Действие первое
Картина первая
Морской берег, набережная, парапет с железной оградой; каменные ступени ведут вниз, на узкую полоску пляжа; на заднем плане – море.
Пятничный вечер, солнечный диск медленно склоняется к горизонту.
Миша на инвалидной тележке въезжает на набережную и начинает, выжимаясь на руках, спускаться по ступеням к берегу. В то же самое время молодой человек раз за разом прыгает с набережной в песок на берегу, взбегает по ступеням, делает гимнастические упражнения и снова прыгает. У самой кромки воды человек с собакой (видимый зрителю в основном со спины) играет, бросая собаке обломок вынесенной морем доски.
Ноах и Пнина появляются на набережной, Ноах чуть ли не силой тянет жену в сторону пляжа.
Пнина. Куда? Куда ты?..
Ноах. Сейчас увидишь!
Пнина. Поздно уже… Мне скоро зажигать свечи…
Ноах. Ничего! Успеешь.
Пнина. Дети… Где дети?
Подходят между тем к парапету, видят море.
Ноах (торжественно). Вот!
Пнина. Дети?..
Ноах. При чем тут дети? Смотри! Что это? Это что?
Пнина. Море, да?
Ноах (в отчаянье, передразнивает ее). Море, да?
Пнина. А разве нет? Это разве не море?
Ноах. Нет, это кошка.
Пнина. Я не понимаю…
Ноах. Невероятно! Невозможно поверить! В первый раз в жизни ты видишь море…
Пнина. Нет, почему же? Мы один раз ездили – летом, купаться, только я вдруг дорогой сделалась больна, не смогла сойти на берег, но издали я видела…
Ноах. Первый раз в жизни ты видишь море, и: «море – да»? Как будто… Как будто это и не море вовсе! Это море! Ты просто еще не постигаешь! Море – вот тут, возле самого дома, как будто в Иерусалиме от нас до твоей мамы, в двух шагах, можно в тапочках добежать, – и пожалуйста, море! Великое море! Крокодилы!.. Не понимаешь? Как будто лев у тебя под окошком!
Пнина (тихонько смеется, его восторг умиляет ее). Лев!..
Ноах. А как еще о нем скажешь? Это… Нет, тут никакие сравнения не подходят. Можно только наоборот: с ним сравнивать. Даже камни Храма – когда Мидраш хочет подчеркнуть их красоту, он говорит: как волны морские… Это не только море, это все, что там, дальше, за ним: Америка, Европа, весь огромный мир, все здесь, в этом воздухе… (Сжимает ее руку, придвигается ближе к парапету.) Прикоснись! Чувствуешь?
Пнина (старается высвободить руку). Нет… Пусти…
Ноах. Почему?..
Пнина. У меня руки… голые.
Ноах. У тебя руки… голые?..
Пнина. Да.
Ноах. Замечательно! Что ты ими чувствуешь, своими голыми руками?
Пнина. Твои руки…
Ноах. Оставь сейчас мои руки! Думай о море, прочувствуй его. Это величие, ширь, свободу! Всю эту синеву без края… Никаких тебе гор на горизонте, никаких преград, никаких мамы и папы и прочих дорогих родственничков, которые день и ночь талдычат, что и как ты должен делать! Я только взгляну – оно как будто внутри у меня – море – все открыто, все рвется наружу, все возможно!.. И такая безмерная жажда: делать, дарить, брать, хватать!..
Пнина (смеется, наслаждаясь его возбуждением). Что же тут брать? Одна вода. К тому же, я слышала, соленая. Вода да соль.
Ноах. Ах, ты слышала! Вода и соль!..
Пнина. Да, соленая вода. Эстер попробовала, когда купалась. И ничего кроме. Вообще ничего.
Ноах. В том-то и дело: ничего, поэтому все! Как микве ночью – никого нет, поэтому являются всякие духи и привидения. Разве не так?
Пнина. Это совершенно другое.
Ноах. Разумеется, совершенно другое. Здесь не привидения, здесь безграничные возможности. Корабли, люди, которые прибывают на этих кораблях из дальних стран, товары – экспорт-импорт, сделки, бизнес, деньги – огромные, бешеные деньги! – а заодно, уж конечно, и всякое жулье, авантюристы, грабители, судебные процессы – обвинители, адвокаты. И все это в нем, все в море – кишит, как рыба. Все указано и предначертано. И Ноах Гринвальд записан в одной из строк. В одной из волн… Иерусалимский тихоня, несчастный ешиботник, который вскоре, в наши дни, станет известным тель-авивским адвокатом! Большой корабль, рыба-кит, левиафан среди прочей мелкой рыбешки! Это называется «море», понимаешь?
