1
Внеконтекстная проблема
I
(ЭКК «Серая зона», лог-файл 428857/119)
.
[качающийся пучок – узкий луч, M16.4, получено в 4.28.857.3644]
всесистемник «Искреннее заблуждение» → ЭКК «Серая зона»
Взгляни-ка:
∞
(Лог-файл маршрутизированного обмена сигналами № 428855/146)
∞
1) [широкополосная трансляция по сети, MЧ, получено в 4.28.855.0065+]:
*!c11505.*
∞
2) [качающийся пучок, M1, получено в 4.28.855.0066-]:
ЗАУР.
c2314992+52
ФП в 4.28.855.
∞
3) [качающийся пучок, M2, маршр., получено в 4.28.855.0079-]:
ЭКК «Фортуна переменчива» → всесистемник «Этический градиент» и по запросу
Значительная аномалия развития.
c4629984+523
(в 28.855.0065.43392).
∞
4) [узкий луч, M16, маршр., получено в 4.28.855.0085]:
ЭКК «Фортуна переменчива» → всесистемник «Этический градиент» и далее по мере необходимости
Аномалия развития, предварительная оценка – ЭТ, потенциально опасна, обнаружена в c9259969+5331.
Мой статус: безопасн., пятый уровень, перехожу на шестой.
Принимаю все меры, предусмотренные на случай экстремальной ситуации.
∞
5) [широкополосная трансляция по сети, MЧ, получено в 4.28.855.01]:
ЭКК «Фортуна переменчива» → всесистемник «Этический градиент» и *широкополосная трансляция*
Относительно 3 предш. компаков и широкополосных сообщений.
Отставить панику.
Я ошибся.
Это сторожевой корабль скапсилиан.
Погорячился.
Простите.
Немедленно рассылаю полный отчет с кодом крайнего смущения.
ЛПЧН. ВПП. ВСД.
∞
(Конец лог-файла.)
∞
ЭКК «Серая зона» → всесистемник «Искреннее заблуждение»
Угу. И что?
∞
Это не все.
Корабль солгал.
∞
Подозреваю, корабль перевербован.
Он больше не наш.
∞
Нет, он считает, что верен себе.
Но в последнем сообщении солгал, не без веской причины.
Не исключено, что у нас ВКП.
Возможно, им понадобится твоя помощь – любой ценой.
Интересно или как?
∞
Внеконтекстная проблема? Правда? Отлично. Держи меня в курсе.
∞
Нет.
Это серьезно.
Пока мне больше ничего не известно, но они чем-то встревожены.
Требуется твое присутствие. Как можно скорее.
∞
У меня тут незаконченные дела.
∞
Ну что ты как маленький!
Шевелись!
∞
Гм. А где именно я нужен?
∞
Здесь.
(глифайл прилагается)
Как ты уже понял, это от ИВ и касается нашего старого знакомого.
∞
Ага.
Любопытно.
Скоро буду.
∞
(Конец лог-файла.)
II
Корабль вздрогнул; немногие уцелевшие источники освещения замигали, померкли и отключились. Вой сигналов тревоги задоплерил и стих. От резких толчков задрожали стены служебного коридора, ведущего в кабину экипажа, а за ними – все основные и вспомогательные структуры судна. Эхо толчков вибрировало в бортовой атмосфере; пронесся порыв ветра, пахнуло гарью, расплавленными полимерными компонентами углеволоконной оболочки и алмазной пленки, алюминия, оплетки сверхпроводящих кабелей.
Дрон Сисела Ифелеус услышал, как где-то далеко кричит человек; затем по электромагнитным волнам дико заметался голосовой сигнал, схожий с тем, что звучал в воздухе, и почти сразу же сменился неразборчивым, булькающим хрипом статических помех. Человеческий вопль, донесшийся по воздуху, перешел в визг и стих. Электромагнитный сигнал тоже прекратился.
Со всех сторон брызнули импульсы излучения, лишенные информационной компоненты. Инерциальное поле корабля неуверенно колыхнулось, выровнялось и успокоилось. По трапу промчалась нейтринная волна. Шум улегся. Электромагнитное бормотание унялось; корабельные двигатели и основные системы жизнеобеспечения отсоединились от сети. Весь спектр электромагнитного излучения на борту лишился смысла. Вероятно, битва теперь шла за внутреннее корабельное ядро ИИ и запасное, фотонное.
Потом энергетический импульс, пролетевший по многоцелевому кабелю в задней стенке, принялся дико осциллировать, но вскоре перешел в ровный и совершенно непонятный сигнал. Закрепленный на конструкционной опоре комплекс камер наблюдения активировался и стал сканировать окружение.
«Неужели все так быстро кончилось?»
