскрыть социальную природу периодически и устойчиво повторяющихся как российско-грузинских, так и осетино-грузинских противоречий. Исходную фундаментальную сторону исследования автор видел в строгом следовании фактическому материалу и той хронологической последовательности, в которой состоялись исторические факты и события. Сюжет и концепция монографии формировались на основе базовых явлений, выстраивавших канву целостного исторического процесса. В лапидарном и схематическом изложении они сводятся к следующему.
В истории взаимодействия России и Кавказа особое место занимают длительные и тесные российско-грузинские взаимоотношения. Главным и, пожалуй, самым необычным в этих отношениях политическим течением явились усилия России, направленные на создание из двух небольших и малоприметных княжеств – Картли-Кахетинского и Имеретинского – новой на Кавказе страны с русской номинацией «Грузия»; ранее указанные княжества представляли собой владения соседних государств – Картли-Кахетинское княжество принадлежало Персии, Имеретинское – Османской империи. Присоединение их к России заведомо обрекало Петербург на то, что два княжества, расположенные в Закавказье, оторванные от российских границ Главным Кавказским хребтом и не сулившие сколько-нибудь существенных выгод, станут причиной длительных и кровопролитных войн. Несмотря на это, Петербург принялся не просто избавлять грузин от многовекового господства соседних государств и крайних форм геноцида, но еще брал на себя «восстановление» Иверии в ее «древних границах». Трудно было объяснить мотивы, послужившие поводом для таких необоснованных обязательств, потому что ни у древней Иверии, ни у Грузинского государства, созданного царицей Тамарой и ее осетинским мужем Давидом-Сосланом, попросту не было сколько-нибудь очерченных политико-административных границ. Логичнее было ожидать от Петербурга объединения этнически родственных Картли-Кахетинского и Имеретинского княжеств – того, о чем мечтал Ираклий II, думая об освобождении грузин от иностранного ига. Но идея «восстановления» «древних границ» Иверии явно подразумевала нечто более масштабное – и включала не только географическое пространство на Кавказе. Замысел о границах вряд ли исходил от Петербурга – не ставила же Россия, присоединяя Армению, задачу возрождения ее в границах Урарту. Видение Грузии в гипотетических территориальных масштабах древней Иверии скорее всего было связано с политическими запросами грузинской знати, в свое время формировавшейся на идеологических установках экспансионистской феодальной Персии. Наш посыл основан не только на традукции. Тайну об этих границах, до которых грузинские тавады – бывшие персидские валии желали расширить зону своих феодальных притязаний, приоткрыл грузинский князь Цицианов – один из первых российских главнокомандующих на Кавказе. Он считал, что в прежние времена «Гуржистанское валийство – так в Персии называли грузинские княжества – простиралось от Дербента, что на Каспийском море, до Абхазетии, что на Черном море, и поперек от Кавказских гор до Куры и Аракс», т. е. до границ Персии и Турции. Несмотря на то, что заявление князя Цицианова носило характер ретроспективы, нет сомнения – оно обнажало планы, возникавшие у грузинской знати в связи с созданием Россией единой страны для грузин. Собственно, грузинский князь Цицианов, обрисовавший карту «древней Грузии» в гипертрофированном виде, был первым, кто практически приступил к расширению границ – например, присоединил в 1805 году к Грузии Шурагельское султанство, ранее зависимое от хана Еревана. У Цицианова была короткая жизнь, но его идея воссоздания «великой Грузии», исходившая от грузинской феодальной знати, имела настойчивую поддержку у абсолютного большинства российских главнокомандующих и наместников на Кавказе. Дискреционность такой политики заключалась в том, что она не соотносилась, как правило, с образом действий, избранным тавадской знатью в отношениях с Россией. Впрочем, в истории российско-грузинского взаимодействия не было периода, когда бы грузинская политическая элита – широко декларируя гуманистические ценности дружбы, военного союзничества и православного родства – не фрондировала, не состояла в заговоре и не предавала интересов России. Негативные проявления такой политической амплитуды обычно выливались в тавадскую фанаберию, часто переходившую к формам ксенофобии и русофобии.