Пнина смотрит на него, смеется.
Вот видишь! Оно и тебя начинает радовать. Оно всех затягивает. (Замечает, что Пнина вовсе не глядит в сторону моря.) Ты не смотришь?..
Пнина. Ты… Как ты рад!
Ноах. Ты должна научиться брать от жизни все, что она дает. Пнина! Ты должна научиться наслаждаться жизнью.
Пнина. Я наслаждаюсь, глядя на тебя.
Ноах. Не только на меня! Мир велик.
Пнина. С меня достаточно – как ты им восторгаешься!
Ноах. Пойми, ты должна научиться воспринимать его самостоятельно. Ведь ты не будешь сыта от того, что я ем и пью? Верно? Невозможно, чтобы я ел и пил вместо тебя? Ты человек сама по себе, а не только мужнина жена, не только «помощник человека». Мир принадлежит тебе точно так же, как и мне. Ты обязана научиться брать от него все. Чем больше, тем лучше. Это называется быть современной женщиной.
Пнина. Это как дядя Шая – все время множит исполнение заповедей.
Ноах. Что ты сравниваешь! Он – раб Божий. Раб! А мы с тобой вышли на свободу. Мы! Вдвоем, вместе. Я устал от одиночества. Всю неделю я здесь один. И эти бесконечные поездки: в Иерусалим и обратно. Каждую неделю! Пойдем, спустимся.
Молодой человек продолжает прыгать с парапета, плюхается в песок, вскакивает и снова взбегает по лестнице, чтобы еще раз прыгнуть.
Пнина (испуганно). Что он делает?
Ноах. Как – что? Прыгает. Ты не видишь? Иди сюда!..
Пнина. Чтобы я?.. Чтобы я так прыгала? Ни за что на свете!
Ноах. Правда? Не хочешь попробовать? Спрыгнуть, как он? Как же мы спустимся?
Пнина. Не знаю! Ни в коем случае!
Ноах (смеется). До чего же легко тебя провести! (Обнимает и целует ее.)
Пнина (освобождаясь). Ты что! На улице?.. При народе?
Ноах. Здесь Тель-Авив, Пнина. Это Тель-Авив! (Тянет ее за собой к ступеням.) Иди, тут есть лестница.
Пнина (спускаясь за ним следом). Все-то ты знаешь!
Ноах. А для чего я целый год торчу в Тель-Авиве?
Пнина. Ты работаешь!
Ноах. Я не могу только работать, я должен чем-то поддерживать свой дух. Я стараюсь приходить сюда, по крайней мере, раз в неделю. А если у меня нет времени, я издали смотрю, с улицы Аленби. Я специально устроился именно там, чтобы хоть издали видеть его. Взглянуть на него – это как поцеловать медузу.
Спускаются на пляж, направляются по песку к кромке воды.
Пнина. Ой, я проваливаюсь!..
Ноах (указывая на Мишу, который с великим трудом передвигается рядом). Проваливаешься?.. Ты посмотри на него, что он должен говорить?
Пнина. Но если ему так трудно, зачем же он?..
Ноах. Наверно, оно того стоит. Иначе он не стал бы. Иди!
Пнина шагает дальше, начинает хохотать.
Что ты?
Пнина. Мне песок набился в туфли, щекотно! (Сбрасывает туфли.)
Ноах. Ученик превзошел учителя. Ну-ка и я… (Тоже разувается.)
Молодой человек вновь спрыгивает с парапета, шлепается возле них.
Пнина (пугается). Что такое? Откуда он?
Ноах. С неба!
Пнина. Свалился…
Ноах. Не свалился, а прыгает.
Пнина. Это тот самый, который раньше… Зачем он это делает? Опять и опять – зачем?
Ноах. Это спорт. Песок пружинит, можно прыгать с большой высоты.
Пнина. Тут есть и камни, можно что-нибудь сломать себе!
Ноах. Тем более – элемент опасности! Он имеет возможность испытать свое мужество.
