«Прощай, оружие?..»
Валентина растолкала через два часа, да он и сам поднялся бы. Какой ни есть, а в семь утра – подъем. Это уже в крови. Пока умывался, она приготовила ему завтрак. Непривычно тихо. Без обидных слов, без глаз, полных осуждения. Холодно и равнодушно. «Черт с тобой!.. – подумал, допивая кофе. – Умная – поймешь, а объясняться – только нервы трепать».
Схватил в прихожей плащ и выскочил на площадку. Если бы не торопился, услышал бы, как она пробурчала в ответ почти то же самое: «Черт с тобой! Если не дурак, не сопьешься. А сопьешься – так и проституткам своим не понадобишься».
Гармония…
Скучно. Скучно и неприятно готовить себя к досрочному увольнению. Но выбора ему не оставили. Вчера он еще надеялся неизвестно на что, но начавшийся день подтвердил опасения. Самые наихудшие.
В полдесятого утра в кабинет к Калмычкову заглянул Саня Лагутин, майор из соседнего отдела. Когда-то служили в одном РУВД, помогали друг другу. Семьями что-то вместе праздновали.
– Здорово, Саша, – оторвался Калмычков от бумаг. – Каким ветром?
– Попутным. Шарахался по коридорам, увидел твою дверь. Дай, думаю, загляну. Ты чего смурной? Может, не вовремя?
Лагутин делал вид, что зашел потрепался, но Калмычков разглядел бегающие глаза и не свойственную майору зажатость.
– Темнишь, Саня. Что-то случилось?
– У меня? – переспросил Лагутин. – У меня ничего…
– А у кого? – спросил Калмычков.
– У тебя, – ответил Лагутин. – Не знаю, как и сказать… Скользкая ситуация.
– Скажи, как есть, – Калмычков насторожился: «Что еще за новости?»
– Не подумай. Я в твои дела не лезу. Но промолчать, нехорошо будет, – Лагутин перестал мяться. – Бумагу на тебя видел, даже две. У генерала.
– С каких пор ты генеральские бумаги читаешь? Сам дает? – удивился Калмычков.
– Не генерал. Секретарша его, Танечка, – ответил Лагутин, и щеки его пошли пятнами. – Мы с ней как-то, после прошлого Дня милиции… Моей не скажи! Разок только, по пьяни. Случайно! – Лагутин, оказывается, решал сложную задачу: «Быть или не быть». Кололся перед Калмычковым в связи с генеральской секретаршей, чтобы объяснить доступ к документам. С одной стороны – выручал Калмычкова, с другой – топил себя и Танечку.
– Пойми, – объяснял Лагутин. – Она хорошо к тебе относится. И я, тоже. А Перельман ваш… Одним словом, он на тебя два рапорта генералу подал. Один – о наказании за невыполнение приказа по какому-то самоубийству. И заметь, сразу «неполное»! Не «выговор», не «строгач»… «Предупреждение о неполном служебном соответствии»! Танька как прочитала, хотела тебе звонить, но струсила. Ей за утечку, сам понимаешь, что будет. Выкинут, и хрен где потом устроишся! Меня позвала. Знает, что пересекались. Смотри, Николай Иванович, я тебе как человеку.
– Успокойся, Саня, – сказал Калмычков. – Если бы во мне сомневался, разве пришел бы?
– Не уверен. Про Перельмана все управление в курсе – редкая гнида. А тебя в Питере знают, кому надо… – Лагутин прикурил от калмычковской зажигалки.
– Короче, – продолжил Саня. – Второй рапорт в Управление собственной безопасности. Просит проверить твои связи с коммерческими структурами. Конкретного не вменяет, но ход мыслей ясен. Копает под тебя. Убрали Макарыча, теперь его людей зачищают. Сволочь московская!
– Спасибо тебе, Саша. И подруге твоей спасибо. Думал, нормальных людей не осталось… – Калмычков не мог подобрать нужных слов. Редко кто с добром приходит. Благодарные слова в памяти всяким хламом завалены. – Спасибо, Саша! Не забуду.
