Этикетные нормы казахов. Часть I. Будни и праздники. I. Структура и выразительные средства этикета казахов (Ш. Ж. Тохтабаева, 2017)

Традиционный этикет, определяемый как правила и нормы поведения, основывается на глубинных историко-культурных пластах, в которых спрессованы многовековые традиции. Он был призван содействовать и маркировать структурированное и дифференцированное коммуникативное поведение людей с учетом этнических, половозрастных, социально-имущественных, профессиональных, субкультурных и других различий. Своеобразие этикетной формы духовной культуры народа во многом определялось историческими процессами, хозяйственно-культурными типами, природно-ландшафтными особенностями, биологическими и идеологическими особенностями. Этикет выражается в поведенческой (кинесике, речи) линии, а также в отношении к людям, животным, природным объектам, предметам быта, орудиям труда и способам их использования. Национальный этикет, отражая мировоззрение и ценностные ориентиры народа, понятия о правильном положительном и неверном отрицательном, по сути, раскрывает этнический образ мышления.

В структуре традиционного этикета можно выделить бытовой, праздничный, стратификационный (семейно-родственный, половозрастной, социально-имущественный) и ситуационный. Основой этикетных норм являются ценностные (идеологические, жизненно-практические, морально-нравственные, эстетические) ориентации.

Кинесика, вербальные конструкции, визуальные вещественные материалы, призванные выражать этикетные нормы, относятся к выразительным средствам традиционного этикета. Они основаны на практической целесообразности и символическом содержании. Именно поэтому неотъемлемой частью традиционного этикета является его знаковость, что обусловливает необходимость исследования данного явления культуры в качестве семиотического объекта. Целостное и комплексное изучение традиционного этикета требует междисциплинарного подхода: это необходимо для разностороннего и многоуровнего исследования. В соответствии с этим целесообразно анализировать этикет во взаимосвязи со смежными науками – этнографией, историей, фольклористикой, психологией, педагогикой, философией, лингвокультурологией и т. д.

Следование этническим жизненным ценностям и соблюдение традиционных правил поведения становятся своеобразной защитой индивидуума от стресса и совершения этикетных ошибок, которые могут иметь негативные последствия в морально-этическом плане. Человек, приверженный этическим канонам, живет в рамках стабильных нравственных устоев и чувствует себя уверенно. В его поведенческой линии и психике нет хаоса, неопределенности, жизненного риска. С другой стороны, тот, кто не следует традициям, рискует потеряться в жизни в погоне за другими ценностями. Как считают этнофоры, человек, не придерживающийся правил поведения, основанных на разумных, естественных и удобных для общества мотивациях (речи, жестах, мимике, позах, интонации), в различных жизненных ситуациях может попасть в некорректное положение.

Таким образом, традиционный этикет – это стабилизирующая и унифицирующая основа этноса. Закрепляя координацию взаимоотношений социума, казахский этикет әдеп приобрел своеобразные черты. Во многом его элементы, частично отраженные в шариате, перекликаются с традициями тюркских этносов и народов Востока.

Образовательный процесс в усвоении этикета и его трансляция осуществлялись через обучение, примеры, наущения, трудовые процессы, а также восприятие устного поэтического творчества и народного прикладного искусства. Если сказки, обрядо-бытовая поэзия помогали познанию окружающего мира, жизненных ценностей, способствовали формированию морально-нравственных ориентиров, то эпосы, патриотические песни будили в людях историческое сознание и любовь к Отчизне. Лирические песни, отображая мир чувств, воспитывали позитивные эмоции, наглядно иллюстрируя важность силы любви. Пословицы, поговорки, острословие, назидательные речетативы, основанные на жизненной практике, логике и отличающиеся яркой образностью, юмором, ритмическим строем и рифмовкой, в значительной степени закрепляли этикетные нормы в вербальной памяти.

Важную роль в формировании этноэтикета на визуальном и эстетическом уровнях играло прикладное искусство, призванное художественно преображать весь бытовой уклад. Изумительная красочность, богатое разнообразие и содержательность орнамента, передающего в символической форме космические объекты, флору, фауну и т. д., вызывали у казахов чувства умиротворенности и радости, понятие взаимосвязанности своего «я» с бесконечностью многопланового мироздания. Каждый орнаментальный мотив нес определенную позитивную информацию (о чем пытался сказать мастер), поэтому узор читался как текст и был понятен. Вовлечение в творческий процесс создания произведений прикладного искусства формировало у молодежи трудолюбие, терпение, художественно-эстетическое чутье, чувства цвета и пластики, а также знание символических этноориентиров.

Со временем этикетные правила становились канонами, закрепляясь в традициях (салт-дәстүр), обычаях (әдет-ғұрып) и их составляющих: обрядах (рәсім) и ритуалах (жора). Перечисленные конструкты пронизывают все жизненные сферы и обусловливают необходимость их рассмотрения.

Несмотря на устойчивость и традиционность этикета, некоторые его элементы подвергаются определенной модификации в соответствии с социально-историческими изменениями. При этом его ядро, содержащее преимущественно общечеловеческие ценности, остается сравнительно неизменным. Современный этикет основан на двух составляющих: центростремительной тенденции, без которой невозможно существование этносоциума, и свободном, вариативном, поведении, в котором содержатся центробежные силы [Байбурин, 1988, с. 8]. Вторая составляющая этикета в большей мере подвержена временным изменениям, связанным с исторической судьбой народа. Это было подмечено Ч. Ч. Валихановым еще в XIX веке: «В настоящее время, можно сказать, происходит незаметная, но сильная борьба старины с новизной: мусульманской, подражающей Востоку, и русской» [Валиханов. Заметки…1961, с. 389].

Казахские нормы менталитета и поведения, несмотря на влияние ислама, советской идеологии, глобализационных тенденций, урбанизации, вестернизации, всё же сохранили определенные этнические элементы.

Традиционный этикет, отчасти связанный с архаичными верованиями, основанными на мифологическом представлении о мироздании, содержит в себе временные, пространственные, нравственные оппозиции. «Общество формируется в конкретных исторических условиях, в рамках которых формируются основные свойства и потребности: физиологические (пол, возраст, кровное родство); экономические (закон, права, обязанности); духовные (религия, наука, искусство, нравственное чувство); природа страны, что влияет на менталитет» [Ключевский, 1987, с. 38, 39; Шпилькин, 2007, с. 335–342].

Генезис традиционного этикета

Генезис многих этикетных правил восходит корнями к древности; это выражено в рудиментах анимизма, фетишизма и тотемизма, влившихся в шаманизм и последующие религиозные верования – тенгрианство, зороастризм, манихейство, несторианство, ислам. В зачаточной форме этикетные нормы существовали еще в эпоху палеолита, что во многом способствовало выживанию человеческого коллектива. Так, например, в распределении мяса убитого животного между всеми членами коллектива, в том числе – слабыми, больными, старыми, что способствовало выживанию всего социума, отражен определенный морально-нравственный ориентир.

Начиная с эпохи бронзы, устанавливается этикетное правило посыпания красной охрой покойника, что имитировало обряд сожжения, в чем устанавливаются элементы очищающей магии и приобщения его к культу Огня и Солнца [История, 1977, с. 132]. В обычаях погребения вместе с усопшим его жены, добровольно уходящей с покойным мужем в иной мир, а также захоронения любимого коня в полном снаряжении, посуды, элементов костюма, ювелирных украшений содержится представление о продолжении жизни в ином мире. Со временем такие обычаи, всё более облегчаясь, начинают символизироваться. В старину казашки, выражая свою готовность идти в иной мир за мужем, используют экспрессивные кинетические и вербальные средства, демонстрируя свое горе. Они с громкими причитаниями до крови царапали свое лицо (бет жырту), разрывали мочки ушей, когда снимали серьги (так поступали лишь с покойницей) [Тохтабаева, 2005, с. 277].

Цифровые константы

Традиционный этикет в своей идеологической основе базируется на мифологическом осмыслении универсума, когда важная роль отводилась цифровым константам. Числовой код, возникший в глубине веков, имел определенное значение в миропонимании многих народов [Мелетинский, 1976, с. 230–234]. Бинарная классификация универсума устанавливается еще в культуре массагетов [Толстов, 1948, с. 207, 288] и саков [Акишев, 1984, с. 7–23]. Цифровые константы нашли отражение в мифопоэтической и орнаментальной системах средневекового периода тюркоязычных народов [Турсунов, 1973, с. 76]. В традиционной обрядовой и художественной культуре казахов большое значение имеют числа 2, 3, 4, 7 и 9.

Дуалистическая классификация, делящая мир на оппозиции (верх – низ, день – ночь, правый – левый, земля – небо, рождение – смерть, мужское – женское, огонь – вода и т. д.), пронизывала собой пространственные, временные, социальные, нравственные, оценочные, биологические, религиозные, цветовые и все другие жизненные структуры. Горизонтальная ориентация у древних тюрков была обусловлена движением солнца, поэтому противоположными константами были вперед (восток) – назад (запад), вправо (юг) – влево (север) [Толеубаев, 1991, с. 164]. Амбивалентность прослеживается в фольклоре [Львова, 1988, с. 56] и распределении традиционного жилищного пространства казахов. Так, с верхом связывается почетное место в юрте для гостей (төр), слева от которого располагаются женская, а справа – мужская половины. В соответствии с этим предметы приобретали престижную половую знаковость. Низ, беспорядочные действия, хаос связываются с женщиной, ее образом и жизнедеятельностью, тогда как мужчина ассоциируется с верхом, в том числе – с внешним миром, космосом.

