Один учитель
Очерк—воспоминание, в котором пять действий: так я разделила свою жизнь. Главное место в ней заняла моя учительница – Галина Николаевна Режабек (Щербакова).
Действие первое
Мне 14 лет. 1955 год. Челябинск. Восьмой класс, школа №63. Наступила юность. А в ней – преображение.
…Она вошла в класс, и мы все сразу в нее влюбились. Но для меня встреча с ней стала судьбой.
Я хотела ей подражать во всем: в манере говорить, читать стихи, вести урок, одеваться. На всю жизнь запомнила все ее наряды, в которых она ходила. Ревновала, когда учитель физики шел ее провожать домой…
…После десятого она меня привела в газету «Комсомолец» на свое место – учетчика писем, потому что Г.Н. получила должность литсотрудника в отделе комсомольской жизни.
В моем кабинете – Саша Щербаков – литсотрудник, Толя Гилев – художник, Аркаша Борченко, влюбленный в меня с первого взгляда. Все молодые, все талантливые.
Редакционные мужчины оказывают ей знаки внимания, а она выбирает Щербакова. Я знаю их тайны и храню.
Она в редакции – солнечное сияние – ситцевое платье, копна вьющихся волос, огромные, всегда смеющиеся черные глаза. И… счастье.
Действие второе
Ростов. Мы отмечаем мое двадцатилетие.
Месяц назад Г.Н. прислала письмо: «В Ростове есть университет и факультет журналистики. Будешь учиться. Приезжай».
Я тайком купила билет, в пединституте взяла академическую справку, маме сказала: «Ты не переживай, я еду учиться на журналистку, без диплома не вернусь. Там у меня – Галина Николаевна, понимаешь?»
…На практику я уехала в газеты – сначала в «Советскую молодежь» (г. Нальчик), потом в «Ленинский путь» (г. Прохладный). Но разве расстояния что-то означают? У нее – Ростов, потом Волгоград, Москва. У меня – Нальчик, Челябинск. Муж. Дочь. Но всегда, на все времена – моя учительница. Однажды, даря мне свою очередную книгу, Галина Николаевна написала: «С любовью от автора, она же (автор) твоя учительница, она же, опять же автор, твоя подруга, а бабуля она сама по себе. Твоя Г. Н.».
Вы заметили, к старости как бы стирается разница в возрасте, но я ни разу не осмелилась ей сказать: «Можно, я буду называть вас просто по имени?» Только Галина Николаевна. Она стала для меня сестрой, матерью, другом, но навсегда осталась моей учительницей.
Звонила, слышала ее голос: «Алло, говорите, я вас не слышу» – а у меня комок в горле.
Мы жили в одном городе, и кроме нее у меня никого не было. Однажды я пришла к ней в редакцию, поговорили о том, о сем. И она мне: «Знаешь, в двадцать уже можно и отдаться». А я уезжала на практику, и у меня почему-то не было ухажеров.
Потом я встретила Поэта. Моя Галина Николаевна все поняла, и приняла, и одобрила.
…Сколько лет прошло.
Действие третье
Картина, в которой мне уже 52 года.
Я приехала к ней из Израиля. Тогда в издательстве «Вагриус» вышла книга «Год Алены».
Теперь у меня на полках стоят ее книги с автографами, изданные в разные годы, настоящее собрание сочинений. Более 20 книг: «Вам и не снилось», «Дверь в чужую жизнь», «Актриса и милиционер», «Митина любовь», «Метка Лилит», «У ног лежачих женщин»…
В московской квартире на Бутырской, куда она въехала в 1976 году и прожила в ней до 23 марта 2010 года, когда умерла, личного кабинета у нее не было. Общая большая комната, книжные полки от пола до потолка, письменный стол – именно здесь она писала, и этот стол знал о ней все.
Здесь она принимала гостей, издателей, кинорежиссеров, читателей, которые просились в гости. Здесь мы сидели с ней долгими вечерами, когда я приезжала, и мне хотелось, чтобы эти вечера не заканчивались никогда, только бы смотреть, слышать, слушать… Еще спросить, еще сказать, еще узнать.
Потом шли на кухню и пили чай с «Белочкой», а на следующий день она кормила меня своим необыкновенным вкусным украинским борщом, заправленным мелко истолченным чесноком.
…В тот черный день она сидела на кухне отрешенная, ничего не видевшая и не слышащая.
– Что случилось?
– Они не проголосовали. Представляешь, поднятая рука решает судьбу человека.
Ее тогда не приняли в Союз писателей.
– Пошли они все на х…, – сказал Щербаков, – идемте обедать.
Знали бы мы тогда, что все эти «творческие» союзы, и комитеты, и литфонды и прочие вымрут и исчезнут. Останется главное: творчество, семья, муж, книги и Любовь.
Действие четвертое
В 1990 году наши дети уехали в Израиль.
Я – через полгода, за дочерью вслед. Потом пришли письма.
«Дорогая моя. Должен быть какой-то высочайший замысел, ради которого стоило идти на такие разрывы связей, какие мы все поимели. Что это произошло? Карма? Результат от прошлого? Или посев будущего при помощи наших внуков, который надо было совершить именно так, а не иначе? Я не знаю. Мне все это не нравится. Вот уезжает и моя сестра. Они получили разрешение. Теперь у меня все пополам. Половина крови у вас, половина здесь. Я ни в чем не уверена, ни в чем… Здесь трудно, непонятно, мы, сидя на одном месте, исхитрились эмигрировать в другую страну. У вас тоже не рай земной. Но, в общем, и не в этом дело – хуже, лучше. Дело в том, что мы не видимся, что цветаевская жизнь идет без тебя, а это неправильно. Что у меня внук, которого я вижу только на фотографиях, и это навсегда… Тошновато, и хочется хотя бы понять смысл происходящего. Тем более, я-то в момент отъезда и сына и тебя не только была уверена в правильности шага, но, можно сказать, подталкивала вас к самолету. А теперь готова вцепиться в сестру и не пускать. Ты не думай, что у меня какая-то не та информация об Израиле. Отнюдь.
Что касается питания, то там им будет лучше. Но, увы, кроме пищеварительного аспекта, я не вижу ничего другого. Как она будет там без моих книг, журналов. Без нашего трепа, в котором мы в сущности только и воплощались…»
Действие пятое
Тяжелый у меня март. Дожди и холодно. В прошлом, 2010, году я с января по март тоже не находила себе места. Галина Николаевна была в больнице. Последний раз мы виделись в сентябре 2009-го. Я приехала на Международную конференцию, посвященную Марине Цветаевой. Накануне моего отъезда мы сходили с ней на рынок, купили огромных карпов, она их запекла в духовке. Я позвала Катю, мою бывшую студенческую корреспондентку, ставшую журналисткой в Москве, мне так хотелось стареющую мою Галину Николаевну и ее мужа передать в надежные руки, хотя бы для маленькой заботы о них. Катя нас фотографировала, мы болтали, смеялись, и ничего, ну ничегошеньки не предвещало того, что случилось в январе-феврале.
Конец ознакомительного фрагмента.