Это всё о ней. Сказки для взрослых. Д. АР ТЫ (Дайви Наудис)

Часть 1

Собственно, всё до банальности предсказуемо и, даже, не интересно, когда тебе 14 лет. И то, что это любовь к девушке, а не к молодому человеку, в общем-то, не так уж это и важно. Главное, что она есть. Гораздо приятнее не спать ночами, потому что – ну просто не до сна, чем от осознания собственной ненужности ни одной живой душе.

Я ложилась, закрывала глаза, открывала глаза, отдергивала штору, забиралась с ногами на подоконник и, глядя вверх, смотрела на звезды. Иногда я думала, что вот в эту самую минуту кто-то так же сидит и смотрит с тоской на звезды. А может даже она?

Её фотографии, распечатанные из Интернета, сплошь были увешаны все стены моей комнаты. Диана с микрофоном на сцене, закрыв глаза, вдохновенно поёт своим чуть хриплым и страстным голосом. Или подбирая аккорды на гитаре, смотрит задумчиво куда-то вдаль. Или обрушивает с черно-белого оттиска виртуозное гитарное соло. Или вот, мое любимое фото – вся излом, надрыв, средоточие до атома, до последнего позвонка, а в опущенных глазах затаённая, вся спрессованная нежная боль.

С чего я взяла, что это взаимно? Мне даже и в голову не приходило, а что – если нет. Почему-то я была уверена, что она меня увидит и тоже поймет… что поймет? Поймет, что есть я и в меня можно влюбиться. Осенью особенно одиноко и особенно хочется любви, а рядом теплое живое сердце. Потому что очень холодно снаружи, когда холодно внутри.

От холода внутри хоть как-то спасала параллельная жизнь в наушниках и ее стихах. Хоть как-то… В общем-то, это была скучная серая жизнь современного подростка. Лицей, дом, осень, холод, дождь. И ровным счетом ничего за чтобы можно было зацепиться и дожить до весны. Весной хоть какое-то подобие жизни, когда солнце заглядывает в столицу, и теплый толстый свитер отправляется на верхнюю полку шкафа. Но до этого еще целых 172 800 минут.

– Ты идешь в субботу в клуб?

– Нет, а что там?

– Как, ты не знаешь? Все перекрестки в городе увешаны её афишами. Диана Арбенина дает концерт. Вообще, где ты живешь? На необитаемом острове что ли? Ты должна с нами пойти. Ведь ты все время сидишь дома. Обязательно пойти!

«Конечно, – подумала я про себя, – обязательно, потому что там я увижу её»

Еще накануне я загадала, если смогу пробраться к сцене, то всё будет… что именно я не знала, но это меня не особенно волновало. Главное увидеть её.

В клубе в субботу яблоку негде было упасть. Белоснежные розы для нее я бережно прижимала к груди, пытаясь хоть как-то приблизится к сцене.

«Пусть мне повезет, пусть мне повезет, – шептала я как молитву её песню»

Видимо Богу угодно было, чтобы мне повезло в этот вечер. Полицейский, стоявший в непосредственной близости к сцене, подпустил меня так близко к запасной лестнице, ведущей на сцену, как только мог. Не знаю, мой умоляющий взгляд или цветы в моих руках сыграли свою роль, но я стояла на расстоянии пары-тройки метров от стойки с микрофоном. Там, в чёрной обтянутой на груди майке и простого силуэта чёрных джинсах, неуловимой молнией летала она. Я слышала тяжелое учащенное дыхание, видела мелкие бисеринки пота на крутом лбу, коротко постриженные ногти с запекшейся на заусенцах кровью, мелькавшие по гитарному грифу или быстрые стремительные пальцы на упругих клавишах акустического пианино. Я думала я сойду с ума. Я не могла вместить в свое маленькое, еще детское сердце, столько любви, когда просто увидела её глаза. А когда она стала петь, я, кажется, перестала дышать, потому что невозможно было выдержать эту невероятную обрушившуюся на меня нежность. Я не могла смотреть на ее лицо и просто закрыла глаза.

Так и стояла с закрытыми глазами, до боли сжав побелевшими пальцами цветы. Мне казалось, что я одна стою посреди улицы и нет никого. И она идет мне на встречу, нет бежит и что-то говорит на ходу. Говорит долго, страстно, нежно, захлебываясь и пытаясь вместить в эти странные слова то, что нельзя вместить. И как вместить в эти буквы долгое одиночество, когда все внутри рвется от какой-то дикой испепеляющей тоски длинными холодными ночами или когда светит солнце, а внутри беспросветная темнота и только прорезями для глаз выхватываются слабые пятна призрачного света снаружи.