Вещи левой половины юрты (кровать, мебель, посуда и т. д.) осознавались как женские, а правой (конское снаряжение, оружие) – как мужские. По мнению некоторых исследователей [Львова, 1988, с. 31, 149], у тюркских народов Южной Сибири бытовая утварь женской, – то есть северной, нижней, подземной части мира, – половины юрты осмысливается отчасти как вредоносная. Это не подтверждается материалами нашего исследования, поскольку в традиционном сознании казахов, наоборот, существует представление о сакраментальности посуды – ложек, черпаков, чаш и сосудов [Тохтабаева, 2005, с. 294–296]. Некоторые противоположные символы группируются в более емкие оппозиции: огонь, металл, правое, верх, день ассоциируются с мужским началом, а левое, низ, вода, ночь – с женским [Толстов, 1948, с. 288].

Всё, в чем предполагаются возникновение, развитие и завершение, символизирует собой тройка, именно в ней воплощаются абсолютное совершенство и завершенность. Эта цифровая величина делит мир на три вертикальных уровня: верхний – небесный, средний – земной, нижний – мертвый. Трем мирам в сакской мифологии соответствовали определенные животные: верхний мир олицетворяли птицы; средний – звери и домашние животные; нижний – змеи, рыбы [Акишев, 1984, с. 80, 93]. Триадность мира соотносилась с деревом: крона – верхний, ствол – средний, корни – нижний мир.

В мифологическом сознании казахов, как и в сознании других народов мира [Мелетинский, 1976, с. 217], вертикальное трехчленное деление мира вполне переложимо на горизонтальную плоскость или образ реки: исток – небо, русло – средний, а устье – нижний мир [Каскабасов, 1990, с. 97–100]. С данной цифровой величиной соотносимы и троекратные повторы интонационных действий, испытаний героев в казахских народных сказках; общественная структура казахов (три жуза); три стихии (огонь, земля, вода); временные категории (прошлое, настоящее, будущее).

Изобразительное воплощение триады нашло широкое распространение в орнаментике казахского прикладного искусства: вертикальное триадное строение мира сочеталось с горизонтальной четырехсторонней структурой Вселенной, графически воплощенной в квадрате – символе земли. Эта форма соотносится с идеями прочности, стабильности и порядка мира: четыре стихии и времени года, четыре стадии человеческой жизни, четыре стороны света – и является основой планировки жилищ в общечеловеческом масштабе. Тетрада, психологически осмысливаемая как уравновешенное единство, легла в основу не столько архитектуры юрты, а скорее, – в распределение жилищного пространства [Толеубаев, 1991, с. 154–157].

Четыре стороны света у казахов ассоциируются с четырьмя углами и центром земли – берегом Сырдарьи (местом захоронения ханов трех жузов), что нашло отражение в мифе о Коркуте [Каскабасов, 1990, с. 96–100]. Как мы уже отмечали, пространственная символическая ориентация казахов довольно гибка, вертикальное и горизонтальное членения мира могут переплетаться. Так, север (иногда – и восток) ассоциируются с низом, а юг – с верхом [Каскабасов,1990, с. 98].

Динамичная тройка и статичная четверка дают в сумме семь; эта цифра является некоей мировой константой, центральной величиной, связанной с психикой (оперативной памятью) человека, вследствие чего она сакрализуется [Миллер, 1964, с. 223–225]. Именно с семеркой соотносится недельное исчисление времени, с ней же связано количество дней, составляющих срок поминальной даты. Семерка фигурирует также в казахских пословицах, сказках (вместе с тройкой) как магическое число в пространственных и временных преградах-испытаниях героя.

Утроенная триада образует священное в представлении многих народов мира число девять [Садов, 1909, с. 6, 28], ассоциирующееся с идеями гармоничного миропорядка. С этой цифрой соотносились объемы приданого, выкупа, призов и подарков в свадебной обрядности у казахов [Аргынбаев, 1973, с. 162, 178, 211, 268] и народов Средней Азии [Кисляков, 1959, с. 93, 142].

С семеркой и девяткой связаны также структуры форм и орнамента изделий прикладного искусства. Эти цифры определяют количество подвесок, декоративных акцентов в ювелирных украшениях, число орнаментальных фризов в концентрических композициях. Рассмотренные цифровые константы (3, 7, 9), коренящиеся в психофизиологической природе человека, стали своеобразным инструментом познания мира и оказали воздействие на формирование постоянных исходных величин казахской традиционной материальной и духовной культуры. Они прослеживаются также во многих этикетных нормах и в прикладном искусстве казахов. Так, пятничные поминальные лепешки (шелпек) готовят в количестве семи, а подвески к ювелирным украшениям – трех, семи или девяти штук.

Космические объекты

Культы Солнца, Луны, Огня и звезд восходят к эпохе бронзы, в честь этих божеств совершались жертвоприношения [История, 1977, с. 133, 140, 116, 117]. «Владыкою массагетов являлось солнечное божество. Из богов же чтут только солнце, которому приносят в жертву лошадей. Смысл этой жертвы таков: быстрейшему из богов они посвящают быстрейшее животное» [Геродот, 1972, с. 79]. Этот обычай сохранился в традициях казахов, считающих коня самым щедрым жертвоприношением Огню, Небу, Всевышнему, духам предков.

Более всего воображение людей занимала небесная сфера. Космос всегда манил человека и волновал его ум, вызывая и восторг и страх, будоражил его фантазию на создание космологических мифов и сюжетных композиций, выгравированных на скалах гор. Такие действия мотивировались желанием познать мир и являлись попыткой защитить свой род, племя от бед. Для этого необходимо было умилостивить небесные силы, производя различные обряды и ритуалы с жертвоприношениями, а также создать изобразительные образы-заменители космонимов, наделяемые, по принципу ассоциации, магической животворящей энергией.

«Поклонение солнцу тесно связано с культом Огня – священной стихией» [Смирнов, 1964, с. 251]. Неслучайно в качестве амулетов савроматы использовали изображающие колесо литые бронзовые диски, которые символизировали солнце. Их подвешивали к оружию, костюму, надевали на шею [Смирнов, 1964, с. 146]. В средневековый период культ Солнца, с которым связана встреча весной нового года (наурыз, иранский «новый день»), получил распространение среди всех тюркских народов. К примеру, хуннский шаньюй каждое утро выходил из лагеря для поклонения восходящему солнцу [Бичурин, 1950, с. 50]; в свадебных обрядах тюркских народов Сибири также устанавливается факт поклонения солнцу, луне: считалось, что они освещают брак и дают ему плодородие [Львова, 1989, с. 99–100]. У казахов солнце как открытый огненный объект ассоциировалось с мужским образом, а луна как ночной таинственный объект – с женским.

Якуты солнце олицетворяли с женским началом, а луну – с мужским [Львова, 1989, с. 100]. Существование в традиции казахов различных культов и поклонение духам предков, огню, луне, солнцу, земле и животным отмечает Ч. Ч. Валиханов [Валиханов. Следы шаманства, 1961, с. 470–472].

В представлении казахов заходящее солнце (при исполнении определенного магического действия, называемого ұшықтау («изгнание болезни»), с вербальным сопровождением) способно вместе с собой унести болезни. Для этого нужно больного опрыскать трижды водой через рот, затем имитировать плевок на него и трижды произнести: «ұшық, ұшық, тфу, ұшық, кет пәле кет, кет».

«Киргизы (казахи. – Ш. Т.) не обращаются лицом к солнцу, когда отправляют естественные нужды…» [Валиханов, 1961. Космологические…с. 479]. Воспрещалось ходить за водой, одалживать деньги, стирать одежду после захода солнца, сушить ее, не вывернув наизнанку (не выворачивали одежду покойника). Эти же ритуальные действия встречаются также в культуре ногайцев [Гимбатова, 2007а, с. 147]. Культ Солнца существует не только в обычаях и традициях, но и в народном творчестве казахов. Изображение солнца и связанных с ним мотивов доминирует практически во всех видах казахского прикладного искусства: считается, что это небесное светило, освещая всё жизненное пространство человека, очищает его от всего негативного и, одновременно, способствует плодородию и процветанию.

В казахских бытовых традициях прослеживается и культ Огня. Существовало устойчивое представление о соотнесенности счастья и богатства (құт) с соблюдением почтения и принесения жертвоприношений огню. Реликты древних верований всё еще присутствуют в некоторых казахских обычаях. Ч. Ч. Валиханов пишет: «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) приписывают особенную силу кие некоторым стихиям, например, огню (который был божеством), некоторым животным, птицам и разным предметам, полезным в их кочевом быту, и воздают им известного рода почет, думая, что исполнение этих почетных обрядов утверждает за ними богатство и счастье – құт (это слово заключает в себе идею счастья, соединенного с богатством), а неисполнение – бедность и какое-нибудь зло. Предметы, имеющие такую силу кие, называются киелы, а карательная сила их – кеср» [Валиханов, 1961. Талисманы… с. 486].

