Вы здесь

Эхо времени. Глава вторая (Валерий Гуров)

Глава вторая

1

Так ли это все было или не совсем так, кто бы знал? Чужак во время своего пребывания в стане очень подружился с дедом. Он то и рассказал ему все о своих злоключениях. А тот уж мне, как мог, так и пересказал. И еще. Это Чужак и показал, и научил деда варить железо. Во всем племени, в котором нашел приют Чужак, металлических предметов вообще было мало. Несколько женских украшений, пару наконечников на копьях хозяина стана, его большой нож-меч с блестящим, отдающим желто-коричневым светом, лезвием. Да еще такая же блестящая тарелка-зеркало у Матери стана. Мать, седеющая стройная женщина, обитала в отдельном шатре, на краю стана и, пожалуй, являлась самым главным и почитаемым членом и стана, да и всего племени. Почти все важные для племени дела проходили с ее разрешения и благословения. Она давала добро на создание семьи, она принимала у всех роды, с ее участием проходили довольно частые захоронения в племени, к ней обращались за помощью при любых заболеваниях и недомоганиях. Без преувеличения можно было сказать, что Мать была центром жизни всего племени. Вторым человеком в стане был его Хозяин. Жил он в самом большом шатре, владел большим стадом, и именно от него во многом зависела жизнь и пропитание большинства сородичей и небольшого числа рабов, постоянно обитавших в стане. Дед, тоже подчинялся Хозяину в вопросах, касавшихся всего стана. Но во всем остальном он был независимым, имел свое небольшое стадо и несколько рабов. Отец деда в свое время тоже был рядовым членом племени, но он был удачливым и толковым охотником. Настолько толковым, что сумел вырастить из нескольких телят и ягнят, добытых во время охоты, свое небольшое стадо и приобрести вес и значение в глазах всего племени. Как и у Хозяина у него было много детей. Правда, от нескольких жен, которые почему то умирали быстро одна за другой.

Все эти металлические предметы были выменяны у торгашей там далеко, в стране на восход солнца, в обмен на скот, шкуры и на то, что удавалось вырастить женщинам племени. Но эта страна находилась далеко, на берегах большой-большой реки. Добираться приходилось много дней, и путь был далеко не безопасный. Так что для охраны каравана набиралось много воинов, сопровождавших караван. Само собой разумеется, что такие караваны были редки, и предметов обмена поступало в стан очень немного. Поэтому, когда Чужак из сооруженной им печи получил первый корявый слиток металла, восторгу в племени не было предела. Отец деда долго и заворожено осматривал и ощупывал этот тяжелый массивный слиток, бил камнем и даже пробовал на зуб. Потом, не отходя, смотрел, как Чужак вновь раскалял этот кусок, расплющивал и отделял от него заготовки. Потом вытачивал из них наконечники для копий и большие черные ножи. Все это казалось чудом, а Чужак со своим уменьем – богом. Авторитет Чужака стал непререкаемый, и по его просьбе ему выделялось любое количество людей племени для помощи в многотрудном деле. Но труднее всего было доставлять руду и черные блестящие горючие камни. И только Чужак знал места добычи. Когда и как ему удалось их разыскать, об этом Чужак никогда и ни с кем не делился.

Черные камни Чужак вначале разбивал в крошку, потом разбавлял эту крошку водой и месил из нее тесто. Лепешки теста затем раскладывал на раскаленные угли и смотрел как они, шипя и издавая мерзкий удушливый запах, спекались. И уже потом укладывал их в плавильную печь на руду и замуровывал печь.

Плавильную печь Чужак лепил из глины. Каждый раз новую. Это был долгий и кропотливый труд. Потому что после каждой порции кладки она должна была долго сохнуть и обжигаться. Зато когда печь была готова, и начинался процесс ее загрузки, то на это событие собиралось почти все племя. Перед печью ярко горел костер. Чуть поодаль, впереди всех, на шкурах восседала Мать и рядом Хозяин. Затем все остальные. Мать, окинув взором всех собравшихся и убедившись, что все прониклись чувством важности момента, кивала головой. Начинался процесс загрузки. Сначала клались дрова, затем черные камни, затем толченая руда. Поверх клались лепешки. Перед тем как замуровывать печь к ней подходила Мать. Чужак насыпал ей в подставленные ладони какой-то порошок. Мать медленно и торжественно посыпала им всю закладку, и Чужак замуровывал верх печи. Потом горящей головешкой из костра поджигались дрова в печи.

После того как переставал валить из трубы густой дым к печи подходили двое мужчин из племени с какой-то обтянутой шкурой рогатиной, вставляли один конец в отверстие печи и начинали ритмично ее сжимать и раздвигать. Громко чавкая, из отверстия рогатины в печь устремлялся воздух, и было отчетливо слышно, как с каждым жимом в печи все сильнее и сильнее разгоралось пламя. Плавка металла начиналась. Как правило, вся процедура загрузки начиналась с утра и шла медленно, торжественно, так что к тому времени, когда разгоралось пламя в печи, уже вечерело. Хозяин вставал и делал знак всем остальным, что ритуальная часть процедуры закончилась, и пора приступать к торжеству по этому случаю. Утомленные зрители мгновенно рассыпались по своим шалашам и шатрам, тут и там вспыхивали костры, и начиналась подготовка еды. При этом гвалт над станом стоял невероятный, словно все и сразу старались выплеснуть из себя накопленное за долгое молчание все увиденное и свои впечатления. Этот гвалт, суета еще больше придавали ощущение важности события, его праздничности. Уже в темноте ночи, насытившись, люди стана, вновь собирались к костру, пылающему у печи. Рассаживалось, где могли, тихо переговариваясь. Лишь громкие и ритмичные всхлипы мехов нарушали тишину ночи. Ритм возбуждал. Почти всегда находился кто-то, кто притаскивал долбленую колоду, туго обвязанную шкурой, и начинал выстукивать в такт мехам ритм. И вот из темноты ночи в мерцающий от огня костра круг света вплывала стройная девушка. Легкая туника лишь прикрывала тело. Черные длинные волосы, расплескались по маленьким округлым плечам. Все тело в такт музыки плавно изгибалось, вскинутые вверх руки плавно завершали колебания тела. Мелко-мелко перебирая ногами, девушка плыла вокруг костра. Отблески пламени играли на тугой гладкой коже ее тела, стройных ног и приоткрывающихся под ритмы танца бедер. И вот такт музыки уже не совпадает со всхлипами мехов, он убыстряется. Убыстряются и движения девушки. Мелькание обнаженных ног, рук, счастливого возбужденного запрокинутого назад лица, волны разметавшихся по плечам черных роскошных волос производит неотразимое и завораживающее действие на окружающих. Чувство трепетной радости и силы молодого разгоряченного тела передаются другим. Из темноты в мерцающий круг света вступают полуголые парни. Движенья их рук, ног резкие, энергичные, но ритмичные. Девушка, изгибаясь всем телом, скользит между парнями, не касаясь их. Те, разгоряченные ее неуловимой и притягательной близостью, еще энергичней и неистовей дергаются в такт ритма. Ритм убыстряется. Кто-то из парней в горячке танца задевает партнера, сбиваясь с ритма, и стремясь быстрее исправить оплошность, суетливо размахивает руками, выделывая ногами неестественные па. Неожиданно девушка, заливаясь звонким смехом, вскальзывает из круга и исчезает в темноте ночи. Только веселый, звонкий смех постепенно замирает в звуках барабана. Внезапное исчезновение девушки, суета неудачника сбивают и остальных с ритма. Звук барабана резко и внезапно прерывается. На мгновенье устанавливается тишина, прерываемая чавканьями мехов. Затем раздаются все более громкие смешки, выкрики. Публика шумно и весело начинает покидать насиженные места, растворяясь в темноте ночи. Парни, еще какое-то время потоптавшись возле костра, исчезают в темноте ночи. Праздник заканчивается.