После присоединения грузинских княжеств к России на протяжении всего XIX и начала XX века социальная основа российско-грузинских противоречий состояла главным образом в существенных различиях, сложившихся в феодальном общественно-экономическом укладе: грузинская модель феодализма, с XVI века трансформировавшаяся в «разбойную» социальную систему сефевидской шиитской Персии – в сеньорию без домена, принципиально расходилась с российским феодализмом, основанным на европейском принципе – сеньория с доменом. Серьезное несходство двух феодальных систем приводило местную тавадскую знать не только к противостоянию российским властям, но и к выработке в среде этой знати своеобразной идеологической традиции с неизменными чертами русофобии. Отдаляясь таким образом от российских интересов на Кавказе и концентрируясь только на собственных утилитаристских выгодах, грузинская феодальная знать вступала с российской администрацией в неразрешимое противостояние. Что же до российских властей, расположившихся в Тифлисе, в центре Грузии, то под давлением постоянно фрондировавшей местной знати они были обречены идти на поводу у грузинских тавадов и, желая умерить их социальную экспансивность, предоставлять им различного рода привилегии. Среди последних важное значение придавалось ориентации грузинского общества на территориальное расширение и связанные с этим вооруженные захваты.
В эту весьма сложную сферу российско-грузинских отношений, начиная с присоединения грузинских княжеств к России, были втянуты южные районы Осетии, получившие у российской администрации политико-географическое название «Южная Осетия»; такое наименование югоосетинских обществ вполне идентифицировалось с принятым в осетинском языке – «Хуссар Ирыстон». В условиях противоречивых российско-грузинских отношений Южная Осетия постепенно становилась политическим полем, где российские власти пытались разрешить непомерные владельческие притязания грузинских тавадов. Именно здесь, в Южной Осетии, больше, чем в самой Грузии, грузинские феодалы при поддержке российских воинских сил имели наибольший простор для широкого применения ими деспотических методов угнетения, в свое время укоренившихся в грузинском обществе благодаря господству шахской Персии. Ранее югоосетинские общества, граничившие с «Гурджистанским валийством», также периодически попадали под влияние грузинского феодализма, оказывая его распространению упорное сопротивление; Южная Осетия сохраняла свою независимость вплоть до 1864 года, до крестьянской реформы в Грузии. В пореформенный период она была подвергнута со стороны грузинской знати тотальной экспансии, вызвавшей в осетинских обществах национально-освободительное движение. Расправляясь с вооруженным движением сопротивления осетинского народа, российские власти в угоду грузинской знати приступили к частичной депортации южных осетин на Северный Кавказ, в частности в районы Ставропольской губернии. По примеру черкесов, накануне подвергшихся депортации, российские власти угрожали начать массовое выселение южных осетин из их исторической родины. Российское командование совместно с грузинскими войсками подавило освободительное движение осетинского крестьянства. В югоосетинских обществах, за исключением высокогорных районов, возобладало господство грузинской знати.
Безотчетное российское покровительство над тавадской знатью способствовало созданию в грузинском обществе особого «аристократического» слоя, в своем большинстве состоявшего из грузинских феодальных кланов. Неустанно пестуя его, Петербург не заметил, как вместо социальной опоры, на кою он рассчитывал, сформировал в Грузии политическую силу, для которой приоритетной становился отказ от российского покровительства и установление в грузинском обществе своего безраздельного господства. В начале XX века грузинская элита, добившись немалых экономических преимуществ, консолидировала свои консервативные ряды и вновь усилила центробежные тенденции, приводившие ее к обострению российско-грузинских отношений. Этот набиравший силу общественный процесс в грузинской историографии принято рассматривать как «национально-освободительное движение». Его социальная природа, однако, обнажилась окончательно в условиях Первой мировой войны и революционных потрясений 1917–1920 годов. В эти годы грузинская знать явно уже не нуждалась в ослабленной России, ранее считавшейся «освободителем Грузии». Прикрываясь демократическими лозунгами, она совершила своеобразную «феодальную революцию» – вышла из состава России и создала «Республику Грузию» во главе с теми же тавадскими консервативными кругами. Хорошо понимая социальную суть новой власти, утвердившейся в Грузии, Южная Осетия, еще во второй половине XIX века отданная на произвол грузинским феодалам, объявила в свою очередь о политической независимости и обратилась с просьбой о принятии ее в состав Советской России. Это было время, когда Грузия, противостоя России и готовясь к войне с ней, установила военно-союзнические отношения с Турцией, Германией, Францией и США. При этом новая российская власть, признавшая Грузию как суверенное государство, не давала поводов грузинскому правительству к развертыванию в отношении России конфронтационной политики. Несмотря на это, Грузия готова была вступить в сговор с любым государством, лишь бы подчеркнуть свое