Эрмитаж. Инфракрасный дозор. Эрмитаж. Инфракрасный дозор (А. В. Скутин)

Эрмитаж…

Нет, наверное, человека живущего в нашем Питере, или приехавшего сюда, пусть на несколько дней, который не бывал бы в Эрмитаже.

На всю жизнь остается в памяти впечатление об этом удивительном музее. И часто оно зависит от того, кто первым проведет тебя по его залам.

Может это будет эрмитажный экскурсовод, который «набив оскомину» за много лет работы, быстро и сухо проводит очередную экскурсию, привычно обращая внимание на тот или иной экспонат…

Может это будет знакомый или друг, который хорошо знает Эрмитаж, много читал о нем и любит его.

Но бывает, очень редко, что в спутники тебе достанется человек, ходивший по этим залам сотни раз, знакомый с историями экспонатов – историями официальными и неофициальными, с «закулисьем» этого музея.

Таким для меня стал автор предлагаемой Вашему, читатель, вниманию, книги. Конечно, я бывал в Эрмитаже не один раз. Были у меня в музее и любимые залы, и любимые картины. Поэтому, если быть совсем честным перед Вами, читатель, да и перед самим собой, я тогда отнесся к приглашению пройти по знакомым залам в компании москвичей без особого энтузиазма.

Но был свободный выходной день, серое питерское предзимье, когда не хочется просто бродить по городу, и мы вчетвером, москвичи, Саша и я, оказались в Эрмитаже.

Другой такой экскурсии, наверное, у меня не будет никогда в жизни. Мы шли по залам, начиная с Египетского и дальше, дальше, и перед нами открывался совсем другой Эрмитаж, совсем не тот, что мы привыкли видеть обычно, а со своими историями, уходящими в прошлое, своими маленькими тайнами, иногда грустными, иногда веселыми.

Наш гид не просто знал Эрмитаж, он нежно любил его в каждом проявлении, в каждом повороте непростых отношений между живым существом Эрмитаж и его людьми. Такая любовь неспроста. Она наполнена и легкой грустью, и радостью, и порой – болью, которая, кажется, уже отболела и ушла, но все еще отзывается в душе, и тревожит, и будит смутные отголоски былого.

Александр Скутин, автор этой книги – человек непростой судьбы. Из далекой южной Керчи попал он служить в карельскую тайгу, в лесоповальный стройбат. О службе в ВСО – его первая книга «Самые страшные войска». Там было тяжело. Так тяжело, что иногда, читая его рассказы, поражаешься, как можно было все это выдержать и при этом не озлобиться на весь белый свет, не пасть духом, не опуститься. А потом, после службы в армии – работать на стройке и учиться, выучиться и стать хорошим, толковым инженером.

Александр работал в разных местах. Заносила его судьба и в Китай (об этом – его повесть «Страна Великого дракона или командировка в Китай»), и мотала по командировкам в Сибирь, Поволжье. И одним из поворотов судьбы, одним из подарков, подаренных ему жизнью, была работа в Эрмитаже. Эта работа оставила в его душе тот след, что не затушевывается годами и событиями, и она стала основой его эрмитажных рассказов.

Хотите ли Вы, читатель, взявший в руки эту книгу, пройти еще раз вместе с автором по величественным залам, увидеть их с другой, непарадной стороны, познакомиться с людьми, не раз виденными по телевизору, увидеть их непривычным взглядом?

Тогда смело начинайте читать. И улыбайтесь и грустите вместе с автором.

Борис Васильев,

писатель-маринист,

капитан 2 ранга в запасе.

Профсоюзное собрание

1994 год, Санкт-Петербург. Государственный Эрмитаж.

Пришел к себе на работу, в мастерскую отдела сигнализации, как всегда к 9 утра. Работать с утра – тяжко. Надо принять чего-нибудь. В смысле – чашку кофе. Лучший тонизирующий напиток. И любимый напиток сотрудников нашего отдела – не знаю, как в других. Даже мужики, при взаимных расчетах между собой, говорили друг другу: "С тебя – чашка кофе!" вместо тривиального: "С тебя бутылка!"

Набрал в чашку воды, погрузил в нее кипятильник, приготовил банку растворимого "Чибо" и сахар. Сижу, предвкушаю. И остро чувствую, что без чашки кофе мне не то, что работать – встать нельзя.

Услышал шаги за перегородкой. Кого еще там несет? Не дают попить с утра ароматного и тонизирующего…

Вошла заместитель нашего завотдела Ларина Наталья Николаевна. Вам может показаться ее имя надуманным, но это ее настоящее имя. В Эрмитаже есть и более чуднЫе имена. Например, сотрудница по фамилии Зек, Юна Яновна. Или еще более причудливая фамилия – Бляхер, Адель Михайловна. Так что придумывать ничего не надо.

Так вот, вошла Наталья Николаевна. Я сразу встал, во-первых – она женщина (кстати, очень обаятельная и изыскано одевающаяся, потомственная эрмитажница), во-вторых – мой начальник, и поздоровался.

– Саша, – сказала она. – В Эрмитажном театре сейчас началось годовое профсоюзное собрание. Вы пойдете?

Внушительно спросила так. Черта ли мне на этом собрании. Небось, из пустого в порожнее переливают. Послать бы их вместе с собранием. Но ссориться с Лариной было опасно, она не из тех, кто забывал такое. И посмотрев в глаза моей начальнице, я внезапно понял, что действительно хочу, мечтаю пойти на собрание. (Кстати, потом оказалось что сходить стоило, интересные темы обсуждали.)

– Хорошо, Наталья Николаевна, сейчас допью кофе и пойду, даю вам честное слово.

Кофе как раз подоспел.

– Но доклад читает директор, Пиотровский Михаил Борисович, а он не любит, когда опаздывают на собрание, – возразила она.

Я с тоской посмотрел на дымящуюся чашку с кофе. Придется пить его холодным, через час, а то и позже.

– Хорошо, иду.

Эрмитажный театр сделан в духе древнегреческого.

(http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_1_1_1.html)

Сидения в нем расположены амфитеатром, то есть полукругом. Я тихонечко приотворил дверь и прошмыгнул в зал. Зал был полон. Публика, если так ее можно назвать, расположилась своеобразно, чисто по-эрмитажному. В малых полукругах, ближе к сцене, сидели первые люди музея: заместители директора, и главные спецы: главный архитектор, главный инженер, и т. д. На следующих, бОльших радиусах, сидели начальники рангом поменьше: завотделы, завгары, завлабы. В следующих рядах – научные сотрудники музея, тоже чистая публика. В буквальном смысле чистая, работа у них такая. И в самых последних рядах были сотрудники технических отделов. Эти были попроще, уже не так ие безупречно чистые, многие в рабочих спецовках. Градация рангов сотрудников была четкой и люди из разных "каст" сидели строго в своих рядах, не перемешиваясь. Но дело в том, что начальников намного меньше, чем научных сотрудников, а тем более – чем технических работников. Поэтому в первых рядах, среди руководства, было много свободных мест. Дальше мест уже не хватало и многие, в том числе и женщины, стояли вдоль стен. Но на свободные места среди руководства не садились. Это несведущий человек думает, что Эрмитаж – только музей. На самом деле до революции это был Зимний Дворец, резиденция царей. Это его штурмовали в октябре семнадцатого. Так вот – Эрмитаж дворцом был – дворцом и остался по духу.

Строгая табель о рангах, интриги, сплетни, закулисная борьба. Эка невидаль, скажите вы, да в любом коллективе тоже самое.

Нет, не в любом. То, что я видел в Эрмитаже, больше нигде не встречал. Что-то вроде ЦК и КГБ вместе взятых, и усиленных десятикратно. Кстати, здесь же, в Зимнем Дворце, работал Пушкин в последние годы своей жизни, служил камер-юнкером в царской свите. Так вот – его убили. Держался б подальше от Эрмитажа – остался бы цел, наверняка.

Так вот, значит, начальники сидели среди свободных кресел, не смущаясь тем, что вдоль стен стоят женщины. Эрмитаж – бастион мировой культуры. И сидеть в присутствии женщин, видимо, соответствовало их понятиям о культуре.

Я тоже прислонился к стеночке, чего уж там, если опоздал. Пиотровский в это время читал доклад. Рассказывал он вещи очень интересные. Оказывается, в правительстве группа экономистов-реформаторов, во главе с Явлинским, предложила президенту брать на Западе кредиты под залог эрмитажных экспонатов. При этом упирали на то, что во всем мире, мол, это обычная практика. То есть, если кредит не вернем (а уж Запад в этом случае постарается!), то картины, скульптуры и другие ценности уплывут на Запад! Ничего не скажешь, реформаторы. Среди сотрудников Эрмитажа от этой новости поднялся гул возмущения. Это не придумано, в самом деле было. Хорошо еще, что у кого-то в правительстве хватило здравого смысла не поддаться на эту идею.

