Глава II
Психологические особенности личности на поздних этапах онтогенеза
2.1. Психологические парадигмы личностных особенностей на поздних этапах онтогенеза
Формирование психологических парадигм изучения личности пожилого человека изначально базировалось на естественно-научной традиции и происходило, прежде всего, за счет открытий в области биологии, физиологии и медицины, ставших фундаментом для геронтологии. Вместе с тем, более целостная и емкая разработка проблематики старения и старости сложилась после ее сопряжения с антропологией, культурологией, философией.
Вершиной естественно-научного изучения старости в прошлом столетии стали труды И. М. Мечникова. В книгах «Этюды оптимизма» и «Этюды о природе человека» он характеризует старость как закономерный этап человеческий жизни и создает теорию ортобиоза, в которой рассматривает проблему естественного, физиологического и преждевременного патологического старения. На основе эволюционного подхода он исследовал продолжительность жизни и механизмы процесса старения. И. М. Мечников впервые заговорил о том, что «…старость, являющаяся скорее ненужной обузой для общества, сделается… полезным обществу периодом. Старики смогут применять свою большую опытность к наиболее сложным и тонким задачам общественной жизни»[82].
Такую же позицию мы находим у Д. И. Менделеева, который, опубликовав в 1905 г. свои «Заветные мысли», писал, что «с увеличением процента бодрых стариков человечество должно будет улучшаться потому, что такие старики, умудренные опытом жизни, благотворно будут влиять на молодежь, каким бы самомнением она не заразилась»[83].
После работ И. И. Мечникова и А. А. Богомольца, рассматривающих вопросы продления жизни человека, проблема изучения старения решалась наукой в трех основных направлениях: 1 – в биологии старения; 2 – в гериатрии и в социальной геронтологии; 3 – герогигиене.
В области биологии старения был обозначен основной круг проблем. И. Н. Буланкин, Дж. Биддер, М. С. Мильман, A. В. Нагорный, В. Н. Никитин и др. выдвинули различные предположения о начале процесса старения.
Существенному продвижению в исследовании личности в пожилом и преклонном возрасте способствовали философские исследования проблемы нормы и патологии старения и старости, в частности, работы А. А. Королькова, В. П. Петленко, Г. X. Шингарова, Г. И. Царегородцева. Философские и методологические аспекты геронтологии рассмотрены Т. В. Карсаевской и А. Т. Шаталовым, а также в ряде трудов B. П. Петленко.
Развитию отечественной психологии старения способствовали труды Б. Г. Ананьева, М. Д. Александровой и др.[84]
История отечественной геронтологии представлена Ю. К. Дупленко. Психология старости рассматривалась А. В. Толстых, социально-историческая определенность старости исследована Л. П. Типовой.
Как отмечается в источниках, первые попытки психологической разработки проблемы старения были предприняты в рамках экспериментального исследования интеллектуального развития. Так, еще Фрэнсис Гальтон исследовал вопросы интеллектуальной деятельности человека и ее трансформации в пожилом возрасте. В дальнейшем бурный рост когнитивистских подходов, вызванный разработкой тестов интеллектуальных способностей (IQ), привел к их доминированию в психологическом пространстве, в частности, в возрастной психологии, и старость здесь предстала не в самом лучшем (с точки зрения интеллектуальной динамики) свете. Поскольку у пожилых людей было установлено существенное снижение интеллектуальных функций, в психологии постепенно сформировалось представление о психологическом старении как о процессе психологической деградации. Как отмечает А. А. Козлов, сложилось учение о том, что в период роста организма происходит бурный процесс наращивания интеллектуальных способностей, сменяемый затем периодом относительной стабильности, вслед за которым наступает длительный период снижения интеллекта[85]. Господство в психологии именно этой модели предопределило непопулярность исследований, связанных с пожилым возрастом.
Дальнейшая эвристичная разработка психологической проблематики пожилого возраста была связана с ее глубоким социальным прочтением. Научное продвижение в этой области начинается с опубликования в 1922 г. монографии «Старение» американского психолога Дж. Холла, который считается основоположником нового междисциплинарного комплекса знаний – социальной геронтологии. Последующее развитие этой отрасли связывается с исследованиями Р. Хэвиргэста и Р. Альберта, а в нашей стране – с известными работами 3. Г. Френкеля, в частности, с его трудом «Удлинение жизни и деятельная старость»[86].
3. Г. Френкель рассматривал проблемы старости из понятия опыта как основы адаптации живых организмов к предъявляемым к ним требованиям, делающего возможным самосохранение их жизнедеятельности и участие в прогрессе общества, к которому они принадлежат.
Здесь следует указать и на то, что попытки создания общей теории старческих изменений принадлежат С. де Бовуар, В. В. Фролькису, В. М. Дильману и др., системные механизмы развития и старения рассмотрены В. П. Войтенко и А. М. Полюховым. В данной монографии мы не будем освещать работы этих авторов, так как они прежде всего исследовали физиологию старения.
В зарубежной науке выделяются несколько подходов, рассматривающих психологические проблемы старости в социальном контексте.