– Я чего?.. – засмущался Лагутин – Татьяна обещала до обеда папочку с рапортами придержать, не понесет на подпись. Просись на прием к генералу, он людей понимает. Может, успеешь упредить?
– Попробую, – Калмычков задумался. – Ты ей скажи: пусть не подставляется. Не надо из-за меня. Пусть, как положено, делает.
– Если генерал не напомнит, она до обеда продержит, – сказал Лагутин. – Еще раз прошу: моей не проболтайся. Или Валентине.
Лагутин пожал на прощание руку и вышел из кабинета.
«Молоток, Сашка! – думал Калмычков. – Предупредил. Однако, гусь каков! Валентина его в пример ставила: «Отличный семьянин! Вечерами дома…» А он генеральскую секретаршу закадрил. Подпольный Дон Жуан. «Я только разочек…» Ну, гусь!..»
На душе потеплело. Аж два человека не побоялись подставиться из-за него. Бескорыстно, во вред себе. Значит, жить еще можно: есть люди в МВД! И на гражданке – найдутся! Обойдется он без милиции. Похоже, судьба!
Если бы не перельмановские рапорты, еще цеплялся бы за службу. А теперь – дудки! Придется уволиться по собственному желанию. «По всей морде вам, господин Перельман, с вашими рапортами».
Еще вчера почуствовал: приказ о внутреннем расследовании – первый ход. Игра идет на выбывание. Но чистого Калмычкова уволить трудно. Это Перельман понимает. Обгадить решил.
Пусть покопается Калмычков в делишках Центрального РУВД. Пусть вываляется в чужих грехах, как бомж на помойке. Людей подставит, провоняет протоколами на своих же товарищей. Потом – пара-тройка взысканий. Лети Калмычков!.. Кто пожалеет стукача?
«Хрен вам!..» – сжал кулаки Калмычков.
Надо уйти героем. Отказался, мол, на товарищей компромат лепить. Совсем другое дело! Обеспечена помощь бывших сослуживцев после ухода на гражданку. А помощь понадобиться. Крыша не крыша, но обращаться придется не раз. Пострадавшему за правду – кто откажет?
Логика в этих построениях есть. Но душа… Душа приросла к серой форме и никак не соглашается с доводами. Уперлась душа. Тринадцать лет чистой выслуги из памяти не выкинешь.
«Каким наивным лейтенантом я пришел в свое первое отделение!» – вспомнил он. Старики шутили: «Калмычков цепкий, как легавая…» А ему нравилось! По нем работенка. Не в бумажках копаться, хотя и этого хватало. Землю рыл, ноги до задницы стирал. Тогда еще считалось, что задача милиции – ловить преступников. Он и ловил. То есть, рылся в помойках, промерзал в засадах, погружался на такое дно человеческих отношений, о котором прежде не догадывался. Осваивал азы.
Под нож случалось лезть, под пулю. Пер напролом, назад не оглядывался. Твердо верил: сзади свои! Сзади скала! Машина по имени Уголовный розыск, одетая в Закон, Правду и Справедливость. Не подкачает, не сдаст! Если, что – и другие помогут. И соседний район, и ГУВД. Москва, если надо. Только свистни – прикроют!
Везло дураку, жив и невредим остался. Молодым себя ровно год ощущал. На второй год – учился пить, чтобы глупых вопросов не задавать. Про Правду и Справедливость. А на третий он твердо знал: никакой скалой его оперская задница не прикрыта. Сказки и детективная литература. Опер мало кого заботит. Мясо, в смысле – расходный материал.
У всех свои интересы. В родном уголовном розыске и в соседнем, и выше, выше, до самого МВД. Основных интересов два, с нюансами и вариантами: бабла срубить и карьеру сделать. Эти интересы важнее любых государственных и межпланетных. И работать надо так, чтобы чужих интересов не зацепить, а то, не дай Бог, кто-нибудь на твои наступит. Тут УПК не советчик, и УК нужно применять с умом.