Такие праздники повторялись долго. Но однажды в стане появился Высокий.

Его рост, весь вид и одеяние были столь необычны, что буквально весь стан вылез из шатров и шалашей, в немом изумлении, с восхищением и страхом взирая, как пришелец степенно и мерно вышагивает прямо к шатру Хозяина. Хозяин стоял перед входом шатра неподвижно, напряженно. Настолько напряженно, что без труда можно было по его виду понять, какого усилия ему стоило презреть страх и сохранить достоинство при виде приближающейся громады нежданного гостя. На почтительном расстоянии от него сзади собралась густая толпа полуголых пацанов. И воцарившуюся напряженную тишину прерывают время от времени детские голоса из-за спины Высокого. Подходя к шатру, он остановился на приличном расстоянии от Хозяина и поднял руку. Жест был столь выразительный, что мало кто не понял в этом жесте добрых намерений гостя. Хозяин в ответ тоже поднял руку ладонью вверх и затем, отступив на шаг, слегка поклонившись, жестом этой же руки пригласил гостя войти в шатер. Высокий приглашение принял, но подойдя ближе к Хозяину на странном цокующем, но понятном языке, сказал, что он хотел бы войти в шатер вместе с тем, кто не так давно пришел и теперь живет среди людей его племени, и только с ним. Хозяин сразу понял о ком речь и жестом подозвал Чужака, стоявшего невдалеке в толпе. Поднял полог шатра. Первым в шатер, согнувшись в три погибели, втиснулся Высокий, за ним вошел Чужак. Хозяин опустил полог. И сразу толпа загудела. Страх ушел, распирающее любопытство о цели посещения столь необычного гостя породило массу версий, и каждый непременно желал тут же высказать свою догадку.

Напрасно Хозяин знаками призывал толпу утихнуть, прильнув ухом к шалашу. Судя по напряженному выражению его лица, ему мало чего удавалось услышать, а еще меньше понять. Наконец полог откинулся и показался Чужак. Тут же он обратился к Хозяину, сказав, чтобы тот распорядился покормить гостя, а также сегодня же собрать им двоим еды на несколько дней пути. Отправляются они в путь сразу же, как только гость поест и отдохнет.

Лицо Хозяина приняло деловой вид. Он тут же жестом подозвал своих слуг и передал им приказание Чужака. В стане воцарилась деловая суета. Запахло жареным мясом, травами. И через некоторое время к шатру потянулись женщины племени с блюдами мяса, зелени, снеди и кувшинами.

Вначале Хозяин выхватывал подношения и с подобострастным видом нес их в шатер. После двух-трех ходок его рвение поубавилось, и он стал отправлять в шатер с подношениями слуг. Но трапеза длилась недолго. Очередной слуга, отправленный в шатер, быстро вернулся, неся обратно кувшин в одной руке и в другой миску со снедью. Хозяин смекнул, что Гость насытился, и велел все остальные подношения складывать на циновку у шатра.

К тому моменту, когда Чужак вновь появился у шатра, горка из подношений выросла приличная. Чужак появился в полном походном виде с перевязью через плечо, с неизменным бурдючком и длинным ножом в плетеных ножнах, притороченных к узкому кожаному поясу. Появился не один. Чуть поодаль, сзади шла жена. На руках сидела прелестная девочка, и рядом семенил, цепляясь за подол матери, голый курчавый смуглый мальчишка. Жена шла молча. Только слегка влажные глаза и напряженно-отчаянное выражение ее лица, выдавали то душевное волнение, которое вызвало внезапное известие от мужа, что он уходит вместе с Высоким надолго, если не навсегда.

Словно по сигналу, как только Чужак приблизился к шатру, откинулся полог шатра и чуть ли не на карачках выполз Высокий. Не без удовольствия распрямившись во весь свой гигантский рост, критически осмотрел одеяние Чужака, беглым, равнодушным взглядом окинул жену и детей, внимательно осмотрел подношения, сложенные сбоку шатра и, повернувшись к Хозяину, почти не раскрывая рта, странным чирикающим слогом сказал, что признателен за хороший прием, но пора прощаться и пусть все подношения несут вслед за ними. Хозяин, сияя от почтительного к нему отношения, тут же знаком подозвал слуг и распорядился во всем выполнять волю и приказания Высокого и Чужака. Процессия двинулась в путь, Впереди широким размашистым шагом шел Высокий, за ним полубегом семенил Чужак, замыкали колонну четыре раба с ношами за спиной и на головах. Процессия двигалась к реке, которая виднелась вдали, и через некоторое время скрылась за прибрежными кустами. Почти все люди стана, с интересом наблюдавшие за процессией стали расходится. На окраине остались самые любопытные. И их терпение было вознаграждено необычным видом ладьи, вынырнувшей из зарослей кустарника на гладь реки. Собственно говоря, даже не вид ладьи, хотя никто из них отродясь не видал столь большой и необычной ладьи, а то, как быстро она скользила по водной глади. И совершенно было не понятно, что же ее двигало. Ни весел, ни шестов не было видно. Но она плыла, и плыла быстро, так что вскоре появившиеся на возгласы удивления зеваки, уже практически не могли ничего путного разглядеть, кроме быстро удалявшейся в сторону озера точки на водной глади реки. Впечатления от увиденного, дополненные совершенно невероятными рассказами рабов, вернувшихся от реки, настолько взбудоражили всех, что еще долго это событие было основным предметом разговоров. При этом событие обросло такими деталями и невероятными подробностями, что ими делились много – много времени, передавая слухи от стана к стану. И чем шире распространялись слухи, тем больше гордости самоуважения укреплялось в людях стана. Но больше всего посещением Высокого гордился Хозяин. Он наставительно и высокопарно объяснял и поданным, и всем остальным, что Высокий был высшим существом, небожителем, спустившимся на землю, облагодетельствовавшим Хозяина и забравшим на небо Чужака за его ум и знания. И им был введен на дату события и узаконен на многие времена ритуал жертвоприношения и подношения мелкого скота. И Хозяин стал не просто самым богатым и влиятельным в стане, а отныне он стал великим Жрецом, стоящим между подданными и высшим существом.

Но не все сразу восприняли Хозяина в новом качестве. И больше всех воспротивилась такому превращению Мать. Она открыто саботировала все начинания и мероприятия Хозяина в попытках самоутвердиться в новом качестве и не только сама, но активно привлекала на свою сторону соплеменников, которые ее свято чтили и внимали всем ее словам. А таких было немало. Однако Хозяин оказался хитрее и изворотливей. Почувствовав, что его новое амплуа сходит на нет, он стал в своих проповедях не хаять и унижать Мать, а наоборот превозносить и обожествлять ее, вводя в свои ритуалы ее чуть ли не как равную самому божеству, облагодетельствовавшего Хозяина. Мать была сражена таким подходом. И прошло совсем немного времени, когда ее сопротивление сошло на нет, и она стала живым артефактом в его проповедях и священодействиях.

Влияние новоиспеченного Жреца росло медленно, но верно, и не только в стане, но и далеко за его пределами. Ритуалы жертвоприношения, да и другие праздники становились все более массовыми все более зрелищными, но и все более обременительными для самого Жреца. Потребовались помощники, и в немалом числе. Да и большой шатер Хозяина становился мал и тесен. И со временем на окраине стана уже возвышалось много строений и шатров исключительно для священников и для совершения обрядов.