Однако, стоять мне было тяжело. Я ночь отдежурил в магазине ночным приемщиком, не выспался толком, а тут еще кофе с утра не дали попить. В общем, я оттолкнулся от стены и пошел к свободному месту в первом ряду. Нет проблем, есть лишь те проблемы, что мы сами себе создаем! Сел рядом с Матвеевым, заместителем директора по науке. Он удивленно воззрился на меня. Среди присутствующих в зале опять пронесся легкий гул возмущения. Все обалдели от столь вопиющего нарушения субординации, а она в Эрмитаже похлеще, чем в армии. Все удивленно показывали на меня и спрашивали друг друга: кто этот дерзкий молодой человек?

Пиотровский, услышав гул, оторвался от бумаг и посмотрел на зал. Затем сориентировался по взглядам присутствующих и перевел взгляд на меня. Меня Пиотровский немного знал, я ставил у него в кабинете оборудование. "В чем дело?" – спросил он взглядом. Я махнул ему рукой, мол, все в порядке, товарищ, продолжайте, пожалуйста. Пиотровский улыбнулся моему нахальству и стал читать дальше. Все в зале как-то разом успокоились. Раз уж Пиотровский ничего не сказал – значит так надо.

За спиной послышался чей-то всезнающий шепот: "Сын главного инженера!" А потом сотрудница нашего отдела Элла Абрамовна Торопова, также стоявшая у стены, подошла и села на свободное место по другую сторону от меня. Затем и другие сотрудники, стоящие у стен, заняли свободные места в первых рядах.

Так что все закончилось хорошо. Пока.

PS: Хотя это к моей истории и не относится, но хочу добавить. Обаятельная и изысканная Наталья Николаевна через несколько лет умерла от рака крови. Торопова Элла Абрамовна в Эрмитаже больше не работает. Я звонил как-то в отдел и узнал: из тех, кто работал со мной, практически никого не осталось. Все по разным причинам вынуждены были уйти из музея. Вот такие дворцовые интриги.

«Laokoon & sons»

Эх, братцы, обидно-то как. Абыдна, паньмайшь. Хотел я давно рассказать историю о Лаокооне с сыновьями. Но раньше не было Интернета, рассказывал только знакомым – народу нравилось. Теперь есть доступ к Интернету, но зато есть книга М. Веллера «Легенды Невского проспекта» где есть об этом не такая, но очень похожая история. Ладно, пусть обвиняют в плагиате, нехай клевещут. Не боимся скрежета зубовного.

Для особо одаренных специально подчеркиваю, что эта история не является плагиатом рассказа Михаила Веллера, а рассказываю ее так, как мне в Эрмитаже рассказали в бытность мою инженером охранной сигнализации этого музея в 1993-94 гг. А у Веллера об Эрмитаже ничего не было. То есть: эта история происходила на самом деле, М. Веллер, при всем моем к нему уважении, не является автором сюжета, мы лишь по разному рассказываем одни и те же, реально происходившие в Ленинграде события.

Итак:

… Давно смущала наиболее стыдливых и целомудренных зрителей эта скульптурная группа.

(http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_0_1_1.html) Смущала не тем, что змей поганый людей душил. А тем, что Лаокоон с отпрысками были изображены, в соответствии с канонами античного искусства, полностью обнаженными. Со всеми анатомическими подробностями мужских детородных органов. Наконец кто-то из чиновников от культуры взмахнул шашкой и приказал: залепить эти самые органы фиговыми листочками. По многочисленным просьбам трудящихся, разумеется.

Ну и залепили, дурное дело нехитрое.

Да только деятели искусства, настоящие, а не направленные от ЦК чиновники, восстали против искажения авторского замысла и за чистоту античных идеалов. Еще раз шашкой махнуло начальство – убрать гипс! Сей же секунд, чтоб и духу его не было! Ну что ж, можно и убрать, трудно что ли.

Пришли рабочие и молотками-резаками стали срубать гипс. Да только фиг вам, граждане, наш советский гипс – самый прочный в мире! И скололся гипс вместе с этими самыми органами. Мрамор-то старый уже, ему двести лет в обед, а гипс свежий, крепкий.

Вобщем, теперь уж семейство Лаокоона стало выглядеть совсем непотребно – стояли они оскопленные, выхолощенные. Потеряли свое мужское достоинство, да и художественное тоже подрастеряли. Вот так всегда – принять дурное решение легко, а исправить потом его гораздо сложнее.

Но знали деятели культуры, настоящие, а не чиновники, что в мире есть еще две аналогичные копии Лаокоона с сыновьями. Одна такая скульптура во Франции, в Лувре, вторая – где-то в Италии, кажется в Ватикане. И решили послать в Лувр наших скульпторов, чтобы по договоренности с тамошними музейщиками снять гипсовые слепки с мужских причиндалов. Понятно, скульпторы должны были быть с Эрмитажа, раз уж скульптура в Ленинграде стояла. Но решение принимало министерство культуры, которое в Москве находится. И у московских скульпторов в министерстве куда больше связей, чем у питерцев. А в загранкомандировку съездить всем хочется, в те стародавние времена это была неслыханная удача, о которой всю жизнь потом вспоминали и рассказывали всем родным и знакомым.

Понятно, поехали москвичи. Свою работу они сделали быстро и качественно. Им же поручили изготовить по слепкам мраморные копии этих пенисов и яичек, потом эти же московские скульпторы добились, чтобы именно им поручили довести работу до конца – приделать органы к статуе.

Ничего не хочу плохого сказать про московских скульпторов. Каждый борется за свое место под солнцем, за наиболее выгодный заказ. К тому же свою работу они сделали очень хорошо. Проблема в том, что ленинградскую копию они видели только на фотографиях и репродукциях, но не вживую. А французская скульптура была БОЛЬШЕ, раза в два, если не ошибаюсь. И когда к мраморным фигурам попытались приделать новенькие члены, получились какие-то сексуальные монстры, которыми можно пугать молоденьких девушек. Или наоборот, соблазнять, в зависимости от темперамента и наклонностей.

Пришлось снова посылать скульпторов в командировку за мужскими членами. На этот раз ленинградцев и в Италию, где, по точным сведениям, размеры членов были подходящие, в масштабе один к одному к утерянным питерским. Снова изготовили, приделали. Нормально, вроде, получилось. Вот только цвет мрамора… Выделяются члены своим цветом. Привлекают к себе повышенное внимание. Помазали их серым порошочком, подогнали тона – на этот раз вроде действительно все в порядке.

Сейчас эта скульптура стоит сразу налево от Посольского подъезда, в Иорданской галерее (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_0_1.html) по правой стенке. Приходите – смотрите, добро пожаловать в Эрмитаж!

Как дела?

Август 1993 г., Государственный Эрмитаж, мастерская отдела сигнализации (подвал налево от двери директорского подъезда в Старом Эрмитаже).

Я работаю в Эрмитаже инженером по сигнализации всего лишь первый месяц, никого и ничего еще не знаю, сижу – изучаю служебную документацию. Учу матчасть, вобщем. И, как во многих моих историях, вдруг зазвонил телефон. Я взял трубку, доложился:

– Мастерская сигнализации.

А мне этак веско, солидно и важно:

– Это Матвеев говорит!

А я в ответ:

– Все равно не знаю!

Типа, понял я: это вам Матвеев, не хрен собачий, только все равно не знаю, кто это.

– Как? Я заместитель генерального директора, главный ученый хранитель Эрмитажа, председатель ученого совета.

Перечисление (далеко не полное) его должностей и заслуг повергло меня в полное смятение. Елы-палы – начальство, надо ж так облажаться!

– Простите, пожалуйста, я человек новый, никого пока не знаю. Слушаю вас внимательно.

– В два часа в актовом зале будет конференция, надо установить микрофоны и подключить звуковую аппаратуру.

– Хорошо, я сейчас иду.

В актовом зале меня встретил сам Матвеев:

– Так это вы меня не знаете? Ну что ж, очень хорошо, давайте познакомимся.

Мы оба рассмеялись, он непринужденно, я – несколько натужно. Было неловко из-за своего ляпа. Но обошлось. Хороший оказался дядька.

Где-то через месяц мы повстречались с ним на Советской лестнице (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_0_6.html). Я поднимался наверх с инструментами и скрученным кабелем на плече, он спускался сверху от малахитовой вазы (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_75_1.html). Небольшая справка. Советская лестница была построена в Эрмитаже в 1854 году архитектором Штакеншнейдером и названа тогда же Советской потому, что вела от подъезда (тоже Советского) наверх, к залу Государственного Совета. Так что к Советской власти ее название отношения не имеет. Но это так, маленькое отступление в географию Эрмитажа.

– Привет, – сказал он вальяжным голосом доброго барина, любящего иногда "погутарить" с простыми мужиками. – Ну, как дела?

– Спасибо, все хорошо, – радушно ответил я.

И добавил:

– Кстати, а как у вас дела?

Его челюсть отпала ровно на пять сантиметров вниз.

А почему, собственно, я не могу в свою очередь поинтересоваться его делами? В порядке взаимной вежливости.

Так вот ты какой…

Налаживал я как-то раз датчики охранной сигнализации в Фойе Эрмитажного театра (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_1_1_2.html). А концентратор, ящик, в котором собираются сигнальные шлейфы, стоял на Театральной лестнице, за постом охраны. Наладка датчиков – дело канительное. Я постоянно бегал от датчиков к концентратору и обратно, проверял сработку и сбрасывал сигнал в исходное состояние. При этом каждый раз, проходя мимо поста, предъявлял свой пропуск женщине из охраны. Наконец, когда проходил мимо поста уже раз в двадцатый, я решил не лезть в карман за пропуском. Решил, что мое лицо уже примелькалось и охранница меня запомнила. Ан нет, она преградила мне дорогу и грозно вопросила:

– Молодой человек, вы куда?