Ходить лучше осторожно, как по минному полю. Нечаянно зацепишь участкового на поборах с ларьков, а потом вдруг окажется, что он чей-то племянник, и долю наверх посылает. Тут тебе раз, и по самые помидоры! За что – всегда найдется. Да, что там участковый, на любой блатоте сгореть можно. И от наркотиков – как от чумы бежать надо. Такие айсберги!
Он научился работать автономно. Сам за себя. В чужие дела не соваться. И людей своих придерживать. Когда стал начальником уголовного розыска отделения, половина рабочего времени уходила на разруливание «грехов» подчиненных. Но проскочил. В академию ушел и за спиной врагов не оставил. Потому, что не лез в чужие дела.
И вот надо же! Носом ткнул его Перельман в эту парашу: «Ищи утечку информации!» А собственная безопасность на что? Время на дворе – какое?! Кого, сейчас, правда и справедливость интересуют?
Начало его карьеры пришлось на пору скандалов с изживанием правдоискателей. В 90-х то тут, то там кто-нибудь не вписывался в общий развал. «Качал права», вдохновленный словами про свободу и демократию. Думал, что только его начальник – мудак и бездельник, а вокруг – спасительная «скала», которая прикроет честного мента, не даст в обиду. Некоторые письма Ельцину писали, открывали глаза.
Повезло тем, кого из органов просто турнули. Кто-то сел, кого-то в «дурку» свезли. А кого и на кладбище. Зато система сплотилась и окрепла. Прониклась рыночными отношениями. Сменила былые принципы на противоположные и бодро зашагала в новое тысячелетие. Милиционеры кончились. Менты стали ездить на дорогих иномарках, покупать квартиры и шмотки. Как вся страна.
«А что вы хотите? Будете Советский Союз дербанить, совестью и властью торговать, а мы на это смотреть и в ладоши хлопать? Ремни потуже затянем, и у каждой дырки в заборе на посты встанем?
Хрен вам! Мы тоже советские люди. Претендуем на долю! У нас тоже кусочек власти имеется. На продажу. Или информации, как в данном случае. Кто на чем сидит».
Калмычков себе не враг. Его не трогают, а он чужие кормушки ломать побежит? Даст повод в своих делах покопаться. Накося – выкуси!
«На гражданку, Коля, на гражданку! По собственному желанию. Служил как вол, а тебя… Рановато, конечно. Еще потянул бы, до пенсии….
В конце концов, что он теряет, уходя? Еще одну звездочку? Так за звездочки теперь не служат. Может, осталась в МВД пара старожилов, которые пришли в милицию не бабло рубить. Случалось такое в прошлом веке. Но Калмычков не смог бы назвать ни одного своего сверстника, для которого служба в милиции была чем-то другим, кроме источника дополнительных доходов. Как ресторан для шустрого официанта. Нет, говорить, конечно, можно всякое, но по факту… За что держаться? За сосущую госбюджет систему, в разы больший теневой бюджет поднимающую наверх, с использованием Закона, как орудия преступления? Так деньги Калмычков научился зарабатывать и без нее… Престиж? Уважение?.. За что уважать? За работу? Бандитов, мол, победили в девяностых годах. Так не выловили и не посажали, а победили в конкурентной борьбе, заменили собой – структурой более эффективной в деле крышевания и вымогательства. Стали круче бандитов. Не за что ему держаться. Уходить надо без сомнений. В органах перспектив у него не осталось. А на гражданке еще развернется, будет уважаемый бизнесмен. Избавится, наконец, от занозы в душе, от подспудного несогласия с двусмысленностью ментовской жизни. Ну, не смог он убедить себя за тринадцать лет, что все это хорошо и правильно. Смирился со способом существования, но душой не принял… Что ж, попробуем жить иначе…»
В таких раздумьях просидел Калмычков до обеда. К генералу не пошел. Бессмысленно и унизительно. Перекусил в столовой, дотащился до своего кабинета. Закрыл дверь на ключ и, порывшись в шкафу, нашел недопитый Женькин «Хеннесси», а к нему – засохшую жопку лимона. Нацедил коньяк сразу в три рюмки и одну за другой хлопнул. Дождался, когда тепло потечет по жилам. Взял чистый лист бумаги, ручку, приготовился писать рапорт об увольнении.