Прекращение жизни, в представлении казахов, символизирует собой погасший очаг, поэтому его специально не гасят. Уважением к очагу объясняются и запреты наступать на золу, плевать в огонь, лить на него воду, бросать мусор, проходить через него; это распространялось даже на место, где когда-то огонь был разведен [Валиханов, 1961. Арвахи… с. 476, 477]. «Из почтения огонь киргизы (казахи. – Ш. Т.), подобно монголам, называют мать. Огонь имеет качество очистительное. Очищают, проводя между двух огней… Скочевывая с зимовок, они переходят кочевкой между двух огней. Человек, дающий публичную клятву, должен также очищаться огнем» [Валиханов, 1961. Арвахи… с. 476]. Запрещалось осуществлять негативные действия по отношению к чужому очагу – символу домашнего благополучия: касаться огня ножом и другими острыми предметами, что расценивалось как оскорбление дому.

С культами Солнца и Огня связан образ стимулирующей женскую плодовитость богини Умай – защитницы детей и домашнего очага. В несколько завуалированном виде этот образ воспроизведен в орнаменте произведений прикладного искусства казахов и многих других тюркоязычных народов Поволжья, Южной Сибири, Средней Азии и Кавказа, [Тохтабаева, 2005, с. 261; ИЭХ, 2004, с. 20].

Реликты культа богини Умай у казахов, как и у других тюркских народов, присутствуют в свадебной обрядности. Невестка, приобщаясь к новому дому, очагу, льет масло в огонь со словами: «От ана, Май ана жарылқа» («Мать-огонь, мать-Умай, благослови»).

Казахи считают, что нельзя показывать пальцем на луну и что невестка, переступившая порог дома мужа на новолуние, родит много детей. Ч. Ч. Валиханов приводит такие сведения: «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) при виде новой луны делают земные поклоны и летом берут с того места, где делали поклоны, траву, которую, придя домой, бросают в огонь… говорят, что на луне есть старуха (вероятно, вследствие округленности и пятен, которые кажутся частями лица)… не смотрят долго на луну, боясь чтобы старуха не сосчитала ресниц, если это случится, то человек должен умереть. При отправлении естественных нужд не обращают лица к луне. Вообще о луне говорят с уважением» [Валиханов, 1961. Космологические… с. 479]. В традиционном представлении хакасов счастье и долголетие новорожденного соотносились с фазой луны. Ребенок, родившийся при молодом месяце, должен был стать счастливым, при ущербном – несчастным, в новолуние – удачливым, в полнолуние – долгожителем [ИЭХ, 2004, с. 23].

Приведем некоторые казахские приметы, фразеологизмы, метафоры, собранные знатоком казахских традиций С. Кенжеахметұлы. Так, на новолуние казахи благословляют: «Ай көрдім, аман көрдім, ескі ай есірке, жаңа ай жарылқа» («Луну в здравии видел – старой луне посочувствуй, в новолуние благоденствуй»). На новолуние казахи выражают благопожелание месяцу. С фазами луны (ай) связаны словосочетания: ай туды (букв.: «месяц родился»), ай отырып қалды (букв.: «луна осела»), ай кешігіп туды (букв.: «запоздалая луна»), айдың қарағысы (букв.: «безлунная ночь»). Есть и метафоры: толған айдай – «в полном расцвете» (букв.: «словно полная луна»), айы туып оңынан (букв.: «луна, взошедшая справа»). Девочек нарекали именами Айсулу («луноликая красавица»), Айтолған, Толғанай («цветущая, как полная луна»), Айкүміс («серебристая луна»), отождествляя их с красотой ночного светила. В устном народном творчестве много песен, пословиц и поговорок, связанных с луной [Кенжеахметулы, 2004].

У казахов, как и у многих других народов, звезды в традиционном сознании идентифицируются с душами людей [Валиханов, 1961. Космологические… с. 478], вместе с этим, астральные объекты наделяются свойством очищения. «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) верят… во влияние звезд на человеческое счастье… каждая звезда соответствует душе какого-нибудь человека на земле, и когда умирает человек, то и звезда его падает на землю. Когда киргизы (казахи. – Ш. Т.) видят падающую звезду, то говорят (моя звезда выше) или несколько раз чмокают губами. Счастливого человека, покровительствуемого судьбой, называют «человеком со звездой» [Валиханов, 1961. Космологические… с. 478]. Из-за этой соотнесенности нельзя было показывать на звезды пальцем, чтобы на них не появились бородавки. Соответствие звезды человеческой душе отмечается в традициях и других тюркских народов.

Космические объекты, отраженные в древней мифологии, легендах, сказках и прикладном искусстве, занимали заметное место и в практической жизни казахов, безошибочно ориентировавшихся в своих передвижениях по звездам. Роль астрономических часов выполняло созвездие Большой Медведицы (Жеті-қарақшы), а Полярная звезда (Темiрқазық) представлялась космическим стержнем, железным колом, определяющим порядок во Вселенной. Эта звезда ассоциируется также с космической коновязью, мировой осью [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 478]. Именно по ней казахи определяли направление передвижений в ночное время. Эти космологические представления можно соотнести с художественно-семантической значимостью мотива вертикального овала, введенного в центральные части орнаментальных композиций металлической пластики казахов Младшего жуза [Тохтабаева, 2005, с. 254–256].

Восход Венеры (Шолпан-жұлдыз) извещал о времени возврата стада с пастбищ в аул. Смену времен года казахи определяли по созвездию Плеяд (Уркер), служившему своеобразным календарем. Температурные перепады в летний сезон устанавливали по положению созвездия Орион (Арқар-жұлдыз) и звезды Сириус (Жарық-жұлдыз). Считалось, что «Млечный путь» указывает направление перелета птиц, именно на этом представлении основано его лексическое обозначение – «Птичья дорога» [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 478–480]. Верующие казахи считали, что по Млечному пути птицы летят в Мекку [Карутц, 1910, с. 94]. В представлении казахов звезды, воспроизведенные в формах и орнаменте бытовых предметов, способствуют чистоте и благоденствию.

Земля и небо

Весьма почитаем казахами дух земли – Жер ана. Святым местам приносили жертвы. При нечаянном падении на землю, вставая, произносили: «Ұшық-ұшық», а чтобы запугать болезнь, падали три раза на землю (жерұшық), чтобы она исцелила. У казахов запрещалось бить землю, а беременной женщине при приближении родов рекомендовалось ходить босиком по земле, прося силы у земли-матушки. Человека, который отравился пищей или угарным газом, перед закатом солнца рекомендовалось поклониться земле, прося у нее исцеления.

В жизни казахов на вес золота была вода (су) – источник жизни. Это объясняется географическими условиями, преобладанием засушливых аридных территорий. В связи с этим существовали определенные правила относительно бережного отношения к природным и искусственным водным источникам. Так, например, грязную воду (жаман су) выливали не в протекающую реку, а в яму или укромное место. Уважение к воде у казахов выражалось также в исполнении негласных запретов плевать в нее, справлять нужду, мыть в ней грязные руки и посуду, стирать одежду, купаться там, где набирают воду для питья. Был и другой этикетный запрет – стряхивать с вымытых рук воду, что демонстрировало пренебрежение к ней. Казахи делали колодцы, которые следовало периодически очищать от обвалов и осыпаний. Существовало правило: скотоводческой общине необходимо было «…иметь столько людских рабочих сил, чтобы в день вырыть себе колодец, достаточный для своего скота» [Букейхан, 1927, с. 66].

Особенно строго придерживались правил санитарии по отношению к роднику из-за почтения к его священности; в связи с этим было этикетное правило: очищать родник (бұлақ) – символ чистоты и начала жизни. Бесплодные женщины делали жертвоприношения роднику.

Тенгрианство – наиболее раннее, возникшее на территории Казахстана религиозное верование, заключающее в себе идею цельности человека с природой. Тенгрианство осознает единство Верхнего мира – неба (Тенгри), Срединного – земли (Жер), где живут люди, и течет вода (Су) и Нижнего, где обитает Ерлик (бог смерти и подземелья). Обожествление Тенгри получило широкое распространение среди тюркских племен, особенно во время расцвета раннефеодального государства – Тюркского каганата. В сознании казахского народа существовала вера в зависимость судьбы и счастья всех людей и каждого человека от Неба – Көк тэнгри [Валиханов, 1961. Космологические… с. 479, 480; Орынбеков, 2005, с. 238; Акатаев, 1984, с. 40–48; Акатаев, 1993]. Следы тенгрианства (в виде мифологических сюжетов и архетипических образов) до сих пор существуют в народном искусстве, обычаях и обрядах казахов.

Отметим любопытную символическую значимость синего цвета, прослеживаемую в некоторых казахских обрядах. Ч. Ч. Валиханов приводит такое описание одного из обрядов: «…для жертвы огню употребляется… жир или светильники чирак с синей китайки, пропитанной животным жиром и намотанным на чиевый стебель»; «Во время лечения шаманами употребляются от некоторых болезней чираки белые и синие вместе от трех до семи и девяти» [Валиханов, 1961.Арвахи…с. 477]; «Очищают от болезни в этом жертвенном огне, бросают в огонь жестяной ковш, раскаляют его докрасна, потом кладут в него масло и синюю тряпку; когда это загорится, то подносят его под самый нос больного и наливают холодную воду – выходит ужасный пар. Способ лечения называется джелаушук» [Валиханов, 1961.Тенкри (бог), с. 112]. Во всех этих примерах прослеживается чудодейственность синего цвета, соотносимого, вероятно, с культом Синего Неба – Тенгри.