Возможно, эти строения со временем и превратился бы во что-то более монументальное, но условия жизни становились все более трудными и суровыми.

2

Неведомо как, по какому наитию, но Мать накануне тех памятных дней, стала настойчиво, истерично призывать соплеменников немедленно покинуть берега озера и идти вверх, в горы. Кто-то со страхом вслушивался в ее пророчества о грядущих бедах, которое принесет вскоре озеро, другие пожимали плечами, отказываясь верить в эти угрозы и сниматься с обжитых и насиженных мест. Но когда в полночь стан был взбудоражен истеричными воплями Матери, указывавшей на странное сияние неба над цепью далеких полночных гор, Хозяину стало не по себе, и он со свойственной ему решительностью распорядился всем сворачивать шатры, собирать скарб, сгонять скот, забирать все, что только можно забрать и немедленно идти в горы. Более того, несмотря на ночь, он распорядился послать гонцов к соседям, чтобы они тоже внемли опасности и шли в горы.

Зрелище зловещего сияния, подкрепленное властными приказами Хозяина, возымело действие. Ночную тишину разорвала суматоха сборов, крики людей, рев и блеяние перепуганного скота. К рассвету огромная разношерстная возбужденная толпа мужчин, женщин, плачущих детей, со скарбом, тюками, кувшинами на носилках, повозках, просто на спинах, вперемешку с ревущим скотом в пыли и вони тянулась вверх вдоль реки к горам. К вечеру достигли того места, которое указала Мать. Там и стали обустраиваться на ночь с огромной надеждой, что весь этот переполох, поднятый Матью и Хозяином, окажется сущим бредом. Но ночь не выдалась спокойной. Еще с вечера затягивавшееся низкими тяжелыми тучами небо, разразилось такой грозой, таким ливнем, что казалось, что это не небо, а само озеро обрушилось им на головы. В довершение, спокойная река, вздыбилась, ревела, несла на себя черные огромные силуэты вывороченных деревьев, еще чего-то темного и ужасного. Ливень продолжался и днем. Лишь к утру следующего дня ливень несколько стих и в забрезжившем рассвете начинающего дня стало видно, как совсем недалеко от стоянки широкой свинцовой гладью раскинуло воды безбрежное озеро. Такого потопа никто из людей племени отродясь не видал. Этот вид бесконечной воды вселял такой ужас, что люди инстинктивно стали сбивать в кучу, к тому месту, где гордо и невозмутимо стояла Мать. Ее невозмутимость вселяла робкую надежду, что сия разбушевавшаяся стихия не поглотит и их.

Надежды оправдались. Ливень стих. Края озера, в который широким, бурным и грязным потоком вливалась река, не приближались. Люди, измученные усталостью, промокшие и продрогшие, стали разбредаться по широкому пологому откосу реки. Многие подались в ближайший лес, откуда самые прыткие тащили ветки, палки, сучья, короче все, что могло послужить основой строительства хоть какой-нибудь крыши над головой и будущих кострищ. Жизнь брала свое. Быт, хоть и убогий, быстро налаживался, так что вскоре уже мало что напоминало о великом переселении.

После потопа установилась жара. На небе на много дней не было ни облачка. Пропитанная влагой земля после потопа покрылась поначалу пышной растительностью, но жара и отсутствие дождей быстро превратили долину реки в желто-коричневую саванну. Река, еще недавно бешено катившая свои воды в озеро, буквально на глазах превращалась в тихую и безобидную, но все еще широкую речку, с широкими завалами валежника вдоль берегов, густыми пятнами повисших на прибрежных зарослях кустарников и ветвях уцелевших деревьев, валами полусгнивших водорослей, травы и другого мусора. Озеро, почти вплотную подступившее к стоянке, держалось в своих границах достаточно долго, неся со своих необъятных просторов ночную прохладу и свежесть. Но и оно под натиском многодневной жары стало отступать, оставляя на берегу плотную полосу гниющего мусора. В этой гниющей массе размножилось невероятное количество насекомых, которые еще хуже, чем запах гнили, отравляли быт. Но зато обилие насекомых привлекло массу птиц, живности и рыбы. С ловлей рыбы поначалу были большие проблемы. Все лодки, плотики, которые рыбаки использовали раньше при ловле, сгинули при потопе. Строить новые лодки было невероятно трудно не только из-за плохого доступа к открытой воде, да и просто голыми руками соорудить сколь-нибудь приличное плавучее средство было тяжело. Но потом, отступавшее озеро стало оставлять большие мелководные лагуны и озерца, в которых было много рыбы. Это изобилие еще больше привлекло птиц, в том числе и весьма крупных, и совсем нежеланных крокодилов. Да и других диких животных, как равно и хищников весьма прибавилось. Последние больше всего досаждали пастухам, и настолько, что даже, несмотря на обилие корма вокруг стана, они предпочитали гнать скот далеко в горы.

Вначале буйство растительной и животной жизни, хоть и доставляли много неудобств и неприятностей, но вполне уравновешивались обилием питья и пищи. Беспокойство пришло только с наступлением времени дождей. Собственно говоря, не приходом дождей, а почти их полным отсутствием в тот период года, когда с незапамятных времен начинали дуть холодные ветра, небо покрывалось тяжелыми тучами, и начинал лить, почти не переставая, несколько дней дождь. Если что и менялось при этом, так только время от времени его усиление до гроз и ливней. А теперь только иногда легкие облака, да изредка небольшой ночной дождь напоминали о прошлогодних ливнях. Да и еще, после времени дождей далекие вершины гор покрывались сияющей белизной. А теперь только иногда облака цеплялись за их вершины.

3

Несмотря на установившуюся сушь, воды озера отступали медленно. Да и река, хоть и обмелевшая, но продолжала широко катить свои воды в озеро. Но скоту уже стало мало корма в долине и приходилось гонять его далеко в горы, ближе к лесам. Такие прогоны по времени занимали все больше времени, все больше и больше опасностей и потерь при этом было. Так что перед племенем все острее становился вопрос: оставаться ли на равнине, в относительной близости к озеру, либо переселяться ближе к горам и пастбищам? Засуха, сгубившая уже к следующему году урожай, окончательно поставила точку в колебаниях и племя, хоть и редко, стало сниматься с насиженных мест и продвигаться вдоль реки ближе к горам. Так что к тому времени, когда отступающая вода озера наконец-то обнажила место первоначальной стоянки, то пути к нему от стана было несколько дней. После Чужака в стане осталось много ножей и наконечников копий из металла. И Жрец однажды отважился отправить караван с изделиями из металла на восход, в далекие – далекие земли царей Нила. Затея удалась, когда после долгого отсутствия караван вернулся целым и невредимым с богатыми и диковинными дарами Царя Хуфу. И долго еще, очень долго люди племени рассказывали другу о невероятных впечатлениях и приключениях караванщиков.

Больше всего людей племени поразили полотна изо льна и мотки тонкой бечевки для плетения сетей. В племени, где почти вся одежда и утварь была из шерсти, кожи и грубых волокон тростника, льняные полотна были в диковинку и вызвали всеобщее восхищение.

Установившаяся сушь продолжалась, Озеро все дальше и дальше отступало, обнажая уже не заиленные земли, а песчаное и каменистое дно. Ветры со стороны озера не несли больше прохлады и свежести, а все чаще вначале поднимали тучи пыли от высохшей земли, затмевавшей солнце и небо, а затем и тучи мелкого песка, упорно покрывавшего тонким слоем долину реки. От былого изобилия пищи не осталось и следа. Выручали лишь стада скота, да скудные урожаи, которые, несмотря на суровые условия, все-таки удавалось выращивать. Иногда мужчины племени отправлялись в многодневные путешествия к озеру и почти всегда возвращались с корзинами вяленой рыбы. Рыба, к сожалению, из-за проблем с солью сильно отдавала душком. Но стараниями Матери все обходилось без последствий.