Снова появляется человек с собакой, швыряет невидимой собаке обломок доски. Слышится собачий лай.
Пнина (останавливается в испуге). Я хочу домой. Где дети?
Ноах. Что случилось?
Пнина. Ты не видишь? Собака! Она почти что…
Ноах. Ты как маленькая. Она сюда не добежит. И потом, она со своим хозяином.
Пнина. Что они делают?
Ноах. Ты не видишь? Играют. Хозяин бросает собаке доску, она бежит и приносит ему обратно.
Пнина. Это человек играет, собака не играет. Она просто скачет. Каждый раз тащит ту же доску.
Ноах. Это такая игра. Ей нравится скакать и приносить хозяину его вещь. Потому-то она и лает – чтобы он снова бросал. Это замечательно: человек и собака! Человек и животное… Как пастушок с гусями на твоей вышивке.
Пнина. Вышивка – это совсем другое. Пойдем отсюда.
Ноах. Значит, когда это на самом деле, а не вышивка – это уже не красиво?
Пнина. Не знаю. Я никогда не видела живых гусей. Я перевела этот рисунок с бабушкиной вышивки. Гусь – это совсем другое: это чистое животное, кошерное.
Ноах (сердито). От тебя можно с ума сойти! Какое это имеет отношение к кашруту? При чем тут чистое животное?
Пнина умолкает.
Что же ты не отвечаешь?
Пнина молчит.
Ладно, не важно. Чистое, нечистое… Но все-таки объясни мне: при чем тут кашрут?
Пнина. Я не знаю. Чистое животное – это хорошо, это что-то домашнее…
Ноах. Почему? Только потому, что его можно зарезать и съесть? Сразу видно, что ты дочь резника.
Пнина. Он не только резник. Он еще и кантор. И собирает пожертвования на синагогу…
Ноах. Я не понимаю тебя! То, что животное режут, делает его лучше, красивее?
Пнина. Не знаю. Может быть. Они полезные.
Ноах. Собаки тоже полезные. Овец сторожат.
Пнина. Тут нет овец!
Ноах (смеется). Ты ужасная упрямица. Но не глупа… Нет, вовсе не глупа.
Пнина. Да, ты обожаешь это повторять. А на самом деле думаешь, что я дурочка, да?
Ноах. Нет. У тебя как раз практичный ум. Трезвый, практичный ум. Только как будто… да, вот именно: слишком трезвый для этого мира.
Пнина заходит в воду.
Что ты делаешь? Ты – в море?.. Осторожно! Подожди, я тоже! (Заходит в воду.) Ой, холодно!
Пнина (вглядываясь в песок на дне). Смотри! Весь песок внизу голубой…
Ноах. Это потому, что небо отражается в воде. Да, как будто небо подмешано в песок…
Пнина. Ой, он движется! Как будто… кто-то хочет вытащить его у меня из-под ног! У меня голова кружится…
Ноах. Замечательно приятно, правда? Ладно. Пойдем, надо возвращаться…
Пнина огибает его и заходит еще глубже.
Куда ты? Там глубоко! Не всё сразу!
Пнина окунает в воду кончики пальцев, пробует ее на вкус.
(Глядя на нее с умилением.) Прямо как у себя дома на кухне! Что? Не хватает? Нужно добавить? Соли? Или, может, сахара?
Пнина с закрытыми глазами заходит еще глубже.
(Хватает ее за руку, удерживает.) Стой! Что ты зажмурилась?
Пнина. А тот, который прыгает, он тоже зажмурившись…
Ноах. Да, это как раз подходит тебе – зажмурившись. (Гладит ее по голове.) У тебя волосы отросли. Скоро сможешь заплетать косы как перед свадьбой…
Пнина (открывает глаза – со страхом, но и с восхищением). Ой, вода утягивает меня, смотри!.. Всего лишь вода, а такая сильная…
Ноах (смотрит на нее с удивлением, смеется). Тебе это нравится… До чего ж тебе это нравится!
Пнина. Если бы Эстер видела нас, она бы глазам своим не поверила!
Ноах. Да, а если б твоя мама увидела, она бы умерла от страха. Мы все начнем сначала, мы с тобой – вдвоем, вместе!.. Заново поженимся, заново родимся! Вся страна сейчас рождается заново, здесь, в Тель-Авиве!
