Глава IV
Сразу после лекций Глеб отправился на Большую Пироговскую в Российский государственный архив древних актов. РГАДА считался настоящей Меккой историков. Нет, даже не Меккой, а скорее Римом, куда неизбежно приводили если не все дороги, то по крайней мере все следы, кем-то когда-то оставленные в российской истории.
Чего только не сыщешь в этом гигантском хранилище старины. Вы решили разобраться в запутанной генеалогии собственной семьи? Значит, вам прямиком в РГАДА. Захотели покопаться в грязном белье давно почивших в бозе царей? Тогда вас наверняка заинтересуют фонды личных канцелярий российских монархов. Пожелали убедиться в том, что массовое расхищение госбюджета – отнюдь не новое ноу-хау, а старинная и, главное, почти ненаказуемая национальная забава? Испытайте удовлетворение от чтения документов, запечатлевших вековые злоупотребления практически всех дореволюционных приказов – от Аптекарского до Большой казны. Вознамерились воздать по заслугам негодяю, несколько веков назад счастливо ускользнувшему от правосудия? К вашим услугам подробнейшие архивы органов следствия и сыска.
В общем, в РГАДА при желании можно было найти абсолютно все. И это «все» с фантастической скрупулезностью охватывало любые крупные и мелкие события, случившиеся в жизни страны с девятого по двадцатый век. Надо только знать, где искать и, главное, что.
Для того чтобы побыстрее сориентироваться в колоссальном количестве архивных материалов, Глеб начал с многотомного путеводителя, в котором перечислялись находящиеся на хранении документы. Он выбрал самые многообещающие и подошел к стойке.
Вообще-то читальные залы РГАДА обычно весь день напролет забиты посетителями, и чтобы попасть туда, нужно было приходить к самому открытию. Это обстоятельство, впрочем, мало волновало Глеба, поскольку систему, которую профессор Буре в шутку называл псевдолатинским выражением ро blatum, еще никто не отменял. Один звонок старой знакомой, работавшей в администрации архива, – и уже через пять минут Глеб получил желаемые документы.
С увлечением покопавшись в изданном в 1844 году сборнике под названием «Выходы государей царей и великих князей Михаила Федоровича, Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, всея Руси самодержцев», Глеб обнаружил то, что искал. Запись, датированная 1653 годом, сообщала: «Октября в 16 день встречал Государь образ пречистыя Богородицы Одигитрия, что принесен из Грек, из Лахернской церкви».
Слово «одигитрия» по-гречески означает «указующая путь», – припомнил Глеб и сделал пометку в блокноте: надо разобраться с этим поподробнее.
Но кто же доставил святыню ко двору его величества? К радости Глеба, в архивах на сей счет тоже сохранилась подробная запись. Оказалось, что икону в Москву привез константинопольский купец, которого летописи упоминали как «торгового грека» по имени Дмитрий Костинари.
Записав имя, Глеб углубился в реестр документов на греческом. Здесь его снова ждала удача. Бездонные российские архивы сохранили грамоту, присланную царю Алексею Михайловичу константинопольским патриархом Паисием, в которой тот в самых напыщенных выражениях излагал историю образа и сотворенные им чудеса. Но главный сюрприз был впереди. С помощью электронной системы поиска Глеб обнаружил упоминание о Влахернской Богоматери в истории сразу нескольких громких фамилий. Оказалось, что в роду Строгановых-Голицыных существовало семейное предание, согласно которому из Константинополя в Москву в свое время привезли не одну, а две иконы с одним и тем же названием.
Вернувшись в рабочий кабинет после очередного дня в ГосНИИРе и запивая стаканом чая купленный по дороге шоколадный эклер размером с ладонь, Лучко размышлял о том, что по иронии судьбы «Богородица» три года терпеливо ждала своей очереди на реставрацию в ГосНИИРе, и вот на тебе! Дождалась.