Вместе с уходом Чужака почти угасла выплавка металла. Попытку возродить ремесло сделал дед, который был неизменным подручным Чужака и в его походах за рудой, и в сооружении печей, и в последующей обработке слитков.

Долго дело шло плохо. То была не та руда, то черные камни подводили, никак не хотели ни спекаться, ни гореть, то печь разваливалась, так и не дойдя до слитков. Неудачи прикончили былые ритуалы розжига печи. Но дед был упорным.

Во время очередного вояжа в горы караван доставил странного вида руду, почти все камни были покрыты зеленными и голубыми пятнами. Многие из стана услышав о необычных камнях, потянулись к месту, где дед начал сооружать печь и с напряженным вниманием смотрели на его работу. Однако ничего отличного от уже много раз повторявшейся последовательности действий дед не совершал, разве что к черным камням, которых оставалось совсем немного, он добавил много сухих дров. Каково же было немое изумление, когда дед, долго колдовавший у топящейся печи, в сгущающихся сумерках развалил еще не до конца остывшую печь и из ее нутра тугой тяжелой струей полился яркий металл с красным отливом. Расплывшийся по земле большой лужей металл быстро темнел и застывал, превращаясь в самую настоящую красную медь.

С медью племя было уже знакомо по тем предметам, которые время от времени доставлялись с берегов Нила, и эти предметы ценились высоко. Но такого ее количества, такого изобилия еще видеть не приходилось. Дед сиял от гордости и счастья.

Словно не веря свершившемуся чуду, некоторые из окружения пытались ткнуть палками в остывающий слиток. Концы палок от прикосновения к раскаленному металлу быстро обугливались и даже вспыхивали, приводя в неистовый восторг владельца палки. Толкотня и возня возле слитка продолжались далеко за полночь. Но так как слиток остывал медленно, в конце концов, все угомонились и разбрелись на ночлег.

Утро застало деда спящим у слитка. К слитку стали подтягиваться и зеваки. Наконец появился и сам Жрец с Матерью. Все притихли. Жрец обошел слиток. С опаской дотронулся до него, вначале отдернув руку, но тут-же опять приложив ее к слитку и растянувшись в блаженной улыбке, произнес:

– Теплый!

Мать не удержала своей горделивой позы и, нагнувшись, прикоснулась к слитку и тихо удивленно повторила:

– Да, теплый.

Тут все окружавшие толкаясь и торопясь было потянулись к слитку, но резко распрямившийся Жрец властным жестом пресек это праздное любопытство. Потрепав в знак поощрения деда за плечо, он распорядился нести слиток в свой шатер. Подсунув палки, человек пять или шесть с усилием подняли слиток и скорее поволокли, чем понесли его в шатер. За ними медленно и степенно вышагивал Жрец, и семенила Мать.

Так состоялось признание деда и его мастерства.

Окрыленный удачей дед вернулся к попыткам плавить железо. Но попытка возродить былые ритуалы быстро сошла на нет. Особенно после, казалось бы, успешной плавки, получался слиток, который никак не подавался ни ковке, ни обработке. Ореол всеобщего восхищения после этого сильно потускнел. Убавилось и помощников. Но зато дед получил свободу в своих попытках выплавить что-либо путное. Прошло много времени, когда почти каждая плавка стала давать металл. Чаще всего это было медь. Но случалось выплавлять и железо, вполне пригодное для ковки. Так что через определенное время почти в каждом шатре, хижине были металлические ножи, наконечники копий, стрел, топоры. С этим оружием все чаще и чаще мужчины стана отправлялись на охоту в саванну к озеру.

Охота основательно улучшила жизнь в стане. Да и азарт мужчин сыграл не последнюю роль. Но и охота не только доставляла удовольствие. Редко какие либо походы в саванну не обходились без потерь и увечий. А потом прибавилось и еще одна беда. В саванне все чаще и чаще стали сталкиваться с другими откровенно враждебными группами охотников. Все чаще и чаще охота превращалась не столько в поиски зверья и дичи, сколько в отражении атак новоявленных охотников. Их было немало. Но выручало то, что кроме каменных топоров и копий с костяными и каменными наконечниками, другого оружия у них почти не было. Плохое оружие заменяло свирепость и отчаянная безрассудность. Так что стычки были достаточно кровавые. Приходилось отступать, унося раненных, иногда и тела убитых. Выручало в стычках и то, что если удавалось сразу ранить или убить самую отчаянную и свирепую рожу, возглавлявшую всю стаю, то воинственная прыть остальных стремительно убывала. Еще больший эффект производил корчащийся на земле и орущий от боли от попавшего копья вожак. Никто из нападавших даже и не пытался помочь бедолаге и, как правило, после недолгого замешательства стая, пятясь, отступала. Но если вожака достать не удавалось, то рукопашные схватки были жестокими, и потери были большие. Тяжелые каменные топоры, дубины и костяные пики сильно уступали легким металлическим топорам, копьям с металлическими наконечниками и, главное, длинным ножам. Несмотря на тяжелые потери, противник дрался с таким упорством, что приходилось отступать, оставляя своих раненых и убитых. Постепенно в руках нападавших стало появляться наше оружие, которое они подбирали на полях таких кровавых стычек. И это становилось опасным. Охотничьи вылазки становились все более редкими и редкими.

4

Прошло много времени, когда однажды предрассветную тишину в стане разорвал истошный вопль пастуха, со всех лопаток бежавшего от реки к стану. Выскакивающие из шатров и хижин люди с тревогой смотрели на приближающуюся фигуру орущего, когда кто-то заметил в отдалении густую толпу преследователей. Звонкий, гортанный и властный призыв разом разметал мужчин по хижинам, и спустя мгновение они стали собираться вновь на окраине стана со всем оружием, которое только имели. Вперед выскочили и встали в нестройный ряд мужчины с луками. Толпа нападавших быстро приближалась. С их стороны послышались гортанные, низкие, полные злобы и решительности крики, в ответ по команде вскинулись луки. Натянуты тетивы, пущены стрелы, в рядах бегущей, ревущей толпы короткое замешательство от падающих тел. Но бег не замедлился. И вновь лучники уже каждый сам по себе посылает стрелу за стрелу.

Похоже, толпа нападающих редеет, но злобный ее бег не замедляется. Уже видны искаженные злобой и ненавистью рожи, с широко разинутыми в вопле ртами. Из-за спин лучников вылетают молодые тела с копьями в отведенных назад руках. Взмах, и веер копий, описав дугу, врезается в толпу. Явно не ожидавшая подобного толпа наступающих в замешательстве замедляет бег. Под властным окриком кого-то в толпе она смыкает свои поредевшие ряды, перейдя с бега на шаг. Нападавшие рядом. Отбросив луки, вооружившись топорами, ножами, копьями наперевес мужчины стана ринулись на противника. Глухие удары, мелькание мечей, тягостные стоны смертельно раненых заполнили на короткое время поле битвы. Мужчины племени дрались отчаянно, понимая, что эта свирепая масса никому пощады не даст.

Бой был короткий. Нападавшие разбиты, растерзанны, разметаны по полю боя. Немногочисленные живые, сначала пятясь и отмахиваясь каменными топорами, поворачиваются, и что было духа, бросая топоры и дубинки, начинают удирать. Вслед им летят копья, кто-то пускает стрелы. Но противник так немногочислен, что редкие копья и стрелы достигают цели.