Я не слышала звуков, я не слышала слов, но в тоже время, её голос словно звучал в моей голове всегда. Такой знакомый, такой родной, до невозможности невозможно слышать, и я почти что выключаю его из памяти, потому что так невозможно слышать и еще более невозможно не услышать вовсе…

И вдруг тишина. Оглушающая, страшная, захлебывающая тишина… я открываю глаза и вижу глаза. О, этот взгляд я узнаю из тысячи! Её глаза, не мигавшие смотрели на меня. Не отрываясь. В упор. Так наверно расстреливают взглядом, когда уже за пределом человеческих сил выдержать эту рвущуюся наружу, отчаянную попытку безудержной любви.

И я, не понимая ничего, просто шагаю навстречу этому тоскливому артиллерийскому прицелу бесконечных глаз, ведомая какой-то неведомой силой. Одно мгновение и словно электрический разряд проник в мое тело – твои пальцы невзначай, будто случайно коснулись моих. Злосчастные розы.

Всё кончено. Все куда-то двинулись, и меня понесло людской волной. Как наркоз все чувствуешь, но не над ничем не властна… Гримерка, а ты сидишь на столе, усталая и опустошенная, под глазами пролегли черные тени, отдана вся до предела. Крутишь в нервных руках черный маркер. Эмоций нет.

– Что это? книга? – замечаешь в моих руках книгу.

– Стихи, для тебя стихи.

– Прочитай, я хочу услышать, что слышишь ты.

Я читаю.

– Почему без знаков препинания?

– Не знаю.

– Я знаю, потому что сердце не имеет остановок, понимаешь? – и смотришь на меня совершенно ошеломленными глазами. – Пойдем.

И я едва успеваю за тобой, хватаю куртку, непослушными пальцами наматываю шарф. Ты застегнутая на все пуговицы в капюшоне, черных очках, чтобы не узнали? Идешь по улице. Мимо нас проносятся машины, обдавая нас ночной суетой, и редкие прохожие спешат в теплое пространство желтого семейного света.

– Понимаешь, знаков нет потому, что сердце не знает остановок. Понимаешь, они все думают, что я боец. Что я всё могу, со всем справлюсь. А я иногда ловлю себя на мысли, что я вовсе не такой уж и боец. И справлюсь или нет – это только время покажет. Но делаю для этого всё, вот максимально, чтоб потом никаких к себе претензий – всё, что могла, сделала. Выложилась на все сто.

Я молча слушаю, разглядываю темную лужу на асфальте.

– Посмотри на меня, – почти что приказ. – Почему ты отводишь взгляд?

Как объяснить то, что внутри – оно сильнее меня, оно ломается, и я перестаю быть. Не хочу думать, что закончится ночь, и мы пойдем каждая своей дорогой. Как сказать, что ты стала моим воздухом, если тебя нет рядом, то и меня нет. Как объяснить это тебе?

И вдруг, ты останавливаешься так резко, что я слышу запах твоих коротко-стриженных волос под тяжелым капюшоном. Привлекаешь меня к себе и, глухим не видящим взглядом, смотришь на меня долго-долго, внимательно. Я вижу, как подрагивает жилка на вытатуированной шее, предательски-мокрый блеск почти черных глаз. Еще никогда я не видела тебя так близко: тонкую нервную красоту над почти мраморным лбом, сухие растрескавшиеся губы, как натянута кожа на твердые острые скулы. Между нами стекло ноябрьской ночи. Обжигающе-жгучий воздух твоих губ касается моего лица.

– Малыш, нас нет, мы не существуем. Это сон.

– Сон? – переспрашиваю я. – И я снова буду одинока? Утром я проснусь в своей кровати и буду снова существовать в мире где нет тебя, и мы никогда не встретимся?

Я почти кричу: страшно, отчаянно. По моим щекам текут нескончаемые потоки слез. В горле горчит от соли, я захлебываюсь словами и рыданием.