Капитан в очередной раз пробежал глазами список сотрудников института. Директора он отмел сразу. За двадцать лет, проведенных Шейниным на начальственном посту подобное случилось впервые. Нет, вряд ли это он. Но тогда кто? По результатам опроса сотрудников, наибольшие подозрения вызывали секретарь Гуляева и реставратор Пышкин. Лучко снова пролистал личные дела. Ничего необычного: учились примерно, работали старательно. В общем, ничего не узнаешь, пока не прижмешь. Может, уже пора? Только вот как бы не спугнуть раньше времени. Кто бы из них ни был замешан в похищении, он или она, скорее всего, лишь снабдили вора информацией и документами. И если этот вор запаникует и заляжет на дно, пиши пропало. Так что пока о подозрениях на свой счет эти двое знать ни в коем случае не должны.
Для начала нужно побыстрее проверить, чем Пышкин и Гуляева занимались в день исчезновения иконы: проанализировать звонки на мобильные, просмотреть электронные сообщения, по минутам уточнить распорядок дня и тому подобное. А там, глядишь, что-нибудь и вылезет.
Сбитый с толку Глеб от корки до корки пролистал дореволюционную книгу, где подробнейшим образом описывалось имение Голицыных в Кузьминках – село Влахернское, названное так в честь драгоценной иконы, пожалованной предкам князя царем. Если верить тексту, икона была дубликатом «Богородицы», присланной самодержцу из Константинополя вместе с оригиналом.
Стольцев отложил книгу в сторону. Чертовщина какая-то. Ну зачем византийцам было дарить русскому царю две одинаковые иконы?
Глеб снова склонился над летописью Голицынского имения. Икона-дубликат многие десятилетия хранилась в подмосковной деревеньке, в специально построенной церкви, естественно, также нареченной Влахернской. После революции икона перекочевала в запасники Государственной Третьяковской галереи. Для того чтобы отличать эту «Влахернетиссу» от той, что висела в Кремле, искусствоведы и историки стали именовать ее «Строгановским списком».
Хм, надо будет обязательно сходить в Третьяковку.
Утром Глеб первым делом позвонил Лучко и предложил ему вместе заехать в галерею, чтобы своими глазами взглянуть на копию иконы. Следователь отказался, сославшись на занятость, но обещал сделать звонок и договориться о том, чтобы Глеба беспрепятственно пропустили в запасник. Стольцев, в свою очередь, испросил разрешения взять с собой коллегу. Он был совершенно уверен, что профессор Буре не откажется от редкой возможности ознакомиться с недоступными взору обычных посетителей экспонатами одного из крупнейших в мире музеев.
Потомок немецких переселенцев Борис Михайлович Буре был личностью эксцентричной даже для ученого с мировым именем. Старомодный и экстравагантный, профессор слыл непререкаемым научным авторитетом и кумиром многих поколений студентов истфака. Они со Стольцевым были весьма близкими друзьями, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте и формальное обращение на «вы».
После недавнего ухода прежней заведующей, Буре, к радости Глеба, назначили исполняющим обязанности завкафедрой. Выбор, по общему мнению, представлялся более чем достойным: профессор был как высочайшей пробы профессионалом, так и превосходно воспитанным, тактичным, чутким человеком и, в отличие от своей предшественницы, решительно не давал хода сплетням и интригам, столь характерным для ученой среды. Однако Борис Михайлович сразузаявил, что в силу возраста, а также по идейным соображениям не претендует на эту должность на постоянной основе и с наслаждением оставит пост по окончании переходного периода. Вот тут-то все и началось.
О своем горячем желании воссесть на кафедральном троне заявили сразу три человека. У доцента Волковой, исполнявшей обязанности зама при одиозном старом начальстве, шансов не было. Зато два других кандидата – профессор Фунин и профессор Гладкова – обладали примерно одним и тем же «весом» и схожим числом заслуг и регалий.
