«…Длинный нос Буратино проткнул насквозь котелок, потому что… и очаг, и дым и котелок были нарисованы бедным Карло на куске старого холста».
Ночь… Тусклая луна щербато усмехается в моем окне… Ночь… и тишина,… данная навек…Или просто одинокая лампочка отражается в запотевшем стекле?… Я вдали… вижу город, которого нет… И не окно это вовсе, а привычный театральный занавес, расписанный искусным декоратором… А города нет, и тишины вечной нет, и воды нет одной и той же…Этот режиссер всегда умело и вовремя меняет декорации… «Весь мир театр, и люди в нем актеры»… Знал ведь великий лгун, что театр-то марионеточный, наверняка знал… А промолчал. Или, может, кто-то тяжкую длань возложил на гениальное перо? Тут и гадать нечего. Сам кукловод и возложил. А ну как, неровен час, куклы сами за веревочки дергать надумают… Думать-то никто не запрещал. Тут уж всему спектаклю… Вот, вот… Не-ет, каждому в своей реплике дернуться назначено им лично. Были ведь уже такие инициативные… И что получилось? Каждому свое… Каково? Так что знать об этом положено только кукловоду…
Кажется, идут ко мне… или опять смена декораций?
…
Я проснулся среди ночи с ощущением того, что меня внезапно с головы до ног облили чем-то невесомым, и в то же время противно липким. Голова слегка кружилась, и меня даже поташнивало. Я закрыл глаза и потряс головой. Тошнота прошла. Я снова открыл глаза и огляделся. Неясный сумрак странного рассвета до неузнаваемости изменил очертания комнаты. Зыбкие тени свешивались с потолка, выглядывали из-за мебели и, казалось, медленно втягивались под тяжелые лапы стоявшей в углу, еще не украшенной елки. Шорохи, бормотание, вздохи и даже покашливание странно подчеркивали тишину ночи. Часы на стене, вздохнув, пробили два раза, на третьем крякнули и натужно заскрипели. Я машинально бросил на них взгляд и вздрогнул. На часах, нахохлившись, сидела голубая птица, очень похожая на ворону. В клюве она держала стрелку от часов, видимо, только что оторванную. Заметив мой взгляд, ворона хихикнула и, распространяя голубое свечение, юркнула под елку.
– Сплю, – радостно подумал я. – И сон такой интересный.
С этой приятной мыслью я повернулся на бок и, уютно подоткнув подушку под щеку, закрыл глаза.
И тут до меня донесся запах горячего утюга.
– Странный сон, – подумал я. – С запахами.
Не открывая глаз, я полежал еще немного. Запах усилился. Потом послышался шипящий звук. Будто кто-то гладил брюки через мокрую тряпку.
– Нет, правда, странный сон, – еще раз подумал я. – Пожалуй, лучше проснуться.
Я приоткрыл глаза, но тут же закрыл их снова, стараясь успокоить неожиданно забившееся сердце. Ворона сидела на столе, расправив крылья, по которым ездил огромный черный утюг. Она жмурилась от удовольствия и время от времени брызгала на крылья водой из аквариума. От крыльев шел пар.
– Кыш! – сказал я шепотом и махнул на ворону рукой.
Она презрительно скосила на меня глаз, неторопливо бросила утюг в аквариум и под его отчаянное шкворчание порхнула под диван. Слышно было, как она ходит там, постукивая когтями. Я потянулся к торшеру и щелкнул выключателем, но он не сработал. Ворона под диваном захохотала, потом закряхтела, и вдруг из-под дивана по комнате разлился неожиданный сиреневый свет. Я наклонился и, подняв край одеяла, заглянул под диван. Ворона, растопырясь, сидела над моим тапочком, в котором лежало, распространяя сияние, великолепное сиреневое яйцо. Увидев меня, ворона сошла с тапочка и важно прошествовала на середину комнаты. Там она оглянулась, нахально нагадила на пол и шмыгнула под елку. Я схватил второй тапочек и бросил ей вслед.
Надо было вытереть пол. Я нехотя встал и поплелся на кухню. Холодильник не работал. Под дверцей успела набежать лужица воды. Из репродуктора, стоявшего на холодильнике, доносилось заунывное бормотание. Повернув регулятор громкости, я прислушался. В репродукторе замолчали, только кто-то отчетливо сопел. Так продолжалось с минуту.