– Послушай… Да нет же, послушай меня. Я приду, но я буду другая. Это буду я и не я. Понимаешь? Но я узнаю тебя из тысячи. А ты узнаешь меня, непременно узнаешь. Видишь, ночь кончается, скоро рассвет? Нам пора. И спасибо за стихи, давно мне не писали стихов. И помни: я тебя узнаю. Узнаю, чтобы вот так уже никогда не уходить. «Я буду любить тебя даже когда на время умру» *

И она быстро зашагала по сонным лужам, не оглядываясь. Я еще долго стояла и смотрела ей вслед, растерянная и ошеломленная ее странными словами, ее стремительным уходом, больше похожим на бегство. Стояла и смотрела: мимо мелькали освещенные окна машин и редкие прохожие удивленно смотрели на девушку, стоявшую посреди улицы тёмной осенней ночью.

Стояла и смотрела в никуда, пытаясь собрать воедино события уже почти прошедшей ночи. Кто я, для чего живу и что же мне делать дальше? Больше всего на свете мне хотелось свернутся калачиком прямо на улице, лечь и плакать, плакать, плакать над своей не случившейся любовью. Как холодно и одиноко внутри. Как промозгло и темно снаружи. Я хочу глубже спрятаться в одежду, чтобы не чувствовать боли. Прячу руки в карманы. Что это такое? Пальцы натолкнулись на острый угол листа, сложенный вдвое. Я напрягаю зрение, читаю.

Когда ты успела положить мне это в карман? И почему зелёный зрачок? У тебя глаза… глаза… странно, но как ни старалась, не могла вспомнить цвет твоих глаз. Я ясно слышу запах твоей кожи, жесткие мозолистые от струн длинные пальцы, горячее дыхание на моих губах. Оно так обжигает мои посиневшие губы, так согревает, что…

Что это такое? Так это все только сон? Прямо перед моим лицом сидит внушительного размера пушистый полосатый кот и сосредоточенно облизывает мне лицо.

– Ах, как ты мог так все испортить?! Для чего тебе понадобилось именно в этот момент так резко разбудить меня? Какой же ты проказник! Иди сюда немедленно, я тебе сейчас покажу! – И я сгребаю его недовольного в охапку.

Несколько мгновений мы шутливо боремся – кто кого. Сила мощных лап и острые когти все же весьма весомый аргумент в любом споре. Он вырывается, недовольно взъерошив шерсть на загривке, одним прыжком подлетает к двери и, просунув лапу между крохотным отверстием двери и полом, виртуозно открывает дверь. Бросив торжествующий взгляд на меня, кот садится в тёмный простенок в коридоре и терпеливо ждет, когда я окончательно проснусь и накормлю его завтраком.

Пару раз сладко потянувшись и мурлыкнув с наслаждением не хуже кота, я медленно иду на кухню. Проходя мимо зеркала в коридоре, я строю смешные рожицы своему отражению, хотя мне совсем не весело. Мимоходом замечаю одну странную деталь. На вешалке поверх родительских пальто висит моя куртка вся в тёмных разводах от воды. Тонкая ткань на плечах и спине так пропиталась избыточной влагой, что свисала тяжелой объемной массой. Но вчера вечером не было даже никакого намека на дождь. Ярко светило совсем не ноябрьское солнце, хотя и было достаточно прохладно.

Я в растерянности провожу по гладкой скользкой поверхности куртки и слышу характерное шуршание в кармане. Рекламная листовка? Терпеть не могу всякий бумажный мусор в кармане. На белоснежном, чуть влажном листе, размашистыми угловатыми буквами были написаны несколько строчек. Жирный след от черного маркера в нескольких местах превратился в мохнатые кляксы. От неожиданности я замираю и не могу сдвинуться с места.

Так это не было сном? И твой запах такой близкий и знакомый? И твои напряженные уставшие запястья? И нежность обветренных губ и… Я вспомнила всё, всю эту странную осеннюю ночь и твои теплые ладони на моем лице. Я вспомнила и твое странное обещание узнать меня, найти меня, быть со мной и быть только моей одной. И чем больше я об этом думала, тем меньше понимала происходящее.

В какой-то момент жизнь казалась мне сном, что я теряла ощущение реальности. Я падала в некое условное пространство, где была эта прошлая ночь или я уже упала туда? И была в ней в этой ночи и твоя гитара в тяжелом чехле ждет своего часа и розы своими безжалостными шипами колют мне пальцы до крови и твое тело еще полно силы и страсти отдать себя музыке растворится в ней без остатка, чтобы вынырнуть на берег пустой и молчаливой.