Миша приближается к кромке воды, не то выкрикивая что-то по-русски, не то распевая. Рита выплывает откуда-то сбоку, останавливается в воде, перед тем как выйти на берег.
Солнечный диск тем временем касается горизонта.
Ноах и Пнина смотрят на Мишу, прислушиваются к его песне.
(Пнине вполголоса, чтобы не мешать песне.) Ну, где ты увидишь такое в Иерусалиме? Такую красоту! Ради этого он проделывает весь путь – чтобы вот так кричать, петь вот так: навстречу морю, закату… В полный голос!
Ленивые, низкие волны накатывают на Мишу.
Пнина с внезапной тревогой оглядывается по сторонам.
Что случилось?
Пнина (поворачивает к берегу). Я как будто… Я что-то позабыла… только не помню что…
Ноах (со счастливым, сияющим лицом). Да? Я скажу тебе. Ты не поверишь. Как ты могла такое позабыть!
Рита (стоя по пояс в воде, кричит Мише). Чудесно! Замечательно! Хватит тебе орать! Все море поднял на ноги.
Ноах и Пнина смотрят на них.
Миша (обрывая пение). Я не хочу! Не желаю видеть тебя!..
Рита. Это мы уже слышали.
Миша. Уйди, оставь меня! Я тебе тысячу раз уже сказал: ненавижу тебя!
Рита. Для этого ты сюда тащился – всю дорогу – сообщить мне это? Выходи давай, я пошла…
Миша пятится прочь от воды, но останавливается, смотрит на Риту.
Ну, что смотришь?
Миша. Вот так я тебя люблю – когда ты без ног.
Рита. Еще бы! Может, зайти еще глубже? (Проводит рукой по животу.) Досюда? (По шее.) Или досюда? Может, мне вообще нырнуть? Утопиться? Лечь на дно? Чтобы совсем, не одни только ноги!
Миша. С кем ты здесь? Где он?
Рита. Хватит! Кроме позора, от тебя ничего не дождешься.
Миша. Новый твой хахаль. Где он?
Рита. Мой хахаль? Новый? (Обводит широким жестом пляж и набережную.) Вот он! И вот! И эта тоже! И вон тот – который плывет. Все без ног. Все мои хахали! Без ног, без живота, без всего – одни головы. Новый мой хахаль! (Протягивает руку в направлении Ноаха и Пнины.) И этот тоже! И женщина с ним! (Узнает в Ноахе и Пнине соседей, смущается, меняет тон.) Извините. Здравствуйте. Вы ведь наши новые соседи. Из Иерусалима, да? (Смотрит теперь только на Ноаха.) Вы не помните?..
Ноах. Да, конечно. Простите.
Рита. Нет, что вы!.. Вы не могли меня запомнить. Я совершенно иначе выглядела. (Выходит не торопясь из воды, указывает на Мишу.) Познакомьтесь, пожалуйста: мой муж Миша.
Ноах. Очень приятно. Ноах. А это моя жена, Пнина. Могу я чем-нибудь помочь?
Рита. Нет, зачем же. Мы прекрасно управляемся. Правда, Миша? (Жестом призывает Мишу подняться вместе с ней на набережную.)
Удаляются – Рита впереди, Миша за ней.
Ноах (Пнине). Помнишь ее? В соседнем доме… Ужасно жалко ее, правда?
Пнина не отвечает, мысли ее заняты другим.
В чем дело?
Пнина. Свечи! Я забыла зажечь свечи…
Ноах (смеется). Еще бы! Это море! Потому-то я и привел тебя сюда – тут все забываешь. Все начинаешь сначала. Ты сможешь – вместе со мной. Видишь? Так просто – раз, и забыла. И что – случилось что-нибудь? Какое-нибудь несчастье? Погляди на небо – оно на своем месте, не свалилось! Не упало нам на голову, верно?
Пнина. Ты это… нарочно?..
Ноах. Да, вот-вот высыпят звезды. Ты увидишь, сколько тут звезд. Тут не требуется свечей, тут вместо свечей звезды!
Пнина (отстраняется от него, с внезапным страхом). Где дети? Мы бросили их на улице…
Ноах. Почему вдруг – дети? (Указывает вдаль, на набережную.) Вон они! Видишь – Дина? Прогуливается с соседкой и ее ребятишками.
