Начало века
* * *
А к дочери приходит медсестра
По поводу родившегося сына,
Что приходила и ко мне когда-то
Всё с тем же назначением. Теперь
Она сказала, что давным-давно
Булатовы здесь жили всем семейством.
И дочь её припомнила – сестра
Смотрела за двойняшками моими.
Светило всходит и заходит вновь.
Законы жизни непреодолимы.
Сменяются и длятся неделимо
Родители и дети и любовь.
* * *
Жидовкою в Москве
И гойкой в Назарете
Я чувствую себя —
Наследие родных.
Сложилось исторически —
И те, и эти
Нутром учуют
Признаки чужих.
Мулаты и метисы вне закона.
Гибрид бесплоден, так как одинок.
Должна ты выбрать, с кем стоять у трона,
И где изгоем быть. Вот бог – а вот порог.
И разделились. Брат-тот в Назарете,
Еврейкою назвал родную мать.
А я встречаю солнце на рассвете
С крещёнными детьми, что продолжают спать
В палатке, посреди пустой Мохаве,
Под небом ясным в звёздах золотых,
Не мудрствуя лукаво о забаве
Деленья надвое: своих или чужих.
* * *
«И мама в белом платье у гортензий», —
По Чехову почти и по словам
Уже моей, ушедшей без претензий,
Кивающий с небес земле и нам.
И вот теперь отчётливо и ясно
Понятным стало мне, что тыла нет,
И следующей мне стоять на трассе,
Ведущей в пропасть бесконечных лет.
Зачем точить слезу над фактом вечным —
По очереди мы в строю стоим
Защитой перед бездною беспечным,
Весёлым, глупым, дерзким и родным.
* * *
Не прекращаю рифмовать —
Стихи, они приходят сами.
Их не успеешь записать,
Они исчезнут, как в тумане.
Возникнет стройная срока
Из ничего, из мановенья
Мечты, пролёта ветерка,
Увядшей травки дуновенья.
Забыв про голод и дела,
Бросаюсь в поисках бумаги,
Чтоб мысль случайная легла
Так точно, как уколы шпаги.
Прокруста чувствую в себе,
Когда строгаю под размеры
Корявый стих. Галли Матье
Превосхожу сверх всякой меры.
Не прекращаю рифмовать…
* * *
Второй день дождь,
Ужасно надоел.
Не ливень не гроза —
Так – сеет понемногу.
И мокнет ночь.
Забор слегка осел.
И мокрые глаза
Не различат дорогу.
Несвязна мысль,
И теплется едва
Сознанье долга,
Что привязывает к делу.
А разум – рысь
Не сложит два и два.
День – все без толку,
Ночь – как угорела.
Скорей, скорей окошко распахну,
И в промежуток меж двумя дождями
Пойду искать просвет, голубизну
Уставшими от серого глазами.
Смотри, там ярче краски от воды,
И запахи сильнее зазвучали,
И чище воздух. Не было беды —
Придет и солнце, и уйдут печали.
* * *
Я засыпаю с книжкою в руках,
И вспоминаю маму, в той же позе
Сидящей в кресле. Время на часах
Застыло в середине дня. И в бозе
Почившей мамы нету на земле.
А капли дождика все те же на стекле…
* * *
Три тени я бросаю на асфальт:
Две тени от окрестных фонарей,
А третью тень едва отметил взгляд —
Та от луны…
Две тени изменяются в ночи —
Они растут и исчезают в ней.
А третья не желает ни расти,
Ни исчезать…
Две тени ярки. Третьей вид уныл,
Зато сумеет форму удержать.
Ли Бо – мудрец, стихи ей посвятил,
А я могу бумагу лишь марать.
* * *
Играет ветер в сказке Андерсена,
Насмешник, вывески меняет по пути.
А здесь, разбойник, раскачал телеантенны
И мусорные баки своротил.
Февраль порывист, точное поверье,
Листву несёт и пальмы распушил.
Орёл взъерошенный наземь роняет перья,
А Фаренгейт свой градус уронил.
Сирены полицейских с воем ветра
Нетрудно перепутать в феврале.
Бездумна ярость солнечного спектра,
Безумно отраженье на земле.
* * *
Выходишь на порог – слепит глаза,
И скачут врассыпную белки.
А мысли – вызвала вчерашняя гроза —
Смешны и мелки.
Ветрило жуткий сучья наломал,
Дождь начисто отмыл дорогу.
Тандем китайский – мимо. Помахал
Флажком – хвостом и смёл тревогу.
Прозрачен воздух – чудо! Хорошо,
Что я пораньше выскочила утром.
Прохлада свежая. Народ пошёл,
А то не видно никого. И взялся ниоткуда.
* * *
Опрокинутый мир наблюдаю я
в луже, набухшей
После сильного ливня,
Льющего кряду два дня.
Весь в кусочках коллаж ускользает
от взгляда идущей,
Проявляется рядом
и вновь поражает меня.
Отражение сущего
странно заманчиво взору.
Ограниченный мир
остановит вниманье на нём.
Концентрирует рама
расплывчатость круга обзора.
Стой, – мгновенье прекрасно,
рождённое просто дождём.
* * *
Такая тишина – посёлок вымер. Даже
Авто проехавшего рёв
Воспринимается спокойно. Сквер
Заполнен нежным пересвистом. Важен
Чирикающий голосок американки,
Вываливающейся из машины Лендровер.
Забил мне уши ватой серый день,
Добавил глухоты и насморк.
Пуст переулок. Я иду, как тень,
Едва шурша кроссовками. И раструб
Гудящего воздуходува смолк
Под пальцем мексиканца. Тихо. Щёлк.