Теория разобществления, или теория социального освобождения, выдвинутая Дж. Розеном и Б. Ньюгартен, Е. Каммингом и В. Генри, предполагает разрыв между личностью и обществом, уменьшение энергии личности и ухудшение качества оставшихся связей. В основу этой теории легло пятилетнее изучение 275 жителей Канзаса (США) в возрасте от 50 до 90 лет[87]. Здесь утверждается, что уменьшающиеся психологические и биологические возможности людей позднего возраста неизбежно влекут за собой разрыв отношений с людьми, находящимися на пике активности и занимающими центральные позиции в обществе, и замещение их мест более молодыми. Таким образом, общество самообновляется, а пожилые могут спокойно умирать.
Социальное освобождение – это: 1) удаление общества от индивида (через принудительную пенсию, взросление и самостоятельность детей, смерть близких и т. п.); 2) удаление индивида от общества (через снижение социальной активности и более одинокой жизни). В результате – удаление обоюдно.
Подобная точка зрения на процесс старения актуализирует политику сегрегации, даже равнодушия к людям позднего возраста, и провоцирует деструктивное убеждение, что пожилой возраст не так уж и важен.
Теория активности выступает альтернативой данной концепции. Ее авторы – Р. Хавиргест и Ф. Маддокс – полагают, что пожилые люди по своей сути такие же, как и люди среднего возраста, с такими же психологическими и социальными потребностями, за исключением неминуемых изменений в биологии и состоянии здоровья. Снижение социальных взаимодействий в пожилом возрасте является результатом отказа общества от пожилых людей и сопротивления пожеланиям наиболее старых людей. В отличие от теории разобществления, этот отказ не обоюдный. Особое внимание обращается на то, что для пожилых людей важно иметь свободу выбора роли. Теория активности отмечает естественное стремление многих пожилых людей объединяться с другими, особенно в группы и деловые сообщества, хотя часто это блокируется существующей пенсионной практикой[88].
Ученые рассматривают развитие как жизненный феномен, и вследствие этого приспособление, или адаптация, к поздней зрелости и пожилому возрасту имеет индивидуальные различия. Теоретический акцент при этом делается на неразрывности ранних и поздних периодов жизни[89].
Теория социального обмена состоит в том, что более свободный образ жизни с небольшим количеством обязанностей может быть одним из преимуществ старости. Эта точка зрения лежит в центре теории социального обмена.
Недостаток этих теорий в том, что они предписывающие: вместо подготовки исследований, как большинство людей в позднем возрасте проводят время, учат, что им следует делать. Они также увлечены ценностными оценками того, что значит стареть благополучно[90].
Теория модернизации объясняет общее ухудшение положения пожилых людей модернизацией начала XX в.[91] Ситуация вынуждает к выходу на пенсию и понижает статус пожилых; современная технология создала новые производства и трансформировала старые, что привело к потере стариками работы, дохода и статуса; урбанизация привлекла молодых людей в города, что послужило причиной разрушения многопоколенной семьи; рост массового образования и грамотности уничтожил ореол старости в смысле мудрости и знания. Однако подтвердить эмпирически эту гипотезу ухудшения не удалось.
Все теоретические подходы к проблемам старения и перехода в разряд пожилых можно разделить на две основные группы в соответствии с ответом на следующий вопрос: нужна ли преемственность поколений или люди, вступающие в стадию старости, автоматически ставятся за грань социума, превращаясь в вымирающий маргинальный слой. От ответа на этот вопрос в значительной степени зависят и направления социальной политики, а также и самой социальной работы как в теоретическом, так и практическом планах[92].
Л. Торнстон, сопоставляя существующие в литературе подходы к проблемам старости и социального положения престарелых, предложил понятие «геронтологической реальности» как увеличивающейся совокупности потерь или «утрат» – экономических, психологических, социальных, индивидуальных, – которые означают неизбежную личностную зависимость в старости[93].
Однако старость имеет и другую сторону: это своего рода кульминационный момент пожизненной аккумуляции опыта и знаний, который может (и должен) стать толчком для высвобождения интеллектуального и личностного потенциала пожилых. Поэтому в геронтологических исследованиях, как отмечает Л. Торнстон, должны найти отражение оба аспекта старости как взаимосвязанные и уравновешивающие друг друга процессы.
Л. Торнстон предлагает концепцию «высвобождения ресурсов»[94], реализация которой позволит дать более оптимистичную программу улучшения качества жизни в старости. Активизация «связанного» личностного потенциала пожилых может протекать в нескольких направлениях. Во-первых, возможна трансформация внешних и внутренних ограничений, преобразование их в актуальные личностные возможности (подобно тому как ирригационные сооружения преобразуют разрушительную или бесполезную силу реки в целенаправленную оросительную систему). Во-вторых, необходимо избавиться от традиционных ценностных запретов, связанных, например, с отношениями поколений на рынке труда. Наконец, нужно преодолеть мифы и догмы социального окружения, которые вынуждают престарелых разрушать привычные социальные связи.
