Ультиматум
На основании полученных данных я подготовил две статьи для публикации. В конце каждой статьи выразил благодарность П.Г.Мыранову за поддержку. Перед тем, как отправить статьи в журнал, дал их шефу почитать. Назавтра он вызвал меня и, пристально глядя мне в переносицу, пробормотал: «В нашей лаборатории есть традиция: молодежь сама от себя статьи в журналы не посылает». – «Почему?» – «Потому что нет имени. Кто-то из известных ученых должен быть соавтором». – «По-моему, таких правил в науке нет. Ведь статью отправляют на рецензию специалистам; их положительные отзывы достаточны для публикации». – «А Вы уверены, что сумеете получить такие отзывы? У меня ведь в редакции журнала „Биофизик“ есть свои люди…», – грубо намекнул Мыранов. Я прямолинейно возмутился: «Разве это правильно, если в соавторах будет тот, кто не вложил в работу реального труда?». – «Викентий, Вы еще слишком молоды, чтобы судить о таких вещах. Короче, я запрещаю Вам посылать статьи в журнал. И буду вынужден предупредить руководство Института, чтобы Вам не подписывали акты экспертизы. Кроме того, на сколько я в курсе, Вы сейчас ожидаете квартирку в доме аспирантов. Так вот: ее не будет, пока Вы не примете правильного решения». Это был ультиматум. Ультиматум бездушного нахального чиновника. Чиновник не умеет ничего, но может всё.
Я безуспешно пытался отправить свои статьи в печать. В Институте не подписали акты, мотивируя отказ тем, что результаты не апробированы на семинаре (хотя обычно акты составляются формально). Я пошел к Кондрашкиной с просьбой провести семинар. После долгих проволочек семинар был, наконец, назначен. Мыранов на него не пришел. Зато явился доктор биологических наук А.Э.Биркштейн, из другой лаборатории. Оказалось, что Кондрашкина пригласила его в качестве эксперта.
Для доклада мне дали 15 минут. Я изложил суть проблемы, показал данные, сделал выводы. Коллеги стали спрашивать. Поскольку все они были биохимики, то многие вещи приходилось объяснять с нуля, буквально из курса общей физики. Кондрашкина задала парочку вопросов и, не дожидаясь ответов, недовольным тоном заявила: «Это всё какая-то ерунда», после чего предоставила слово эксперту.
Биркштейн разбил меня в пух и прах. Надо сказать, что из всех присутствующих он единственный был в теме не совсем профан. Его работы по белковой люминесценции, выполненные в 60-е годы совместно с Юрьевым, в СССР были пионерскими, хотя отставали от Запада. С годами наука ушла вперед, а старый Биркштейн топтался на месте, пытаясь кормиться на былой славе. Но слава его улетучилась. Слава подобна воздушному шару: вверх, ввысь, за облака… б-бум-м! Кто стар, а славы не обрел, тот вроде никогда и не рождался. Бедняга Биркштейн очень мучался этой мыслью. Страдал манией величия и комплексом гения. Держался солидным мэтром. Смотрелся монументально. У него был прекрасно поставленный бархатный голос. Всегда выступал бескомпромиссно и красиво. Проблема была только в том, что аргументы зачастую были поверхностны. Биркштейн плохо знал физику, хотя работал в той области биофизики, которая скорее относится к физике, чем к биологии.
Я начал было дискутировать с Биркштейном, но он был настолько уверен в своей правоте, что даже не снизошел до каких-либо разъяснений. Кондрашкина с удовлетворением резюмировала: «Столь сомнительную работу Никишина наш семинар рекомендовать для публикации не может».
Такого оборота я не ожидал. Что делать? Перейти в другую лабораторию? Во-первых, нигде нет вакансий, а, во-вторых, даже если вакансия найдется, придется уйти без собранного мной прибора. А может все-таки согласиться взять Мыранова в соавторы? Черт с ним. В конце концов, главное – опубликовать результаты. И работать дальше. Через несколько дней я принес Мыранову обе статьи, поставив его фамилию рядом со своей. Он ухмыльнулся, наложил визу и произнес: «Вот так-то лучше. Отправляйте в журнал».