Таким образом, казахский традиционный этикет во многом связан с религиозными представлениями, генезис которых восходит к язычеству, а в тюркский период – к преобладающей монотеистической религии с верховным небесным божеством – Тенгри, однако без канонирования, ритуалов и атрибутов. Представление о Тенгри как о всеобъемлющем верховном небесном боге и кочевой образ жизни обосновали специфику традиционного казахского менталитета, характеризующегося своеобразным мироощущением – осознанием своего «я» в единстве со Вселенной. Свое жилище с семьей казахи воспринимали как некую условную точку, находящуюся в единстве с бесконечностью мироздания. Считается, что всё в руках Всевышнего, располагающего судьбой человека, в связи с этим приходит ощущение некоей защищенности и, вместе с тем, предопределенности жизни.

Раскаты грома, завывание ветра, журчание ручья, шум дождя и шелест листьев, потрескивание горящих углей, щебет птиц интерпретировались народом как предвестники определенных явлений в будущем. При громе «…у киргизов (казахов. – Ш. Т.) соблюдается следующий обряд: хозяин юрты с ковшом выбегает из юрты, бьет им, бегая кругом, свою кибитку снаружи, приговаривая: “молока много, углей мало”, а потом, придя домой, втыкает ковш около дверей в кереге. Говорят еще, что льют молоко у порога. Кажется, всё это делается не из страха, а есть доброе пожелание обилия молока, следовательно, и увеличения стад» [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 481]. То же самое проделывали хакасские женщины, когда гремел первый весенний гром, и появлялась зелень – признаки весеннего пробуждения природы [Львова, 1988, с. 144].

Существуют народные приметы, связанные с первым громом и весенней грозой: от болезни можно исцелиться, если при первом громе приложить металлический предмет на больное место. Желанье, загаданное в день, когда гремит первый гром, исполнится. При первом летнем громе у порога дома выливают ковш айрана (кефира), приговаривая: «Пусть будет вымя скота здоровым, а молока – вдоволь». В первый гром желают: «Жер көк болсын» («Пусть земля зеленеет»), «Ақ көп болсын» («Пусть молока будет в изобилии»). Считается, что можно стать здоровым, если после грозы пройти босиком по мокрой земле.

В мировоззрении тюркских народов Сибири ясно прослеживается связь и соотнесенность их первопредков с природой: так, у хакасов в прошлом имело место поклонение хозяину горы [Львова, 1988, с. 38]. Бесплодные женщины делали жертвоприношения горам. Интересные данные сообщает С. М. Абрамзон: кораллы, оставляемые бесплодными женщинами в святилище – мазаре Келин-Таш («камень невесты») в местности Текиш-Таш в Узгенском районе Ошской области, выступают в качестве, видимо, метафорической просьбы о потомстве [Абрамзон, 1978, с. 51].

Существовала также вера в таинственную силу (кие), в которой отразились древнейшие тюркские верования в духов – хозяев гор и степей (йе) [Малицкий, 2011, с. 323, 324]. Анималистские представления прослеживаются в культах дерева, гор, рек и скал [Валиханов, 1961, Арваахи…с. 476]. Прикасаясь к священным объектам природы – горам, утесам, камням причудливых форм, пещерам, – и принося им дары в виде бусин, лоскутков ткани, лепешек, казахи верили: это избавит их от различных болезней, а женщин – от бесплодия. Так, например, в Южно-Казахстанской области Толебийского района, недалеко от села Зертас, есть огромный камень с таким же названием. Сюда приходят женщины, у которых нет детей; они кладут свои приношения в углубления камня (что и объясняет название камня: Зертас – камень со множеством углублений) и обращаются к нему с просьбой о ниспослании детей.

Исследователи отмечают «одержимость» тюркоязычных народов Сибири идеей соотнесенности человека и первопредком-деревом: «…бесплодные якутки обращались с молитвой к “хозяину земли”, становясь на конскую шкуру светло-серой масти у подножия “священного дерева”» [Серебрякова, 1980, с. 169]. Образы растений лежат в основе веры в позитивную магию их частей: семян, почек, стеблей, ветвей, крон, стволов и корней деревьев [Львова, 1988, с. 45]. В Южной Сибири бытовали представления о реализации примет, связанных с деревом. Так, например, увиденное во сне падающее дерево предвещало смерть близкого: молодое дерево – молодого человека, старое – старого. В связи с этим представлением запрещалось уничтожать молодые деревца в лесу, что по принципу подобия могло навлечь беду на детей [Львова, 1988, с. 47].

До начала XX века существовало этикетное правило – подтверждать клятву или правдивость слов обломанной веткой [Диваев, 1901, с. 58]. Суть этого действия была, вероятно, связана с глобальным значением дерева, поэтому нарушение клятвы могло привести к прекращению рода. Культ священного дерева, возникший в древние времена, существовал в Казахстане вплоть до недавнего времени. Ч. Ч. Валиханов пишет: «Дерево, одиноко растущее в степи, или уродливое растение с необыкновенно кривыми ветвями служит предметом поклонения и ночевок. Каждый, проезжая, навязывает на это дерево куски от платья, тряпки, бросает чашки, приносит в жертву животных или навязывает гриву лошадей» [Валиханов, 1961, с. 113]. Согласно традиционному этикету, на «магическом» дереве возле целебных источников люди и сейчас оставляют лоскутки ткани не только для того, чтобы излечиться и быть здоровыми, но и в знак почтения к священному дереву, а также «на счастье»; в этом видится приобщение к защитной, энергетической силе дерева жизни. По мнению некоторых исследователей [Львова, 1988, с. 34], подоплекой этого обычая у тюркских народов Сибири является акт соития с мировым деревом. Представление о защитных свойствах дерева (алычи, боярышника, граната), из которого изготовляли амулеты, существовало и у туркмен [Васильева, 1986, с. 191, 192]. От образа мирового дерева в традиционном сознании исходит формирование идеи древа жизни, затем – древа родового и, наконец, генеалогического; в этом отражается процесс перехода глобальных символов в частные [Иванов, 1954, с. 233–248].

«Если одно дерево срубил, посади десять взамен», – гласит казахская пословица. Согласно народному этикету, запрещалось срывать первую весеннюю зелень [Валиханов, 1961. Тенкри (бог), с. 113]. Казахи предпочитают такие деревья, как береза (ақ қайың), тополь (терек, тобылғы). Ценятся также гармала обыкновенная (адыраспан), можжевельник (арша), их считают растениями, способными магически очищать от нечистой силы и защищать от нее. Из цветов самыми любимыми были растущие в казахстанских степях тюльпаны и маки. Растительный мир нашел отражение в казахском эпосе, фольклоре, песенном творчестве, практической магии и обрядах, а также в орнаменте произведений декоративно-прикладного искусства.

Казахи прекрасно разбирались во флоре, что было определено кочевым образом жизни. В казахском языке существует 31 лексема, обозначающая разновидности растений, которые входят в корм для коней, 65 – для баранов, 31 – для верблюдов, 9 – для крупного рогатого скота [Малицкий, 2011, с. 297].

Народное представление о красоте человека

У каждого этноса есть свои традиционные представления об эталоне женской красоты. О своеобразном понимании привлекательности женской фигуры говорят существующие в казахском языке фразеологические обороты, связанные с ее эстетическим осмыслением. На первом месте из внешних характеристик девушки были волосы, длина, густота и смоляной цвет (ұзын қара қалың шаш) которых придавали женскому облику особое очарование. Родители, нарекая дочерей именами Алтыншаш (золотые волосы), Карашаш (черные волосы), Сулушаш (красивые волосы), верили, что это будет способствовать формированию их красоты.

На втором месте была белая кожа, которая сравнивалась то со снегом (қардай аппақ), то с луной (айдай аппақ), на третьем – большие черные глаза, которые наделялись эпитетом бота қөз, основанном на сравнении с глазами нежно любимых казахами верблюжат. Если же эти глаза были к тому же обрамлены густыми длинными ресницами, то их называли жұлдыз көз («глаза, как звезды»). Помимо этого восхищались горящим сверкающим, словно пылающий уголь, взглядом, что свидетельствовало об энергетике девушки. Высоко оценивались брови полумесяцем (ай қас). Обращалось внимание на прямой нос (қыр мұрын), белые ровные зубы (інжу тiс – «зубы, как жемчуг»). Казахи считают красивым маленький рот и сравнивают его с наперстком (оймақтай ауыз), это отражено даже в эпосе: «Оймақ ауыз, күлім көз» («рот, как наперсток, глаза улыбчивые) [Кыз Жибек, 1958, с. 59]. В лице девушки казахи ценят большой лоб (ашық мандай, ақ мандайлы) и маленькие уши (қақтаған ақ күмістей). Считается красивой также длинная шея с гладкой белой кожей (это воспевается в народной песне «Ақ тамақ») и румянец, сравниваемый с цветом крови. У девушки должна быть тонкая талия (құмырсқа бел – «муравьиная талия»; тал шыбықтай бұралып тұр – «талия, как тростинка»), длинные и гибкие пальцы (сүліктей бармақ, салалы сүйір). Рост девушки должен был быть выше среднего, но не более 170 см; маленьких ростом называли таштақ («коротышка»), а слишком высоких – сорайған ұзын («долговязая»). С насмешкой относились к полным девушкам, которых называли кебежедей қыз («девушка в виде ящика») или тегенедей құйрық («зад в виде большой чаши»), бураның санындай («ляжка самца-верблюда»), а девушек без талии называли кескен шұрка. Чтобы соответствовать народным эталонам красоты, в богатых семьях девушки, следя за своей фигурой, придерживались диеты. Для красоты лица применяли народную косметику: пудру из толченого риса, а из цветка еңлiк гүл получали румяна. Хну использовали для ногтей, брови смазывали черным жиром (қара май) заколотой лошади. Исследователь А. И. Левшин в XIX веке писал: казашки, очевидно, щеголихи «…употребляют румяна и белила гораздо более, нежели европейские женщины» [Левшин, 2009, с. 310].

