Вы здесь

Эхо чужих грехов. Глава четвертая. Метель (Марта Таро, 2017)

Глава четвертая

Метель

Метель, чёрт бы её побрал! Снег валил, заметал дорогу, тучные чёрные поля и прозрачные перелески, засыпал спины еле бредущих коней и верх затерявшегося во мгле одинокого экипажа. То, что они сбились с пути, светлейший князь Алексей Черкасский понял ещё с час назад. После центра губернии широкая столбовая дорога начала сужаться, а снегопад, зарядивший сразу после полудня, сделал её чуть заметной. Короткий хмурый день быстро превратился в ночь, а экипаж так и не добрался до Ратманова.

– Всё, барин, стали! Дальше не пойдут. Надо распрягать! – крикнул с козел личный слуга князя, Сашка. В этой поездке он подвизался и за кучера.

– Ну что, деваться некуда, – отозвался Алексей. Он спрыгнул в снег и сразу увяз. – Бросим экипаж. Может, тогда хоть лошадей выведем.

Сашка кивнул в знак согласия и принялся расстегивать упряжь левой пристяжной. Алексей попробовал обогнуть тройку и наконец понял, что заехали они в чистое поле: ноги под снегом проваливались в раскисшую грязь. Оставляя на безупречно-белом снежном покрове безобразные чёрные следы, Алексей побрёл к правой пристяжной, распряг её, а потом и коренного – огромного светло-серого орловского рысака. Уставшие лошади стояли не шевелясь, и Черкасский усомнился, сможет ли Сашка их выходить.

Темень казалась непроглядной. Куда идти? Алексей попытался хоть что-то рассмотреть в этой кромешной мгле. Надежды не было.

– Что дальше делать, барин? – напомнил о себе Сашка. – Если вы возьмёте Ганнибала, я выведу Леду и Ласточку.

Алексей взял под уздцы коренного, сделал наугад несколько шагов, и вдруг в темноте вспыхнул слабый огонёк.

– Господи, спасибо! – обрадовался Черкасский и спросил кучера: – Видишь свет? Идем туда.

Могучий Сашка, ростом не уступавший очень высокому Черкасскому, но вдвое шире его в обхвате, потянул за собой пристяжных и двинулся вслед за хозяином.

Замерзшие люди и измотанные лошади продвигались по снежной целине с черепашьей скоростью, но путеводный огонёк не гас, а вёл к теплу и свету. Наконец из тьмы выступили смутные очертания какого-то строения. Оно оказалось деревенской церковью, слабый свет лился из её окон. Где-то левее хлопнула дверь.

– Подожди здесь, – велел князь Сашке, передав ему поводья. – Я сейчас договорюсь о помощи.

Черкасский двинулся вдоль стены и разыскал дверь. Вошёл. В церкви было полутемно, лишь возле иконостаса горели лампады. Их мягкий свет выхватывал из мрака двоих: седобородого батюшку и одетую в траур высокую женщину. Платье, шубка, меховая шапочка – всё на ней было чёрным. Женщина стояла спиной к двери, и лица её Алексей не видел. Он сделал шаг, и сразу же из тьмы бокового придела выступили двое рослых парней в одинаковых дублёных тулупах, а с ними – молодая хорошенькая девушка, по виду, служанка в богатом доме.

– Сюда нельзя, барин, – хрипло заявил один из парней, – батюшка занят, нельзя сейчас.

– Мы заблудились, – объяснил Алексей. – Что это за церковь? Какого села? И есть ли здесь где переночевать? Мои лошади выбились из сил, им необходим отдых.

– Вы можете заночевать в доме батюшки Иоанна, – подсказала девушка, – он скоро выйдет.

Говоря это, она продвигалась вперёд, пока не загородила собой проход меж двух колонн, парни, как по команде, стали с ней рядом. Конечно, с высоты своего роста Алексей и так видел всё, что происходит в церкви, но он решил не сердить эту деревенскую охрану, а отошёл к выходу и даже хлопнул дверью. Боковые приделы церкви терялись в тьме. Грех было не воспользоваться моментом. Бесшумной походкой бывалого охотника князь тихо прошёл вдоль стены и, сам оставаясь невидимым, встал напротив говоривших.

Старый батюшка что-то втолковывал склонившей голову даме. Из-за головы священника Алексей видел лишь гладкий лоб, край меховой шапочки и высокие брови, одного цвета с соболем. Скорбная поза женщины говорила о непомерном горе, свалившемся на хрупкие плечи. Батюшка перекрестил страдалицу и направился к её слугам. Дама осталась одна. Она подняла голову, Алексей увидел безупречный профиль и высокую лебединую шею. Незнакомка перекрестилась, приложилась к аналойной иконе и, повернувшись, сделала три шага в сторону бокового придела, где прятался Алексей.