Я думала весь день о тебе, мимо себя пропуская всё внешнее пространство. После школы я не пошла домой, а села на троллейбус и поехала на Патриаршие, где была так безудержно счастлива и несчастна этой ночью. Я шла по той же улице, мимо также проносились люди, машины, собаки на поводках вели своих хозяев на прогулку, и последняя строчка твоих стихов пульсировала в моей голове

– Что, прости, что ты сказала?

– А? Что происходит? Кто ты?

Прямо передо мной стояла незнакомая девушка, и её зелёные русалочьи глаза глядели на меня с неподдельным любопытством.

– Ну как же, вот ты только что сравнила мои глаза с зелёным морем. Мой отец так всегда и говорит, что мои глаза цвета Балтийского моря, то есть зелёные. Кстати, я из Латвии и меня зовут…

Но я уже не слышала, что говорила девушка, а во все глаза смотрела на нее. Почему-то ее лицо было таким знакомым и не знакомым одновременно. И внимательный взгляд бесконечных глаз из-под тяжелого капюшона, и тонкая нервная красота в ее неправильных чертах и высокие острые скулы – все это я уже где-то видела, но где, припомнить не могла. Только смотрела и смотрела, не отрываясь в зрачок зелёный как море.

– А может пойдем в кафе? Холодно и, кажется, собирается дождь. И ты мне еще расскажешь про мои глаза, цвета балтийской волны.

– Да, – тихо прошептала я, и мои глаза засветились тихой внутренней радостью, потому что я внезапно осознала, что «я буду бежать к тебе до и после того как умру»! **

14.09.2017

* стихотворение «с нуля» Д. Арбенина

** стихотворение «кротам кранты» Д. Арбенина

Часть 2

Прошло целых 2 года после того как ты стремительно исчезла из моей жизни и также стремительно появилась вновь. Два – это так много. Я уже привыкла что я, когда угодно могу заглянуть в твои глаза и увидеть в них в свое отражение. Или чувствовать тепло твоей руки в моей ладони. Или любое, что угодно делить пополам. Или закрыть глаза и знать, что рядом большое и теплое, почти как кот, только лучше.

А иногда страх парализует меня, сдавливая горло и тогда мне отчаянно страшно. Что это сон, пусть ноябрьский, мокрый, безнадежный сон. Помнишь темноту Патриарших… Помнишь? Но там все равно была надежда. А если это не сон, а реальность, а в ней нет тебя – то тогда как? Как я буду?

– Послушай… мы есть. Понимаешь? Мы настоящие и мы вместе, – и ты притянула меня к себе, обняла так крепко и нежно.

– И ты не считаешь, что это все бред? Ну помнишь я тебе рассказывала… Арбенина, а потом ты появилась. Я не знаю как это, но я знаю что она это ты, а ты это она. Только не спрашивай меня как это, я и сама не знаю, я просто знаю.

И я начала тебе сбивчиво и путано объяснять, а страх всё больше сгущался в моих глазах. Я не выдержала и заплакала горько и без всякой надежды на спасение, так плачут только в детстве. И вот опять концерт. А вдруг это все только снится?

– Послушай, малыш, это все взаправду, а чтобы ты окончательно поверила, я тебя уколю, – и ты отстегнула с палантина тонкую булавку и слегка вонзила мне в кожу. Показалась кровь а вместе с ней и боль.

– Ай, больно! Ты чего дерешься? Вот обижусь на тебя будешь знать.

– Но теперь ты убедилась – во сне боли не бывает, – ты со смехом заглядываешь мне в глаза. – А если тебе больно, значит это не сон. И я не считаю все это бредом. Да, некоторые вещи мне не понятны, признаюсь честно, но знаешь, в любви не бывает правил, там совершенно другая реальность. А в клуб, в клуб я с удовольствием пойду с тобой.

…А свет всё пребывал, затапливая собой все стены, пол, лица. Синий, оранжевый, зеленый, фиолетовый бился в вакууме моего зрачка. 110 децибел – это много или мало? Сколько в ней неэвклидовой любви или в полумраке уснувшей нежности – сколько здесь есть тебя? А ты как всегда вся не можешь, чтобы не отдаться… вся до самого дна. И знаешь, что? Я не вмещаю, просто не вмещаю все. Мое водоизмещение… я поняла, что оно имеет предел, и этот предел – вот он здесь, в моем сердце.

