Пепел Клааса
* * *
Пепел Клааса мне в сердце стучится,
Не позволяя дремать и лениться:
– Всё ли записано, сказано всё ль?
Тучей снежинок на землю ложится,
Тонкою ивою в воду глядится —
– Не забывай про вселенскую боль.
Мне же тепло и лениво и сонно
Здесь за двойною рамой оконной.
Под одеялком не страшен мороз.
Руки и ноги связало истомой.
Чучелом вялым, набитым соломой,
Не напрягаю соломенный мозг.
Пепел Клааса стучит в моё сердце —
Нет, не дано мне в уюте погреться —
Гонит по свету, житья не даёт.
В мире огромном мне некуда деться —
Пепел Клааса стучит в моё сердце —
Мне, мне предъявлен безжалостный счёт.
Что же там ноет и тянет-мутит?
Пепел Клааса мне в сердце стучит.
Тени безмолвные стали вдали —
Долг неоплаченный сердце палит.
* * *
Две жизни мною прожиты уже.
Часть этих дней далека, как туманность —
Баку и старая Москва. А там меже
На времени моем пора залечь, как данность.
И тема Ленинского открывает срок
Взросления и маминой подруги
(А завершит ее Каховки уголок
На первом этаже и до разлуки).
Столь резок был разрыв и так жесток,
Что выпало тринадцать лет из жизни,
И будто не бывало их. Смешок
Звучал над кучей мусора, как тризна.
Вторая жизнь – Алтуфьево. Мой дом,
Работа, дети, муж да летом отпуск —
Все чередом, все ладно, все путем —
Смеются боги и кроят шагрени лоскут.
Куда меня ветрами занесло,
И ждет ли здесь нас умиротворенье?
Сидят в засаде боги… Две прошло,
И третью жизнь приму ли со смиреньем?
* * *
Как описать, как сына я люблю?
Его волосики, что золотом спускались
До самых плеч и в кудри завивались,
Подобные степному ковылю.
Щетина жесткая сменила шелк волос,
И черный цвет явился на замену.
Предвижу и иную перемену —
Вся жизнь составлена из цветовых полос.
Но так же, как заслышу звонкий смех,
Бегу на звук, чтоб щедро поделился,
И ужас одиночества смирился,
И доброты хватило бы на всех.
* * *
Тринадцать лет ей выпало с Ошером,
Тринадцать лет забрал Эммануил.
Дочь (младшая) – я – стала инженером —
Профессия, что отчим мой любил.
Таинственна символика числа.
Не обращая ни на что вниманья,
Кольцо в подарок от нее взяла.
Тринадцать лет – и все, и до свиданья.
Я снова вышла замуж, но теперь
На всякий неожиданный на случай
Купила новое, я не хочу потерь
От цифр бездушных, что вслепую мучат.
Сегодня двадцать шесть, как вместе мы,
Два по тринадцать уж прошло– промчалось.
У дочери кольцо. Ему верны
Мы были, хоть и многое случалось.
Пускай живет свободно и легко,
Пусть глупость голову ее не забивает,
О суевериях не знает ничего
И род наш женский дальше продолжает.
* * *
Начало нас теряется во мгле.
Нас тьмы и тьмы, проживших на земле.
Убийство Павла. Лекарь, что бежал, —
Начало исторических начал.
Казаки или немцы Штригеля?
Носила их кубанская земля.
Не впечатляют подвиги мужчин —
О женщинах ведет рассказ «акын».
Итак, расклад: прабабка – земский врач —
Решение кармических задач.
Филологи и бабушка, и мать,
Я – инженер, и дочь моя подстать.
Пять поколений женщин – все подряд
Образованья высшего заряд
Имели в нашем роде. Ни одной
Семьи нигде не знаю я такой.
Пра
Врач земский, клятве медиков верна,
В резне спасала всех людей она.
Лечила жен в гаремах мусульман.
Значок ЖВ храним как талисман.
Бабуней звала матушка моя —
С нее я свой рассказ и начала.
Бабушка
Директором гимназии была
Мой бауш, и эпоха с ней ушла.
Так что ж о ней? Работа, дети, мать —
Нет сил оставить, с мужем убежать.
И революция произвела раздел —
Изгнание– любимого удел.
Потом война, и больше сына нет.
А внучка ей один в окошке свет.
И «бауш»– это имя с детских лет
Я называла вместо «мама». Нет
Ни той, ни этой. Эхо– звук пустой,
И Анна, Ольга– репликой простой.
Мама
Вот мать моя. Бежала от судьбы —
Ушла в замужество, чтоб избежать беды.