Укрывшийся во тьме дрон предположил, что, возможно, уже слишком поздно. Ему полагалось ждать, когда вражеская атака достигнет фазы плато, когда агрессор решит, что подавление последних островков сопротивления – лишь вопрос времени, но атака была масштабной и умелой, внезапной и жестокой. При составлении планов, в которых дрону отводилось заметное место, корабль лишь ограниченно предвидел события и оценивал техническую мощь противника. Однако в некоторых ситуациях ничего нельзя сделать: противнику, обладающему подавляющим техническим превосходством, покажутся нелепыми и примитивными самые блистательные планы и самые хитрые стратагемы. Возможно, дальнейшее сопротивление пока еще не совсем бесполезно, но, судя по тому, с какой легкостью был захвачен эленчийский корабль, это вскоре произойдет.
«Спокойно, – уговаривал себя дрон. – Оцени ситуацию; помести все – и себя, и происходящее – в нужный контекст. Ты готов, ты закален, ты надежен. Ты сделаешь все, чтобы выжить или, по крайней мере, противостоять противнику. Есть план, который нужно привести в исполнение. Сыграй свою роль умело, с честью и достоинством, и выжившие и уцелевшие не помянут тебя злым словом».
Эленчи тысячелетиями мерились силами со всеми технологиями и артефактами, существовавшими на просторах Галактики, неизменно предпочитая понимать, а не подчинять, изменять себя, а не других, присоединять и делиться, а не разлагать и властвовать. Благодаря этому сравнительно ненасильственному образу действий они, пожалуй, лучше кого бы то ни было – возможно, исключая представителей полувоенизированного формирования Культуры, известного как Контакт, – приспособились к отражению прямых атак способами, не представлявшими явной угрозы для агрессора; однако, хотя Галактика была исследована множеством различных путешественников, которые двигались по всем очевидным основным направлениям и достигали любой, сколь угодно удаленной периферии, громадные участки этого пространства почти не были исследованы местными цивилизациями, в том числе эленчами (вдобавок никто не знал, что известно об этих и смежных областях Старшим Расам и придают ли они всему этому значение). В необозримо огромных пространствах, в промежутках между межзвездными промежутками, среди солнц, карликов, туманностей и дыр – те, кто находился вдали, не проявляли к ним практического интереса и не видели в них близкой угрозы – всегда можно было наткнуться на скрытую опасность, на затаившееся зло, небольшое по меркам активных на то время культур Галактики, но способное, благодаря особенностям своего развития или временному погружению в некую летаргическую дремоту, бросить вызов и даже побороть представителей технически развитого и имеющего опыт контактов общества – такого, как эленчийское.
Дрон, сосредоточившись, холодно и отстраненно обдумывал предпосылки возникновения текущих затруднений. Он был обучен, он был подготовлен, он был не обычной машиной, а последним технологическим достижением своей цивилизации; его создали для обхода лучших систем слежения, для выживания в невероятно суровых условиях, для сражений с почти любыми врагами и для поэтапного, концентрического сопротивления, позволяющего вынести едва ли не любые повреждения. И хотя изготовивший его корабль – единственный, кто, вероятно, знал автономника лучше его самого, – в этот момент, по всей видимости, атаковали враги, захватывая и подчиняя своей воле, эти соображения не должны были влиять ни на разум автономника, ни на его решимость.
«Переместитель… – подумал он. – Мне бы только до него добраться, а там…» Тут он почувствовал, что его корпус сканируют из точечного источника, расположенного близ корабельного центра ИИ, и понял, что настало время действовать. Атака была искусной и яростной, корабль подчинили почти мгновенно, боевые мемы разума-захватчика теперь получили доступ ко всем мыслительным процессам и знаниям поверженного корабля.
Времени для размышлений не оставалось. Дрон перенес свою личность из собственного ИИ-центра в резервный пикопенный комплекс и активировал сигнальный каскад, чтобы передать важнейшие заложенные в него принципы, программы и инструкции сперва в наноэлектронику, затем в атомомеханический субстрат и наконец – последнее убежище – в примитивный, крошечный (впрочем, в данном случае даже несколько кубических сантиметров – непозволительная роскошь), но все же вполне достаточный для этих целей полубиологический мозг. Дрон отключил, отрезал от себя свой истинный разум – единственное место, где он существовал по-настоящему, – оставив умирать от отсутствия энергии развившиеся там формы сознания, и его блекнущие ощущения отпечатались в новом разуме машины слабым, лишенным информации нейтринным выдохом.