Князь увидел её лицо и обомлел. Это была молодая девушка, самое большее – лет семнадцати. На нежном лице с высокими скулами сияли непролитыми слезами распахнутые глаза, Черкасский не мог разобрать, голубые или серые. Незнакомка остановилась перед образом, висевшим в простенке, и стала молиться. Алексей замер в тёмном приделе, боясь выдать своё присутствие.

Девушка перекрестилась и воскликнула:

– Матушка, Царица Небесная, прошу тебя, помоги! Спаси меня и мою семью! Пусть папа выздоровеет. Не забирай и его тоже.

Всхлипнув, незнакомка приложилась к иконе и, развернувшись, быстро пошла к ожидавшим её слугам. Хлопнула дверь, все вышли. Алексей остался в церкви один.

Увиденное так поразило Черкасского, что он не сразу решился выйти, а когда открыл дверь храма, то на крыльце уже никого не было, а где-то слева за церковной стеной раздался, а потом стих глухой стук копыт. Догнать незнакомку? Но от измученной тройки сейчас мало толку. Значит, не судьба…

Алексей вернулся к лошадям. Сашка попеременно гладил и ободрял их и возвращению барина очень обрадовался. Из-за угла церкви показался батюшка в овчинном тулупе, накинутом поверх облачения. Спросил:

– Кто вы и чего хотите, дети мои?

Алексей представился:

– Я – князь Черкасский, а это – мой слуга. Мы ехали в Ратманово, да заблудились. Кони наши выбились из сил. Можем мы где-нибудь здесь переночевать?

Батюшка, оказавшийся отцом Иоанном, пригласил их к себе. Убедившись, что лошадей разместили в конюшне, а Сашка уплетает щи на кухне, Черкасский прошёл в просторную горницу, занимавшую всю переднюю половину дома священника.

Две изразцовые печки источали тепло, свечи в медных шандалах лили золотистый свет на дубовую мебель и вишнёвые гардины. Всё здесь дышало уютом и покоем, как будто и не было снаружи никакой метели. Круглый стол в центре комнаты накрыли на двоих. Батюшка приветствовал Алексея:

– Милости прошу закусить чем Бог послал. Прошу, ваша светлость, у нас по-простому. Снимайте мокрую одежду, поставьте сапоги к печи, они быстро высохнут.

Алексей последовал совету, а потом уселся за стол. Еда оказалась необычайно вкусной: жаркое таяло во рту, к нему подали грибочки и пироги, а к чаю – мёд с церковной пасеки.

Гость согрелся, наелся, и в утешение за все сегодняшние мытарства судьба послала ему награду – приятную беседу. Батюшка оказался человеком умным и образованным. Он расспрашивал гостя о прошедшей войне, о государе, а потом и о «наглом Буанопарте», как именовал императора французов. По каждому вопросу отец Иоанн имел своё оригинальное суждение, основанное на практической сметке и житейской мудрости, часто такое точное, что Алексей искренне удивлялся. За разговором князь не забывал о главном, он всё время прикидывал, как бы расспросить у старика о девушке в чёрном. Так ничего и не придумав, Черкасский решился и спросил в лоб:

– Батюшка, мне показалось – или до меня кто-то тоже приезжал к вам?

От внимания Алексея не укрылось, как старик посуровел. Отец Иоанн бросил на собеседника испытующий взгляд, будто приценяясь, а потом не моргнув глазом соврал:

– Нет, никого не было. Вы ошиблись, ваша светлость.

Это обескуражило Алексея. Зачем сельскому батюшке скрывать чей-то визит в церковь? В этом, в принципе, не могло быть ничего предосудительного. Так в чём же дело? На этот вопрос имелся один-единственный ответ, правда, не слишком приятный – отец Иоанн не доверял своему гостю. Но почему? Что такое увидел старик в Алексее, раз скрыл от него сам факт существования трогательно-прекрасной молодой девушки?.. Явную порочность?.. Неужто?.. Благодушие Черкасского растаяло, как дым, ведь он-то лучше всех знал, что батюшка прав. Теперешняя жизнь Алексея была следствием его постыдной распущенности. Именно порок загнал Черкасского в опалу. Из-за него он потерял дружбу императора Александра, а в свете стал настоящим изгоем.

Резко закончив беседу, батюшка распорядился убрать со стола, а когда кухарка, такая же древняя и сухонькая, как и её хозяин, унесла посуду из комнаты, указал Алексею на постель. Гостю постелили на широком диване у печи.

Алексей лёг. После нынешних злоключений он должен был сразу же провалиться в сон, но этого не случилось: слишком уж обидным показалось ему поведение отца Иоанна.