– Да вы что! Разве не узнаете меня?

И пристально посмотрел на нее, в надежде, что она меня узнает, ведь полдня мимо нее бегаю. Она внимательно пригляделась ко мне и узнала (!):

– Депардье! – воскликнула она изумленно.

PS: Многие мои друзья утверждают, что я действительно немного похож на этого знаменитого французского киноактера.

Па-прашу документы!

Санкт-Петербург, 1994 год, реконструкция Золотой кладовой Востока.

Тогда проводили полную реконструкцию этой кладовой. В частности, австрийская фирма ставила там витрины и прозрачную дверь из бронированного стекла, для монтажа и наладки специально были присланы рабочие фирмы из Австрии. Мы с напарником Витей работали вместе с ними. И вот как-то приходит к нам в кладовую наш завмастерской Игорь и говорит:

– Саня, завотдела сказал мне, что сейчас в кладовую придёт сам генеральный директор австрийской фирмы со свитой. Специально прилетели, чтоб посмотреть, как идут дела. Сам понимаешь, Эрмитаж – это престижный заказчик. Про директора рассказывают, что ему лет семьдесят, в молодости он служил на оккупированной территории Украины, в фельджандармерии.

– Наш человек! – сказал я одобрительно. – Что это значит: ваш человек? – остро зыркнул на меня начальник.

– Ну, я тоже с Украины.

– А-а, ну ладно, а я уж было подумал…

И вот в нашу запылённую и захламлённую строительным мусором Золотую кладовую вошла внушительная делегация. Важного вида солидный гендиректор-австриец с переводчиком, вокруг них вертелись наши эрмитажные чины с иностранного отдела, с отдела сигнализации, с отдела реконструкции и ещё кто-то.

Походив-посмотрев по кладовой, делегация подошла к нам. Австрийцы поздоровались с нами ("Гутен таг!") и переводчик представил нам директора. А потом сказал:

– Если у вас есть какие-то вопросы к господину директору, вы можете их сейчас ему задать.

– Есть к нему вопрос, – говорю.

– Пожалуйста, спрашивайте.

– Аусвайс, битте! – сказал я директору, мысленно держа в руках «Шмайсер».

Австрийцу шутка понравилась. Нашему начальству – не очень.

PS: Для тех, кто не в курсе: на оккупированных территориях СССР немцы задерживали и проверяли всех мирных граждан, говоря именно эту фразу. В переводе: «Документы, пожалуйста».

Автор в Золотой кладовой во время ее реконструкции. По краям снимка видны распахнутые створки дверей из бронестекла.

Особенности русского национального похмелья

Эту историю мне рассказали в Эрмитаже.

Как-то в разгар перестройки послали научную сотрудницу музея в командировку в Лондон. В Британский музей, в порядке научного обмена.

Кто помнит те времена – повальный дефицит, пустые полки магазинов. Прилично одеться было очень трудно. А прилично одеться женщине, впервые в жизни поехавшей за границу – просто невозможно. А ведь женщина все-таки: хочется и выглядеть получше и нашу страну представить достойно. В общем, прилетев в Лондон, она сразу же купила себе на свои командировочные очень приличные туфли. С аэропорта – прямо в гостиницу устраиваться, оттуда, оставив вещи – в Британский музей.

Новые красивые туфли за это время нещадно стерли ногу нашей барышне до кровавого мозоля. В музее она должна была первым делом встретиться с его директором. И вот, в предбаннике директорского кабинета, она обратилась к секретарше (понятно, по-английски):

– Нельзя ли у вас попросить немного скотча?

Скотчем она хотела залепить мозоль. Находчивы наши женщины!

– What? (Что?) – изумилась секретарша, и ее глаза стали больше ее очков.

– Scotch, немного, – и наша сотрудница показала пальцами отрезок примерно в пять сантиметров.

Придя в себя, секретарша сказала:

– Подождите немного, сейчас я посоветуюсь с директором.

"Неужели для такого пустяка нужно разрешение директора?" – подумала сотрудница Эрмитажа, – "Порядки, однако. Гримасы капитализма".

Войдя к директору, секретарша возбужденно доложила директору:

– Тут пришла эта русская, что мы ждали с Ленинграда. И первым делом потребовала Scotch, вот столько, – и она повторила жест пальцами.

– Что, прямо с утра и Scotch? Неужели нельзя до ужина подождать, или хотя бы до обеда? Странные эти русские.

Вызвали сотрудника Британского музея, который слыл у них знатоком России, бывал в ней в командировках, и попросили его консультаций.

– Все в порядке, – объяснил им знаток. – Это вполне в духе русских национальных традиций. Когда они с утра приходят на работу, то испытывают жестокие страдания от похмельного синдрома после вчерашней пьянки. Руки трясутся, голова раскалывается. И чтобы прийти в рабочее состояние, им с утра нужно принять грамм 100-150 водки или еще чего покрепче.

Поблагодарив консультанта, директор открыл свой бар и налил в стакан 150 граммов Whisky Scotch двенадцатилетней выдержки. Потом передал стакан секретарше:

– Дайте, пожалуйста, это нашей русской гостье и выразите ей соболезнование по поводу ее плохого самочувствия. Если ей не станет лучше, то можно перенести встречу на завтра.

Мне не рассказывали, какое лицо было у нашей сотрудницы, когда секретарша принесла ей стакан с шотландским виски.

Одна научная загадка, или Почему в Эрмитаже не моют руки.

Мне тут как-то сказали, что, мол, в Эрмитаж без «лапы» не попадешь. Да я бы и не пошел бы туда ни в жисть. Экономические трудности заставили. Год ведь какой был? 1993-й. На «Позитроне», где я работал, люди месяцами не видели зарплаты, да и та зарплата была – смех и слезы. Я в магазине за три дня от торговли выручал больше. Это не к тому, что с торговли много имел, а к тому, что зарплата была уж очень мизерной. И вот мой знакомый, бывший позитроновец, предложил мне устроиться в Эрмитаж. Сам он уже полгода, как работал в Эрмитаже, стал там завмастерской. Его, в свою очередь, тоже перетащил бывший позитроновец. Кстати, этот завмастерской был евреем. Это к тому, что евреи якобы только своим помогают. Нет, как видите, нас грешных гоев они тоже выручают. Должность моя называлась очень внушительно: инженер по охранной сигнализации.

На деле – примитивнейшая работа, не требующая особых умственных способностей. Приколачиваю проводку, креплю датчик, подключаю, проверяю его срабатывание – готово! Звоню на пульт и сообщаю, что в Эрмитаже одним датчиком больше, пусть введут его в свою программу. Я берусь любого среднеразвитого за две недели обучить этим премудростям. После действительно высокоинтеллектуального труда разработчика на "Позитроне" это для меня было все равно, что лампочки вкручивать и розетки-выключатели чинить.

Самое первое мое производственное задание в Эрмитаже – проломить ломом кирпичную стенку. Задание было выполнено в срок и с хорошим качеством. Остальная работа была в том же духе. Мучило меня это страшно. Я не брезгую физической работой. Но ведь не она является главной в труде инженера-электронщика. Как сказал я нашему завотдела "Я могу и говно руками выгребать – у меня есть маленькие дети и я каждый день за ними это делаю – но не это мое призвание." А то, что приколачивал датчики и проводку под полотнами великих художников в прекрасных залах русских архитекторов лишь усиливало мои муки. Я ведь тоже творческий человек! И хочу творить шедевры электроники!

Ну да не об этом сейчас. Отвлекся, как всегда. Меня знакомые часто спрашивали тогда: "А что тебя больше всего поразило в Эрмитаже?"

Эрмитаж поразил меня своими прекрасными залами, великолепными картинами и скульптурами. Но, положа руку на сердце: так ли уж поразительно увидеть это в музее с мировым именем? Хотелось бы, надувшись от спесивости, заявить, что больше всего меня поразили прекрасные творения великих мастеров!

И соколом глянуть на окружающих: вот, мол, какой я утонченный, как тонко понимаю прекрасное. Эх вы, дескать, лапотники, не были в кладовых Эрмитажа, куда не пускают простых смертных, а там есть шедевры, недоступные обычным посетителям. А я эти кладовые не по одному разу прошел с бухтой проводки ПХВ. Своими руками держал многие экспонаты. Излазал Эрмитаж от крыши и чердака до подвалов. А под Эрмитажем – целый подземный город. А под атлантами – грот со сталактитами на потолке. Как заявила мне одна дама в музее (до сих пор передергивает от ее снобизма) – "Мне трудно говорить с человеком, не имеющим эстетического образования".

Но не стану я надувать щёки и раздаваться вширь от снобизма, вот уж чего нет – так нет. И в действительности больше всего поразило не это.