Пнина выходит на берег, Ноах следует за нею. Волна выбрасывает к ногам Пнины доску – ту самую, которую таскала собака. Пнина зачем-то поднимает ее. Невидимая для зрителя собака подскакивает и принимается лаять на нее. Пнина застывает в ужасе, не выпуская из рук доски.
Да отпусти же! Отдай ей! Она тебя укусит!
Пнина остается неподвижной.
Брось! Брось доску!
Пнина (продолжая сжимать в руке доску). Нет… Я… Нет…
Хозяин собаки (приблизившись). Простите. (Забирает у Пнины доску и удаляется. Лай прекращается.)
Ноах (в волнении). Ты не дала ей, ты… Какая отвага!
Пнина (все еще не в состоянии очухаться от страха). Я не могла… Я испугалась… Я думала… Я ухватилась, лишь бы только не упасть…
Ноах. Ты ее победила! Вот что важно, а не то, каким образом. Это Тель-Авив! Это… Смотри: звезды…
Пнина (в недоумении). Звезды?..
Ноах. Да, сейчас ты увидишь, сколько их!
Пнина. И созвездия?
Ноах. Созвездия?..
Пнина. Звезды и созвездия, да?.. Я в это не верю: не верю звездам и созвездиям! Это ворожба, язычество!
Ноах. О чем ты говоришь? Опомнись, где ты находишься?
Пнина убегает.
Картина вторая
Спустя несколько месяцев. Двор, небольшой палисадник, скамейка, окруженная цветами и кустиками, рядом с ней торчит водопроводный кран.
Пнина и Эстер появляются со стороны улицы. Пнина держит в руках кулек с печеньем, останавливается, нюхает печенье.
Эстер. Что ты?
Пнина. Мамино печенье… Ах!..
Эстер. Ты попробуй!
Пнина. Не сразу, потихонечку… Какой запах!.. Запах дома… Я хочу сперва дать детям. А что папа?..
Эстер. Он не видел.
Пнина. Нет, вообще… Он говорит что-нибудь? Про меня? Про Ноаха?
Эстер. Ничего.
Пнина. Если бы он знал!.. Меня тут считают большим авторитетом – а ганце ребецн, ужас!
Эстер. Вот так – с распущенными волосами, без платка?
Пнина. В Тель-Авиве на это не смотрят. Женщины меня спрашивают, что кошерное и что нет и как свечи зажигать. Знаешь, иногда им вдруг захочется – разок в году. (Снова нюхает печенье.) Гвоздикой пахнет… Благовониями субботними… Как он выглядит? Постарел? Как его нога?
Эстер. Откуда мне знать! Знаешь, мне его в Иерусалиме хватает!
Пнина. Вообще-то мне тоже – особенно приятного нечего вспомнить, но все-таки…
Эстер. Почему мы стоим?
Пнина. Мы пришли. Это здесь. Тут и подождем его. Я ему объяснила, как найти…
Эстер. Во дворе? Не в доме?
Пнина. Он так хотел – чтобы не в доме. Я тоже думаю, что так лучше. Здесь приятно: садик, скамейка. Есть даже вода, если пить захочется… (Открывает кран и пьет.)
Эстер. Что ты делаешь? Зачем?
Пнина. Зачем? Пью. Ты не хочешь?
Эстер. Открываешь кран… Без разрешения? Чей он?
Пнина. Всего дома. Наверно… Я точно не знаю. Тут тебе не Иерусалим, тут Тель-Авив! Тут на каждом шагу водопроводные краны, сколько угодно воды – пожалуйста, открывай и пей!
Эстер. Любой, кто захочет?
Пнина. Любой, кто захочет, сколько захочет!
Эстер. Закрути, зачем же? Зря льется. Впустую…
Пнина (закручивает кран). Тут воды достаточно. Ноах объяснил мне: под нами – сплошная вода. Подпочвенные воды. Даже не приходится глубоко рыть. Песок, его легко копать. И все – пожалуйста вам колодец. Этой водой поливают апельсиновые плантации. Как будто там внизу море, совсем как настоящее, только вода в нем пресная. Хорошо, правда? Если кто-нибудь идет по улице и вдруг захочет пить, можно зайти в любой двор и напиться. (Прибавляет как будто по секрету.) И по-маленькому во дворе делают. Женщины тоже, даже девушки, я видела.