«Правда глаза колет, но лучше признать неприятную истину, чем упорствовать в своих заблуждениях», – учила когда-то маленького Алёшу бабушка. Теперь князь Алексей был полностью с нею согласен. Только он один виновен в собственных несчастьях: не заметил, как скатился до потакания постыдной распущенности, и в итоге потерял всё. Теперь за возможность вернуть уважение государя и общества придётся заплатить самую высокую цену – поступиться свободой и достоинством.

«Этого не избежать», – накатила тоска.

«А вдруг можно?» – шепнуло искушение.

Алексей закрыл глаза и принялся вновь и вновь прокручивать в мыслях свою печальную историю, но выхода так и не нашёл. Незаметно усталость взяла своё, и сон освободил Черкасского от мук совести. Утро вечера мудренее…

Пробившийся меж вишнёвых штор утренний луч разбудил Алексея. Одежда его просохла, а вычищенные невидимым доброхотом сапоги блестели, как новые. Князь быстро оделся, во дворе умылся снегом из нанесённого за ночь сугроба и пошёл искать своего строгого хозяина. Отец Иоанн служил заутреню. Дождавшись окончания службы, Алексей попросил:

– Батюшка, помогите мне, пожалуйста, людьми. Нужно отыскать и откопать мой экипаж и найти проводника до Ратманова. Я хорошо заплачу.

– Деревенские с радостью помогут: зима, работы нет, они всё для вас сделают, – пообещал старик. Он подозвал двоих мужиков: – Иван, Фёдор, помогите барину разыскать карету, а потом проводите его до почтовой станции. А там, ваша светлость, вы и проводника возьмёте, от нас до Ратманова вёрст тридцать, если не более.

Договорившись об оплате и передав мужиков под начало Сашки, князь пошёл вдоль дороги, по которой вчера уехала незнакомка. Деревенька лежала позади церкви, а дорога, обогнув старые вязы, убегала в чистое поле. Натоптанная в начале, уже через десяток шагов она стала теряться в сугробах, а потом и совсем исчезла. Алексей стоял на краю бескрайней снежной равнины, лишь на горизонте очерченной таким же белым кружевным лесом. Следы незнакомки исчезли под снегом. Если бы Алексей сам не слышал её голоса, то подумал бы, что всё это ему померещилось. Но перед глазами до сих пор стояло прекрасное заплаканное лицо.

«Искать её?» – спросил себя Черкасский.

Зачем? Тем более теперь, когда его судьба решена. Оставалось признать очевидное: незачем лезть в чужие жизни, да и волновать людей тоже нечего. Хватит катастроф! Алексей дождётся Сашку и уедет, никого здесь не потревожив.

Сашка не подвёл: экипаж стоял у церкви и даже выглядел прилично, будто и не ночевал в чистом поле. Следы снега отчистили, на подушки сидений положили обёрнутые в чистые мешки нагретые кирпичи. Отдохнувшие лошади смотрели бодро. Сашка объяснил, что взял до почтовой станции проводника – парнишку по имени Васька. Алексей расплатился с нанятыми мужиками и попрощался с отцом Иоанном, оставив щедрое пожертвование на церковь. Сашка и крестьянский паренёк взобрались на козлы, Алексей уселся на нагретые подушки. Тройка понеслась, как птица: миновала деревню, пересекла реку и вылетела на снежную равнину, под которой угадывалась дорога. Проводник указывал Сашке, где нужно взять левее или правее, и, к удивлению Алексея, вскоре тройка свернула на широкую дорогу, а потом остановилась у почтовой станции. Васька получил свой пятак и отбыл в обратный путь, а путешественники зашли в станционную избу. Черкасский хотел найти нового проводника и добраться наконец до дома. Но это не понадобилось. Станционный смотритель подробно рассказал, как доехать до Ратманова, и даже любезно нарисовал для князя некое подобие карты. Смотритель уверял, что дорога простая, всего четыре поворота, и что заблудиться здесь совершенно невозможно.

Дав лошадям отдых, путешественники вновь пустились в дорогу. По всему выходило, что ехать до Ратманова никак не менее трёх часов. Алексей закутался в меховое одеяло и закрыл глаза. Но дрёма не шла. Нахлынули воспоминания, а за ними – уже привычная тоска. Жизнь казалась беспросветной. Когда всё это началось? На самом деле ответ лежал рядом, он был материальным и зримым, и Черкасский никогда с ним не расставался. Алексей порылся в кармане и достал потемневшую от времени золотую табакерку со всё ещё яркой миниатюрой на крышке. С портрета смотрела голубоглазая красавица в напудренном парике.

«Бабушка», – улыбнулся Алексей.

Но дело было не в табакерке, секрет прятался внутри. Князь щелкнул замком, и на душе у него потеплело: на ладонь выпал игрушечный крест на голубой ленте – самое нежное из воспоминаний детства.