На самом деле, поразить по-настоящему может лишь то, чего никак не ожидаешь увидеть. Скажем, если б во дворе музея, у подъезда с мраморными колоннами, стоял бы средний танк Т-54Б с зенитным пулеметом ДШК на турели люка заряжающего. Или если бы по Кутузовской галерее прошла колонна зеков под конвоем с овчарками. Вот это на самом деле поразило бы до невозможности.

Итак, что меня поразило в музее, чего я никак не ожидал здесь увидеть? Расскажу по порядку, не забегая. Как-то я работал в Павильоном зале (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_72.html), ставил датчик над каминными часами. А то лезут, понимаешь, руками куда не надо всякие несознательные. Надо мной, как обычно, поставили наблюдающего из научных сотрудников. Порядок такой. Чтоб не повредил чего. Сотрудника звали, ну скажем, Паша. Мужик хороший, не хочу на него тень бросать, называть настоящее имя. А то вдруг прочитает эрмитажник эти строки и вычислит его.

Так вот, Паша, как настоящий мужик, не стал стоять рядом, изображая из себя свидетеля второго пришествия, а, засучив рукава, стал активно помогать мне. Парень он был, что называется, с руками и работа наша продвигалась быстро. За время работы у нас установились простые приятельские отношения, мы сразу перешли на ТЫ. До обеда не управились, поэтому решили сходить вместе в столовую, а потом придти в зал и продолжить. Перед столовой зашли (пардон!) в туалет, снять груз с души. Справив нужду, я сполоснул руки под краном и спросил у Паши, который уже направился к двери:

– А ты не хочешь руки помыть?

– А зачем? – искренне удивился он.

Я пожал плечами. Ну не хочет – и не надо. Взрослый мужик, что я – учить его, что ли, буду?

Но после этого стал пристально наблюдать за мужчинами в Эрмитаже (понятно, за женщинами я не мог наблюдать), кто и как моет руки.

Выяснилась следующая картина.

Рабочие гаража, строители и тому подобные – мыли руки очень тщательно: содой, стиральным порошком, затем мылом и т. д. Технические сотрудники, у которых работа почище: электрики, связисты, наладчики сигнализации (и я в их числе) – мыли руки небрежно. Быстренько споласкивали их под краном без мыла и наскоро вытирали об рабочую одежду.

Научные сотрудники не мыли руки СОВСЕМ. Вы можете мне не поверить, но это факт, который потом, после того как я заметил об этом одному заместителю директора, даже обсуждался на уровне руководства музея. Но стоп, опять вперед забегаю. Я понимаю, конечно, что туалеты и умывальники в Эрмитаже были тогда в плачевном состоянии, что в них никогда не было мыла или полотенец. Но руки-то надо после туалета мыть! Не знаю, как с этим дело обстояло у директора Пиотровского, врать не буду, но на уровне его заместителей – это наблюдалось. Мой завотдела Богданов, ныне заместитель директора музея – также не мыл руки.

Честно говорю, не приукрашиваю, меня мучила эта проблема – что же за странная зависимость такая – чем выше положение в музейной иерархии, тем небрежнее отношение к гигиене. Научные сотрудники музея – безусловно, люди глубоко интеллигентные, культурные, образованные и хорошо воспитанные. О том, что надо мыть руки после "этого" – у них в генах. Но почему же все-таки не моют их? Ведь должна быть какая-то разгадка, и культура здесь явно ни при чем. Я вот до сих пор путаюсь, в какой руке надо держать вилку, если в правой держишь котлету. Воспитанием меня в деревенском детстве не обременяли, но уж руки помыть – это святое. А как вы хотели? Чтобы я после того, как выгребал вилами навоз из сарая, этими же руками потом хлеб брал? Да потом от дизентерии так скрутит – всех святых вспомнишь. Сам я так и не нашел разгадки – она неожиданно пришла со стороны. Это как раз тот случай, когда меня справедливо можно попрекнуть – деревня! Такое может понять только городской житель.

Как-то раз я увидел, как в умывальнике тщательно моет руки замдиректора по режиму и кадрам Батурин Анатолий Кириллович. Человек легендарный. Много лет проработал в разведке в Германии, генерал КГБ. Вымыв руки, он достал свой безупречно чистый носовой платок и с немецкой аккуратностью вытер руки. Я смотрел, разинув рот. Свершилось! Наконец-то увидел, как сотрудник Эрмитажа, занимающий немалый пост в музее, моет руки.

Чувствительность этого человека была профессиональной, он тут же обернулся. Увидев меня, Батурин сказал:

– Вы хотели что-то у меня спросить?

– Скажу вам честно, я удивился, что вы руки моете. Обычно, многие сотрудники этого не делают.

– Так что же вы хотите, во всем музее горячей воды нет.

Мысленно я застонал! Черт, вот ведь все как просто. Вот что значит – профессионал-разведчик, с чекистской проницательностью.

В Эрмитаж, как вы понимаете, случайные люди не попадают. А уж в элиту, научные сотрудники, тем более. Там лишь выходцы из так называемых хороших семей. Станут они вам руки холодной водой мыть!

Особенно зимой, когда вода ледяная. Они, чай, не крестьяне! Чтоб с колодца ледяной водой себя окатывать. Ну нет в музее горячей воды. Водопровод давно, еще до революции прокладывали.

А Батурин добавил:

– Вообще, конечно, туалеты в Эрмитаже в безобразном состоянии – ни полотенец или сушилок для рук, ни мыла, ни туалетной бумаги. Просто стыдно за музей. Надо будет поставить вопрос на совещании.

PS: Не так давно я водил своих знакомых по Эрмитажу. Все заведения были капитально отремонтированы, оборудованы современной сантехникой. Присутствовали жидкое мыло, сушилки для рук, туалетная бумага и прочие атрибуты таких заведений. В сортире при гардеробе у главного входа была даже горячая вода.

Батурин свое слово сдержал.

Нарушитель

Санкт-Петербург, Эрмитаж, 1993 год.

Самое неприятное – это когда в понедельник приходишь невыспавшийся, с похмельной головой, мечтая плюхнуться на свой стул в мастерской сигнализации и не спеша выпить горячий кофе – а тебе не дают. Ну всем вдруг понадобился, ну вот Земля перевернется без меня. А в другие дни, бывает, никто и не вспомнит о тебе.

Вот и сейчас также. Полчаса хлюпал ногами по мокрому снегу и лужам от метро, промочил ноги, мечтал поскорее придти к себе в мастерскую и посушить ноги у обогревателя – так нет же, противно зазвонил телефон. Кому это я еще понадобился? Нету меня, понятно? В армию забрали!

Все же взял трубку.

– Мастерская сигнализации!

– А с кем я говорю? – спросили меня на том конце провода.

– Инженер Скутин.

– А-а, Сашенька Витальевич! – противным слащаво-ехидным голосом сказала мне заместитель завотдела Наталья Николаевна. – Вы не против, если я буду вас так называть?

Все ясно. В свое время, когда только устроился в Эрмитаж, некоторые сотрудники возрастом постарше пробовали обращаться ко мне на ТЫ, но при этом требовали, чтобы я к ним обращался на ВЫ. Я стал в ответ им тоже ТЫкать. На их претензии заявил им, что одностороннее тыканье – это хамство. И если я моложе их, то из этого не следует, что я хуже их, и что настоящее уважение всегда взаимно.

Сначала их забавляло, когда они называли меня "Александр Витальевич", но потом привыкли, и это никого уже не удивляло.

Я ответил Наталье Николаевне:

– Ну что ж, пожалуйста, называйте меня Сашенькой, если вам так удобно. Мне это даже нравится. Меня жена так называет, как услышу – так сразу целоваться хочется. Не боитесь, что спровоцируете меня?

Долгая пауза. Вот за это и недолюбливали меня командиры в армии. Могу надерзить в ответ, хотя и вежливо по форме.

Через какое-то время, переварив услышанное, Наталья Николаевна вновь обратилась ко мне.

– Александр Витальевич, позвоните, пожалуйста, в Особую кладовую заведующей, у нее есть к вам дело.

– Хорошо.

Я позвонил заведующей и выяснил, в чем дело. А дело было в следующем. В Особой кладовой (название я изменил) проходила реконструкция системы вентиляции и кондиционирования. В результате чего в полу образовался квадратный проем со стороной в полтора метра. И это в помещении, которое закрывалось толстенной стальной дверью из корабельной брони, у которого не было и не могло в принципе быть ни одного окна, которое было опутано датчиками сигнализации и перед входом в которое всегда сидел милиционер с автоматом. И вдруг такая вот огромная неохраняемая дыра в полу.

Заведующая пообещала придти к нам в мастерскую, у нас мы выработаем план действий и потом пойдем устанавливать телекамеру и прочую сигнализацию.

В это время подошел завмастерской Игорь, устало плюхнулся на свое кресло. Тоже не совсем в рабочем состоянии. Я сообщил ему о предстоящей работе. Он тяжело простонал:

– И почему вот такую хрень на нас наваливают именно утром в понедельник? За что-то Бог на нас серьезно обиделся.

Вскоре подошла заведующая кладовой – Лариса Васильевна Бантикова. На шее у нее висело два золотых крестика: один, на короткой цепочке, у самого горла и другой свисал на цепочке, тоже золотой, на платье. Зачем понадобилось носить сразу два крестика – мне, безбожнику, да еще с похмелья, было не уразуметь. Я вдруг вспомнил, что в средние века раскаявшиеся грешники должны были по приговору инквизиции носить на одежде два креста.

