Как родная меня мать провожала
После окончания курсов бухгалтеров вернулась я в свой родной колхоз, и определили меня на должность не бухгалтера, а всего лишь счетовода. Ладно, думаю, будет меньше ответственности. Святая простота! Вот от неё-то меня как раз никто освобождать и не собирался. Сразу же столкнулась с проблемой – несоответствием между тем, чему учили и тем, что делали. На все мои возражения реагировали снисходительной улыбочкой, какая, мол, ты ещё совсем дурочка. Дурочкой я себя не считала, пожаловалась отцу. В результате переговоров «на высшем уровне» пришли к соглашению: заставлять подписывать незаконные документы меня больше не будут, а такая я им не нужна была. Меня стали использовать не по назначению. Я и учётчик, и бригадир, и пропагандист-агитатор, то есть, работала непосредственно с людьми. Меня это устраивало, а ходить в поле даже нравилось.
Другая проблема посложнее. Меня угнетало осознание того, что я всё время нахожусь под прицелом любопытных и даже косых взглядов – мне завидуют, мной попрекают, а больше недоумевают, почему это я столько времени дома. Особенно страдали мои родители, им приходилось по-своему защищать меня и оберегать. К нам в дом по вечерам стали наведываться работники райвоенкомата, особенно зачастил один помоложе, и его каждый раз угощали чем бог послал. Думаю, неспроста тратились мои старики на угощенье для него. На мой прямой вопрос, зачем они делают это, отец смущённо ответил, что он и корову не пожалеет, лишь бы отстоять меня от них. Такая перспектива не устраивала меня, и я спросила его: «Ну, а дальше-то, что? Дом продашь?» Вроде убедила.
Теперь мама. Как только я приходила домой – днём ли, вечером ли – она тут же отправляла меня в амбар «отдохнуть» или «не мозолить глаза людям». На этой почве у нас с ней стали возникать серьёзные разногласия: она меня посылает в амбар – я возмущаюсь – она сердится. И вот однажды, когда в очередной раз она собиралась отправить меня в амбар, я пригрозила, что, если она не перестанет меня прятать, я сама пойду в военкомат и попрошусь на фронт. Надо же было мне сказать такое и уйти, оставив её в душевном смятении, а немного позже мне самой пришлось пережить нечто подобное.
По дороге в Грабово я встретила нарочного из сельсовета с повесткой для меня, которую он мне и вручил. Завтра в 8 часов утра с вещами явиться на сборный пункт в Бессоновку. Господи, думаю, ведь не поверит она мне, когда увидит меня с повесткой в руках, подумает, что это я сама её выпросила. Что же делать? Оправившись от минутного замешательства, отдаю повестку обратно посыльному и прошу отвезти её к нам домой и не говорить, что встретил меня. Когда же вечером я вернулась домой, мама сама подала мне повестку.
Сборы – коротки: сообщила отцу, сходила к подруге Вале Долговой проститься, а вернувшись домой, застала здесь брата Василия, приехавшего в 10-дневный отпуск после ранения. Набежали родные, соседи – все рады видеть живого фронтовика. Сели за стол, и непонятно было, встречу ли отмечают, проводы ли – всё смешалось как в доме Облонских. Мне показалось, что радости было гораздо больше, чем печали, и это не удивительно, ведь столько пришлось пережить родителям за жизнь любимого сына.
Обо мне вспомнили только утром. Брат оглядел меня критическим взглядом и спросил, далеко ли я собралась в таком виде. На фронт? В туфельках на каблучке? В нарядном платье? Засуетились мои сёстры, мама – раздели меня и вновь одели, теперь уже во всё новое, простое и крепкое. Потом, на фронте, когда нас очень долго не обмундировывали, эти добротные вещи сослужили мне добрую службу.
Всей гурьбой отправились в Бессоновку пешком, а тем временем весть о приезде брата успела распространиться на всю округу, и нас ожидали почти у каждого дома нашей многочисленной родни. Вместо 8-ми утра мы прибыли только к вечеру и, ещё не доходя до военкомата, услышали крики: «Счетовод из „Сталина“! Счетовод из „Сталина“!» Значит, меня здесь давненько ждут. Объясняться с военкомом пошёл мой брат – фронтовик, выше его по званию, – и тот спустил тормоза: перестал грозить мне трибуналом, и даже отпустил ночевать домой, только с тем, чтоб уже завтра без опозданий явиться на сборный пункт прямо в Пензу.
Провожала меня утром рано к поезду крёстная Свистунова, мама не могла, лежала с тяжёлой головной болью после всех волнений. В Пензе нас продержали несколько дней, в один из которых навестила меня мама и обещала приехать проводить. Не приехала, и никто не приехал, я была единственной, кого никто не провожал на фронт. Надо ли писать, что мне было не по себе?.. Писать просили? Не дождётесь! С тем и уехала. Это потом я узнала, что в семье произошло ЧП со старшей сестрой, и родители срочно решали эту проблему.
Угроза моя в отношении родителей продержалась до первого боевого крещения. Перед лицом смертельной опасности она мне показалась такой мелкой и незначительной, и я обещала, что сразу напишу домой, если, конечно, останусь жива. Написала сразу же.