противостояние России. Причиной тому являлись два наиболее важных момента: а) сохранившаяся социальная разнородность российского и грузинского обществ, а также сформировавшаяся на этой почве в Грузии идеология русофобии; б) политическая разнотипность установившейся в России Советской власти и профеодального режима, созданного с 1918 года в Грузии. Гетерогенность двух социальных систем, исторически сложившихся, с одной стороны, в России, с другой – в Грузии, особенно давала о себе знать в переходные периоды экономической и политической истории двух разновеликих стран. Отстаивая свой собственный национально-социальный облик, грузинская элита обнажала свойственные ей восточно-деспотические изощренные методы политической борьбы и принималась за милитаризацию страны. Начиная с 1918 года Республика Грузия приступила к созданию регулярных войск, оснащению их западными образцами оружия – и вскоре напала на Южную Осетию. В войне с Южной Осетией Грузия продемонстрировала прежде всего свое полное отречение от всего российского и готовность к вооруженному противостоянию с Советской Россией. Одновременно она проявила приверженность к восточным формам насилия, посредством которых осуществляла физическую расправу над осетинским народом; по методам организации вооруженной агрессии в Южной Осетии, по ее глубокой бесчеловечности Грузия целиком повторяла сценарии геноцида, проводившегося в 1915 году турецким правительством в отношении армянского народа.
Агрессивные внешнеполитические ориентиры грузинских властей, концентрация на территории Грузии воинских сил враждебных России государств, а также развернувшееся в ней большевистское движение явились основными причинами ввода в Грузию Красной армии и свержения антинародного политического режима Н. Жордания. Несмотря на кардинальные перемены, происшедшие с установлением Советской власти в политическом устройстве Грузии, грузинское общество жестко отстаивало привычные для него социальные установки. Среди них особенно заметной оставалась неизменная тяга властвовавшей элиты к восточным тоталитарным формам организации государственной жизни. В этом ключе немалый интерес у этой элиты вызывала Советская власть с ее открытой идеологией диктатуры; у политических сил Грузии была своя собственная трактовка как Советской власти, так и сути ее диктатуры. В частности в рамках именно такой трактовки Иосиф Сталин и Григорий Орджоникидзе, наиболее известные грузинские большевики, стремились Советскую республику Грузию сконструировать по классической имперской модели. Не считаясь с волей соседних с Грузией народов, грузинские большевики, занимавшие в Советской России ключевые позиции, присоединили к Грузинской республике Абхазию, Аджарию и Южную Осетию, удовлетворив тем самым шовинистические амбиции политических сил, возникших в Грузии еще в XIX веке. В составе Советской Грузии Южная Осетия, еще недавно переживавшая грузинский геноцид, попала в условия перманентной экстраполяции на нее идеологической системы ксенофобии, инициировавшей жестокую расправу над осетинским народом. Заранее она была обречена на статус колониальной окраины Грузии и тяжелые формы дискриминации. В результате в бывшем СССР Южная Осетия стала единственным районом, где демографические процессы имели неуклонную тенденцию к сокращению численности населения: если в 60-е годы XIX века население Южной Осетии составляло около 150 тысяч, то в 30-е годы XX века оно исчислялось в 107 тысяч, в 1989 году – 96 тысяч, после 1992 года – менее 50 тысяч. Вопреки известности этих данных, в 80-е годы XX века представители грузинской мизантропии открыто и не колеблясь обсуждали нацистскую идею стерилизации осетин в Грузии. Нужен ли более яркий симптом того, сколь тяжело больным становилось грузинское общество, вступившее в полосу фашизации?! Общий фон болезни обозначился еще в середине 60-х годов XX века и определялся социальной сущностью теневой экономики, в сфере которой Грузия числилась среди самых преуспевающих союзных республик. К основным последствиям указанной экономики в Грузии следует отнести максимальное (до 17%) сокращение числа лиц, занятых «законным производством»; образование значительного слоя мелких хозяев; формирование так называемой коррумпированной знати, или иначе – рентной экономики в системе партийно-государственного управления; накопление крупного теневого капитала, все еще остававшегося в тисках отживших свое время политико-идеологических догм и приводившего к развалу государственного сектора экономики и обнищанию масс. Процессы в экономике, социальной жизни, устойчивые традиции неонацизма, шовинизма и ксенофобии спонтанно толкали грузинское общество к националистическим идеям, в том числе к их крайней форме – нацизму. Такое общество, как грузинское конца 80-х годов, обычно ориентировано на поиски «внешних врагов». К ним идеологи национал-социализма отнесли Россию, Абхазию и Южную Осетию, обвинявшихся в «привнесении» в Грузию большевизма и Советской власти. В подобного рода абсурдных обвинениях важное место занимало утверждение о том, будто Южная Осетия – «внутренняя территория» Грузии, в новое и новейшее время якобы заселенная осетинским населением. Во имя освобождения «своей исконной территории» грузинский экстремизм вновь объявил геноцид осетинскому народу и подверг его тяжелым испытаниям.