Вслед за Ф. Ариесом[95], Л. Торнстон подчеркивает, что хронологические рамки и социопсихологические характеристики возрастных групп носят подвижный и исторически изменчивый характер. Престарелые не могут быть рассмотрены в качестве гомогенного социального образования. Более того, они не могут быть отнесены к социальной группе в социологическом значении этого понятия, так как старики не разделяют чувства возрастной идентичности как основной детерминанты их социальных интеракций.
Л. Торнстон выделяет пять основных парадигм, в рамках которых осуществляется сегодня теоретическое осмысление старости.
Первая парадигма связана с интерпретацией социальных проблем в терминах социальной патологии. С этой точки зрения трагедия старения заключается в том, что индивид перестает отвечать критериям «нормы» (нормальности) в физиологическом, психологическом, коммуникативном, производственном и прочих отношениях.
Вторая парадигма выступает антиподом первой. Здесь точкой отсчета выступает уровень организации социального целого, степень взаимосвязи его частей. Соответственно, источником проблем пожилых здесь выступает нарушение стройности социальной системы, ее дезорганизация. В частности, в западном обществе можно говорить о разрушении вследствие индустриализации и урбанизации традиционного образа жизни и порожденного им образа старости как синонима житейской и профессиональной мудрости.
Третья парадигма состоит в том, что проблема пожилых трактуется на фоне явного или скрытого конфликта ценностей. Проблема старения заключается, таким образом, в неизбежности непрерывного конфликта между потребностями индустриального рынка, нуждающегося в притоке свежей рабочей силы, и стремлением стареющего индивида актуализировать ценность своего социального и личностного «я» посредством продуктивного труда.
Четвертая парадигма рассматривает проблему старости сквозь призму концепции девиантности. Пассивность стариков, их социальное отчуждение, уход в себя и тому подобные атрибуты старости трактуются в данном случае как варианты отклоняющегося поведения.
Пятая парадигма базируется на теории «наименования»; проблемы старости интерпретируются здесь как следствие неадекватного ее восприятия или «навешивания ярлыков» (старый, слабый, больной, бедный и т. п.). Мы бы назвали навешивание ярлыков более выразительно: стигматизацией.
Л. Торнстон предлагает геронтологическую модель, включающую три уровня[96]. Первый, или низший уровень анализа (микроуровень) охватывает процессы физического и психологического старения, присущие отдельному индивиду. Этот уровень объединяет две взаимосвязанные сферы исследования – медико-биологическую и психологическую. Следующий (средний) уровень означает перемещение фокуса исследований с психофизиологических параметров индивидуального старения на процесс старения личности как члена группы и переживание опыта старости в непосредственном социальном окружении. Наконец, третий (высший) уровень геронтологического знания – макросоциальный. Здесь анализируются такие явления, как воздействие на процесс старения доминирующего способа производства, характер семейных связей, жилищных условий, религии, распределения экономических ресурсов и политической власти, уровня социального благосостояния, темпов научно-технического прогресса[97].
В ряде работ было показано, как характерное для современного общества преимущественное распространение знаний среди молодежи в сочетании с высокими темпами научно-технического развития и социальных новаций постепенно разрушило устойчивую ассоциацию между старостью и авторитетом, заменив ее образом старости как жизненной фазы, достойной презрительного сожаления[98].
В психологической науке существуют также попытки понять феномен старения с позиций концепции жизненного цикла или в терминах символического интеракционизма[99].
Само по себе обилие подходов к изучению старости и положения престарелых свидетельствует об активных теоретических поисках. Однако исследователи редко отдают себе отчет в том, какой именно парадигмы они придерживаются. Эта теоретическая неопределенность не может не сказываться на предлагаемых ими психологических и социальных рецептах помощи пожилым.
Анализируя господствующие в западном обществе стереотипы в отношении к престарелым, Кристина Виктор в своей известной работе пытается оценить их обоснованность и «понять положение престарелых в обществе»[100]. Автор отмечает, что в биологических учениях заметное распространение получили теории «запрограммированного» старения, утверждающие, что максимальная продолжительность жизни и старение зафиксированы в генах данного организма.
В социальной геронтологии, по мнению К. Виктор, большинство авторов ориентируется на концепцию непрерывности жизненного пути. Здесь индивидуальный опыт каждого этапа жизни подготавливает личность к обретению и выполнению новых социальных ролей и функций на следующем этапе. Переходя от ступени к ступени, человек стремится сохранить прежние предпочтения и привычки, усвоенные роли и функции. Старость поэтому должна интерпретироваться как поле битвы за сохранение прежнего стиля жизни вопреки неизбежным ролевым изменениям (дети покидают родной дом, умирает супруг и т. д.)[101]. Данная концепция предполагает, что нормальное, «успешное» старение возможно лишь путем разносторонней адаптации к новым условиям и сохранения прежнего положения сразу в нескольких сторонах жизнедеятельности.