Я поняла одну вещь. Никогда! Я больше никогда не приду на твой концерт! Потому что это сильнее меня. Когда сердце застревает где-то между горлом и душой. Когда твои слова, твои резкие порывистые жесты, твои яростные глаза, кажется, пульсируют у меня в венах. А ты знаешь каким соленым может быть прикосновение, когда упругие волны касаются барабанной перепонки? Когда плачет что-то внутри, откликаясь на малейший твой взгляд, взмах ресниц или твою предельно-колкую искреннюю честность? Какой становится даже на ощупь просоленной кожа от этой невероятной хрупкости музыки, звучащей во мне? Знаешь ли ты?

И я знаю, что это все обо мне, твоя музыка, но я просто не могу, слышишь, я не способна делить тебя ни с кем, даже с твоей музыкой. Слишком больно. Я ревную, что она с самого утра гладит твои тонкие пальцы или целует твои еще сонные губы, когда ты её выпускаешь из глубины себя. Это я хочу целовать твои губы и гладить твои пальцы.

Музыка объединяет… объединяет? Почему мы оказались с тобой по разные стороны пропасти? Пронзенная твоими рифмами, я падаю всё ниже, кричу, ну дай же мне руку! Даёшь. Звучащую аккордами, пропитанную не услышанными еще нотами твоим фейерверком безудержных колких грохочущих в тебе эмоций и твоим триумфом разочарований и бескомпромиссности.

Хотя, наверно, правда объединяет. Объединяет чтобы жить, когда другие уже давно мертвы в своих телах, спешащих по холодным осенним улицам, жить счастливо и сегодня не задумываясь о вчера, которое уже скрыто туманом снов, не заглядывая в будущее, которое едва появляется на свет.

Знаю как пульсирует в тебе глухая злость пустой беличьей жизни. Ты первая – всегда бунт бессмыслице и обыденности. Никогда не спокойна. Всегда преодолевать, всегда только вперед, грудью на амбразуру и всё тебе мало. Всегда против шерсти, против течения, мало кто способен выдержать, но если выдержал – то уже навсегда —избранные в кругу света. Мы похожи, только злость что-то притупилась, с годами нервы на исходе на самой границе бессознательного и бескомпромиссность всё чаще идет на компромисс с собой, чтобы не трогали, не вытаскивали из тёплого болотца.

Да ты мудрая – смеёшься ты. Может быть – послушно киваю головой. А может просто разочарование заменило собой жажду справедливости. Может быть всё, что было так тонко и до предела натянуто притупилось. Шашка заржавела за ненадобностью – рубить некого конь устал – вздыхает во сне тонконогим жеребенком да ездок уже не тот, что вчера. Хочется уютного семейного тихого, завернутся в плед и смотреть сквозь хрупкие хрусталики луж как последний лист дрожит на серой обледенелой ветке.

И вдруг всё исчезло. Я растеряно озираюсь по сторонам, зябко повожу плечами из стороны в стороны. Ты как в воду канула. Кругом куда не глянешь – люди, они стоят плотным кольцом и как щупальца спрута тянутся со всех сторон. Живое человеческое море. А мне кажется я стою одна посреди темноты ночи и только старый печальный фонарь делит со мной мое одиночество. Почему так чувствуется собственная бесприютность, когда тебя нет рядом? Почему так рвется сердце? И еще хотя бы раз, хоть на секундочку увидеть родные глаза и задохнуться знакомым до боли запахом твоих волос! Оттого так одиноко что сдулся мой шарик, оттого, что ты мой воздух и если тебя нет – то и меня нет.

– Эй ты как? Все нормально? – кто-то трогает меня за плечо. Поднимаю глаза и вдруг ты. Неуловимая и вот такая близкая, стоишь напротив ерошишь свои короткие волосы.

«Я выжала все соки из своего мозга и мне все мало»

– Ну как тебе сегодня?

Ты стянула майку через голову. Твое тело в маленьких дрожащих каплях. Пот застилает твои глаза, намочил волосы и шею. Такой неуловимый тонкий запах. У меня кружится голова, мысли путаются, становятся бессвязными. Обжигающе холодная вода долетает до меня, стряхивает с меня этот сладкий дурман. Я вижу твои закрытые глаза, на лице бродит почти блаженная улыбка. Боже, как ты можешь стоять под этим арктическим холодом? Не понимаю…

Боюсь смотреть на твое тело. Мучительно отвожу взгляд. В уголках губ начинают образовываться еще неуловимые складки. Это вся боль прошлого, тяжелой печатью легла на твое лицо. Еще упругая грудь, полная силы и огня начинает чуть подвисать под собственной тяжестью. Фиксирую, автоматически не оценивая, просто люблю.