Решив вместе, что нам понадобится, мы взяли все необходимое и пошли кладовой. Мы с Игорем, еще не освободившиеся от похмельного синдрома, медленно переставляли ноги и тащили с собой свое барахло: инструменты, видеокабель, монитор. Сама телекамера и ее блок питания были столь миниатюрны, что уместились в моем кармане. Я еще плохо соображал, но ноги привычно несли меня по обычному маршруту: из подвала наверх, потом лестница Малого подъезда, Директорский коридор, Двадцатиколонный зал (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_0_5.html), уральская яшмовая чаша (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_0_3.html), потом налево – к Кладовой. Проходя по Директорскому коридору мимо иностранного отдела, мы с Игорем не удержались и переглянулись с ухмылкой.

Вывеска на дверях этого отдела всегда была у нас поводом для шуток.

Раньше на ней значилось: "Отдел внешних сношений". И мы всегда подкалывали сотрудниц этого отдела:

– Девочки, внешние сношения – это как? Объясните нам. А еще лучше – покажите!

Потом вывеску сменили. И новая надпись была куда информативней прежней: "Отдел международных сношений".

И мы опять подначивали сотрудниц:

– А-а, ну теперь хотя бы понятно – с кем у вас сношения!

Заведующая Бантикова нетерпеливо забегала вперед, потом возвращалась, ей не терпелось скорей прийти на место. Наконец, она не выдержала и обратилась к Игорю:

– Вы всегда в таком темпе ходите? Я хотела сказать – так медленно?

А у нас даже отвечать нету сил, идем себе и дальше потихоньку.

Когда она опять забежала вперед, я негромко сказал Игорю:

– Сердитая тетя.

Он лишь усмехнулся.

Придя в кладовую, я тут же расчихался. Пыль от золота из скифских курганов вызвала у меня страшную аллергию. Пыль веков, никуда не денешься. Но мы все же приступили к работе. Через какое-то время Игорь сказал:

– Вдвоем не управимся, надо Витю в помощь звать.

Естественно! Без Вити вообще редко управляемся, самый толковый сотрудник нашей мастерской. Вскоре он пришел, вполне свежий и бодрый, словно и не с выходных, и работа закипела. Установили маленькую, с пачку сигарет, телекамеру, и еще монитор за дверью. Видеокабель не понадобился, пристроили мини-передатчик с приемником. Антенной была самодельная конструкция из двух банок от кофе "Нескафе". Я назвал это антенной бразильской системы. Дыру в полу накрыли тяжелым деревянным щитом и сверху поставили ящик с железом – какая-никакая, а преграда. На щит направили прожектор, а снизу, из подвала, пристроили объемный датчик. Пусть теперь сунется кто!

Сначала сработает датчик, потом злоумышленнику придется повозиться с тяжелой крышкой, а сверху он попадет в объектив телекамеры. Милиционер с автоматом, сидящий у монитора перед дверью кладовой, увидит на экране нарушителя и…

А ни хрена он не сможет сделать! У него нет ключей от Кладовой. Все, что он может – это включить сирену (а сигнализация итак это сделает) и позвонить заведующей, чтобы она пришла с ключами.

Мда-а-а. Что называется – граница на замке, враг не пройдет. Мы сделали работу, проинструктировали милиционера о телекамере и ушли к себе в мастерскую, тут же забыв о Кладовой. Мало ли у нас другой работы в музее.

И зря забыли. После обеда нам позвонили девушки с Центрального пульта:

– Ребята, у вашего датчика, что вы в подвале сегодня поставили – сработка.

– А милиционер звонил – на телекамере есть кто-нибудь?

– Нет, не звонил.

– Ложняк, скорее всего.

– Мы тоже так думаем, но вы все же сходите, проверьте, а то мало ли что. И в охрану позвоните, пусть с оружием кто-нибудь с вами пойдет.

– Хорошо.

Практически все вот такие сработки – это ложняки, ложные сигналы. Полагалось ходить на такие сработки с милиционером или охранником, но поскольку сигналы были ложные, то мы ходили одни.

Я посмотрел на Витю, позвать его? А кого же еще, Игорь отвертится, как всегда.

Вот на таких добросовестных трудолюбивых Витях и держится Россия.

– Витя, в подвале под Особой Кладовой срабатывание. Может, пойдем – посмотрим?

– Вот, блин, только сегодня поставили – и на тебе!

Мы взяли два переносных шахтерских фонаря и пошли на этот раз через внутренний двор, потом спустились в подвал. Об обширных подвалах Эрмитажа ходит много легенд о привидениях и прочем. Я не очень впечатлителен и ходить по темным коридорам не боялся. К тому же в детстве часто любил лазать по катакомбам в Крыму. Но ближе к подвалу у кладовой мы перестали разговаривать и стали ступать осторожно. Не привидений мы боялись, а реального злоумышленника. На такие дела люди ходят серьезные, могут быть и с оружием. Хотя в Эрмитаж даже кошка не прошмыгнет, не то, что посторонний человек, но все-таки. Я вдруг остро пожалел, что не позвал с собой вооруженного милиционера. Взглянув на Витю, понял, что его мучила та же малодушная мысль.

Под той дырой в полу был подземный перекресток и мы, посовещавшись с Витей, решили подойти к ней с двух разных сторон. И если там действительно окажется нарушитель – сначала гасить его, а потом разбираться. В подвале было темно, но кой-какие отсветы были, ориентироваться можно, да и глаза постепенно привыкли. Я по-кошачьи, мягко переступая с пятки на носок, стал подкрадываться к тупичку у перекрестка. Сердце гулко билось, мешая прислушиваться. Елы-палы! Мелькнул огонек спички – так и есть! Кто-то прикурил и мне почудился запах дешевого Беломора. Видеть я пока никого не мог, курильщик стоял в тупичке за поворотом, но в коридоре напротив зато видел крадущегося сгорбившегося Витю. Увидев меня, он выпрямился, захрабрился и знаком стал показывать мне – гасить, мол, надо клиента. Ясно – гасить, а что же, мороженым его кормить, что ли? Неведомый курильщик тоже почуял что-то, и из-за угла высунулась чья-то рука с непонятным предметом. С противным липким ужасом я узнал в нем пистолет ПМ. В этот момент я вдруг ясно понял, почему не рекомендуют солдатам перед боем есть. Не для того, чтоб меньше была вероятность перитонита при ранениях в живот, а чтоб не обделаться в штаны. Хорошо еще, что я не успел сходить в столовую из-за работы и мои штаны остались чистыми.

Тем временем рука с "Макаровым" продолжала выдвигаться и появился Некто… Ну знаете ли! Я еще молод, относительно, дома у меня жена и двое детей, не хочу я умирать! И со страху я врезал по руке с пистолетом своим ящиком с инструментом – пистолет куда-то улетел. Некто повернулся ко мне, но в это время Витя грохнул его сзади по затылку чем-то. Вдвоем мы сбили этого мужика с ног и навалились на него. Он чего-то стал орать, но мы приложили его пару раз мордой в каменный пол и он затих. Нет, не потерял сознание, просто понял, что если смолчать, то это будет полезнее для его лица.

– Ты кто такой, что за мудак? – заорали мы на него.

– Я из охраны, меня приставили вход охранять! – завопил он. – А вы кто? Грабители?

– Мы из охранной сигнализации, пришли смотреть, почему сигнализация сработала.

Вот оно что. Как обычно в Эрмитаже, охрана не предупреждала нас о своих мероприятиях, а наша служба не посвящала их в подробности о своих хитрых устройствах. Отношения между нашими службами были как у СД и СС в Третьем рейхе.

И это часто приводит к накладкам, вроде этой. Мы поставили в подвале объемный датчик, а охрана, не зная о нашем датчике, поставила под дырой в полу охранника с оружием. И случилось то, что случилось. Охранник еще долго орал на нас, запыхавшись:

– Нападение… На охрану… На посту… Да я на вас рапорт! Да вас за это под суд!

Потом он успокоился, нашел свой пистолет, и сказал нам уже нормальным голосом:

– Ребята, я никому не скажу об этом, но только и вы никому не рассказывайте, что разоружили меня. Это ж позор, на работе засмеют. Да и премии могут лишить.

Вобщем, замяли мы это дело. А потом наш отдел официально известил охрану о датчике в подвале. А вскоре ремонт закончили и ту дыру в полу Кладовой заделали намертво стальными перекрытиями.

Август 1985 года

Эта девушка тогда впервые появилась в нашей компании. Я на неё сразу глаз положил, да только вот пришла-то она с Андреем. У нас как-то не принято было отбивать подруг у друзей, да и нигде это не принято.

Но приглядевшись, обнаружил, что они с Андреем очень похожи. "Сестра, наверное" – подумал я. Осторожно выяснил, что это в самом деле так. Это обстоятельство меня очень обрадовало, мои шансы сблизиться с ней резко возросли. И весь вечер не отходил от неё, да и она была не против моего общества. Потом мы всей кампанией завалились в дискотеку в парке Бабушкина, которую называли в народе "Сарай". Сорокалетние "старожилы" помнят его хорошо, потом он, к несчастью, сгорел.