В теории наименований старость определяется как состояние девиантности. Согласно положениям данной теории, индивидуальное «Я» с рождения развивается в атмосфере взаимодействия с окружающими людьми. Поведение пожилых людей также определяется нормами социальной группы, к которой они принадлежат. Вместе с тем доминирующие другие, то есть молодые члены общества, именуют представителей старшего поколения как зависимых от внешних условий, бесполезных, маргинальных, утративших прежние способности, уверенность в себе и чувство социальной и психологической независимости. Социальное положение пожилых, таким образом, означает прежде всего пассивность. Поэтому «именующая» часть общества, обладающая возможностью активного влияния, может и должна разработать социальные программы для улучшения жизни «пассивных» престарелых[102].
Существуют также подходы, акцентирующие маргинальность пожилых людей, их положение социальных изгоев. Их удел – это низкие доходы и скудные возможности. Сторонники данного подхода уделяют особое внимание изучению субкультуры пожилых, обусловленной сходными условиями жизни и общими бедами. Очевидной слабостью такого подхода К. Виктор считает то, что здесь не находит отражения социальная неоднородность пожилой части общества[103].
В приведенных выше теориях и парадигмах не учитывается основной фактор, которым выступает сама личность человека преклонного возраста, определяющая благополучное протекание старения.
Несомненно, существенный вклад в разработку личностной составляющей проблемы пожилого возраста внесла теория и практика психоанализа. Теория 3. Фрейда предложила науке динамическую модель мотивационной сферы человека и пробудила интерес к исследованиям в широких областях психологии человека. Хотя сам 3. Фрейд непосредственно не изучал проблемы пожилого возраста, в его работах прослеживается личное ощущение страха перед смертью как неизбежным завершением старости. Известно, что в поздний период своей деятельности основатель психоанализа дополнил внутреннюю монадную диспозицию психической жизни (представленной единственной силой «либидо») еще одной важной составляющей, введя в круг психологического анализа идею «танатоса» как изначально бессознательного стремления к смерти. Таким образом, по 3. Фрейду картина индивидуальной жизни личности разворачивается в дихотомическом поле психического напряжения, полюсами которого выступают влечение к жизни и влечение к смерти. Причем последний полюс особо актуализируется на поздних этапах онтогенеза[104].
К. Юнг вообще придавал значительно большее значение изучению проблем, как он называл, «второй половины жизни» человека. Для него середина жизни являлась критическим поворотным моментом, когда перед индивидом открываются новые возможности для саморазвития. Человеку уже не требуется устанавливать столько внешних связей, ему не нужна форсированная социализация. В зрелом возрасте человек в основном поглощен внутренней работой самопознания (самореализации), которую К. Юнг назвал «индивидуацией»[105]. Человек во второй половине жизни может обрести новое полновесное развитие своей личности. В этом возрасте он способен принять в своем «Я» как «женское», так и «мужское» начала. «Психология учит нас, – пишет К. Юнг, – что в душе, в известном смысле, нет ничего старого, нет ничего, что действительно могло бы отмереть…». Ученый проводит аналогию между детством и старостью, указывая на то, что эти периоды «…чрезвычайно отличаются друг от друга, имеют все же нечто общее, а именно погруженность в бессознательное». Однако если «…душа ребенка развивается из бессознательного», то душа старца как бы «…снова погружается в бессознательное и постепенно в нем растворяется»[106]. При этом само бессознательное К. Юнг, как известно, рассматривал как культурогенное образование различных архетипов. К. Юнг придавал большое значение символическому и религиозному опыту в обретении состояния гармонии между индивидом и окружающим его миром[107].
А. Адлер считал, что основной мотивационной силой в жизни человека является чувство его собственной неполноценности[108]. На протяжении всей своей жизни индивид стремится в той или иной степени компенсировать это первичное чувство неполноценности. В пожилом возрасте чувство переживается особенно остро. Особенно болезненно пожилой человек переживает необходимость ограничить круг социальных связей и возможностей для интимных отношений[109]. А. Адлер считал также, что иногда проявляемая замкнутость пожилого человека, уход «в себя» может объясняться боязнью потерять независимость и стать реально неполноценным. Подходы А. Адлера к решению проблем пожилого человека достаточно конструктивны. Он предлагает снимать чувство неполноценности и сопутствующие неврозы, помогая индивиду найти смысл жизни в оказании помощи другим людям, добиться такого состояния, когда ощущение принадлежности к социальной общности не покидало бы старого человека.
Особый интерес, на наш взгляд, представляют идеи Э. Эриксона. Он предложил свой подход к пониманию старости, исходя из эпигенетической концепции стадий жизни, которые представляются как прохождение серии критических точек от рождения до смерти[110]. Каждая стадия воплощает индивидуальный «кризис», или задачу развития (критическую точку). Успех или полнота выполнения задачи зависит от того, как были усвоены и преодолены предыдущие стадии. Наиболее полезным способом решения вопроса о том, что в целом происходит с пожилыми людьми, может быть понимание значимости пожилого возраста как стадии развития, хотя и последней (именно в этом и состоит ее значимость). Развернутая Э. Эриксоном модель развития личности отмечает привлекательные и позитивные аспекты старения[111].
В пожилом возрасте существует конфликт между целостностью, то есть эго-интеграцией (позитивная сила), и отчаянием (негативная сила). Задача – пройти этот этап и закончить жизнь с преобладанием эго-интеграции, чувства цельности. Достижение этого – залог благополучной старости. Тем не менее, как и на предыдущих этапах, человек не застрахован от кризиса, который является результатом неизбежных биологических, психологических и социальных воздействий.