Победа! Полная!

Над полем боя повисает тишина, прерываемая тяжкими стонами раненых. Но радостные вопли, победные крики, смех наполняет все вокруг. Грудь победивших распирает от ощущения счастья жизни, свободы, облегчения от тяжкого боя. Кто-то обнимается, кто-то пытается плясать, спотыкаясь о тела убитых, кто-то, поскользнувшись, плюхается прямо в лужу крови, натекшую от убитых. Веселье быстро смолкает. Слишком много распростертых и скрюченных тел убитых и раненых покрывает все вокруг.

От стана бегут женщины. На краю стана густая цепь детей, стариков.

На лицах бегущих женщин тревога, надежда. Некоторые уже увидели своих мужей, братьев, сыновей, и слезы радости брызгают из глаз. Другие в тревоге пытаются разглядеть своих. Крики радости, смех прорывает отчаянный вопль молодой женщины, упавшей на колени перед распростертым телом. Вновь все стихает. Только женщины в ужасе и отчаянии, как тени, медленно обходят тела, переворачивая некоторых в надежде увидеть родное лицо в растерзанном теле. Время от времени воздух разрывает очередной тяжкий стон, громкий плач, иногда испуганные женские вскрики. Все больше и больше ищущих женщин припадает к телам родных. Но вот одна из них, опустившись над распростертым телом, отчаянно машет и зовет. На ее зов бегут несколько воинов.

На руках девушки бледное, искаженное болью, лицо юноши с широко открытыми глазами, полными мольбы о помощи. Губы растрескавшиеся, сухие. Полуоткрытый рот жадно глотает воздух. Грудь толчками и с шумом вздымается. Правая рука судорожно сжимает рваную рану на боку. Из-под пальцев, запекшихся в крови, сочится свежая кровь. Рванув подол платья, девушка отрывает большой кусок материи и пытается перевязать раненого. Ей помогают. Другие из копий, ремней от сандалий делают носилки, взваливают на них раненого и полубегом направляются к стану. За ними, сверкая голыми бедрами, бежит девушка. Но вот еще и еще находятся раненые, и не все тяжелые. Некоторые поднимаются сами и, опираясь на плечи подруг, сестер ковыляют к стану.

У окраины стана, опираясь на посох, стоит сам Жрец. Рядом, в черном одеянии, согнувшись, стоит Мать. Сильно постаревшее ее лицо, в обрамлении седых волос, страдальчески напряженно. Губы плотно сжаты. Но при приближении носилок с раненым Мать преображается. Только суровая сосредоточенность и деловитость во всем теле. Подойдя к раненому, отодвигает уже ставшую мокрой от крови тряпку, осматривает рану и энергичным жестом велит нести его к себе в шатер, куда семенит и сама. За ними потянулись и другие.

Жрец, в сопровождении служек, деда, любопытных пацанов, робко следующих за ними, идут к полю боя. Солнце стоит высоко. Жара в самом разгаре. Ветра почти нет. От поля, покрытого сухой затоптанной травой, густо усеянного телами убитых, растерзанных тел идет тяжелый дух свежей крови, еще невыветрившегося пота немытых человеческих тел. То тут, то там на поле сидят, стоят скорбные фигуры женщин у тел своих родных. Жрец медленно идет среди них. Иногда останавливается, приказывая перевернуть тело, застывшее в невероятной позе предсмертных судорог. Всматривается в мертвые лица, словно силясь узнать кого-то. Мальчишки с ужасом и любопытством боязливо идут стайкой сзади. Иногда нагибаются, и быстро подбирают какие-то предметы.

Жрец, обойдя поле, поворачивает обратно к стану. На край поля брани, словно вывалившиеся из знойной сини неба, с шумом один за другим садятся невесть откуда взявшиеся стервятники. Боязливо глядя на причитающих женщин, вороватыми прыжками подскакивают то к одному, то к другому телу, приступая к трапезе. Жрец, обернувшись, приказывает отогнать стервятников. Своих предать земле. Чужих оттащить на берег реки. Служки разбегаются по стану собирать людей для совершения обряда похорон.

В живой природе все, что связано с восстановлением, очищением всегда пропитано особым духом, особой аурой, охватывающей участников действа. И не только в мире людей. Кто не замечал, когда в потревоженном физическим воздействием муравейнике муравьи лихорадочно сумбурно мечутся. Но проходит короткое время, и вот уже в какой-то осмысленной, деловой суете исчезают все следы насилья. Среди людей также, все что связанно с погребением совершается в особой атмосфере чувств, которые овладевают каждым вольным или невольным участником сего действа. Нет лишних слов, выкриков, стонов и плача. Все проникнуто пониманием и целенаправленностью. Так что поле брани быстро освобождается от своей кровавой ноши.

Жрец появляется на берегу реки. Тела убитых уложены длинным рядом на песчаном берегу. Жрец отдает короткое распоряжение. Мужчины рассыпаются. Кто к ближайшим деревьям, кто к зарослям тростника. Из всего, что может плавать связывают в плоты и плотики. По мере готовности на них стаскивают тела и, зайдя как можно дальше в воду, сталкивают вниз по течению. Вот и последний, совсем наскоро связанный плотик, перегружен телами так, что с него свисают руки, ноги. Да и сам плотик полузатоплен, но держится на плаву. Его пытаются вытолкнуть на течение. Но он сопротивляется. Течение подхватывает один край, Плотик разворачивается вокруг оси. Течение выталкивает его со своей стремнины. Плотик неожиданно начинает медленно плыть вдоль реки обратно, словно не желая расставаться с провожающими. Неожиданно с близкого берега из прибрежных тростников показалась черная точка – голова змеи. Она ритмично моталась из стороны в сторону, в такт извивающемуся телу. Змея плыла быстро и вскоре достигла плотика. Скользнув вдоль свисающей руки, быстро скрылась в груде тел. В тот же миг плотик вновь зацепился за струю течения, его стало разворачивать к середине реки и он, набирая скорость, поплыл вслед за удаляющимся и скрывающимся за изгибом реки скорбным караваном. Над удаляющейся процессией появились парящие в вышине большие птицы. Привлеченные то ли духом, то ли видом лежащих тел, они до самого горизонта сопровождали плоты, никак не решаясь опуститься на распростертые на них тела, кругами сопровождая траурную процессию.

Жрец, за ним и все остальные отправились назад, на дальнюю окраину стана, где на песчаном взгорье уже была вырыта широкая яма. Вдоль нее завернутые кто в полотна материи, кто в шкуры, кто просто в циновки лежали тела павших. Возле них стояли и сидели женщины и редкие мужчины. Время от времени кто-то наклонялся и пытался поправить на покойнике саванн.

Жрец медленно, тяжело опираясь на посох, прошел вдоль ряда покойников и встал. От окружающей толпы отделилась и встала рядом с ним согбенная фигурка Матери. Взмахом руки Жрец повелел начать обряд погребения.