К чему тут особо готовиться? Формулировка стандартная: три строчки, число и подпись. Особенно удалась ему подпись.
Только закончил, положил ручку, как в дверь тихонько постучали.
– Кто там, такой вежливый? Обеденный перерыв! – крикнул он грозно, но все же встал и открыл. За дверью стоял генерал Арапов, начальник их с Перельманом Управления.
– Здравствуйте, Калмычков, – поздоровался генерал.
Калмычков посторонился, пропуская его внутрь. Арапов обвел взглядом крошечный Калмычковский гадюшник. Пустая бутылка с шеренгой рюмок, и лежащий рядом рапорт составили центр композиции.
– Здравия желаю, товарищ генерал! – запинаясь от гротескности ситуации, промямлил Калмычков. За полтора года службы в Главке он видел Арапова только на торжественных мероприятиях. Ни разу не говорил с ним лично. Впервые генерал заглянул в его кабинет и, надо же, в самый неподходящий момент.
Генерал поднял за уголок Калмычковский рапорт, пробежал по нему глазами и, скомкав, бросил в переполненную урну.
– Так, примерно, и представлял вашу реакцию, когда говорил вчера с Перельманом. Рад, что не ошибся. Садитесь! – жестом показал он Калмычкову на его кресло, а сам присел в гостевое. – Что-то еще понимаю в людях. Не все, конечно.
Калмычков примостился на краешке, молчал и смотрел на генерала. Впервые он видел его так близко. Высок, худ, приметен снежно-белой седой шевелюрой. Так виделся он из актового зала, когда заседал в президиуме. Теперь Калмычков разглядел усталые серые глаза, бескровные губы, сеть невидимых издали мелких морщин, плотно затянувших впалые щеки. Вблизи генерал оказался другим. Впечатление, как от встречи со старым артистом, вышедшим на публику без грима.
– Удивлены визитом? – спросил генерал, закуривая.
– Еще бы! – ответил Калмычков. – Не замечал, чтобы вы ходили по кабинетам мелких клерков.
– Не прибедняйтесь, Николай Иванович. Разве вы клерк? С вашим опытом и послужным списком. Ценю вас, как полезного для дела сотрудника, – генерал разглядывал Калмычкова. – Не мельтишите, глаз не отводите – не боитесь, стало быть, начальства?
– Н-не знаю. Неожиданно, как-то…
– Вот и не бойтесь, иначе разговор у нас не сложится. Бутылку-то, уберите, заглянет кто ненароком. Подумают, что у меня свой коньяк кончился.
Калмычков смахнул посуду и уже с меньшим напряжением уставился на генерала.
– Сначала о самоубийстве, – сказал генерал. – Копии протоколов я читал. Мне докладывают о ходе расследования. Вчера, вот, видео принесли. От вас хочу услышать: что «не так» в этом деле. Что протокол упускает?
– У меня крайне мало информации, товарищ генерал. Я прибыл туда через четыре часа после опергруппы.
– Не понял!? Где вы болтались столько времени? – возмутился генерал.
– Я не болтался. Получил приказ от начальника отдела по телефону примерно в двадцать два двадцать.
– Тем более не понял! Дежурный по ГУВД озадачил меня в девятнадцать. Я проинструктировал начальника Центрального РУВД. Минут пять на это ушло. Потом решил подстраховаться и приказал Перельману отправить вас. Он что, паршивец, так долго со своими московскими кураторами советовался? – Генерал закурил вторую сигарету, едва раздавив в пепельнице окурок первой. – Значит правда, журналистов неспроста нагнали. Хотели нам гадость подсунуть. И подсунули. Выходит, дельце с душком. Кто-то ноты написал, остальные сыграли. А Перельмана, думают, мне не с руки давить, после того, как Полищука сняли. Правильно думают…
– Кто думает, товарищ генерал? – осторожно спросил Калмычков.
– Козлы всякие, Калмычков, козлы. Давайте дальше.