Характеристики эго-интеграции в пожилом возрасте по Э. Эриксону состоят в следующих внутренних достижениях, которые, на наш взгляд, можно трактовать как новообразования: 1) осознание того, что жизнь имеет цель и дает чувства, а то, что происходило, было неизбежным, и могло произойти только тогда и там, когда и где это произошло; 2) убеждение в том, что весь жизненный опыт имеет ценность, а сам опыт приобретается с каждым произошедшим событием. Оглядываясь назад, человек видит, как он вырос психологически, преодолевая все взлеты и падения, удачи и неуспех, благополучные и кризисные периоды. Оценка человеком своих родителей в новом свете и получение возможности лучше понять их, так как он прошел через свою собственную зрелость, вырастил своих собственных детей[112].
Для описания задач зрелого возраста Э. Эриксон вводит понятие продуктивность (генеративность), когда человек может, хочет и способен передать свой опыт последующим поколениям, а для описания зрелого возраста (старости) ученый использует категорию «интегрированность» (целостность) как способность переоценить и принять свой опыт. Кризис последней, восьмой, стадии (в известной периодизации) знаменует собой завершение предшествующего жизненного пути, а разрешение его зависит от того, как этот путь был пройден с точки зрения человека, переживающего кризис. Наиболее важным является то, как данный кризис будет преодолен. Таким образом, задача поздней зрелости – оценка прожитой жизни, переосмысление ее, принятие ее такой, какая она есть, достижение чувства полноты и полезности прожитого[113].
По мнению Э. Эриксона, основная задача развития на этой стадии – достижение целостности, осознание и принятие прожитой жизни и людей, с которыми она проходила, как внутренне необходимой и единственной возможной. Цельность основывается на понимании того, что жизнь состоялась, и в ней уже ничего нельзя изменить. Мудрость состоит в принятии собственной жизни целиком, со всеми ее взлетами и падениями. В противном случае неизбежно отчаяние, горечь по поводу неправильно прожитой жизни, невозможности начать все сначала.
Поэтому основная проблема пожилого возраста – это понимание и принятие пожилым и старым человеком своего «Я» во всех его проявлениях. Они осуществляются благодаря решению задач развития, которые относятся к социальным взаимодействиям. Это принятие Э. Эриксон называет генеративностью. Затем, когда предыдущие задачи развития решены, пожилые люди способны продвигаться к следующей задаче, каковой является развитие эго-интеграции, включающей в себя рефлексию и самопроявление. Если результаты этого процесса позитивны, то все «Я»-компоненты могут быть приняты как интегрированные, то есть эго-интеграция завершилась. А если они негативны, то в результате наступает депрессия, отчаяние[114].
Неудачная эго-интеграция выражается в страхе смерти, который является наиболее ярким симптомом отчаяния, когда человек чувствует, что уже слишком поздно что-то изменить в прошлом и пытаться повернуть время вспять, чтобы исправить ошибки или сделать то, что не сделано. Жизнь – не репетиция, каждому предоставляется лишь один шанс. В отношении приспособления к старению Э. Эриксон считал, что человек должен пересмотреть свое прошлое, все вспомнить и научиться с ним жить, поддерживать контакты с обществом и признать конечность жизни.
Рассматривая социальное положение пожилых людей, Э. Эриксон считает, что издержки организации социальной помощи старикам обусловлены не столько индустриальным «культом молодых», сколько более общим процессом углубления взаимной изоляции поколений, который Э. Эриксон связывал с отсутствием концепции жизненной целостности в самой западной цивилизации[115].
Стоит отметить, что в поисках оснований для периодизации жизненного цикла и осмысления уникальности каждой из его ступеней геронтологи, как правило, обращаются к психоаналитической традиции – к теориям 3. Фрейда, К. Юнга, Э. Эриксона и др. При этом концепции Э. Эриксона нередко отдают предпочтение.
Среди фундаментальных работ о старости особой глубиной и комплексностью выделяется труд Симоны де Бовуар «Старость». Выявляя психологические особенности пожилых людей, характер их восприятия и оценки самих себя, С. Де Бовуар пришла к выводу, что в старости человек сталкивается с ограниченным будущим и застывшим прошлым. «В старости движение времени ускоряется: по мере того как удлиняется прошлое, настоящее сокращается»[116]. Такая жизненная ситуация, считает С. де Бовуар, парализует активность стариков, ибо они обнаруживают завершенность своих жизненных программ и планов, а тем самым, и завершенность самой жизни[117].
Как отмечает С. де Бовуар, «…часто осознание своего возраста происходит только тогда, когда вас однажды называют стариком, и это осознание бывает неожиданным и мучительным. Затем наступает период, в течение которого необходимо примириться с очевидным и признать свою старость. Внешне похожая на подростковый кризис, старость намного трагичнее. Подросток ощущает внутренние физические и душевные преобразования своего существа и воспринимает их как переходный период к более совершенному, привлекательному для него образу взрослого человека. Стареющий человек испытывает давление окружающих, навязывающих ему новый образ, не соответствующий его внутренним ощущениям, чужеродный, непреодолимый и бесперспективный. Сопротивляясь безнадежному будущему, теряя ориентацию, старики «просто перестают понимать, кто же они есть на самом деле»[118].