В яму спрыгнуло несколько мужчин, им сверху подавали тела, укутанные в шкуры-саванны. Они бережно их принимали и укладывали ровным рядом на дно ямы. Появились носильщики с тяжелыми корзинами песка и земли. Они подходили один за другим к краю могилы, и вывали свой груз прямо на тела лежащих. Постепенно тела стали скрываться в слоях песка и земли. Неожиданно сверху метнулась и спрыгнула в яму совсем юная девушка. Она с громким воплем стала разгребать и отбрасывать в сторону комья земли от головы юноши, полуоткрывшейся из-под саванна после падения очередной порции земли. Все произошло неожиданно. В следующее мгновение скорбную тишину обряда разорвали плачь и причитания женщин. В яму спрыгнуло несколько мужчин, они поправили край саванна и стали оттаскивать девушку. Та, рыдая, яростно отбивалась, пытаясь вернуться назад. С трудом мужчинам все-таки удалось вытащить ее из ямы и увести с церемонии. Обряд погребения продолжился. Только мелькание мужчин с корзинами ускорилось. Вскоре на месте ямы возвышался основательных размеров холмик.

День заканчивался. Солнце быстро опускалось к горизонту. Но было достаточно светло, когда Жрец знаком повелел начать обряд жертвоприношения. На вершину холмика принесли несколько овец. Быстрыми, уверенными движениями опрокинули их и перерезали горло. Хлынувшую кровь собирали в большие глиняные чаши. Жрец, с трудом поднявшийся на вершину, взял первую чашу, высоко поднял ее над головой. Тот же час одна из женщин, стоявших внизу, тихо, словно испуганно, высоким голосом затянула печальную то ли песню, то ли причитание. Тут же этот тихий заунывный голосок подхватили другие, и вот над полем в закате тающего дня полилась печальная мелодия десятка женских голосов. Под это заунывное пение Жрец медленно тонкими струйками поливал из чаши свежую землю холмика. Опустошив чашу, опираясь на плечо служки, стал медленно спускаться с холма. Сразу же на холм потянулись мужчины с пучками сухого тростника, сучьев, валежника. Над тушами поверженных овец вырос целый холм сушняка. Расталкивая толпу, появился мужчина с большим дымящимся горшком, из которого время от времени выбивались язычки пламени. Мужчина подсунул горшок под валежник и, наклонившись, стал раздувать. Язычки пламени вырвались из нутра и заплясали на валежнике, разгораясь все больше и больше. Мужчина отпрянул и скатился вниз с погребального холма. Свет от полыхающего костра, быстро заполнил все вокруг, оттесняя густеющую темноту наступающей ночи. Треск горящих сучьев вплетается в высокие печальные голоса поющих женщин.

Понемногу ритуальный костер начинает догорать, стихает и заунывная песнь. К ночному запаху остывающей земли, поля все отчетливее примешивается дразнящий аромат свежежаренного мяса, скатывающегося с погребального холма. На фоне затухающего костра, и густеющей темноты ночи все отчетливее проступает сияющее синью небо.

Из-за холмика выплывает красноватый край луны. Край быстро увеличивается и вот уже красноватый большой диск луны повисает над холмом. На ее фоне сполохи прогорающего костра да вертикальный столбик дыма создают потрясающую своей нереальностью картину. Все замирают в немом изумлении. Видение длиться недолго. Диск отрывается от холма и словно гонимый поднимающимся дымом костра плавно устремляется ввысь по небосводу. Призрачный лунный свет растворяет темноту ночи и заполняет все вокруг. В этом лунном печальном свете люди, переполненные и потрясенные событиями дня, не нарушая тишину ночи, как тени, одиноко и группками двигаются назад к стану, к своим жилищам.

5

На следующий день служки Жреца оповестили о приглашении в его шатер всех значимых людей стана. Позвали и деда. Войдя в шатер, дед в плохо освещенном пространстве шатра увидел Жреца, восседающего у противоположной стены на куче циновок и лохматых шкур. Стали подходить и другие. Без лишней суеты и расспросов рассаживаясь вдоль стен шатра. Одной из последних пришла Мать. Тихая как тень, согбенная, она быстро просеменила к дальней стене, там села и буквально растворилась в полутьме шатра.

Жрец, после прихода последнего из званных, еще некоторое время молчал, наклонив голову. Наконец глухим надтреснутым голосом не поднимая головы начал свою речь.

– Прошлым днем нас посетили незваные гости. Мы их достойно встретили. К моей печали, несмотря на достойную встречу и мужество моих людей, ко многим из них пришла печаль от расставания с близкими. Я долго ходил и смотрел в черные лица убиенных врагов наших и, наконец, вспомнил, как когда-то очень давно, еще до потопа, когда наше племя жило на берегу большого озера некоторые рыбаки приходили с дальних плаваний и рассказывали, что там, на другом берегу озера большая – большая долина. В ней много зверья и дичи. И в этой саване по ее окраинам в лесах и горах живут племена черных людей. Они совершенно дикие. Ничего, кроме охоты на зверей они не знают. Тем и живут. Но охота сурова. Она не всегда бывает удачной, и не всегда приносит пищу и одежду. Это сильно ожесточает людей. Поэтому все эти черные охотники злы и жестоки. А нередкое отсутствие пищи заставляет племена охотиться друг на друга ради пропитания. Поэтому встреча с этими племенами никогда не сулила ничего хорошего. На счастье эти племена жили далеко от нас, и нас разделяло озеро. И вот теперь они посетили нас. Мне уже несколько раз и наши охотники, и рыбаки, которые отправлялись к озеру, говорили о встрече и стычках с пришельцами. Но на нас они не нападали.

– Что же значит такое массовое нападение? – Спросил Жрец сам себя после некоторой паузы. Опять замолчал и медленно, расставляя каждое слово, продолжил.

– Только одно. Озеро отступает. И теперь наш берег доступен для этих дикарей. Я отправил этим дикарям вниз по реке подарок. Он, полагаю, остановит на время этот ужас. Но все равно придут другие. Засуха заставит. Зверья и дичи все меньше. Голод погонит их на нас. Я уверен, что всем нам придется искать лучшие места. Здесь становится и опасно, да и с пастбищами для скота все труднее. Но вопрос куда идти. В сторону озера отпадает. О полночной стороне больше всех знает наш кузнец, его караваны постоянно ходят туда за рудой.

– Что же ты нам о тех местах можешь сказать? – Обратился Жрец к деду.

Дед никак не ожидал такого вопроса, и некоторое время собирался с мыслями. Потом стал сбивчиво рассказывать.

– Так, там пусто! Ну, нет! Э-э-э! Как это сказать? Ну, конечно, не пусто. – Перебил сам себя.

– Но вот последний раз я чуть не потерял всех вьючных в караване. Два дня шли – ни травы, ни воды. Одни голые камни, да песок. Нет, когда то там, – он ткнул в ту сторону шатра, которая по его представлению выходила в сторону гор – были леса, ручьи, трава. Там было все хорошо. Но вот теперь. Вы видите, какая сушь. Все выгорело. И теперь там только сухие деревья. Жуть! Нет, туда нельзя! – Категорически выдохнул дед и умолк.

Воцарилась тишина.

Жрец поднял голову и обратился к одному из сидевших.

– Ну, а ты, Рувим, что скажешь? Ты же недавно побывал в стороне восходящего солнца там… Как его? Ну да, в стране царей реки Нил.

– Не царей, а ф-а-р-аонов! – Протяжно, и явно с чувством превосходства назидательно поправил сидевший, в которого ткнул Жрец.

Рувим, отличался от всех своим маленьким ростом и толщиной. Он был похож на бычий пузырь, который надувают и подкладывают под голову. Из этого бычьего пузыря торчали маленькие ноги и ручки, которые постоянно были в движении, и маленькая голова, вся в черных курчавых волосах. Среди этой растительности торчали большие уши, такой же большой клювообразный нос, да еще сверкали хитрые глазки. И как бычий пузырь он никак не мог усидеть на месте. Подскакивал от малейшего прикосновения, катался по шатру, и говорил, говорил. Уследить за этим водопадом слов было трудно, но он подкреплял свою речь такими выразительными жестами, такой мимикой, что смысл ее доходил и без слов.