После Сарая, когда возвращались обратно, мы с девушкой незаметно отделились и поехали ко мне в общагу.

По дороге всё время болтали, и тут мне открылась тяжелая, мрачная правда. Недавно она была беременной, её плод заразился краснухой. Пришлось сделать операцию, плод спасти не удалось, сама она тоже была в состоянии клинической смерти. Её откачали, но из-за приостановки кровоснабжения мозга крыша у неё слегка поехала. В довершение всего, когда она выписалась из больницы, то узнала, что муж её бросил. Месяц она пребывала в тяжёлой депрессии. Чтобы вывести её из этого состояния, брат стал чаще выводить её в кино, в театр, в гости. Вот так и познакомился я с ней.

Как потом оказалось, всё, что она мне рассказала по простоте душевной, оказалось правдой. Да и я поверил ей сразу. По жизни у меня аллергия к женским хитростям, которыми барышни пытаются привлечь внимание мужчин. Над наивными женскими уловками, попытками "закадрить" просто цинично смеюсь. Так уж воспитан был: мужчина должен завоевать женщину, добиться ее расположения, а не наоборот. Но её бесхитростный рассказ меня покорил сразу и бесповоротно. В общаге я договорился с ребятами нашей комнаты, чтобы они переночевали где-нибудь у соседей. Такие просьбы в общежитии не редкость и жильцы всегда шли друг другу навстречу, проблем не было никогда. И до утра мы с девушкой утешали и радовали друг друга, как могли. Благо, следующим днём была суббота, выходной. Наконец, часов в десять утра, в дверь осторожно постучался мой сосед по комнате, армянин. Я намотал на себя простыню и приоткрыл двери:

– Чего? – говорю ему нелюбезно.

– Вы ещё долго, Саша? А то мне кое-что взять надо, – смущённо спросил приятель.

– Слушай, будь другом – свали отсюда, куда хочешь, на полчасика. А мы уйдём к тому времени.

Через полчаса мы, позавтракав, пошли на улицу. Бабулечка-вахтёрша с воспиталкой на вахте бесцеремонно таращились на нас, вслух делясь впечатлениями. М-да, общежитие строителей – не самое лучшее место для интеллигентной девушки с консерваторским образованием. Как я узнал, она работала преподавателем в музыкальной школе.

На вахте позвонил её брату и успокоил его.

– Что сказал брат? – спросила меня девушка.

– Что он тебя очень любит и переживает за тебя, – ответил я ей.

И мы решили сходить с ней в Эрмитаж. Ещё когда жил в Крыму, случайно купил книжку "Искусство Западной Европы" и узнал из неё много интересного. Поэтому, когда мы ходили по залам Эрмитажа, мне было, что рассказать ей. А иногда мы просто останавливались в коридоре и целовались, несмотря на негодующие вопли бабулечек-смотрительниц. Нет, мы не делали это демонстративно, просто нам было так хорошо, что не замечали ничего вокруг.

И вот мы в зале Леонардо да Винчи у его знаменитой картины "Мадонна с цветком" (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_1_28.html).

Я рассказал своей девушке, как эту картину, сильно замазанную поздними добавлениями, неведомо какими путями оказавшуюся в России, приобрёл купец у какого-то мужика, и продал в свою очередь, частному коллекционеру. Так из безвестности воскресла картина гениального итальянца.

В этот момент в зал вошла группа интуристов, которым бойко щебетала смазливая молоденькая экскурсоводша, намакияженная безвкусно и чрезмерно, словно валютная проститутка. Впрочем, отличаясь от последней лишь набором услуг, но не отличаясь натурой.

– On the left side you can see a picture of the famous Italian artist… – верещала она, поворачиваясь к картине.

А перед картиной стояли мы.

– Мотайте отсюда, – сказала она нам негромко, продолжая мило улыбаться иностранцам.

– Чего? – оскалился я.

– Чешите, я сказала! А то вон щас милиционеру скажу. – И она кивнула на стоящего у окна милиционера.

Тот, поняв, что ситуация требует его вмешательства, поправил кобуру и направился к нам.

– Fuck you! Shit! – выдал я этой крашенной суке весь набор известных мне английских ругательств.

ИЮ взяв свою подругу за руку, удалился в другой зал. Это сейчас эти слова знают даже дети, тогда они были нашим гражданам в диковинку. Поэтому милиционер поразмыслив, решил, что ничего криминального не произошло, вернулся к окну. Вобщем, поставил я эту шлюху-экскусоводшу в такую же языковую вилку, что и она меня. Она обгадила меня перед подругой, оставаясь милой и любезной в глазах иностранцев. Я её также обложил перед иностранцами, но в глазах милиционера и (надеюсь) своей девушки, не сказал ничего плохого. Вобщем, пусть теперь стоит в дерьме и обтекает.

Потом прошли в соседний зал, моя девушка обратила внимание на картину «Юдифь» художника Джорджоне (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_78_0.html): идеально прекрасная женщина с мечом в руке грустно смотрит на отрубленную бородатую мужскую голову. Я рассказал девушке о сюжете картины: вождь самаритян Олоферн со своим войском напал на Иудею. Когда его армия встала на ночь лагерем, славная дочь иудейского народа Юдифь проникла к Олоферну в шатер, соблазнила его, а потом, когда он уснул, отрубила ему голову.

Ну и что дальше с той девушкой, спросите? Вообще-то к Эрмитажу это уже не относится, но расскажу. Мы прожили вместе ещё неделю. Ей и в самом деле стало значительно лучше. Уж не знаю, была ли моя близость с ней тому причиной, но думаю что это так на самом деле, и горжусь этим. Ну не могу я улучшить весь мир, пусть хоть одному человеку сделаю лучше.

Потом ей стало настолько лучше, что она решила, что сможет обойтись без меня. Вдруг обнаружила, что у нас полное несовпадение взглядов и вкусов. А потом просто предложила мне уйти. Я не читал тогда ещё романа Ф. Фитцджеральда "Ночь нежна", а потому не знал, что это обычное окончание подобных романов. Женщины не прощают великодушия.

Я просто обезумел от горя. Как это уйти? Да ведь это же убить часть самого себя, самую лучшую часть! Но пришлось. Раз уж я любил её, то это последнее, что мог сделать для неё. Правда, она пыталась утешить меня:

– Но ты можешь заходить иногда, как друг.

– Спасибо, – говорю, – но под словом «дружба» я понимаю совсем другое.

И ушёл. Навсегда. Я наполовину неживой был тогда, не жил, а существовал. Жизнь закончилась для меня, когда навсегда потерял ее. Сам был словно тогда Олоферн с отрубленной башкой.

Но все проходит, проходит и это.

Сейчас женат, счастлив, у меня две замечательные красивые дочки. И никогда не пытался найти её, встретиться с ней и т. д. Как говорится: "уходя – уходи". Только иногда от общих знакомых узнаю, как у неё дела. У неё тоже семья, другой муж. Тот, её первый муж, бросивший её больную, кстати – музыкант филармонии, тоже женился по новой, есть ребёнок. Вроде всё в порядке, короче – хэппи энд. Только вот иногда, очень редко, мне домой кто-то звонит. Я беру трубку, говорю "Аллё", а на том конце провода никто не говорит, только тихо плачет.

И уж совсем не думал я тогда, в 85-м, что в Эрмитаже буду потом работать. Проходя по Иорданской лестнице (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_1_21.html), вспоминал, как мы, увидев, что у одной из статуй обломана кисть поднятой кверху руки, загадали тогда, что ещё раз вернёмся сюда вместе, когда кисть отремонтируют. В 93-м, когда я поступил на работу в Эрмитаж, рука у статуи была уже восстановлена. Вот только мы с ней вдвоём так и не пришли в музей никогда.

PS: История абсолютна подлинная. Настолько, что хочется сейчас удалить её с компьютера. Пусть уж лучше останется.

Август 1985 года (продолжение)

Давно, в 1985 году, был я знаком с девушкой, закончившей консерваторию. К сожалению, с ней не сложилось, о чём до сих пор жалею, ну, да и не я от неё ушёл, а наоборот. Но сейчас не об этом разговор, а о Рахманинове. Так вот, после того, как мы провели ночь вместе у меня в общежитии и сели завтракать, с дешёвого репродуктора на стене заиграли первые фортепьянные аккорды. Она сразу вся напряглась, профессиональный музыкант в ней чувствовался (она работала преподавателем в музыкальной школе по классу фортепьяно). А потом спросила меня:

– Ты знаешь, чья это музыка?

– Рахманинов, – ответил я совершенно обыденно, словно меня спросили, сколько "который час".

– А какой концерт его исполняют? – Ещё раз спросила она уже с ревнивыми нотками.

Как же: обычный лимитчик-деревенщина, крановщик со стройки – и на слух отличает Рахманинова!

– Второй концерт, для фортепьяно с оркестром.

Спокойно так сказал, словно в своей деревне чуть не каждый день слушал Рахманинова.

И начал ездить ей, совершенно уже обалдевшей, по ушам. Травить, как говорят матросы.