Физическое состояние стариков в значительной степени зависит от их психологического самочувствия: оптимистически настроенные, погруженные в свои дела старики чувствуют себя намного лучше, чем отчаявшиеся, мнительные, сосредоточенные на своих несчастьях люди среднего возраста. Безусловно, творческие люди легче переживают старение – с ними остается любимое дело, накопленный опыт, приобретенная мудрость. История знает немало примеров активности писателей, поэтов, художников, музыкантов, доживших до глубокой старости и сохранивших ясность ума, вкус к жизни, творческие способности даже вопреки физической немощи или болезням. Бетховен, Вольтер, Верди, Гёте, Жид, Микеланджело, Моне, Папини, Ренуар, Свифт, Л. Толстой черпали силы для борьбы со старостью в безмерной увлеченности своим делом; другие же, менее известные, но также вызывающие уважение, держатся из чувства собственного достоинства.
Эти случаи, по мнению С. Де Бовуар, служат примером того, каковы практические возможности старого человека, если для него сохраняются условия самореализации. В основном же пожилым и старым людям свойственно самоуглубление, интровертированность, себялюбие, эгоизм. Им присущи специфические возрастные слабости: честолюбие и властолюбие, стремление к тирании и преследованию окружающих. Опыт показывает, что образ мудрого старика далек от реальности. Доктор Раверси, наблюдавший своих пожилых пациентов, отмечал: «Счастливая старость – это плод воображения писателей, талантливо или бездарно изображающих ее»[119].
Характерной особенностью психологического состояния в старости является постоянно действующее подсознательное предчувствие близкой кончины. Сопоставляя описания смерти с античных времен до наших дней, авторы выделяют общие возрастные черты. Ребенка страшит сама мысль о смерти; юноша презирает смерть и готов вступить с ней в единоборство; человек среднего возраста более осторожен – его привязывают к жизни профессиональные занятия, семья, планы на будущее. В старости смерть теряет свой неопределенный и абстрактный характер и становится близким и глубоко личным явлением[120].
Согласно адаптационно-регуляторной теории старения В. В. Фролькиса наряду с разрушительными процессами старения, сокращением адаптивных возможностей организма существуют процессы, направленные на поддержание его высокой жизнеспособности, на увеличение продолжительности жизни, которые были названы витауктом (vita – жизнь, auctum – увеличивать)[121].
Витаукт есть процесс стабилизации жизнедеятельности организма, восстановления и компенсации многих изменений, вызванные старением, который способствует возникновению новых приспособительных механизмов. Такие процессы были выявлены В. В. Фролькисом в когнитивной, личностной, мотивационной сферах человека, а также в его самосознании. Проведенное экспериментальное исследование по изучению динамики самооценки в зрелости и старости, охватившее 328 человек в возрасте от 20 до 90 лет, обнаружило, что наряду с общим снижением уровневых характеристик самооценки с возрастом нарастают факторы компенсации, поддерживающие стабильность Я-концепции. В частности, у испытуемых позднего возраста установлены высокие позиции реальной самооценки по шкалам «характер», «отношения с людьми», «участие в труде»; выявлена большая фиксация на позитивных чертах своего характера, а также снижение идеальных и достижимых самооценок. Был обнаружен также относительно высокий уровень самоотношения. Таким образом, в структуре общей Я-концепции одни элементы с возрастом начинают снижаться (самооценка), другие остаются стабильными или усиливаются (самоотношение). Появляется ориентация на жизнь внуков и детей, что позволяет сохранить перспективу личностного развития, а следовательно, способствует осознанию ценности своего «Я».
В целом пожилым респондентам свойственно большее утверждение значимости своей прошедшей жизни и себя в ней, оценка своих прошлых заслуг, достижений, статуса и прочего, что позволяет в какой-то степени компенсировать негативные изменения, наступающие с возрастом, либо противостоять возможности осознания своей малоценности в настоящем, не принимать новый, более негативный образ себя[122].
Перечисленные выше процессы можно отнести к защитным механизмам психологического витаукта, которые позволяют удерживать собственную Я-концепцию на приемлемом для субъекта уровне, однако их действие зависит от индивидуальных особенностей человека, общего стиля и истории его жизни[123].
В современной мировой психологии можно выделить несколько основных направлений исследования взрослых и пожилых людей.
Первое направление связано с разработками экспериментальных исследований, которые ставят целью понять, как и что развивается в психике человека в позднем периоде его жизни. Усилия исследователей при этом направлены на измерение социального интеллекта и мудрости людей этого возрастного этапа. Этот подход является по своей сути психометрическим, осуществляется с помощью батареи (комплекса) стандартизованных тестов; процедура проводится под строгим контролем и направлена на выявление индивидуальных различий, уровней выполнения когнитивного стимульного материала. По своей сути эти исследования лонгитюдинальны и имеют значение для получения знании об «интеллигентности» пожилых людей; о роли социального знания и умения, а также об их связи с реальной жизнью (К. В. Шайе, Д. Кауслер и др.)[124].