Все перечисленные признаки внешних достоинств соответствуют общим понятиям многих народов о женской красоте. У казахов существовало своеобразное отношение к высокой женской груди. О высокогрудой женщине говорили, что у нее «грудь, как собачья голова» («емшегі иттің басындай»). Эталоном красоты считалась маленькая, почти незаметная, грудь, поэтому девушки, начиная с периода полового созревания, туго перевязывали грудь, чтобы она не росла. Этим определялась ее молодость, тогда как высокая грудь считалась признаком рожавшей женщины. Девушка подчеркивала талию, но не грудь, которая маскировалась, видимо, с целью подчеркнуть ее отроческий возраст. Двадцатилетняя девушка в ауле считалась старой девой, поэтому ее старались одевать так, чтобы она выглядела еще не созревшей. Можно предположить, что в основе такого осмысления женской груди лежит кочевой образ жизни, поскольку из-за скачек на лошади возникала необходимость туго перевязывать грудь.

Важное внимание уделялось грациозной походке девушки. Она должна была быть плавной, грациозной и, одновременно, энергичной. Не одобрялись угловатые манеры, резкость в движениях, суетливость. «Утиная» походка, «косолапость» и другие признаки некрасивой походки вызывали насмешку.

Голос человека, его тембр соотносились с определенной чертой характера. Женщины с нежным красивым голосом, в особенности, – с чистым сопрано, оценивались достаточно высоко. Тонкий голос у мужчины и грубый, низкий – у женщины вызывали колкие замечания и издевку.

Мужчины, наделенные густым басом, считались сильными и мужественными. В мужчинах предпочитались такие внешние признаки, как высокий рост, широкие плечи, высокий лоб, прямой нос, что отражено в пословице: «У хорошего джигита большой нос, а хороший конь – губастый» (Ер мұрынды, ат ерінді). Ценилась твердая походка и прямая осанка, соотносимые с важностью социального положения. Считалась красивой посадка на коне с прямой спиной. Сутулость джигита порицалась в казахском обществе, так как она ассоциировалась с низким положением в обществе. Казахи осуждали также отсутствие у юноши прямого взгляда: бегающий взгляд расценивался как проявление нечистой совести.

Некоторые оценочные конструкты казахов относительно внешности человека имеют предвзятый характер, к примеру, «…безбородый и безусый человек в народном представлении связывается с… хитростью, лукавством и изворотливостью» [Малицкий, 2011, с. 316, 317].

Нюансы менталитета казахов

Этикетные правила связаны, как мы уже отмечали, с природно-ландшафтными особенностями, хозяйственно-культурным типом и во многом исходящим из этого преобладающим народным менталитетом. Определение своеобразия мировосприятия казахов в соответствии с этнопсихологией представляется достаточно сложным. Эта проблема не входит в задачу нашего исследования, поэтому ограничимся лишь приведением текстов литературы XIX–XX веков. Многие путешественники, исследователи и краеведы при описании истории и культуры казахского народа с той или иной долей вероятности давали определенную характеристику менталитету этноса. Некоторые черты, отмечаемые рядом авторов, воспринимаются как объективные, а другие – как предвзятые. Тем не менее, следует обратить внимание на повторяющиеся у разных авторов характеристики, которые заслуживают внимания. Так, например, Н. Г. Малицкий пишет: «…общие черты казахов отмечаются: любопытство, общительность, добродушие, миролюбие вместе с духом независимости, отсутствие низкопоклонничества и чувство собственного достоинства… (казахи) словоохотливы, красноречивы, остроумны и жизнерадостны»; «У казахов развита память. Дурные стороны характера: беспечность, корыстолюбие, тщеславие, лукавство» [Малицкий, 2011, с. 315, 316]. Как отмечает В. В. Радлов [Радлов, 1989, с. 331], в отличие от алтайцев, киргизы (казахи. – Ш. Т.) весьма подвижны, шумны и разговорчивы, «…повсюду слышатся шутки, смех, поддразнивания». Он подчеркивает, что киргизы весьма словоохотливы и говорливы, поэтому нет ничего удивительного, что они достигли красноречия [Радлов, 1989, 332]. «Речь каждого киргиза (казаха. – Ш. Т.) течет плавно и свободно. Киргиз (казах. – Ш. Т.) так владеет словом, что он не только может произносить длинные импровизации в стихах, но и обычная его речь отличается определенным ритмом в построении фраз и периодов, так что и она нередко подобна стихам. Она образна, выражения ясны и точны» [Радлов, 1989, с. 332, 333]. В этих и других высказываниях авторов, приведенных в разных главах данной работы, обращает на себя внимание повторяющаяся характеристика казахов – это красноречие, что во многом определено образностью языка.

Вместе с тем имеются и другие высказывания. Фон Герн пишет: «Казахи и кыргызы честны и миролюбивы, обидеть или обмануть гостя считается у них крайне предосудительным. Да и вообще, знакомого или уважаемого человека, а в особенности – пользующегося уважением своего родовича, казах никогда не обманет и не оскорбит. Казахи не словоохотливы и болтливость между ними считается за порок. Напротив, молчаливость и важность осанки считается признаком ума и жизненного такта» [Фон Герн, 1899, с. 6]. Последние черты имеют, скорее, не обобщающий характер, а отражают преимущественно индивидуальные черты личности либо свойственны тому человеку, который хочет подчеркнуть свой социально-имущественный статус.

Примечательно высказывание одного из авторов XIX века: «Киргиз (казах. – Ш. Т.) чрезвычайно добродушен и кроток: достаточно иногда двух слов: «салям-аляйкум» или «жолың болсын» (счастливого пути), сказанных ласковым тоном, чтобы первый встречный киргиз (казах. – Ш. Т.) окончательно расположился в вашу пользу. При этом он никогда не решится первый обмануть или оскорбить вас. Где киргиз (казах. – Ш. Т.) встречает привет и дружбу, там он никогда не бывает злонамерен. В отношении к иноплеменникам киргиз в первый момент кажется скрытным и холодным. На самом деле этих качеств у киргиза нет» [Кустанаев, 1894, с. 50, 51].

А. И. Левшин считает: «От вида ли единообразных и утомительных для зрения степей или от другой какой причины, большая часть казахов угрюмы и не предаются шумным весельям. Многие столь задумчивы, что удаляясь от всякого общества, проводят по нескольку часов в уединении… Легкомысленность и доверчивость в тех случаях, где не вмешивается корысть, суть черты, наиболее приближающей их к природе… казахи доверчивее прочих жителей Азии, потому что не живут под игом деспотизма»; «На обещания их никак нельзя полагаться, особенно, когда они дают оные в нужде или в надежде что-нибудь выиграть. Получив желаемое, они уже не думают об исполнении данного слова» [Левшин, 1832, с. 322, 333 с. 72].

Отечественный исследователь Д. К. Кшибеков отмечает: «…казаха отличал спокойный, внешне медлительный характер. Это связано… с условиями экстенсивного кочевого скотоводства. Казаха ничего никуда не торопило. Жизнь текла устойчиво, спокойно, размеренно. Там, где это было необходимо, он становился страстным, горячим, темпераментным» [Кшибеков, 2006, с. 164].

Вместе с этим при такой размеренности существовали критические ситуации (гололедица, джут, барымта, межплеменные набеги, войны с джунгарами), когда необходимо было максимальное напряжение воли, силы, зачастую переходящее в состояние аффекта. Можно отметить, что в обыденной жизни казахским мужчинам нелегко активизировать волю для выполнения размеренной монотонной работы, тогда как в экстремальных ситуациях они могут проявить чудеса ловкости, силы, трудолюбия.

При относительной однообразности природных условий и образа жизни казахов привлекало всё необычное, неординарное. В этом плане интересно привести наблюдения зарубежных путешественников, представляющихся значимыми в качестве «взгляда со стороны». Примечательные сведения сообщает А. Мозер относительно реакции населения на неожиданный въезд генерала Черняева без конвоя в Ташкент: «Этим смелым поступком он приобрел уважение туземцев, которые преклоняются перед всем необычным и действующим на их воображение» [В странах, 1888, с. 12]. Данное замечание совершенно адекватно и по отношению к казахам. А. Мозер пишет также: «Киргиз (казах), сделавшийся самым верным союзником России, честен, но далеко не так смел и отважен, как туркмен, но зато он не так фальшив, как сарт, гораздо менее его образован, и хотя мусульманин, но отнюдь не может быть назван фанатиком…» [В странах, 1888, с. 14]. Он отмечает также: «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) открыты, гостеприимны и храбры» [В странах, 1888, с. 15].