– У нас в деревне, как счас помню: сядешь, бывалочи, на сенокосе под скирду после цельного дня работы на тракторе, хряпнешь ковшик самогону с устатку – и давай слушать Рахманинова на кассетном магнитофоне. Кстати, кассета со Вторым концертом была моя самая любимая.

Она обалдела совершенно! Чтоб вот так запросто, простой строитель из общаги, деревенский – и разбирается в классической музыке! От изумления она долго не могла прийти в себя. А я невозмутимо так стоял, внутренне потешаясь над ней.

А теперь открою вам секрет, почему я так уверенно идентифицировал эту музыку. Признаюсь сразу: в музыке, тем более в классической, я не то, что ноль, скорее даже – отрицательная величина. Здесь у меня пробел. Да и музыкальным слухом природа не наградила. Зато щедро одарила хорошей памятью (сейчас уже слабеет, наверное, склероз подкрадывается к старости). Так вот, все наверняка смотрели хороший старый фильм "Весна на Заречной улице". А там есть эпизод, когда простой рабочий парень-сталевар (актер Николай Рыбников), учащийся вечерней средней школы, пришёл вечером к учительнице домой, пересдать экзамен. Она сказала ему:

– Подождите чуть-чуть, это недолго, буквально пять минут.

И прибавила громкость в репродукторе, почти таком же, как у меня в общаге.

А там и объявили:

– Передаём Второй концерт Рахманинова для фортепьяно с оркестром.

И полились первые величавые, плавные аккорды.

Этот фильм я тогда видел по телевизору буквально за пару дней до знакомства с моей девушкой, и буквально запомнил и эту мелодию и название концерта. Вот и весь фокус. А кто такой Рахманинов – до сих пор даже смутно не представляю. Пацаны болтали в курилке – реальный был пацан, музыку для мобил писал. Вместе с Бахом, Моцартом и Бетховеном.

О вреде курения

Эта история произошла еще до моего прихода в Эрмитаж, как раз перед этим.

Одна финская фирма произвела реконструкцию Эрмитажного театра. Он стоит по другую сторону от Зимней канавки и соединен с Эрмитажем галереей, перекинутой над каналом. В галерее находится зал, называющийся Фойе театра. Обычный зал, без особых украшений, без постоянных экспонатов, в нем часто временные экспозиции разворачивают. Но, на мой взгляд – один из самых красивых залов Эрмитажа (наряду с Павильонным). Как войдешь в него из коридора возле Эрмитажной лестницы – и замирает душа. Высокие окна до потолка несут в зал много света. А из окон – виды, один красивее другого. Если посмотреть в окна слева – серебристая Нева плавно течет мимо Петропавловской крепости, в этом месте река имеет наибольшую ширину. А в окна справа видно, как несет свои воды в Неву Зимняя канавка. Вода слева, вода справа – кажется, что зал летит над водою, как воздушный корабль. А в солнечную погоду вода блестит на солнце и наполняет этим сверканием весь зал. Молодцы – архитекторы!

Но я, как всегда, отвлекся. Так вот, финны капитально отремонтировали Эрмитажный театр и оборудовали его по последнему слову техники так, что не стыдно стало ходить по нему и больше не нужно извиняться перед посетителями: дескать, здание старое – и все оборудование тоже.

В частности, а это меня уже непосредственно касается, театр был оборудован развитой системой противопожарных датчиков и системой автоматического пожаротушения. В случае появления дыма система, известив дежурного на пульте, сама включала спринклерное орошение задымленного помещения.

И вот как-то раз научные сотрудники вышли после обеда покурить на лестницу возле столовой сотрудников музея, что находилась в Эрмитажном театре. Закурить после обеда – это святое, это ритуал, человек погружается в астрал и совершенствует карму. Не дай бог, если какой-нибудь баклан нарушит это единение с мировым космосом и начнет приставать с каким-нибудь пустяшным вопросом, типа – что будем делать после обеда. И весь кайф тем обломает. Гасить таких козлов надо! Даже я, некурящий, понимаю это.

Собрались, значит, закурили дружно. Некоторые уже вышли из нирваны первых затяжек, стали проявлять интерес к окружающему, начали травить анекдоты, обсуждать женщин (женщины – мужчин).

Хорошо, в общем, закурили. А дым затянуло в вентиляцию. А датчик в вентиляционном коробе сработал на присутствие дыма. А система, дав на пульт сигнал "Пожарная тревога!" начала затопление…

В общем, вылилось в помещения театра несколько сот тонн воды, до опустошения пожарных емкостей. Вода залила все, что можно, попутно повредив оборудование и проводку, и, в конце концов, собралась в подвале. А куда ей еще деваться! Но в подвале размещалась экспозиция "Дворец Петра I". При реставрационных работах в подвале театра обнаружили кладку прежнего, снесенного дворца. (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_1_1_7.html) И все экспонаты этой экспозиции оказались затопленные. Восковую куклу Петра Первого (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_1_1_3_1.html) лично вытаскивал из воды директор Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский.

А потом, после опорожнения пожарных емкостей, на крыше музея автоматически открылись люки системы дымоудаления. В это время шел ливень и через открытые люки вода еще раз хлынула в зрительный зал театра, на бархатные кресла в партере.

Но и это еще не все. Финны придумали, как заливать пожар водой, но не подумали, как потом эту воду из подвала удалить. Системы осушения подвала не было. На набережной Зимней канавки потом стояли мотопомпы и через окошки подвалов откачивали воду в канал. Это я уже и сам лично видел, когда поступил в музей, было это в июле 1993 года.

Нет, ребята, курить – вредно! Затопит на хрен.

Эрмитажный конек-горбунок

В музее две службы занимались непосредственно охраной музейных ценностей. Во-первых: непосредственно охрана, во-вторых – отдел охранной сигнализации, в котором я работал. Несмотря на то, что занимались они одним делом, отношения между ними были – как у СС и СД. Так всегда бывает, когда две службы соперничают между собой.

А охранять в музее есть что. Тут с банком даже и сравнивать не надо.

В банк посторонних не пускают, в банке – толстые двери, надежные запоры, все спрятано от нескромных глаз. А охраняют – всего лишь бумажки, которые ежедневно теряют свою ценность от инфляций, кризисов, переворотов, войн и других катаклизмов.

В Эрмитаж ходят все кому не лень, купив недорогой билет. В 1993-94 годах, когда я там работал, билет в музей стоил 100 рублей, в то время как билет в платный туалет на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки (у Аничкова моста) стоил 200 рублей. В музее ценности не спрятаны в сейфах, а выставлены на показ и находятся всего лишь за стеклом, а часто и безо всякого стекла. При этом в Эрмитаже – ценнейшие экспонаты, стоимость которых с годами растет, в отличие от денежных купюр.

Так я вот о чем хотел рассказать. Есть в Эрмитаже так называемый Висячий сад (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_73.html). Как раз из Павильонного зала, где часы-павлин, его хорошо видно. В этом саду сотрудники Эрмитажа высаживают очень красивые цветы, в общем – симпатичное место. И вот сотрудники-цветоводы, приходя утром в садик, стали замечать, что кто-то ночью рвал цветы, топтал клумбы, ломал кусты и тому подобное. В общем, как в "Коньке-горбунке": "Кто-то поле стал топтать, и пшеницу воровать". Об этом сообщили охране. Охрана приняла самые строгие меры: усилили посты, чаще стали их проверять, перед заступлением на пост сотрудников тщательно инструктировали. А только цветы продолжали пропадать.

Тем временем одна финская фирма предложила Эрмитажу ночные телекамеры для скрытого наблюдения. На пробу, месяц поработают, если понравятся – музей может приобрести. Так часто делается, зато потом фирма пишет в прайсах: "Наше оборудование работает в Эрмитаже!"

Наш отдел установил эти телекамеры в Висячем саду, а мониторы – на пульте сигнализации. Разумеется, охране мы об этом ничего не сообщили. Такие уж сложились с ними отношения, они не предупреждали нас о своих мероприятиях, но и мы иной раз не предупреждали их о нашей сигнализации и камерах наблюдения.

И в первую же ночь выяснилось: цветы ворует охрана!

Скандал замяли, а финской фирме руководство музея сообщило, что их ночные телекамеры не подходят для Эрмитажа.

А ты кто такой?

В Рыцарском зале (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_83.html) капитально ремонтировали паркетное покрытие и покрывали его дорогущим итальянским лаком. Временно чучела боевых коней с сидящими на них чучелами же рыцарей в доспехах были перенесены в один из Просветов, по-моему, в Итальянский (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_85.html). Часть экспозиции боевого оружия рыцарей перенесли туда же. Я впервые тогда держал в руках настоящие рыцарские мечи и доспехи. Мечи неожиданно оказались не таким уж тяжелыми. Самый тяжелый из них, двуручный, весил всего восемь килограммов, а обычные мечи – и того меньше.

На новом месте вокруг рыцарей на конях пришлось заново монтировать невидимую завесу из охранных датчиков. Поскольку дети постоянно тянутся к оружию, а кавказцы – к конской сбруе. Все работы делал в понедельник, когда музей закрыт для посетителей. Когда работал возле задних копыт коня, то весь внутренне напрягался. Хотя и понимал, что это неживые кони, чучела, но по деревенской привычке боялся задних копыт. Жене потом сказал дома: "Сегодня опять целый день работал под яйцами у коней".