В контексте этой психометрической линии преобладающее число исследователей направляют свои усилия на то, чтобы определить и измерить у пожилых людей их мораль, удовлетворенность жизнью и психобиологическое благополучие (Р. Ларсон)[125]. Специфичность удовлетворенности жизнью разрабатывается и измеряется в рамках «Я». А. Козрна и его коллеги отмечают в своих публикациях, что подходы к изучению самоудовлетворенности и благополучия могут быть охарактеризованы пятью способами: «снизу вверх», «сверху вниз», как «целостная личность», как «личность рассказывающая» и путем «умозаключительной концептуализации»[126].
Второе направление относится к информационно-процессуальной перспективе в психологии. Его базовую теоретическую основу составляет положение о том, что человеческое мышление представляет собой фундаментальную параллель в отношении процесса информации. В этом плане предлагается и разрабатывается и так называемая ресурсная теория Д. Кауслер[127]. Она полагает, что специфические потери, которые относятся к старости, касаются когнитивных изменений. Исследователи предлагают два аспекта объяснения этих изменений, которые охватывают феномены «сужения пространства» и временных ограничений, медлительности; вводится понятие «рабочая память», которая понимается как ограниченная система, где информация собрана, трансформирована и применена для решения разных проблем.
Одновременно с этим в психологической литературе отмечается, что существуют факты, которые показывают, что пожилые люди действуют и функционируют достаточно хорошо в реальной жизни. Так, например, Т. Салсоуз пытается объяснить этот факт, подчеркивая, что лабораторные исследования раскрывают когнитивные процессы, которые не релевантны реальной жизни[128]. Существует достаточно большое разнообразие противоречивых объяснений среди исследователей, работающих в этом направлении (Р. Кроудер, Г. Кохен)[129].
Установлено также, что для психологического самочувствия и благополучия человеку необходимы некоторые формы социальной включенности на более поздних периодах его жизни. В отношении социальной информации показано, что социальные влияния и события требуют повышенной точности и своевременности (Дж. Норрис, К. Рубин). Как показывают проведенные исследовательские опыты, устранение дефицита в этом процессе может способствовать лучшей адаптации пожилого человека[130].
Третье направление в современных исследованиях пожилых людей занимает социально-психологический подход. Взгляды М. Пратт и Дж. Норрис выражают тенденцию на объединение социальных репрезентаций с социальным опытом и взаимодействиями взрослых индивидов и людей пожилого возраста, а также их включенность в более широкие социальные системы[131]. Они подчеркивают, что возраст сам по себе – это не объяснение психического изменения, поэтому необходимо акцентировать наблюдения и исследования личности всех возрастов и учитывать влияние всех факторов ее изменения: психических процессов, интересов, умений и др.
В рамках психологии индивидуальных различий особое развитие с целью анализа специфики личности пожилого человека приобретает в последнее время пятифакторная модель личностной структуры П. Коста, Р. МакКрай[132]. В модели индивидуальных различий учитывается тот факт, что в структуре личности пожилого человека присутствуют постоянные и устойчивые характеристики, влияющие на его мысли, чувства и поведенческие акты. Пятифакторная модель указывает на стабильность индивидуальных различий. К так называемой «Большой Пятерке» (Big Five) параметров в современной психологии относятся следующие агрегированные из разных личностных моделей факторы: Невротизм (Neuroticism, N); Экстраверсия (Extroversion, Е); Открытость (Openness, О); Доброжелательность (Agreeableness, А); Сознательность (Conscientiousness, С)[133]. Систематизированные в пяти факторах черты личности конструируют индивидуальную специфичность и особенности развития личности пожилых людей. Проведенные исследования убедительным образом показывают, что каждый из этих факторов предназначен для понимания всего цикла жизни и влияния на выбор жизненных решений.
Д. Левинсон[134] развитие человека рассматривает как результат взаимодействия между биологическими, психическими и социальными процессами. Основное понятие, которое операционализирует соотношение между этими процессами, – это индивидуальная жизненная структура. Сущностным компонентом ее являются аспекты «Я», которые приводят к структурированию личности. Заключая свои наблюдения, Д. Левинсон пишет, что «учение о развитии пожилых еще находится в своем детстве»[135].
Значительное место в психологических исследованиях личности пожилых людей занимает концепция «Я-работающее», которая означает, что индивиды активны в течение многих лет и способны сконструировать приемлемые «Я» (X. Маркус, П. Нуриус, К. Сенсон, К. Берг)[136]. Некоторые исследователи предполагают, что основной механизм в этом процессе – создание «Я». Прошлое, настоящее, будущее и идеальное «Я» – это возможные «Я», и они становятся частью длинной истории человеческой реальности. Идея о возможных «Я» предполагает хорошо организованную Я-концепцию. X. Хермане, X. Кемпен и Р. Ван Лун утверждают, что целостное «Я» составлено множеством «Я» и все они связаны в едином диалоге, в котором проявляются смысл и чувство в меняющихся обстоятельствах. Этот динамический аспект «Я», который координирует все компоненты его развития, зависит от психологических, временных, физических, а также социальных контекстов[137].