Приведенные выше положения определяют общий контекст, которым задана содержательная архитектоника монографии, предлагаемой нами вниманию читателя. В ней приводятся достаточно подробные сведения об осетино-грузинских политических контактах с древнейших времен и до новейшей эпохи. Одновременно подвергнут описанию и анализу оригинальный исторический материал, раскрывающий сложные процессы российско-грузинских отношений и исторические судьбы Южной Осетии в системе этих отношений. При этом в интересах научной объективности автору пришлось отказаться от идеологизированной исторической традиции, при которой в освещении российско-грузинских отношений и осетино-грузинских взаимодействий приоритет отдавали идиллическим картинам и избегали научных оценок сложных и порой противоречивых процессов, требовавших от исследователя как реконструкции исторических реалий, так и их системного анализа. Изменив таким образом методологию предмета, коему посвящена монография, предпочтение было отдано архивным документам. Наряду с изысканиями в Российском государственном военно-историческом архиве автор широко привлекает опубликованные документы из следующих изданий: «Акты Кавказской археографической комиссии», «История Осетии в документах и материалах» (т. I, 1962), «История Юго-Осетии в документах и материалах» (т. II, 1960; т. III, 1961), «Документы по истории Грузии» (т. I, ч. I, 1954; ч. II, 1960), «Революционное движение в Юго-Осетии. Документы и материалы» (1958), «Борьба трудящихся Юго-Осетии за Советскую власть» (1957). Большинство исторических источников, опубликованных по Южной Осетии, – извлечения видного осетинского археографа и источниковеда И.Н. Цховребова, сделанные им главным образом в Центральном государственном архиве Грузии. По событиям и фактам новейшего времени – 1989–1992 годов – в нашем распоряжении был сборник документов и материалов «Грузино-осетинский конфликт», подготовленный к изданию К.К. Кочиевым и любезно предоставленный составителем в рукописи. Автор стремился также к максимальному привлечению литературы, посвященной общим проблемам российско-грузинских, российско-осетинских и осетино-грузинских отношений; что же до специальных исследований, которые бы изучали тему в обозначенном нами аспекте, то пока их просто нет. Источниковедческие и историографические замечания вынесены из введения в основной текст монографии. Стоит отметить также, что из-за политической остроты темы, нестабильности обстановки и распространенности экстремизма в Республике Грузии автор, опасаясь за сохранность ценнейших грузинских документов, воздержался от подстрочных ссылок на источники; вместо них приведен библиографический список источников и литературы, на основе которых исследовалась проблема. И последнее: из соображений толерантности при описании фактов насилия, жестокостей, широко применявшихся грузинскими тавадами и политической элитой в отношении населения Южной Осетии, автор избегал подробностей и лишь в редких случаях приводил примеры подобной мизантропии, представляющей собой наследие, доставшееся Грузии от шахской Персии.
Техническую подготовку текста монографии к изданию выполнила В.В. Саутиева, за что автор приносит ей искреннюю благодарность.
Марк Блиев, июнь 2005 года