А теперь, после краткого вступления, пора приступать к сюжету.

Когда работаешь в зале, то нужно сначала позвонить научному сотруднику, отвечающему за этот зал, чтобы прислали наблюдающего. А вдруг что-то пропадет или повредится из экспозиции, кто потом отвечать будет?

Меня такой порядок нисколько не возмущал, да пусть хоть десять сотрудников надо мной стоят, лишь бы не отвечать потом, если что случится. К тому же веселей работать, когда есть с кем перекинутся словечком. Научные сотрудники относились к нам очень лояльно, часто рассказывали занятные вещи о своих экспонатах. Впрочем, иногда вместо научных сотрудников присылают смотрителя зала. У тех интеллекта поменьше, но гонору намного больше. И вот, с утра я позвонил в Арсенал, попросил кого-нибудь прислать в Просвет, чтоб я мог работать. Ответили, что почти никого нет (библиотечный день), но попробуют прислать смотрителя.

Придя в зал, обнаружил, что наблюдающий еще не пришел. И я приступил к работе, не дожидаясь. Работы много, успеть хотя бы к вечеру. Примерно через полчаса услышал со стороны Большого просвета четкий, звонкий стук каблучков.

Не – ну надо же, как можно одним стуком обуви передать раздражение и возмущение ее обладательницы. Я понял, что это идет наблюдающая, и она явно возмущена, что приступил к работе, не испросив ее высочайшего разрешения. Кстати, если она сотрудница Эрмитажа, то должна бы понимать, что обувь на острых каблучках эрмитажницы не носят, чтобы не повредить лаковое покрытие паркетных полов.

– Ты откуда здесь взялся? – Огорошила она меня гневным вопросом.

Ничего себе. Неплохое начало для совместной работы. Я разогнулся, повернулся к ней, и сдержанно сказал:

– Здравствуйте.

– Я ТЕБЯ спрашиваю: ТЫ откуда здесь взялся?! – сказала она, ее голос поднялся до трагической ноты и она надвинулась на меня своим бюстом.

– Сударыня, добрый день! – еще раз намекнул ей.

Смотрю, в глазах ее засветилась мысль, проблески сознания. Она сбавила тон до будничного.

– Здравствуйте! Я спрашиваю, откуда вы взялись?

– Откуда я взялся… – задумался на секунду. – Думаю, что от папы с мамой. Впрочем, это всего лишь моя версия.

После этих моих слов она замолчала в растерянности. Правильно сформулировать вопрос она явно затруднялась.

– Вы, наверное, хотели посмотреть мой пропуск? – подсказываю ей.

– Да, знаете ли, очень хочется взглянуть. А то сами понимаете, я вас не знаю…

Достал пропуск и раскрыл его перед ней.

– Ну хорошо, – сказала она вальяжным тоном, – работайте дальше.

– Нет, нехорошо, – возразил я голосом патрульно-постового сержанта. – А ваш пропуск? Я не знаю, кто вы и что здесь делаете.

– Да я много лет работаю в этом зале! – Возмутилась она. – Да меня здесь все знают…

– Рад за вас, хотя… не место красит человека. Все же, я вас не знаю. Будьте любезны, предъявите пропуск, или сейчас позвоню охране.

Пропуск ей пришлось предъявить.

Я потом еще несколько раз работал в этом зале. И, как ни странно, с этой барышней в дальнейшем сложились хорошие, уважительные отношения.

Феодал, или право первой ночи по эрмитажному.

1994 год, Санкт-Петербург.

Центральный пульт охранной сигнализации в те годы был одним из самых засекреченных мест в Эрмитаже. Многие сотрудники, годами работавшие в музее, даже не подозревали, где он находится, хотя и общались с дежурными пульта ежедневно. Ведь придя на работу они должны были снять помещение с охраны, а уходя – снова поставить на сигнализацию. Но в те же годы, в связи с беспределом гласности и открытости, вуаль засекреченности и таинственности с центрального пульта решительно сорвали, пригласив туда журналистов с местного телевидения, которые сняли там репортаж о работе службы. Так что и вы можете посмотреть на это помещение:

http://stroybat-spb.boom.ru/STROYBAT/Herm3.jpg

Снимок ещё 80-х годов, с допотопной техникой, теперь там всё обновилось.

Так вот, в связи с обновлением техники начальство выбило под это дело средства для обновления мебели. Дело в том, что на пульте в любое время дежурят два оператора, обычно женщины. Одна сидит, держит руку на пульсе охраны и безопасности, бдит, а вторая барышня в это время может сходить по делам, поесть, или просто прилечь отдохнуть. Работа на самом деле очень нелёгкая и напряжённая. Так вот, для пульта закупили отличную мягкую финскую мебель, красивую посуду и кофейный сервис, вобщем – хотели, чтоб всё было красиво. А старую мебель: продавленные, многократно ремонтированные драные советские диваны и кресла-раскладушки двадцатилетней давности присмотрел себе на дачу наш завмастерской Игорь. То есть, решил приватизировать, ну кому нужна эта рухлядь – уже давно вышли все сроки её амортизации. Но на всякий случай он спросил на это разрешение нашего завотдела Алексея Богданова. Тот сказал:

– Мужики, мне эта рухлядь не нужна, но за неё отвечает заведующая АХО Богданова (просто однофамилец нашего завотдела). Так что позвоните ей сначала, если она не возражает – то забирайте, нет проблем.

Игорь, хитрый однако, сам решил не высовываться, а поручил позвонить мне. Я позвонил Ольге Николаевне и растолковал ей суть дела.

– Нет! – гневно и решительно возразила она. – Эта мебель – собственность Эрмитажа. Немедленно принесите мне на склад, будем определять остаточную стоимость и списывать по акту, если сочтём нужным.

– Да пошла она лесом! – сказал мне Игорь, когда я передал ему слова Богдановой. – Если ей так надо, то пусть сама и забирает этот хлам, а у нас своей работы хватает, мы ей не грузчики.

А потом добавил:

– Ты знаешь, Саша, мне тут шёпотом рассказывали, какие она громадные деньжищи нахапала на своей нынешней должности. И при этом ей жаль полуразвалившейся списанной мебели. До чего ж бывают люди до чужого добра жадные!

И мы пошли работать в Гербовый зал (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm89_0_1_36.html), ставить датчики вокруг золочёной кареты царицы. Несознательные посетители зачем-то воровали с этой кареты таблички "Осторожно! Руками не трогать!" Я даже предложил смотрителям зала напечатать в эрмитажной типографии побольше таких табличек и продавать их, по доллару за штуку. С надписью внизу "украдено в Эрмитаже" и факсимильной подписью директора Пиотровского.

А через два дня мне позвонила заведующая АХО госпожа Богданова и разгневанным голосом вопросила:

– Где старая мебель с пульта? Я ещё два дня назад сказала вам, чтоб принесли мне её на склад! Долго я ещё буду ждать?

Хм! Интересно, с каких дров она стала нами командовать? Официально мы ей никак не подчиняемся. Впрочем, и ссориться с ней не надо. Поэтому придётся одёрнуть её очень вежливо, но серьёзно.

– Я всячески извиняюсь, Ольга Николаевна, но у нас нет никакой возможности заняться сейчас вашей мебелью. Крайне заняты, масса срочной работы. Готовим сейчас сигнализацию к выставке французских импрессионистов – распоряжение самого Пиотровского. Но если вам очень нужна эта мебель, то ваши рабочие АХО могут придти и забрать её, она в подвале нашей мастерской.

После обеда пришли "бойцы" Богдановой и унесли останки мебели. Мы с Игорем перед этим хорошо постарались и сделали из неё дрова и щепки.

Но вообще-то, это я всё рассказал просто к слову, не об этом рассказ. Опять отвлёкся, как всегда, уж простите великодушно.

Так вот, поставили на пульте красивую новую финскую мебель. Как всегда, дежурили две девушки. Одна сидела за компьютером и принимала телефонные звонки, держала руку на пульсе, а вторая попила кофе и решила немного отдохнуть. Сняла туфли и прилегла на мягкий диван с велюровой обивкой, положив ноги на диванный валик. При этом её юбка слегка задралась, красиво обнажив стройные ноги.

Впрочем, девушку это не смущало, на пульте нет посторонних, только её подруга-оператор.

И вдруг без стука вошёл тогдашний главный инженер музея Николай Андреевич Принцев. Вообще-то в дверях был кодовый замок, но Принцев знал код. Войдя, он первым делом уставился на обнажённые ноги девушки, задранные на валик дивана. Девушка сразу вскочила и одёрнула юбку.

– Стучаться надо, между прочим, – сердито заметила она.

Принцев ничего не ответил, но перевёл взгляд на другую девушку. И тут вдруг увидел новую настольную лампу слева от компьютера.

– Ух, ты! – воскликнул он радостно, как ребёнок, которому купили велосипед. – Галогенная настольная лампа! Да ещё с параллелограммным держателем! Да я давно такую хотел!

Конец ознакомительного фрагмента.