А муж, что старше матери ее,
Врач, сгинул на войне, и ничего
Не стало у нее и у детей,
Помимо матери и тех людей,
Что взяли на работу. Надо жить,
Детей двоих у матери растить.
Недолгим было счастье со вторым —
Болезнь и смерть, и седина как дым.
Ушли и дети в жизнь свою. Одна
Жила, работала – пружина взведена.
И бабой звали внуки, а конец
Виднелся недалече, как венец.
Я
Меняла школы, близких, города,
Друзей, профессии, мужей, и череда
Событий переменчивых вела
Неудержимо к цели. Мне дала
Жизнь четверых, с которыми дышу
В одно дыханье. Больше не прошу.
Дочь
Жизнь началася с места и в карьер.
Семья исчезла, скрылась за барьер
Меж государствами. Решала жизнь сама:
Нашла работу, мужа, родила
И, мудрая, зажмурившись, пошла
И ношу жизни дальше понесла.
* * *
Год в Джи-Си-Си – напрасные расходы,
Попытка единения с детьми
Бесплодная. Они хотят свободы —
Освободи, семья, и отпусти.
Семья и отпускает постепенно,
Остались связи лишь – купи-подай,
Да объясни скорее же, мгновенно,
И не держи меня, и отпускай.
И не целуй меня, сурового подростка,
А дверь закрой с обратной стороны,
И что ты беспокоишься, я взрослый,
А кроссовки случайно порваны.
* * *
Может стать ли родною земля,
Если в ней не лежит прах родных,
Если здесь не родилась семья,
Если дети родились в иных,
Столь далёких отсюда краях?
Может дать она дом и приют,
Накормить посытней, обогреть.
Слышишь ли, твои предки зовут
Поскорее домой прилететь,
Отодвинув тепло и уют?
Станет мир этот домом родным,
Когда примет земля прах родной,
И привяжет навеки тот дым,
Что развеялся здесь над землёй
(25.01.01)
* * *
Я в бабушку пошла. Ее косой
Испуган был когда-то подмастерье.
Он мастера позвал. С поры далекой той
Коса сыграла роль свою в мистериях,
Которыми наполнена моя
Вся жизнь – как знак консерватизма
Из ряду вон – ведь школьные друзья
Срезали косы – принято в отчизне.
Когда ж судьба сломала жизнь мою —
Семейство раскидала на два кона,
Как в жертву я отрезала свою
И оберегом положила дома.
Поймай меня, судьба! Я уж не та,
И нет меня нигде, земля лишь носит тело.
Свершился рок – разделена душа, —
За что, не ведаю, наверное, за дело.
* * *
«Вам сто, мне сто двадцать», – веселый попутчик сказал,
«Я в 71-ом закончил МИФИ и теперь выпиваю.»
А я только что посетила Рахманинский зал,
К чему мне случайная встреча, не знаю, не знаю.
Потом оказалось – ему 48 всего,
Живет у любовницы, тоже не слишком свободно.
Что ждет его дома, кто встретит у двери его?
Какая тоска… Но, наверное, Богу угодно.
* * *
Всё возвращается на круги на своя —
С коляской я иду легко-непринуждённо,
Как двадцать лет назад, когда моя семья
Ещё не расползлась по миру протяжённо.
Измучен и изгажен лес зелёный
Встречает вновь, приветливо маня.
Смолою клейкою, как бы слезой солёной,
Он лечит раны. Лечит и меня.
Сквозь вонь и мерзость близи человечьей
Пробились травы к солнцу и весне.
И я стою, прижавшися к сосне,
Как пёс, зализывая раны и увечья.
* * *
Я в электричке. Веришь, отпустило?
С народом здесь сливался Пастернак.
И я, в окошко глядя, позабыла
О мелких бедах. Это счастья знак.
(Москва-Отдых Каз. ЖД)
* * *
Я не в Москве появилась на свет,
И назвать предлагали Лейлой.
Этого дома в Москве уже нет,
Где возникло «Я» под луной.
И одиннадцать лет пронеслось-проползло,
И Москва стала домом моим,
И по ней различалось добро или зло,
Въелся в сердце отечества дым.
Здесь далёко я с нею-срослася душой,
Только с мясом меня оторвёшь.
Иногда изумляюсь своею судьбой:
От тюрьмы да сумы не уйдёшь…
* * *
В серьгах брильянтовых и в куртке сына рваной
Брожу как тень я по аппартаментам
Пустого замка, заколдованого кем-то.
Здесь никого: ни лошади, ни тигра.
Здесь никого: ни рыбы, ни барана.