Эстер. Перестань! Что ты такое говоришь? Можно правда подумать: а ганце ребецн!
Пнина (усмехается). А почему, собственно, в Тель-Авиве?
Эстер. Что?..
Пнина. Ты и он – ты и Эфраим, встречаетесь…
Эстер. Что значит – почему? Он так предложил. Он хочет, чтобы ты тоже слышала. Ты – моя родня.
Пнина. И не просто в Тель-Авиве, он еще хотел, чтобы не в доме.
Эстер. Ну и что? В Тель-Авиве не обязательно встречаться в доме, так он сказал. Ты сама говорила…
Пнина. Скажи мне: а ты?..
Эстер. Нечего говорить! Мне все равно.
Пнина. Ты еще не знаешь, о чем я, а уже: «Мне все равно!» А он? Он ничего не сказал? Не подал какого-нибудь знака?
Эстер. Знака? Не знаю. Что ты от меня хочешь? Какие такие знаки он должен подавать? А если он просто посмотрит на меня… Если у него голос вдруг сделается такой… Он сват, и все. Он ко мне приходил от имени рава – тотчас как рав овдовел.
Пнина. А он? Когда он овдовел?
Эстер. Откуда мне знать? Это не мое дело. Два года уже. Четверо детей, двое совсем крошечные. Чистенько одеты, но все равно – некому как следует приглядеть. Малышка все время простужена…
Пнина усмехается.
Что тебе смешно?
Пнина. Ты вся покраснела. Ты хочешь за него.
Эстер. Зачем мне хотеть? Когда я чего-нибудь хочу, я все порчу. Я вот хотела, чтоб Шмельке остался, чтобы не уезжал в Америку – на это свое канторство, через суд его задержала, а что вышло? Вышло, что он потребовал развода. Это сватовство, рав этот – это мне наказание. Правильно, это то, что я заслужила: наказание, а не премию. (Плачет.) А он, Эфраим, он все время шутит, смешит, радует сердце, так вдруг хорошо с ним становится. Еще и с детьми… Будут дети, будет мне за кем глядеть, каждый день будет радость, день и ночь радость…
Пнина. Ты хочешь его, и он хочет тебя.
Эстер. С чего это вдруг он захочет меня? Он такой молодой, многие пожелают – выйти за него. Он сюда едет, чтобы сосватать меня за рава. Он ни о чем другом и говорить не станет. Испугается, что все начнут болтать – знаешь Иерусалим? – это же кругом сплошные уши, все тотчас всё знают, в ту же минуту пойдут пересуды…
Пнина. Оттого он и захотел встретиться в Тель-Авиве – чтобы никто не подслушал и не разболтал. Прежде времени. Оттого и в доме не хотел – чтобы остаться с тобой наедине… Вы любите друг друга. Жалко такое упустить. Ты помоги ему.
Эстер. Любим?.. Ты совсем сделалась тельавивкой! У тебя глупости на уме, еще и в кино ходишь. Как я ему помогу? Что я могу сделать?
Пнина. Ты сама почувствуешь. Это как будто в море – тонешь и пытаешься выплыть!
Эстер. С какой стати – в море?
Пнина. Не знаю. Я просто так сказала.
Эстер. Я еще в воду не заходила, а уже должна знать, как тонут? И как оттуда выплыть?
Пнина. Ты почувствуешь. Кто-то идет!
Эфраим (вбегает с мороженым в руках). Здравствуйте! Извините! Я…
Эстер и Пнина смотрят на него с удивлением.
Вы не верите, да? На улице тоже все смотрели на меня. Еврей в капоте и в этой шляпе – в Тель-Авиве! – с тремя стаканчиками мороженого в руках! И не просто так, бегом! Что я могу поделать? Это их мороженое – оно тает. Утекает сквозь пальцы, струится, как песок. Приходится бежать, чтобы хоть что-нибудь спасти. Берите!
Эстер и Пнина смеются.
Что случилось? Смеются… Если в Меа-Шеарим и Батей-Унгарим в двадцатом веке нет мороженого, так что – во всем мире нет мороженого? Берите быстрей, оно исчезает. Берите же – свату дозволено делать женщинам приятные сюрпризы!
Эстер и Пнина берут мороженое, принимаются облизывать стаканчики.