Фунин занимался ранней Римской республикой, Гладкова же специализировалась на Древнем Востоке, и конечная победа одного из них, по идее, должна была на несколько лет вперед определить диспозицию, в которой находились традиционно конфликтующие между собой «западный» и «восточный» кланы кафедры истории Древнего мира.
Щедрый на прозвища Буре тут же окрестил предвыборную возню между Фуниным и Гладковой «фуническими» войнами. Неологизм немедленно прижился, и коллектив преподавателей, подобно стоящему на холме античному полководцу, заинтересованно наблюдал за жаркой схваткой в долине.
Все сожалели о решении Буре, но Борис Михайлович был непреклонен и с удовольствием цитировал знаменитые слова удалившегося от дел Диоклетиана, в ответ на просьбу послов вернуться в Рим и снова стать императором сказавшего, что они бы не стали к нему приставать со своими глупостями, если бы увидели, какую он вырастил в огороде капусту.
Как и предполагалось, Буре воспринял приглашение в Третьяковку на ура. Заказанный Лучко пропуск позволил им без лишних проволочек попасть в залы, открытые только для работников музея. Встретившая их сотрудница представилась Марией Ильиничной и любезно согласилась провести что-то вроде небольшой экскурсии.
Со слов Марии Ильиничны, богатейшая коллекция икон в запасниках Третьяковской галереи насчитывала около четырех тысяч экспонатов. И хотя профессор с удовольствием осмотрел бы их все, Глеб сразу попросил показать им «Влахернетиссу».
Когда служительница музея, проведя гостей длинными запутанными коридорами, наконец показала им икону, Глеб поначалу решил, что пожилая женщина, верно, ошиблась. Он даже вынул специально захваченную с собой цветную распечатку.
– Вы уверены, что эта она?
Мария Ильинична, озадаченная вопросом, кивнула.
Еще раз недоверчиво взглянув на распечатку, Глеб протянул ее Буре. Тот поправил очки и внимательно сличил то, что называлось «Строгановским списком», с фотографией кремлевского оригинала.
Икона была абсолютно другого цвета! Причем разница заключалась не в оттенке. Она была совершенно радикальной. Икона на снимке состояла почти сплошь из золотистых тонов. А образ, висевший в запаснике, оказался черно-синим.
– Очень странно, – пробормотал Глеб.
– Более чем, – согласился Борис Михайлович. – Будто их нарочно сделали максимально различимыми на глаз.
– Но зачем?
– Возможно, кто-то очень не хотел, чтобы иконы перепутали.
– Что-то вроде цветового кода?
– Очень на то похоже.
– Но кому это могло понадобиться?
– Да, было бы и в самом деле очень любопытно узнать.
– А мы могли бы поговорить с кем-то из ведущих специалистов по иконам? – спросил Глеб у сотрудницы музея.
– С удовольствием отвечу на ваши вопросы, – поджав губы, предложила Мария Ильинична. – Я руководитель отдела реставрации древнерусской живописи.
Извинившись за свою нечаянную бестактность, Глеб спросил, почему в летописи икона была названа греческим словом «Одигитрия» – «указующая путь».
Мария Ильинична, смягчившись, начала с того, что в русской традиции более привычным переводом считается «Путеводительница». Само же понятие «Одигитрия» обозначает одно из наиболее распространенных изображений Богоматери с Младенцем, когда у нее на руках сидит отрок-Христос. Правой рукой он благословляет, а в левой держит свиток или книгу.
– Вы заметили, что эта икона, как и та, что исчезла из Кремля, выглядит весьма необычно и совершенно непохожа на остальные? Дело в том, что обе «Влахернетиссы» – одни из немногих сохранившихся икон, выполненных в чрезвычайно редкой технике энкаустики, или воскомастики. Такой способ живописи подразумевает использование восковых красок, отчего изображение приобретает объем и становится выпуклым. Вы уже наверняка обратили внимание на ее толщину?
Не заметить этого и впрямь было невозможно. Изображение Богородицы больше напоминало разрисованный барельеф, нежели икону.