У каждого этноса сформированные нормы поведения и стандарты образа действий имеют оценочный характер: одни из них одобряемы, другие – допустимы, а третьи – запретны, что во многом определено философией, мировоззрением, образом жизни. В каждом этносе и субэтносе устанавливается разная степень реакции на нарушение этикета. Анализ этикетных правил одобряемого или запретного характера выявляет много специфического. В сознании казахов существует ряд пороков, несовместимых с образом благородного человека. Это такие черты характера, как скупость, бездеятельность и никчемность, лживость, легкомыслие, неблагодарность. Некоторые отрицательные характеристики осмысливаются как грех, среди них – лень (жалқаулық), обжорство (тамақсаулық), гордыня (өркөкіректік), алчность (нәпсіқұмарлық), злость (ашу), зависть и ревность (қызғаншақтық), жадность (cараңдық). «Самым большим обвинением для правителя-номада было обвинение в скупости» [Бондаренко, 2002, с. 17]. Неслучайно в казахском эпосе описанию щедрости человека уделяется особое внимание. В поэме «Козы-Корпеш и Баян-Сулу» так описан бай Сарыбай: «Всех чабанов пожаловал “девяткой”. И слух о нем прошел из края в край» [Козы-корпеш, 1958, с. 442] (по казахскому обычаю подарок из девяти предметов – знак высокого уважения).

В казахской традиционной культуре множество поговорок, пословиц, сентенций философского содержания, так или иначе связанных с жизненным опытом, морально-этическими оттенками, религиозными понятиями, чертами характера. Традиционное сознание казахов определенно реагирует на неприятие отрицательных черт характера человека и восхищается наиболее позитивными его качествами.

Вспыльчивость, злость и исходящая вследствие этого отрицательная энергетика считались проявлением недалекого ума. Такое инстинктивное чувство, как ревность к жене, у казахов, по сравнению с некоторыми соседними народами, проявляется мягче: «Кочевая жизнь не позволяла казахам держать своих жен в изоляции. Каждая жена при многоженстве жила в отдельной юрте, ауле. Поэтому практически ревновать жену казаху было невозможно» [Кшибеков, 2006, с. 166].

Отрицательное отношение было у казахов к манере людей разносить сплетни, наговоры. Существует поговорка, характеризующая двуличных людей: «За одной щекой – масло, а за другой – кровь» («Бір ұртында – май, бір ұртында – қан»). Негативное отношение к таким чертам характера являются общеэтническими и совпадают с оценкой других народов.

В традиционном обществе порицались безбрачие и бездетность, это означало потерю уважения родственников. Следовало также избегать зависти, ибо «Чужое добро не годится для другого» («Біреудің дүниесі басқаға дүние болмайды»), и хвастовства: «Не хвались, что сделаешь так или эдак: всё в воле Аллаха» («Алдын ала өміріңді болжама»). Здесь необходимо отметить, что А. И. Левшин пишет о наличии таких черт, как хвастовство и тщеславие у казахов: «При ограниченности желаний, при скупости и неумении наслаждаться выгодами жизни, народ сей не извлекает из богатства другой пользы, кроме тщеславия. Склонность киргизов к тщеславию особенно обнаруживается в высшем классе… охота их всем рассказывать свои подвиги…» [Левшин, 2009, с. 327]. Эта отрицательная человеческая черта отражена даже в эпосе:

Приведенные свойства человеческой личности имеют место и ныне, но многое подверглось трансформации в связи с социально-общественными изменениями, повлекшими за собой иные измерения жизненных приоритетов и ценностей.

Выразительные средства этикета

К своеобразным средствам для выражения этикетной ситуации являются осыпание (шашу), преподнесение даров. Если шашу чаще акцентировало торжественную праздничность, то подарок выполнял целый спектр функций: поздравительную, искупительную, дипломатическую и т. п. Одаривать полагалось гостя, за «погляд» на новую вещь (байғазы), добрую весть (шүйінші) и т. д. Часто дары имели взаимный обменный характер. Дарообмен происходил не только по соображениям материальной справедливости, но и в связи с пониманием необходимости обмена энергией на ментально-духовном уровне. Иначе говоря, старались соблюдать равновесие исходящей и входящей материальной энергии, что гарантировало благополучие семье и хорошие взаимоотношения между членами социума.

Кинесика

Этикет выражается прежде всего кинесикой и вербальными средствами. Кинесика проявляется в движениях, правилах дистанцирования, походке, позах, мимике, среди которых имеются архаичные, традиционные собственно-этнические, заимствованные (этнокультурные) и современные (с этнической, восточной, европейской, западной ориентацией) элементы. Опытные люди могли распознать по походке, жестам и лицу не только настроение человека, но и его этническую принадлежность.

Кинеcический этикет проявляется во всех сферах деятельности человека. В этой форме традиционной культуры содержатся особенности, связанные с повседневным трудом, отдыхом, лечебно-магической практикой, дипломатической и военной деятельностью, застольной, гостевой ситуациями, общением с друзьями, членами семьи, родственниками, лицами высокого имущественно-социального положения и т. д.

Особый интерес представляет реакция этнофоров (носителей этнической культуры) на нарушение этикета, в этом ярко проявляются этнопсихологические особенности.

Архаичная форма «лечебной» кинесики прослеживается в кружении. Как сообщает Ч. Ч. Валиханов: «У киргизов (казахов. – Ш. Т.) чарующая сила заключается в собственно кружении. Они избегают полного круга при осмотре чего бы то ни было. Обойти человека – значит принять на себя все его болезни, все чары которые тяготят над ним. Поэтому самое нежное слово у киргизов (казахов. – Ш. Т.) и самое верное выражение любви заключается в словах айналайын – да кружусь вокруг тебя, у среднеазиатских турков ургулаин, это также значит “обхожу тебя”. Птицу, попавшую в руки, отпускают на волю не иначе, как обведя ею несколько раз около головы» [Валиханов, 1961.Чарующая сила…, с. 483]. В старину для спасения тяжело болеющего ребенка отец с поясом на шее бегал вокруг юрты. Считалось, что таким «магическим» действием, он мог взять на себя болезнь, предлагая себя взамен страдающего ребенка [Валиханов, 1961. Чарующая сила…, с. 483]. Детям запрещали обходить вокруг стола, что могло привести к потере достатка, а также вокруг человека, что приведет к тому, что ребенок возьмет на себя всё плохое, в том числе – болезни.

Важнейшим кинесическим конструктом является походка, в которой фиксируются ритм и особенности движения. Мы уже отмечали, что у казахов существуют понятия о красивой походке с прямой осанкой и некрасивой (утиной, косолапой и т. д.). Существуют определенные стандарты походки в зависимости от половозрастных особенностей. Легкая плавная походка свойственна девушкам, порывистая и энергичная – для юношей. Женщина-мать движется степенно, мужчина – уверенно. Женщина с высоким имущественным положением передвигается с важностью, слегка покачиваясь. Особенной становится походка мужчины старшего возраста: он начинает ходить, наклоняясь вперед, а руки держит за спиной для равновесия. Так же ходят пожилые мужчины-азербайджанцы [Балаян, 1982, с. 91]. Молодому мужчине и юноше было запрещено так ходить во избежание потери энергии, потенции, а также из-за того, что это могло привлечь смерть отца: такая походка характерна для самого старшего в семье. Аналогичные соответствия возраста с такого типа походкой есть у монголов [Жуковская, 1990, с. 54]. Существовали предписания относительно правой ноги, с которой следовало входить в помещение, вставать с постели (это предвещало удачу).

Мужчина и женщина должны идти рядом, если мужчина идет впереди, значит, у него есть дети. Это обосновано не столько желанием подчеркнуть свою значимость, сколько стремлением оградить свою семью от случайного, негативного. Это происходит на подсознательном уровне, а формирование такого инстинкта восходит к древности, когда существовали реальные угрозы внешнего мира (нападение дикого зверя и т. д.). Идя впереди, мужчина прокладывает путь, устраняя вероятную опасность и тем самым окультуривая неосвоенное внешнее пространство. Такое этикетное правило характерно для традиционной культуры и кавказских народов [Карпов, 2007, с. 165].

Более внушительно казахи выглядят в седле, а не на земле: «Издавна про казахов оседлые народы говорят, что даже и ходить они не умеют, а если ходят, то с великим для себя напряжением» [Токтабай, 2004, с. 72].

Казахские женщины стоят с опущенными руками, а приветствуют старших, скрещивая их на груди. Армянки обычно складывают руки на животе, сплетая при этом пальцы, приветствуя кого-либо, они прикладывают скрещенные руки к груди [Хачатрян, 1982, c. 98].

Существует несколько поз при сидении. Наиболее почетная поза для мужчин – это сидеть «по-восточному», т. е. поджав под себя скрещенные ноги. При этом левая рука его покоится на бедре, а правой рукой он держит пиалу с напитком (рис. 1). В такой же позе изображены мужчины на тюркских каменных изваяниях, что символизирует наличие власти [Базылхан, 2005].

Рис. 1. Казах, сидящий в традиционной позе. XX в.