Бывают коллекционеры, они собирают разные предметы, гоняются долго за какой-то редкостью, а когда получают ее, то страшно горды собой – ни у кого нет, а у меня вот поглядите! – и протягивает каждому встречному-поперечному свою находку. И я такая. Но я коллекционирую тебя.

Чистый прозрачный воздух лизнул твою кожу, и пушок над верхней губой вспыхнул золотым. Так можешь смотреть только ты, с вызовом безудержной нежности, дразня и распаляя меня еще больше или вдруг вся в одну минуту сделавшись серьезной, твои глаза становятся нездешними и устремленными глубоко в самый звук и нервный танец нервных кистей, замерших на черно-белых клавишах. Все это ревностно фиксируется во внутренний каталог и оседает на внутренней полке. А после, скрывшись ото всех в самой глубине своей личности, я достаю свои диковинки и любовно перебираю их в памяти.

Когда ты злишься твои глаза становятся совершенно беспощадны, сжигая не только объект злости по большей части – меня, но и тебя. Я так не умею. Это неистовое пламя, есть что-то в нем особое, не ведомое мне. Бесстрастным внутренним затвором я впечатываю его в бумагу памяти. Или бьющееся во все стороны солнце, что выливается из тебя когда ты счастлива, мне не доступно даже такое солнце. Я ровным счетом и не понимаю, как можно вот так радоваться безрассудно и без оглядки? Танцевать на виду у людей, кричать потому что так переполняет что-то бескрайнее и яркое? Какая ты смелая и отчаянная в своем безумстве.

Я все время наблюдаю за тобой. Я изучаю тебя как нечто непостижимое и удивительное, что есть в той же реальности, что и я. Ты такая другая, совсем не похожая на меня. И в этом то и есть твоя особая притягательность в моих глазах. Не бойся, я никогда не устану и не исчерпаю тебя – потому что одних только мельчайших полутонов эмоций в твоих слегка сумасшедших глазах хватит на несколько жизней.

Боюсь смотреть на твое тело и в тоже время мучительно сладко смотреть на тебя. Сколько воли к жизни в гордом изгибе шеи, сколько дерзости страсти и отчаяния в розовых круглых сосках. Сколько знакомого, незнакомого в ложбинке между широкими грудными мышцами. Как люблю проводить рукой, какая нежная бархатистая на ощупь кожа. Каждую клеточку кожи я изучила наизусть за эти 17520 часов вместе. Сколько…

– Ты! Так это все время была ты! – Я узнала тебя по твоей ложбинке. – Как ты это делаешь со мной? Это слишком жестоко, вот так исчезать. Мне было так страшно, что я тебя больше никогда не увижу. Как ты можешь, бессердечная девчонка, так поступать?

Ты взяла меня за руки, заглядывая в глаза:

– Запомни, малыш, я всегда рядом и всегда тебя держу тебя за руку, даже если меня нет рядом. Всегда! А теперь пойдем, время уже позднее, у тебя уже глаза слипаются.

Мы вышли на улицу, круглая желтая луна лениво катилась по небу, то пропадая, то резко выныривая из пухлого кармана толстого облака. На чернеющем небе отчётливо проступали черные тени деревьев. Их причудливые, словно вырезанные из тонкой бумаги листья, слабо поблескивали в темноте большого города. Недавно прошел дождь, и листья, бережно умытые холодной водой, делались необычайно притягательными в холодном свете луны. Они напомнили мне бабушкино ожерелье из мистического и очень редкого раухтопаза. Я часами разглядывала эти бусины, то дымчато-серые, то глубоко- болотные, то почти чёрные, они, казалось бы, жили своей тайной каменной жизнью, скрытой от посторонних глаз.

Ряд крупных продолговатых бусин и подвеска из двух тоненьких веточек вишен с тяжёлыми тёмными ягодами, и эти листья сверху казались теми каменными бусинами из далекого детства. И так тепло и невероятно горячо почему-то делалось где-то в груди, словно я опять маленькая девочка, сидящая в темном уголке под кроватью, и ожерелье тяжелой массой оттягивает детскую тонкую ладонь.

10.11.2017