– Во всем мире уцелело очень мало столь древних икон, – продолжила Мария Ильинична. – Аналогом можно считать чудотворный образ Богоматери Спилеотиссы в греческом монастыре Мега-Спилео на Пелопоннесе и еще несколько экземпляров, сохранившихся на Афоне.
– Вы сказали «древняя». А насколько? – вступил в разговор Буре.
– А вот это самое интересное. Из-за того что доску и оклад несколько раз меняли на новые, провести датирование изображения с точностью в сто процентов не представляется возможным даже с использованием самых современных средств. Насколько я знаю, последний раз такая попытка делалась в восьмидесятые годы под руководством Сергея Лягина. И если кто и может об этом рассказать, так это сам Лягин. Помнится, в результате его исследований «Богородица» враз состарилась на тысячу лет! Теперь она официально считается произведением седьмого века. Хотя у Лягина на этот счет было свое особое мнение.
– Но почему столь ценный экспонат находится в запасниках, а не выставлен на обозрение публики?
– Я же говорила, в нашей коллекции четыре тысячи икон. И каждая вторая претендует на место в основной экспозиции.
– А где мы можем найти Лягина?
– Он давно на пенсии, но телефон я вам раздобуду.
Под впечатлением от увиденного Глеб и Буре спорили всю обратную дорогу в университет.
– А что, если разница в цвете не является опознавательным знаком, как мы с вами первоначально предположили? – размышлял профессор.
– Но тогда чем ее можно объяснить?
– Ну хотя бы тем, что древние греки вообще описывали цвета весьма специфическим образом.
– Вы имеете в виду такие вещи, как отсутствие в их лексиконе слова «синий» или «голубой»?
– Например. Но если бы вся разница заключалась только в этом. Помните, как Гомер описывает море? Он сравнивает его с вином.
– Тогда давайте вспомним, что тот же цвет вина он использует и для описания овечьей шерсти. А небо Гомер вообще называет бронзовым! И что с того? В конце концов, по преданию, поэт был слепым. Ему простительно.
– Хорошо, вспомните Еврипида, – не сдавался Буре. – Он-то точно слепым не был. Но при этом мог запросто применить прилагательное «хлорос» к человеческим слезам или крови. И даже если мы согласимся со спорной точкой зрения насчет того, что это слово, исконно означавшее «зеленый», могло также означать еще и «желтый», то все равно кровь и слезы, даже при таком допущении, будут выглядеть как минимум нетрадиционно.
Глебу было нечем крыть, но Буре все продолжал сыпать доводами:
– А Эмпедокл, который сводил все многообразие окружающих красок лишь к четырем цветам? А Ксенофан, из семи тонов радуги различавший всего три?!
Надо признать, по части знания Еврипида и прочих угнаться за Буре было решительно невозможно. Поэтому Глеб дипломатично предложил вернуться к вопросу о синем цвете.
– Мы совсем забыли про «циан», – спохватился он.
– Да, действительно, этим словом исконно описывались темно-синие эмали, но оно никогда не применялось ни к небу, ни к воде. Ну не странно ли?
– Постойте, но разве Гомер не сравнивает цвет волос Гектора именно с «цианом»? Разве мы не можем считать это аналогом нашего выражения «иссиня-черный»?
– Пожалуй, – признал профессор, благодушно сводя ученый спор к временной боевой ничьей.
Порядком устав от дискуссии и на время позабыв о вызвавшей ее иконе, Глеб погрузился в размышления о том, отчего древние и в самом деле не только описывали, но и, по предположениям отдельных исследователей, даже воспринимали цвета совсем не так, как мы. Например, одна группа ученых полагала, что сетчатка египтян и греков, несмотря на то, что нас разделяют всего каких-то две-три тысячи лет, еще не достигла своего нынешнего развития и не обладала тем же разрешением, что теперь. Другие считали, что причина столь резких разночтений скорее психологическая и что те же греки были в гораздо большей степени склонны отождествлять цвета с настроением или характером, нежели с хроматической характеристикой предметов. Третьи были уверены, что цветовосприятие – это вообще плод комбинированной психофизической эволюции. Не случайно офтальмологи утверждают, что слепые люди, которым современная медицина возвращает зрение, ни в какую не способны адекватно различать цвета по причине того, что они либо забыли, как это делать, либо их в свое время не научили.