– Представляете, как только караван перебрался за перевал и спустился с гор в долину, которой не было конца. Пошел дождь. Нет не дождь, ливень. С грозой, молниями. Такого ливня я не видел с потопа. Вся бескрайняя долина поросла такой высокой травой, что караван весь скрывался в ней, да и я ничего не мог разглядеть из-за нее вокруг. Да, да! Не смейтесь! Она такая, такая, что не только я, но никто из каравана не мог ничего разглядеть. Мы шли как в лесу. Одно только небо над головой, да птицы. Шли так несколько дней. На ночь останавливались у небольших речушек, которые нам то и дело попадались на пути. Да, и еще. В этой траве за ними постоянно кто-то шел. Все время было ощущение, что за нами следят. И только воины с копьями, сопровождавшие нас, давали надежду на то, что все обойдется.

– А ночью! А ночью – сопровождая свои слова жестом растопыренных рук – вокруг нас сплошной рык, визг, лай. Мы почти не спали, и от страха и ужаса чуть не лезли в костер. Но больше всего мы боялись за вьючных животных. Сгоняли в кучу, и всю ночь стояли вокруг.

При этих словах он выскочил на середину и выставил руки вперед, словно держа копье и тыкая им во все стороны.

– И ты что ли стоял? – Недоверчиво спросил кто-то.

– И я! И я! – С вызовом бросил рассказчик. Потом уже тише добавил:– И я, иногда. Замолчал, насторожено обводя глазами присутствующих. Убедившись, что никто никак не реагирует, продолжил:

– Зато там было много зверья. Наша охота была всегда удачной. Мяса было, во! – При этих словах он широко развел руками.

– Целыми днями жарили его и все равно оставалось. Когда на другом краю долины мы встретились с живущим там племенем, то подарили им аж половину туши. И то правда, что от нее после целого дня пути стало не совсем хорошо пахнуть. Но люди племени были так рада, так рады, что сразу развели костер и стали ее жарить. Потом и нас угощали жареным мясом.

Помолчав, добавил:

– Больше дарить мяса никогда не буду. Да, вот еще. Люди того племени, когда увидели наши ножи, копья, сразу нас приняли за воинов с реки Нил, которых они очень боятся. И поэтому, увидев нас, попрятались было по своим хижинам. Но потом разглядели, что мы другие. Вот только их язык нам был совершенно непонятен, и общались только жестами. Но отдохнули у них хорошо.

Прервав речь, было задумался, что-то вспоминая. Затем продолжил.

– До земли Та-уин было еще много дней пути.

И вдруг словно спохватившись, стал возбужденно бегать по шатру, приставая к сидящим:

– Знаете, кого встретил в земле Та-уин? Ну?! Знаете?

– Нет, ни за что не догадаетесь.

И встав посреди шатра, воздев к верху руки и закатив глаза, выдохнул:

– Чужака!

Это было действительно новость! Все в немом изумлении уставились на рассказчика. Даже досель каменное лицо Жреца обрело живой интерес.

– Я его увидел у фараона. Но совсем не узнал. Это он узнал нас.

– А как к царю то попал? – Спросил недоверчиво кто-то.

– Не к царю, а к фараону! Фа-ра-о-ну Хуфу! – Ответил наставительно и протяжно, и тут же продолжил.

– Да, конечно, мы не сразу попали к нему. Сначала пришли в большой – большой стан. Только там не такие шатры как у нас, а из глины, из камня. Вот!

Задумался, пытаясь подыскать сравнение.

– Ну, вот как пещеры в горах, но только на берегу огромной реки и гор нет. А есть еще большие, большие. – При этом он как можно выше воздел руки и стал бегать по кругу шатра – Ну, очень большие шатры все из камня, а внутри еще шатры, шатры. И внутри них темно, а чтобы было видно на полу в шатрах большие чаши и в них всегда горит огонь. Живут в тех шатрах самые знатные люди, и еще жрецы. Много жрецов. А народу в стане много – много. И еще вокруг стана поля, поля.

Опять задумался. Пытаясь найти слова такие, чтобы и остальные могли представить себе все то, что он видел, и что совершенно отличалось от их постоянного быта. Не найдя ничего подходящего махнул рукой и продолжил.

– Сначала нас окружила толпа людей. Потом подошли вооруженные копьями люди – стража. Они отобрали у нас копья, ножи, и повели сначала в один из таких каменных шатров, в котором жил какой-то знатный. Он о чем-то нас спрашивал, но ничего понять нельзя было. Потом появился какой-то человек и на наше удивление он вполне сносно говорил на нашем языке. И все переводил сановнику. Ночевали мы во дворе этого шатра, а утром нас повели к еще большему каменному шатру, в который принадлежал фараону. Но он был такой большой, что в нем жил не только фараон, но и много знатных людей. Нас ввели в большой зал, там было много жрецов и вельмож. Фараон сидел на таком большом, как мне сказали – троне. Это что-то похожее на то, на чем часто сидит наш Жрец перед людьми стана. Он что-то сказал нам. Мы ничего не поняли. Но тут-же вперед вышел один из самых важных, судя по его красной одежде, и на нашем языке передал приветствие от фараона и сказал, что имя фараону – Хнум-Хуфу, а для нас он просто Хуфу. Я тоже высказал приветствие и благодарность за прием. И еще много такого хвалебного, сейчас и не вспомню. Потом фараон нас отпустил, а на выходе из шатра нас догнал тот важный сановник, который все переводил для нас. И он спросил, узнаем ли мы его? Я конечно не узнавал. Тогда он сказал, что имя ему в нашем племени Чужак, что он прибыл в Та-уин много лет назад вместе с Высоким.

Рассказчик закатил глаза, развел руки и после недолгой паузы затараторил:

– Я так и обмер. Я, конечно, помнил Чужака. Кто же его не помнит? Но узнать в этом важном человеке Чужака совсем невозможно было. Так вот, остановились мы у Чужака. У него шатер поменьше, чем у фараона, но, тоже каменный и очень большой.

И еще. Там, у них недалеко от стана огромные – огромные дома, высотой до неба, настоящие горы. Они не достроены, как мне сказали. И вот одну из них достраивают строители. Там после смерти похоронят фараона. А гора будет обиталищем другой сущности фараона. С этой горы сущность фараона, его «Ка», будет в солнечной ладье лететь к звездам, но иногда будет возвращаться к телу фараона. А гора строится такой большой, чтобы все подданные и их дети, и дети их детей видели величие фараона и после его смерти не могли посягнуть на его славу и богатство. А тела мертвых у них не сразу закапывают. Богатые, знатные отдают тела своих родных жрецам. Те с телами долго что-то делают, а потом возвращают, закутанные в материю. Родственники несколько дней прощаются с покойными, а потом хоронят. Но на праздник бога солнца Ра родственники приходят на могилы и празднуют праздник вместе с умершими. Самые знатные и богатые строят над захоронениями каменные шатры для «Ка» умерших. И родственники умерших приходят в эти шатры, где общаются а «Ка», Приносят подарки и жертвоприношения, чтобы «Ка» могущественных родственников охраняло своих чад в земной жизни. Хоронят сразу только рабов и бедных, и к ним никто не ходит.

Рассказчик опять забегал по шатру, подкрепляя чуть ли не каждое слово выразительными жестами.