Хорошо, правда? Я исключительно из-за сладостей и сделался сватом. Отец, да будет благословенна его память, время от времени брал меня с собой, когда отправлялся по сватовским делам. И вот, пока они говорят о женихе, о невесте, о брачном контракте и условиях, я набиваю рот шоколадом и конфетами! Какое же сватовство без сладкого угощения. Если так, сказал я себе, сват – прекрасная профессия!
Эстер смеется, Пнина поднимается, направляется к выходу из садика. Эстер и Эфраим остаются вдвоем. Пнина оборачивается и смотрит на них.
Эстер (зовет ее, будто пытается остановить). Пнина! Что, почему?.. Куда она пошла?
Эфраим. Покинула вас. Ваша старшая сестра…
Эстер. Нет, она младшая. Это из-за того, что у нее дети… Поэтому все думают… На самом деле я старше на два года.
Эфраим. Может, они ошибаются оттого, что вы выглядите молодо. Совсем как девочка. Это хороший признак.
Эстер. Когда нет детей, это и как девочка, и как старушка. Вместе.
Эфраим. Да, я понимаю. А все-таки, знаете, когда Бог сотворил женщину, он сотворил ее без детей. Ее самое, полностью живую и существующую. В жизни, знаете, есть очень много вариантов. Это как сорта мороженого.
Эстер. Может быть, не знаю…
Эфраим. Ничего, нам дозволяется остаться одним, вдвоем то есть. Я ведь сват. Это как врач. Я не сам по себе. Я – это не я. Только посланец. То есть не ради себя… (Легкая дрожь колотит его.) Поэтому, значит… Вы присядьте, пожалуйста.
Эстер. Что?..
Эфраим. Я говорю, может, присядем… Тут есть скамейка. У меня вдруг ноги… Уста произносят, а ноги… Хорошо столу – у него четыре ноги… Четыре крепкие ноги и никогда не дрожат…
Эстер (садится, говорит еле слышно, почти шепотом). Вы тоже можете присесть.
Эфраим. Да, конечно. Я тоже могу присесть. Сам говорит, а сам стоит, да? (Усаживается.) Спасибо, мне это нравится – вы, как говорится, пришли мне на выручку…
Эстер. Это Пнина. Я беру пример с нее. В Тель-Авиве делают всякие такие вещи…
Эфраим. Н-да… Ну что ж… Приступим, как говорится… (Не знает, как продолжить.) В жизни своей я еще не устраивал сватовства с мороженым в руках! Кто-нибудь вообще, я имею в виду – во всем мире, приступал вот так к сватовству? Что делать?.. Может… (Хочет избавиться от мороженого, но не решается выбросить.) Нет, я не могу. Там у нас ничего зря не бросают, верно?
Эстер. Мы теперь здесь, а не «там у нас».
Эфраим. Совершенно верно – здесь и еще раз здесь! Однако же… Это «там у нас», оно, знаете, выглядывает… из всех щелочек… Есть другой выход, вот!.. (Решительно принимается за мороженое, не оставляя тем не менее разговора.) Итак… Да! Сватовство. Мы уже говорили… Начали обсуждать… Рав… Я не должен перечислять вам его достоинств: большой ученый, член религиозного суда, всеми уважаемый… (Справляется наконец с мороженым.) Вот, я с ним покончил! Мигом, правда?
(Утирает лицо, отряхивает одежду.) Он тоже желает покончить с этим делом побыстрее – чтобы обручение и сразу свадьба. Он уже полгода как овдовел.
Эстер. Два года.
Эфраим. Простите?
Эстер. Вы. С тех пор, как вы овдовели…
Эфраим. Да. Я… Да… Вы знаете, как выражаются о сапожниках? Что они всегда без сапог. Но я моложе его. У меня есть время. То есть так принято считать… Как будто… Ему-то уже недолго осталось. То есть пусть себе живет до ста двадцати! Что нынешним днем не сделал… не успел, как говорится… То есть нынешней ночью… Простите, эти мои шуточки, они тут абсолютно неуместны. Короче говоря… Вы ему нравитесь. Любовный напиток и прочие обобщения… Тем не менее, как сказано о дереве, которое прекрасно своим видом… Главное же, что вы женщина богобоязненная, примерного поведения, хорошая хозяйка и с добрым сердцем.
Конец ознакомительного фрагмента.