Девушки и женщины садились на поджатую правую ногу, а левую сгибали в колене для того, чтобы можно было быстро встать. Такая женская поза свидетельствовала о готовности прислуживать. Лицом хозяйка поворачивалась к очагу. Уважаемым богатым женщинам и женщинам старшего возраста позволялось сидеть с прямыми ногами, скрещенными снизу. Если гостей обслуживали молодые мужчины, то они, в отличие от женщин, садились на поджатую левую ногу, а правая была согнута в колене. При кратковременном визите мужчина мог сидеть на корточках (так называемая орлиная посадка), это говорило о том, что человек торопится. В былые времена так сидели неимущие, именно поэтому к такой позе существует негативное отношение [Шаханова, 1998, с. 43]. Эта поза была достаточно распространена у простых людей. Бывало, что казахи после приветствия и рукопожатия садятся на корточки, вынимают рог с нюхательным табаком, стуча им о каблук сапога, табак насыпают на руки и начинают беседу. Это кинетическое действие (стряхивать пепел, стуча трубкой о каблук) употреблялось и как этикетная конструкция. К примеру, на требование молодого человека дать курительную трубку Джаныбек-батыр, известный своей гордостью аргын, «…не обратил… внимания и, чтобы показать совершенное презрение с достоинством выколотил трубку о каблуки своих красных сапогов, бережно и медленно положил в свою калту (карман)» [Валиханов, 1961, Исторические предания, с. 222, 223]. В принципе состоятельный мужчина в прошлом, сидел или на лошади или на ковре в «восточной» позе. Нельзя увидеть значимого человека, сидящего на манер «орлиной посадки», даже и в наши дни.

Через ноги сидящего человека не перешагивают, а сидящих людей обходят сзади. Во время отдыха мужчины принимали полулежачую позу, опираясь на высокие подушки, женщины же могли отдыхать лишь в отсутствие мужчин. Что касается сна, то для мужчин предпочиталась поза с раскинутыми руками, на спине. В народе есть примета: если мальчик чаще спит в такой позе, то всё будет в его руках (жағасы жайлау, төсi қыстау), т. е. его ждет большое будущее. Женщинам рекомендовалось спать на боку, а не на спине, последнее считалось нескромным.

В зависимости от тональности казахи делят жесты на торжественные, обыденно-нейтральные, фамильярные и вульгарные. Жестикуляция проявляется при приветствии, приглашении, прощании, согласии, отрицании, указании, обращении, сомнении, поощрении, удивлении, просьбе, порицании, угрозе, оскорблении, унижении и т. д. Х. Р. Аитова выделяет жесты символичные, эмоциональные, религиозные, оценочные, ритмичные для упорядочивания речи, а также разделяет жесты, замещающие речь, сопровождающие, предшествующие ей или следующие за ней, усиливающие, противоречащие, заполняющие паузы для поиска слов, поддерживающие контакт [Аитова, 2001, с. 163]. У казахов в зависимости от социального уровня, этнотерриториальной среды бытования, половозрастных особенностей степень употребления и характер мимики и жестов различны, тогда как у азербайджанцев эти категории не имеют значения [Балаян, 1982, с. 90]. Следует отметить, что по сравнению с другими кочевыми народами казахи сдержанны в мимике и жестах, это связано, вероятно, с одной стороны, с влиянием мусульманства, проповедующего определенный аскетизм, а с другой – с выразительностью и богатством казахского языка, не нуждающегося в дополнительных средствах. Следует отметить скупость мимики и жестов у татар и башкир, что исследователи также объясняют влиянием мусульманской религии [Султанов, 1982, с. 105]. У казахов сдержанность жестов соотносима также с высоким социальным статусом, старшим возрастом и достоинством человека. По сравнению с мужчинами женщины используют гораздо больше мимики и жестов. Соответствующие культуре этносов мимика и жесты отличаются степенью разработанности и содержанием. Наблюдается некоторое совпадение элементов данных категорий у казахов и других этносов.

Согласно предпочтениям казахов, излишняя жестикуляция и мимика воспринимаются как некорректные. Правая рука – почетная, ею принимали и подносили дары, а левой осуществляли гигиенические процедуры интимных мест.

Семантически содержательны некоторые жесты в приветствии, Так, например, раскрытая ладонь, прижатая к собственной груди, означает покорность, уважение. У мужчин через рукопожатие (қол алысу) партнеру демонстрировалось дружелюбное отношение, поскольку в руках не было оружия. Каждому пальцу приписывалось особое значение. По степени гибкости большого пальца судили об уровне таланта. Если у девушки безымянный палец был длиннее среднего, то говорили, что она будет доминировать над мужем. Нельзя было носить кольцо на среднем пальце, если был жив отец. Ч. Ч. Валиханов пишет: «Киргизы вместо клятвы лизали ногти на руках, смотря на небо. Приписывается ли чародейская сила ногтям всех пальцев или одного пальца по преимуществу, не знаем» [Валиханов, 1961. О чарующих силах, заключающихся…, с. 482].

Мимика лица – одна из составляющих кинесики, иногда проявляющаяся на подсознательном уровне. Этническая среда и своеобразие культуры влияют на формирование норм поведения, проявлений эмоций сообразно с жизненной ситуацией. Мимика может быть спокойной, сдержанной или экспрессивной, сопровождаемой несмыслоразличительными звуками (ауканьем, присвистом, междометиями) и словесными формулами. Она выражается во взгляде, его направлении, положении мимических мышц лица, бровей, губ. Мимика отражает богатый спектр чувств и эмоций, которыми можно придать самые разнообразные оттенки одним и тем же словам. Такие эмоциональные выражения, как улыбка, означающая хорошее настроение, и нахмуренные брови, отражающие негатив, имеют одинаковое значение у всех народов.

Особое значение казахи придавали взгляду. Считалось, что взгляд отражает внутреннее состояние души человека. В ходу были такие выражения позитивного осмысления, как острый (өткір көз), проницательный, энергичный и горящий (көзі жанып тұр), добрый (күлім көз), ласковый, миролюбивый (мейірімді көзқарас) взгляд. Есть и выражения, содержащие негативный оттенок – ала көз, т. е. взгляд, выражающий злость, коварство, нечистую совесть. В народе считается, что одни глаза чаруют, а другие могут сглазить (көз тиді). Об этом пишет и Ч. Ч. Валиханов: «Глаз действует так же, как и слово» [Валиханов, 1961. О чарующих силах, заключающихся…, с. 482].

В казахских традициях существует масса жестов, пронизанных магическим смыслом. Действия, жесты, слова, мимика, которые сопровождают негативные события (похороны и т. д.) запрещены в обычной жизни, чтобы не привлечь плохое по принципу связи или подобия. В связи с этими установками до сих пор имеет место довольно многочисленная группа кинетических запретов, связанная с перекрещиванием. Так, например, запрещалось скрещивать ноги, пальцы, сплетать руки на груди, завязывать концы головного платка впереди. Всё это могло по аналогии «закрыть» жизненный путь и собственное будущее. В народе говорят: если, сидя на стуле, сплетать ноги или колени, то тем самым можно «запутать» свою жизнь (т. е. не будет явных положительных результатов). Детям и молодым людям запрещалось просто так бить себя по лбу (маңдайын ұру), поскольку такой жест означал сожаление, признание совершенной ошибки, а это могло произойти с ними (по принципу подобия) в будущем. Детям не позволяли цокать языком, так как такое действие могло привести к несчастью. Взрослые говорили при этом: «Таңдайыңды қақпа». Цокать языком можно было лишь взрослым, призывая детей к тишине.

Запрещалось также сцеплять пальцы рук в замок (қолынды тарақтама), иначе бог свяжет; прижимать колени к груди и обнимать их, т. е. охватывать колени сцепленными пальцами рук (тізеңді құшақтама, керме), это могло привести к одиночеству в будущем (больше некого будет обнять). Молодым непозволительно подпирать рукой щеку, подбородок, лоб (жағыңды таянба, маңдайыңды тіреме): это может привести к печали или выпадам со стороны родственников жены (төркінінен көреді). До сих пор матери запрещают дочерям упираться руками в бока (бүйріңді таянба), класть руки на голову (қолыңды төбеге көтерме), так как это траурные позы женщины, потерявшей мужа или сына. Подобными жестами девочка может привлечь горести в будущем. Многие приведенные запреты бытовали и у ногайцев [Гимбатова, 2007, с. 147–149].

Согласно казахскому этикету, непозволительны были движения и жесты, которые демонстрировали невоспитанность и неуважение к старшим. Так, например, молодым запрещалось присаживаться раньше, чем это сделают взрослые, сидеть, прислонившись к чему-либо, даже к спинке стула, что считалось проявлением развязности, а сам жест был характерен для больного и слабого человека. Неприличным считалось, когда молодые шумно зевали при старших; это можно было делать беззвучно, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Неэтично было потягиваться (керілуге болмайды), возлежать (жамбастап жатуға) в юрте и принимать пищу в полулежачем состоянии (жатып ішу); это не возбранялось делать мужчинам среднего возраста или недомогающим. Не по этикету было сидеть спиной к старшему, к которому старались сесть вполоборота. Если случалось сидеть троим, то между двумя младшими должен был сидеть старший.

Неэтичным считалось пройти между беседующими людьми, нельзя также здороваться за руку через священный порог. Не позволялось закрывать лицо руками: у казахов такой этикетный жест производил человек, испытывающий чувство сильного стыда за свой поступок. В давние времена такой жест символизировал «потерю» лица (бет жоқ). Детям запрещали водить пальцем по лицу (бет сызу). Такой жест является женским выражением стыда по отношению к себе или к кому-то другому, это могло означать также неблаговидную ситуацию, когда женщина оказывалась в неприглядной ситуации или стала свидетелем чужого позора.