* * *
To Head of the Charioteer of Delphi From “Greece in Colour”, London, 1957{ Куплена на распродаже библиотеки, куда попали случайно }
Возничий мой! Две тыщи с половиной
Лет пронеслось, и вот глаза в глаза
Ты на меня взглянул глазами сына.
Я, замерев, не знаю, что сказать.
Судьба вела нас, и судьба свершилась —
Я протянула руки и взяла
Ту книгу, где лицо твоё хранилось,
Полвека здесь она меня ждала.
Мой драйвер, мой водила непокорный
Уйдём и мы однажды в никуда.
А бронзовый весёлый локон чёрный
Переживёт день Страшного Суда.
* * *
Летит Дассен, как жених Шагала:
«И если бы ты не существовала»…
Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём.
Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём,
Тихонько дотрюхаем и добредём
До самой критической точки.
До самой критической точки
Проводят нас наши сыночки.
Что там, на планете иной?
И там, на планете иной
Останься, друг милый, со мной.
(Дорога Лас Вегас-Пало Алто)
* * *
На чёрных чётких черешках
Власы свисали Вероники.
Синела сень небес сквозь страх,
И дуб вздымался с ядом диким.
И Стивенскриковый спектакль
Одолевал озёрным оком.
Зане зияет зоркий зрак —
Баран-не бык, не будет богом.
* * *
По трейлу с именем Bull Run
Ползёт с Лошадкою Баран.
Он хоть и болезный,
Но весьма полезный —
То потрёт щетинку,
То почешет спинку.
(Almaden, March)
* * *
Лужа всплеснулася пузырями,
След на асфальте бензиново-синь.
Сына нельзя удержать якорями
Рук материнских. Уходит один.
* * *
Удушлив аромат, и буйно белопенны
Громадные кусты, растущие внизу.
Сгустились облака, и вздохом перемены
Нагнало следом тучи, несущие грозу.
Тринадцатым числом канун всегда пугает.
Ненастный день пройдёт, и вестником весны
Барашек золотой с Лошадкой загуляет,
На золотых рогах неся златые сны.
Уж четверть с небольшим от стольника пропало,
И впереди зима, хоть климат потеплел.
Но всё ж-глаза в глаза-судьба нас повязала.
И ты парадоксально-опять помолодел.
(14 Апреля)
* * *
На кой мне ляд тащиться на Москву?
Здесь хорошо, здесь муж и сыновья.
Но вижу я зелёную траву,
И улетает к ней мечта моя.
И как во сне, я слышу соловья,
Поющего в кустарнике весной.
И снова смысл имеет жизнь моя,
И я хочу домой, хочу домой.
Здесь хорошо. Наверно, хорошо.
Будь благодарна, да. Отдай и не греши.
Из серой тучки дождь грибной в Москве пошёл,
А как овсы-то нынче хороши.
Там пахнет русским духом. Эта вонь
Блаженна мне и вне московских стен,
Как дым отечества и грязь. И вот ладонь,
Глаза прикрыла, мокрая совсем.
* * *
J’ai oublie de vous dire que je suis juif
– Modigliani
Я позабыла вам сказать,
Что у меня отец еврей.
Мне не пришлось его узнать, —
Его услали в мир теней.
Я позабыла вам сказать,
Что у меня – казачка-мать,
Что дед – народа враг, а брат
Ушёл, и нет пути назад.
И всё забыв, блаженна я,
Нага пред богом и людьми.
Печать лежит на мне, гляди!
Но, духом нища, тленна я —
Я не оставлю по себе
И ни дворца, и ни словца.
Лишь ветер свищет в темноте,
Лишь песне ветра нет конца.
* * *
Давай с тобою выпьем мы чаёк —
Заваренный чаёк, вкуснее не бывает,
О кухне, о Москве напоминает.
А помнишь ли ту кухню, мой дружок?
Вокруг стола сидели вчетвером —
А дверь мы сняли, чтобы было посвободней —
В пятиметровой. Я задвинута столом,
Вплотную к шкафу. (Нынче стала я дородней).
Абрамовская люстра над столом
Торжественность моменту придавала,
Хотя всего лишь кашу освещала,
Да мордочки малявок перед сном.
Далёк тот день, тот вечер и та ночь.
Подумай, четверть века отмахали!
Что можем мочь, чего не можем мочь?..
Налей чайку, чтоб не было печали…
* * *
Мне снился сон о Ладожском заводе.
Какие связи вдруг замкнулися в мозгу?
Мне мальчик рассказал когда-то об уроде,
Родившемся в предсказанном году.
В тот день нам солнце мягко спину пригревало.
На море Чёрное вечерний час сходил.
И счастье лёгким накрывало покрывалом,
И Слава в каботажку уходил…