– Сделай тише, придурок, – наконец прохрипел невидимый голос. – Кота разбудишь.
– Сам придурок, – обиженно сказал я, но громкость уменьшил.
– Нормально, – проворчал невидимка, и репродуктор опять монотонно забубнил.
Я пожал плечами и открыл дверцу холодильника, чтобы он быстрее оттаял. В холодильнике что-то завозилось, оттуда мягко выпрыгнул большой розовый кот, зевнул на меня и неторопливо ушел в комнату. От кота уютно пахло коньяком. Я поднял тряпку и отправился за ним. Все это меня начинало сильно занимать.
В комнате стало заметно прохладнее. Яйцо под диваном горело ровным светом, пахло ошпаренной курицей.
– Надо бы проветрить, – подумал я и полез на подоконник.
Хваленый двухкамерный металлопластик промерз насквозь, хотя еще с вечера имела место сильная оттепель. В замысловатых узорах явно различались какие-то буквы. Приглядевшись, я разобрал: «С Новымъ Годомъ!». Я подышал на стекло, потом приложил к нему палец. В протаявшую дырочку было видно, что идет сильный снег. Окно открываться не хотело.
– Ну и черт с тобой, – сказал я. – Заграница она и есть заграница.
Буквы на стекле засветились тихим мерцающим светом.
Я бросился к календарю. То же самое: «1 января».
По ногам потянуло холодом. Я нашарил под диваном тапочек и, осторожно вытянув его из-под яйца, полез за вторым под елку. Там было очень холодно.
– Пожалуй, шапку надо надеть, – почему-то подумал я, но в это время моя рука наткнулась на что-то холодное и мокрое, и я поспешно выдернул ее. Рука была в снегу.
– Ну и дела. – По спине противно пополз холодок. – Чертовщина, да и только.
– Вот именно, – проворчал кто-то за спиной.
Я вздрогнул и оглянулся. Кот стоял перед зеркалом и пришивал к розовому пузу огромную пуговицу. Втыкая в него кривую иголку, он каждый раз страдальчески морщился, и со злостью дергал нитку.
– Брысь! – заорал я и швырнул в кота тапочком.
Кот ловко извернулся, на лету впрыгнул в тапочек, заложил лихой вираж по комнате и, завопив: «Fuck you!», унесся под елку.
Надо было что-то предпринимать.
Я еще немного посидел, потом приволок из ванной швабру, и, для начала, ткнул ее под елку. Там глухо заворчало, швабра дико задергалась у меня в руках, и я поспешил выдернуть ее. Конец швабры был изжеван так, будто она попала под гусеничный трактор.
Я опустился на пол и помотал головой. В голове царствовал полнейший бардак. Впрочем, в комнате тоже. По стенам бежали непонятные надписи, стулья раскачивались, чудом стоя на задних ножках. Журнальный столик как-то бочком подобрался ко мне и, задрав ногу, изготовился в позе только что выскочившего из квартиры на улицу пса. Я пнул его ногой и вскочил. Сразу стало заметно, что в комнате довольно противно воняет. Вдобавок, проклятое яйцо теперь мигало в каком – то сумасшедшем, дергающемся ритме. Я схватил тряпку и набросил ее на яйцо. Тряпка немедленно задымилась. Тогда я вооружился совком и, вкатив на него яйцо покалеченной шваброй, побежал в ванную. Повертевшись между ванной и унитазом, я все-таки выбрал последний, стряхнул туда яйцо и поспешно спустил воду. Вода мгновенно замерзла, и унитаз неожиданно засветился изнутри чудесным сиреневым светом, будто выточенный из горного хрусталя. От неожиданности я отскочил от него, открыв рот. Потом протянул руку и осторожно нажал на рычажок. Он тут же с легким треском обломился и, упав на пол, закатился за унитаз. Великолепное сооружение было выполнено из цельного куска льда.
В комнате что-то зловеще ухнуло, раздался звон разбитого стекла и, немного погодя, жалобный детский плач. Волосы у меня встали дыбом. На подкашивающихся ногах я выбрался из ванной и осторожно заглянул в комнату.
Чертов кот сбросил на пол аквариум и теперь, стоя на коленях, поднимал с пола рыбку и жалобно рыдал над ней так, что у меня заходилось сердце. Потом он отправлял несчастную рыбку в пасть и принимался рыдать над следующей.