– Журналист этот, с кассеты. Почему он так поздно снимал в квартире? Присутствовал с самого начала. Внизу, когда труп выносили. А съемку в квартире вел через три с лишним часа, перед моим приездом. И когда он карту памяти с камеры самоубийцы переписал? Копнуть бы это Центральное!.. Но я не буду.
– Думаю, все-таки копнете, – сказал Арапов.
– Нет, товарищ генерал, ассенизаторы в другом управлении служат, – уперся Калмычков.
– Не кипятитесь, я же не Перельман, ловушек не ставлю. Задачи, бывает, несколько решений имеют. Посылать вас в РУВД со служебным расследованием – глупое решение. Лапши по ушам развесят. Репутацию сломаете и врагов наживете. Так ведь?
– Так, товарищ генерал, – согласно кивнул Калмычков.
– Я помогу. Есть другое решение… Внутренний телефон этот? – Генерал пододвинул к себе аппарат и набрал номер собственной секретарши. – Таня, найди начальника Центрального. Он скрываться будет, но ты достань и срочно ко мне. Живого или мертвого! Лишь бы слушать еще мог.
– Думаете, расколется? – засомневался Калмычков.
– А мы ему гамбит устроим. Заставим из двух зол выбирать меньшее. – Генерал усмехнулся. – Получится, с вас пузырь! И в дерьме не вымажетесь, и шефу будет что доложить. Но я не за этим пришел, – продолжил генерал. – Это так, ответ на ваш рапорт. Есть у меня разговор интереснее. Хочу позвать в одно дело. Вы – как?
– Не ларьки по ночам грабить, надеюсь? – съязвил от удивления Калмычков.
– А ларьки – не устраивают?
– С вами – на любое дело, товарищ генерал, но хотелось бы конкретики… – От удивления Калмычков не успевал обрабатывать информацию.
– Будет вам конкретика, – сказал генерал. – Служебного регламента для таких предложений не предусмотрено. Приглашаю ко мне на дачу. На шашлык. В субботу. Часов в двенадцать, устроит?
– Спасибо за приглашение, товарищ генерал. Чему я обязан?.. – совсем «офигел» Калмычков.
– В субботу поговорим и об этом. В общих чертах – дело хорошее. Без криминала, но польза очевидная, и для ГУВД, и в целом… Решение, повторяю, за вами. Не приедете – на службе не отразится.
Генерал вышел, а Калмычков долго сидел, боясь спугнуть удачу. Да что там удачу – чудо, которое только что видел своими глазами. «Не приснилось же?..»
Сам по себе визит генерала, который людей ниже начальника отдела не замечает вовсе, сам визит уже намекает на то, что его из толпы выделили. Неважно почему! Скорее всего, в собственных корыстных интересах. Используют, как презерватив, и выкинут. Конечно, так и будет.
Но шанс, один из тысячи, у него все-таки появился. Не дурак же он, в самом деле. До Главка дослужился. А дальше? Все хорошие карьеры только так, с элементом чудес и строятся. Из грязи – в князи!
«Что генерал про «взять в дело» намекнул? Надо взвесить, просчитать. Дров бы не наломать. Взлетишь высоко, с чужой помощью, а потом как долбанешься о землю, костей не соберешь. Сколько хочешь примеров. Может, все же, синица в руке?»
Калмычков достал из корзины смятый генералом рапорт, разгладил его и перечитал.
«Из-за мудака Перельмана тринадцать лет жизни – коню под хвост?»
Маятник его предпочтений застрял в мертвой точке врожденной осторожности и здравого смысла. Но сил удержать его почти не осталось. Слишком активно притягивал противоположный полюс – честолюбие, спортивный азарт и жажда всего: славы, власти, самореализации, в конце концов.
Здравый смысл оказался сильнее. Калмычков решил не мучить себя бесплодными раздумьями, остыть, подсобрать информацию, тогда уже и решать. Почти двое суток у него в запасе. «Заодно посмотрим, как генерал с Перельмановым заданием поможет. Может, фуфло все, пустые слова?»