В геронтологической литературе рассматриваются взгляды на «Я» с точки зрения паттернов гибкости и адаптивности в группе пожилых людей, а также в характеристиках самовосприятия и оценки в отношении того, чего люди добились в жизни[138]. Современные достижения в развитии Я-концепции опираются на когнитивно-аналитическую модель, которая основана на социально-когнитивных принципах развития. Развитие «Я» как активного субъекта, как деятеля имплицитно включено в теории «Я», где «Я» выполняет интегрирующую и организующую функции[139].
Исследования социокогнитивного характера в большей или меньшей степени стараются решить эмпирические задачи и конкретнее отразить и измерить личностные характеристики и специфичность сформированности «Я» в пожилом возрасте. Эти подходы учитывают широкую вариативность личностных характеристик и стабильность проявления черт личности пожилого человека. Качественные особенности пожилой личности имеют специфическую отраженность также в отношении функционирования и вариативности «Я» на последних этапах развития онтогенеза. Исследователи подчеркивают особую необходимость и актуальность методических разработок для более глубокого, глобального изучения личности пожилых людей в социальном контексте жизни, не пренебрегая и их индивидуальными генетическими предпосылками. Последние литературные источники показывают тенденцию акцентирования внимания на адаптационных механизмах пожилых людей[140].
Анализ представленных направлений, концепций иллюстрирует изучение разных аспектов личности человека пожилого возраста. При этом определенно можно сказать, что исследования имеют широкую социально-психологическую проблематику. М. Пратт и Дж. Норрис, обобщая разные направления и подходы к изучению личности пожилого человека, подчеркивают, что только комплексный, ориентированный на весь процесс жизни анализ может дать исследователям возможность наметить свои теоретические перспективы на изучение, понимание процесса старения и личности пожилых и старых людей. В центре этого анализа находятся структуры «Я» пожилого человека[141].
Если в 70-е гг. исследователи Дж. Е. Купере, Е. Дж. Лонгер, Дж. Родин показали, что пожилые люди менее способны контролировать ход своей жизни, чем в зрелости, то в настоящее время ученые не поддерживают идею универсальности снижения личного контроля с возрастом. Способность пожилого человека быть активным деятелем своей жизни определяется его субъектностью как комплексным качеством, которое детерминирует не только личностные свойства и качества, но и интенционально атрибутирующие условия духовной целостности пожилых людей. Наличие идентичности предполагает устойчивость, стабильность самовосприятия индивида и его уверенность в том, что другие воспринимают его таким, каков он и есть[142].
Социальная ситуация развития во время старости изменяет в известной мере жизненные стереотипы, требует адаптации к новым внешним условиям. Пожилые люди вынуждены не только приспосабливаться к новым ситуациям и внешним условиям, но и адаптироваться к физическим, физиологическим, психологическим и социальным изменениям в себе[143].
В изучении особенностей развития личности на поздних этапах онтогенеза существенное значение имеют: теория гетерохронности (Б. Г. Ананьев, М. Д. Александрова, И. В. Давыдовский и др.); концепция «акме» (А. А. Бодалев, А. А. Деркач, Н. В. Кузьмина и др.); теория жизненного пути и субъектности человека (С. Л. Рубинштейн, К. А. Абульханова-Славская, Л. И. Анцыферова и др.).
В научной литературе все более утверждается точка зрения, согласно которой старение не может рассматриваться как простая инволюция, угасание или регресс. Старение рассматривается как продолжающееся становление человека, которое включает не только многие приспособительные и компенсаторные механизмы жизнедеятельности, но и способы активного взаимодействия с миром. Люди позднего возраста вынуждены ориентироваться не только в новой внешней ситуации, но и реагировать на изменения в самих себе (Г. Иолов, И. Петров, Е. Рыбалко, Э. Эриксон, Д. Кауслер, Дж. Норрис, М. Пратт, К. Шайе)[144].
На позднем этапе онтогенеза существенная роль в исследовании проблематики личности принадлежит идее и принципу саморазвития. Саморазвитие в современной психологии обычно рассматривается в одном ряду с такими феноменами, как субъект, субъективность, субъектность, личностный рост.
Большие перспективы в понимании глубины и целостности психической жизни личности пожилого человека открываются в применение к данной проблематике концепции жизненного пути личности. Проблема жизненного пути изучалась многими зарубежными и отечественными авторами. В современной зарубежной психологической науке ею занимались А. Адлер, Э. Берн, Ш. Бюлер, Г. Оллпорт, Э. Шпрангер. Они предлагали различные толкования жизненного пути в соответствии со своей научной концепцией. В отечественной психологической науке такие явления, как жизненный путь, жизненная направленность, смысл жизни, жизненная философия, линия жизни, изучали С. Л. Рубинштейн, К. А. Абульханова-Славская, Б. Г. Ананьев, Н. А. Рыбников и др.
Конец ознакомительного фрагмента.