Я тихонько отполз в коридор, сел на пол в уголке и, под подозрительное сопение висевшей надо мной дубленки, принялся перебирать в памяти скудные свои сведения о борьбе с нечистой силой…
И тут в дверь постучали.
Я мгновенно облился холодным потом. Как ни странно, за моей спиной тоже все затихло.
– Кт-то там? – наконец смог выдавить я, не узнав своего голоса.
В дверь снова постучали.
– Степаша, это я, баба Вера… Ты что, спишь еще? Открой, милок, я тебе пирожков рождественских принесла…
– Баба Вера, это вы что ли? – я облегченно вздохнул и вскочил с пола. Наконец-то, нормальный человек появился. – Подождите, сейчас открою… Что это вы вдруг посреди ночи?
– Да какая же ночь, милок, – засмеялась соседка, вплывая в коридор с миской, накрытой легким полотенцем. От миски тянулся волшебный аромат знаменитых Бабивериных пирожков. – Уж десять пробило. Я и новости успела послушать.
– Вы хотите сказать, что сейчас утро? – ошеломленно спросил я. – И причем здесь Рождество? Новый Год же еще не…
– Э-э, Степаша, да тебе, никак, опохмелиться бы не вредно, – засмеялась баба Вера. – Праздновал вчера, что ли? А ну, пойдем-ка на кухню…
– Да… понимаете, туда нельзя, – быстро сказал я.
– Что такое? – удивилась баба Вера. – Вчера можно было, а сегодня нельзя… Ты что, подружку завел?
– Да нет, – я неуклюже пытался загородить ей путь. – Там у меня это… ну, беспорядок.
– Да у тебя всегда беспорядок, – сказала соседка, мягко вталкивая меня в кухню. – Подумаешь, удивил. Давай-ка, ставь чайник.
– Свет не включается, – виновато сказал я. – И газ, кажется, тоже.
– Зачем нам свет? – ворковала баба Вера, колдуя над плитой. – У нас день на дворе. Солнышко-то какое, а? Ничего, сейчас чайку попьем, все, как рукой снимет. А хочешь, я пивка принесу? У меня бутылочка есть…
– Пивка, это хорошо, – пробормотал я, с тоской глядя на темное замерзшее окно. – И солнышко тоже хорошо… И тепло…
…Меня снова будто облили вдруг чем-то невесомым. Голова странно закружилась. Я закрыл глаза и схватился за стул.
– Да ты, никак, заболел, милок, – озабоченно сказала баба Вера. – Ты вчера не отравился? Ел-то что? Я тебе сколько говорила, приди ко мне, поужинай, как человек. Котлеток, борщичка…
Голова перестала кружиться. Тошнота прошла. Я открыл глаза. Баба Вера смотрела на меня испуганно и участливо. На столе исходила яблочным ароматом тарелка с пирожками, яростно свистел чайник. Но самое главное, кухню заливали веселые лучи яркого зимнего солнца.
– Фу-у! – сказал я облегченно. – Неужели все? Господи, баба Вера, как же я рад Вас видеть. Давайте скорей чай пить, а то я, кажется, здорово проголодался…
…
Ближе к обеду, почти переварив пирожки и откупорив третью бутылочку пива, я, наконец, обрел способность мыслить более или менее логично.
Допустим, у меня был обыкновенный заскок, или, по-другому, сдвиг по фазе, или просто сдвиг. Мы люди продвинутые, Кастанеду почитывали. Так что галюниками такого рода нас запросто не возьмешь. С другой стороны, а если это вовсе не галюники? Тогда должны остаться следы. Не мог же такой кавардак пройти совершенно бесследно.
Держа в руке бутылочку, я поднялся с дивана и подошел к стене, на которой висели часы. Часы как часы, все на месте, циферблат, стрелки… Я тщательно осмотрел стрелки… Нет, абсолютно никаких признаков поломок. Я вздохнул и наклонился к аквариуму. Рыбки немедленно всплыли и принялись нетерпеливо открывать рты. Я машинально покрошил им корм и пересчитал. Все были на месте. Что еще? Ах, да – утюг. В аквариуме его, естественно, не было. Может быть, под диваном? Я наклонился и посмотрел под диван. Газета… грязный носок… крышечка от пива… и, самое главное, ровный, ничем не тронутый толстый слой пыли…
Конец ознакомительного фрагмента.