Запрещалось сильно хлопать дверью в своем доме – это могло привести к потере достатка; произведение такого действия в чужом жилище означало вызов, враждебность. Грозить кому-либо пальцем также означало открытую неприязнь. Не рекомендовалось торопиться в чем-либо, так как излишняя суетливость не способствовала выполнению дела, к тому же это происходило в экстремальных ситуациях негативного характера. У казахов не принято показывать указательным пальцем на человека или кладбище, это следовало сделать лишь рукой либо поднятием подбородка вверх в заданном направлении, так же поступают и калмыки [Эредженов, 1982, c. 123]. Казахи считают, что тыкать пальцем (саусағын безеу) в кого-нибудь – это признак чванливости и неуважения. Казахи, татары, башкиры и другие тюркские народы [Султанов, 1982, c. 107]] указывают пальцем лишь на предметы и животных, тогда как у американцев считается нормой указывать пальцем на человека.

Неэтично было устраивать скачки или гарцевание на конях между юрт в ауле. Здесь было много кольев с крепежными арканами, перекинутыми через юрты, кольев для коновязи и вьючных животных, а около каждой юрты выкапывались ямы для очага, где устанавливались котлы. Всё это могло привести к несчастным случаям. Запрещалось бежать или скакать в сторону аула (жаман ырым): это означало плохое известие, обычно так сообщали о траурном событии. Казахи считают недопустимым перешагивать через сакральные предметы: привязь для дойки скота, очаг, шест, посуду, дастархан, аркан, шанырак, головной убор, Коран, могилу.

В народе детская кинесика наделяется определенной знаковостью предсказательного характера, во многом совпадающей с реальностью, что само по себе удивительно. Так, например, если ребенок, наклонившись, смотрит через раздвинутые ноги, то означает, что кто-то двинется в дальний путь или приедет издалека.

У казахов существовали правила дистанции между общающимися людьми одного пола и разных полов, лиц разного возраста и социального положения. Так, например, если подруги, сестры, братья и друзья могли разговаривать на близкой дистанции, то представители разного пола, возраста и социального положения должны были находиться при общении на достаточном расстоянии друг от друга.

Некоторые кинесические штрихи связаны с эмоциональным состоянием человека. Например, говорят: у человека от гнева, злобы, зависти сдавило глотку (қылқынып қалды). От неожиданного испуга, чрезмерного удивления бывает, что человек на время теряет дар речи.

Вербальный этикет

Наиболее ярким проявлением этнической оригинальности характеризуются вербальные средства этикета, что проявляется в содержании речи, наличии определенных стандартных тем беседы и способах ее поддержания, речевых формулах, использовании эвфемизмов, метафор, иносказательности, применении условных знаков. Своеобразие казахского языка – в его богатстве, образности, выразительности, насыщенности пословицами, поговорками, фразеологизмами, метафорами, эпитетами, речитативами и т. д.

Одной из особенностей казахского языка является наличие вспомогательного глагола, уточняющего позу (стоять, сидеть, лежать) человека во время любого действия. К примеру, глагол сөйлеу («говорить») в настоящем продолжительном времени может иметь три варианта: сөйлеп тұр (букв.: «говорит стоя»), сөйлеп отыр («говорит сидя»), сөйлеп жатыр («говорит лежа»). Такая грамматическая особенность некоторым образом отражает деятельное состояние казаха, даже когда он не двигается. Специфика кочевого быта определила выполнение многих жизненных функций в положениях сидя и лежа на ковре. Казах комфортно чувствовал себя и на ковре, и на коне.

В казахском языке существуют стандартные наборы фраз, которые соответствуют профессиональной деятельности человека, используются при приветствии, общении, благодарности, прощании, извинении, проклятии, оскорблении и т. д. Имело значение, кто первым должен произнести определенные речевые формулы в той или иной ситуации. Согласно казахскому этикету, неэтично молча воспринимать радостное или печальное событие. Необходимо соответственно реагировать, выражая радость при хорошем известии или проявляя сочувствие чужому горю.

Существенным был также момент, когда от обмена стандартными фразами можно было переходить к обсуждению деловых вопросов. Заслуживает также внимания изучение запретных вопросов и тем для обсуждения (в зависимости от ситуации). Паралингвистические моменты (громкость и темп речи, междометия, интонация, молчание, пауза) также использовались в вербальном этикете.

Путешественники в XIX веке обращали внимание на природное красноречие казахов, которые придавали большое значение слову, считая что «язык острее меча» (казахская поговорка). Шаманы тоже довольно активно использовали целительную силу вербальных действий. Как мы уже отмечали, речь казахов сопровождается минимальным набором жестов, что отчасти можно объяснить высокой пластичностью языка. Казахстанские исследователи отмечают: «Любой казах за словом в карман не полезет. Используя абстрактные понятия, разговаривая загадками, намеками, казахи проверяли друг друга на смекалку, сообразительность, остроумие, и в этом они находили духовное удовлетворение, будили сознание людей, заставляли их размышлять, воображать, анализировать, делать логические выводы… Следующая особенность мировоззрения казаха – удивительная памятливость» [Кшибеков, 2006, с. 18, 19].

Об определенной демократичности казахского общества говорит отсутствие страха перед высказыванием своего мнения. Есть казахская пословица «Бас кеспек болса да, тiл кеспек жок» («Можно отрубить голову, но отрубить язык невозможно»). Это привело к репрессиям казахской интеллигенции в годы культа личности Сталина [Кшибеков, 2006, с. 21].

На вершине искусства, считают казахи, находится красноречие («Өнер алды қызыл тіл»). Высоко оценивая этот дар, казахи верили в силу слова, что отражено во множестве фразеологизмов и поговорок. «Даже бесстыдника остановит достойное слово», «Пусть колено преклоню, но не проиграю в красноречии», – говорили казахи, отдавая должное вескому слову. Интересно высказывание П. С. Палласа о том, что казахи «…обыкновенно употребляют замысловатые речи», говорят «с разными присловиями», разговоры их «…наполнены всегда уподоблениями, фигурами и метафорами, весьма смелыми и выразительными» [Паллас, 1809]. Говоря красноречиво, складно, они могли и выслушать, чтобы умерить свой пыл и остудить ярость. В народе ценятся и красноречие, и немногословие как признак мудрости. В среде казахов порицалось нарушение меры, согласно пословицам: «Слово – серебро, молчание – золото», «Где много слов, там мало дела», «Не говори лишнего», «Не знаешь – не говори», «Не встревай в разговор», «Не говори и не смейся много», «Не начинай говорить раньше взрослых».

Оратора называют шешен; как правило, им может стать одаренный и мудрый, человек, знающий обычаи, обряды, обладающий активной памятью, где, как в копилке, собраны пословицы, фразеологизмы, традиционные эпитеты и образные выражения. Оратор умело пользуется богатейшим арсеналом выразительности и остротой народного словотворчества. Следует отметить, что и в наши дни речь казахов содержит народные пословицы и поговорки, которые придают безусловную убедительность их высказываниям.

Содержание, темп, накал, эмоциональность диалога во многом зависели от личности коммуникатора (его возраста, социальной значимости, имущественной состоятельности), который задавал тон беседе. Реципиент как пассивный собеседник мог отвечать в рамках заданной коммуникатором схемы, ограничивая свои истинные чувства.

Медленный темп речи казахи считают проявлением мудрости говорящего; не одобряется многословие и речевая торопливость среди взрослых мужчин. Умение спокойно слушать собеседника, вникать в каждое его слово, доходить до сути вопроса, убедительность и логичность речи относятся к особым признакам обстоятельности, основательности [Кшибеков, 2006, с. 18]. Замедленный темп речи, с растяжкой последних слогов, городских и сельских жителей Азербайджана исследователи объясняют условиями тюркского сингармонизма [Балаян, Шабанов, 1982, с. 88]. У татар и башкир темп речи, по сравнению с темпом речи русских, и тем более – казахов, более быстрый [Султанов, 1982, c. 102].

Образные выражения основаны на сравнении с небесными светилами, растительным и предметно-бытовым миром; это наблюдается в особенности при характеристике внешних данных девушки, женщины, что будет рассмотрено далее.

Довольно часто при определении положительных и отрицательных черт характера человека казахи использовали названия животных, люди старшего поколения так говорят и сейчас. Так, например, есть выражения: Өгіздей өрге сүйрейді («трудяга, тянущий груз на бугор»); қойдан жуас («спокойнее барана», т. е. бесконфликтный); қой мінез («миролюбивый спокойный»). Названия любимых животных и небесных светил используются в качестве метафор при обращении к детям: ботам (мой верблюженок), құлыным (мой жеребенок), тиін (белка), козым (ягненок), қарлығаш (ласточка), балапаным (мой цыпленок), күнім (свет мой), жаным (душа моя), бота көз (верблюжьи глаза). В некоторых областях Казахстана не принято использовать слово кулуным (мой жеребенок): оно применяется лишь в трауре. Отмечая грубость и необщительность человека, говорили: «Жылан сыйлағанды білмейди, сиыр сипағанды білмейди» («Не знает, как уважить змею (если в юрту заползет змея, то, по казахскому обычаю, ее не убивали, а наливали ей молока и осторожно выпроваживали), погладить корову»). О легкомысленных говорят: «Ешкі мінез» (характер как у козы), об упрямых – «Байлаулы жылқы сиякты» (как конь на привязи). Легкомысленных девушек называли байтал («кобылица-двухлетка, которая еще не может дать приплод», т. е. зря крутит хвостом). В обращении к человеку может быть выражено пожелание: нардай бол («будь сильным, как верблюд-самец»), таудай бол («будь великим, как гора»).

Конец ознакомительного фрагмента.