– А строить обиталище второй сущности фараона, такое, какое еще не строили в Египте, и никогда не построят, фараона Хуфу уговорил Высокий. А чтобы построить такое обиталище еще при жизни фараона он предложил воспользоваться старой поминальной, которую строил один из давних предков фараона, но из-за того, что его во время охоты сожрал крокодил, поминальная осталась без «Ка». И вот теперь Чужой руководит строительством поминальной. А Высокий время от времени навещает его и объясняет, что и как делать. И еще, Высокий дал ему такие странные металлические короткие палки. Одна золотая и называется «солнечной», другая как серебро и называется «лунной». Когда Чужой берет их в руки и нажимает на какие-то бугорки на них, то из солнечной идет яркий, яркий луч, разрезающий даже камни. А когда нажимает на бугорок лунного, то самый тяжелый камень начинает светиться и приподнимается над землей. А когда Чужой направляет обе палки на камень, то тот через некоторое время приподнимается и начинает двигаться, даже без того, чтобы его кто-нибудь толкал. Но палки могут делать чудеса только в руках Чужака. Сколько я не пробовал оживить их, ничего не получалось.

– Но то, что мне показал Чужак на строительстве усыпальницы я не смогу пересказать! – На этих словах он сделал круглые глаза, откинулся назад и широко раскинул руки.

– Это усыпальница – огромная гора. И ее возводят люди. Много людей, очень много. Вот если собрать всех людей нашего племени со всех станов, то все равно там их больше. Живут они в маленьких каменных шатрах большим – большим станом, возле усыпальницы. А к усыпальнице от большой реки прорыта еще река. По ней приплывают большие лодки с другого берега. У этих лодок большой – большой нос, к носу привязано много – много циновок, да так, что ветер дует в них и толкает лодку. А если ветра нет, то рабы гребут огромными веслами. А на лодках несколько больших камней. Вот такие, с меня ростом и такие же в ширину. Когда я увидел, как приплыла лодка с такими камнями, то я никак не мог понять, как же эти люди управятся с такими огромными камнями. А они сделали так, завели лодку в такую узкую протоку с каменными берегами. Прикатили бревна, подтолкнули их под камни. Потом целая толпа зашла на лодку, обвязали камни толстыми веревками. Под весом людей лодка притонула и камни оказались на бревнах, и уже по бревнам люди за веревки стянули эти камни на берег. А на каменном берегу сделаны борозды, в них что-то налито и брошена трава, так что когда тянут за веревки камни, то бревна скользят по бороздам и камни ползут прямо к усыпальнице.

– А теперь угадайте, как они поднимали эти камни вверх? – Спросил рассказчик и вопросительно обвел взглядом сидевших.

– Ха-ха! Совсем просто. Каждый день с восхода солнца и до заката почти все люди того стана надевали на спину корзины, в них насыпали песок, и с этим песком в корзинах они шли по насыпи на самый верх. Наверху они ссыпали песок. Часть из них оставалась там работать, укладывать камни, остальные – тихонько хихикнув, выдохнул – спускались в корзинах!

Замолчав, ухмыляясь и торжествуя, обвел взглядом изумленные лица.

– Да, да в корзинах. Наверху они садились в большие корзины, к ним были привязаны толстые веревки, веревки перекинуты через выступавшие наружу бревна. К другим концам веревок привязывали бревна, корзины с кувшинами с водой или даже корзины с песком. Корзины с людьми сталкивали вниз, они опускались, а груз поднимался. А вот когда надо было поднять камни, то в корзины насыпали песок, другие концы веревок привязывались к камню, корзины сталкивались вниз, в них еще прыгали люди, и камни начинали подниматься. Сначала на один уступ, потом на другой, и так до самого верха. А вниз от камней свисали еще веревки, за которые цеплялись люди и не давали камню наклониться. А вот как там, наверху камни ставились друг к другу, я не видел. Чужой говорил, что для этого он пользовался теми палками, о которых я вам говорил. И все у них так быстро получалось, что камни, привезенные на ладьях утром, уже к концу дня оказывались наверху. А ладей тех была не одна, а много. И приплывали они одна за другой. Почти до вечера.

Рассказчик замолчал, задумавшись, словно силясь что-то выделить еще важное из воспоминаний.

Кто-то, прервав тишину, воцарившуюся под впечатлением от услышанного, робко спросил:

– А Высокого ты видел?

– Да видел. Один раз. – Уточнил рассказчик.

– Он приплыл с другого берега на ладье и сразу пошел по насыпи наверх, к Чужому. Да, Высокий совсем не изменился с того времени, когда я его видел в нашем стане. В отличие от Чужого. О чем они говорили, я не знаю. Чужой никогда не хотел говорить о Высоком, сколько я не расспрашивал. Только один раз он как-то странно сказал, что усыпальница нужна Высокому, для общения со звездой, которую Чужой как то странно назвал, но я не запомнил.

При этих словах невозмутимое лицо Жреца оживилось.

– А показать эту звезду можешь?

– Могу. Чужой много раз показывал эту звезду.

– Хорошо. Стемнеет, покажешь.

И обратившись ко всем, сказал:

– То, что мы сегодня услышали не оставляет сомнений, куда идти. Надо послать людей во все станы племени рассказать обо всем, что здесь произошло и о нашем решении идти на восход. Спешить не надо. Тот урон, который нанесли врагам наши сыновья, они еще долго будут зализывать. Пусть пастухи и охотники сначала найдут место для нового стана, а потом мы все пойдем туда. Да помогут нам в этом трудном деле Высшие силы!

6

Решение, принятое Жрецом, мигом разлетелось по стану, но переполоха не вызвало. Напротив, было воспринято как совершенно необходимое. И со следующего дня началась неспешная, но неуклонная подготовка к дальней дороге. Прежде всего, занялись уборкой урожая. Вернее, всего того, что успело вырасти. Пригнали скот. Часть мелкого зарезали и стали готовить мясо для дальней дороги. Вовсю жарили, пекли, сушили и вялили. Понемногу чувство предстоящей дальней дороги овладевало всеми в стане.

И вот, наконец, Жрец велел собраться всем у жертвенника, для совершения обряда отправки первой группы на поиск нового места стоянки. Принесли и положили на жертвенник молодого ягненка. По знаку Жреца служка перерезал ему горло и хлынувшую кровь стал собирать в жертвенную чашу. Подошел Жрец, взял чашу, высоко поднял над головой и что-то бормоча, стал поливать кровью жертвенник и пространство вокруг него. Принесли связки хвороста и сухого тростника и стали складывать на жертвенник. По знаку Жреца, один из служек с чашей с тлеющими углями подошел к жертвеннику, подсунул чашу под кучу и стал раздувать огонь. Усилий много не потребовалось. Пламя вырвалось из-под груды хвороста, весло взбежало на самый верх и заполыхало. От жертвенника потянуло вначале запахом паленой шерсти, затем и жаренным, а потом и горелым мясом. Пока горел костер Жрец, воздев к небу руки, протяжно и заунывно причитал какую-то, только ему понятную молитву, и просил небо, звезды и Высшие силы благословить его народ на переселение, даровать на новом месте их защиту от засухи, бескормицы и напастей врагов.

Молодые юноши, вооруженные копьями, луками, ножами по знаку Жреца собрались в колонну и отправились в путь, за ними следом погнали небольшое стадо овец и ослов, навьюченных поклажей. Колонну замыкала вереница рабов с поклажами за спинами и на головах.

Караван медленно и величественно покидал стан.

Прошло много времени. Даже невозмутимый Жрец стал выражать тревогу по поводу судьбы каравана. Уже рядом обосновались люди из соседнего стана, сорванные с мест призывом Жреца, когда, наконец, появились вестники. Они долго о чем-то говорил со Жрецом.

Конец ознакомительного фрагмента.