Сидя в кабинете и листая распечатки, присланные сотовыми операторами, Лучко и сам толком не знал, что именно ищет. При том что биллинг был весьма эффективным методом поиска виртуальных улик.
Поделенная на «соты» и испещренная базовыми станциями или, для краткости, базовками, столичная территория, по сути дела, являлась точной координатной сеткой, позволяющей отследить как местонахождение мобильного телефона, так и все его передвижения в пространстве. Распечатка, словно машина времени, могла запросто обратить вспять ход истории, давая грамотному и внимательному наблюдателю почти сверхъестественную возможность увидеть, кто, когда, откуда и кому звонил, с точностью до секунды восстановив события, случившиеся накануне или годы тому назад. Любой мобильный, как известно, служит прекрасным радиомаяком.
Распечатка, которую изучал Лучко, была совсем непохожа на те, что по просьбе абонента выдаются в офисах операторов связи. Кроме исходящего и входящего номеров, аппаратура наподобие радара послушно фиксировала еще и сектор, то есть записывала информацию о том, где в каждый момент времени располагался звонивший по отношению к станции, через которую происходила коммутация. Кроме того, основываясь на показателях мощности сигнала, можно было точно определить, звонил ли абонент, идя пешком по улице, ехал ли он в машине или находился внутри здания. Таким образом, фиксируя перемещения звонившего от одной базовки к другой, можно было составить точный маршрут его движения с ошибкой, не превышающей сотню-другую метров.
Определив интересующий его район, следователь напряженно искал следы любой подозрительной активности вблизи Кремля и в особенности у Боровицких ворот между восемью пятьюдесятью и девятью часами утра.
Звонков было море. Рано приезжающие на службу чиновники к девяти обычно чуть ли не поголовно уже были на месте, начиная рабочий день с телефонных переговоров, что значительно осложняло задачу капитану. Да, время для похищения эти парни выбрали идеально. Но совсем не наследить они вряд ли могли. Надо лишь понять, какой из этих тысяч номеров имеет отношение к ворам.
Лучко с завистью подумал о зарубежных коллегах, на помощь которым в подобных случаях приходит специальное программное обеспечение, способное обрабатывать тысячи номеров в секунду в соответствии с заданными параметрами поиска. Руководство управления в прошлом году в очередной раз пожадничало, вычеркнув из списка закупок копию этой волшебной программы. А она сейчас ох как пригодилась бы. Впрочем, Деда можно понять: семь тысяч евро за диск с программой – это, пожалуй, слишком. В общем, рассчитывать приходилось только на собственную интуицию и усидчивость.
Пока капитан задумчиво теребил мочку уха, его внимание привлек звонок, сделанный в 9:42. Судя по мощности сигнала, звонили из автомашины. Лучко помнил, что, исходя из записей камер наблюдения, фургон с фальшивыми реставраторами покинул Кремль за полторы минуты до этого. А кому звонили-то? Ага, номер не зарегистрирован. Видимо, купили симку где-нибудь на Митинском радиорынке. Впрочем, это не важно. Даже не идентифицируя телефон, система все равно внимательно фиксирует всю поступающую о нем информацию. И делает это не зря. В 9:44 анонимный абонент вступил в новый сеанс связи. Он набрал номер, показавшийся Лучко знакомым. Следователь со смутной надеждой заглянул в листок, где накануне цветным маркером педантично выделил несколько комбинаций цифр. Это был список номеров домашних и мобильных телефонов всех сотрудников ГосНИИРа. Память капитана не подвела. Номер принадлежал реставратору Пышкину.