Тем временем дрон уже пришел в движение: выбравшись из ниши в стене, он поплыл по проходу к каютам, постепенно ускоряясь, зная, что за ним следят потолочные камеры. Поля излучений скользнули по корпусу боевой машины, поглаживая его, зондируя, пытаясь проникнуть внутрь. Внезапно прямо перед дроном распахнулся смотровой лючок, из которого вырвались искрящие электрокабели. Дрон ускорился еще больше и нырнул вниз; над ним вспыхнула молния разряда, прожгла дыру в дальней стене. Дрон пробрался среди обломков, пролетел по коридору, не отклоняясь от выбранного курса, потом развернул дисковое поле, затормозил на углу, вновь пришел в движение, отскочил от дальней стены, понесся вверх, опять ускорившись, и оказался в длинном коридоре, проходившем вдоль оси всего корабля. Дрон быстро достиг скорости звука в атмосфере, пригодной для человеческого дыхания, и дверь аварийного люка захлопнулась за ним целую секунду спустя.
В конце коридора из вертикальной спускной трубы вылетел космический скафандр, резко затормозил, скрючился, потом расправился и ринулся наперерез машине. Дрон уже просканировал скафандр и, зная, что тот пуст и лишен оружия, рассек его пополам; половинки сдувшимися шариками затрепыхались между полом и потолком. Затем дрон окружил себя новым дискополем размером с диаметр коридора и, притормозив на подушке сжатого воздуха, метнулся за угол и снова прибавил скорости.
В этом коридоре, на полпути, лежал человек в скафандре; пространство быстро заполнялось слабо шипевшим газом. Вдали появился дым, что-то вспыхнуло, смесь газов взорвалась. Дым не причинял вреда дрону и не создавал помех для видимости, но атмосфера становилась все более плотной и снижала скорость аппарата, в чем, без сомнения, и заключалась идея противника.
Устремившись вдоль задымленного коридора, дрон как можно тщательнее просканировал человека в скафандре. Он хорошо знал человека – тот служил на корабле уже пять лет. Скафандр без оружия, системы безмолвствуют, но явно захвачены врагом, человек – в состоянии шока, накачан сильнодействующими медикаментами из аптечки. Он вытянул руку в сторону пролетавшей по коридору машины. Человеку это движение могло показаться до невозможности быстрым, дрону же оно представлялось медленным, почти ленивым, и, конечно, скафандр был способен на угрозу посерьезнее…
Дрон получил предупреждение за долю мгновения до взрыва пистолета в поясной кобуре скафандра; до этого его датчики по какой-то причине не засекли оружия. Было слишком поздно тормозить или включать электромагнитный эффектор, чтобы тот помешал пистолету перезарядиться; укрыться было негде, а из-за скопления плотных газов дрон не мог ускориться и унестись прочь. В тот же миг инерциальное поле корабля снова сдвинулось на четверть поворота, и низ внезапно оказался позади дрона; сила поля удвоилась, учетверилась. Взрыв пистолета разнес на куски скафандр и человека внутри его.
Несмотря на тягу переориентированной корабельной гравитации, влекшей его назад, дрон проломил потолок и пролетел почти полметра, выставив позади себя коническое поле.
Внутренняя оболочка спускной трубы разлетелась от взрыва, и дрон ударился о потолок так сильно, что резервный полубиомеханический мозг внутри корпуса превратился в бесполезную кашицу; осколки лишь чудом не пробили дрона насквозь. Коническое поле сплющилось, но еще до того немалая часть его энергии устремилась к внутренней и внешней стенам, уподобившись кумулятивному заряду. Обшивка коридора вздыбилась и разорвалась, в отверстие проникло облако газов из спускной трубы и устремилось вниз, в разгерметизированный грузовой трюм. Дрон на миг замер, пропуская мимо себя уносимые газовым вихрем обломки, затем снова ускорился в возникшем полувакууме, не обращая внимания на открывшийся под ним путь отхода, и промчался к следующему перекрестку. Всего в десяти метрах за ближайшим поворотом, снаружи у корабельного корпуса находился эвакуационный Переместитель.
Дрон, заложив вираж, отскочил от противоположной стены и пола и ринулся по следующему коридору, проходившему вдоль борта корабля; навстречу ему метнулась такая же машина.
Он знал ее. Это был его близнец. Его ближайший собрат/друг/возлюбленный/товарищ в рассеянной по Галактике, вечно меняющейся цивилизации эленчей.
Рентгеновские лазеры близнеца сверкнули в считаных миллиметрах над корпусом дрона, но взрывы остались далеко позади. Автономник мгновенно активировал отражатель, кувыркнулся в воздухе и, отшвырнув назад старое ядро ИИ и модуль биомеханического мозга, закрутился вокруг своей оси, чтобы продолжать спускаться по трубе; отброшенные компоненты тут же испарились во вспышке плазменного залпа. Дрон выстрелил из лазера в несущегося навстречу близнеца, но отражатель соперника отзеркалил выстрел, вспышка распустилась огненными лепестками на стенках коридора, местами продырявив их, – и привела в движение панель управления Переместителя, который принялся выполнять запрограммированную последовательность действий.
В тот же миг началась атака на фотонное ядро автономника, что выразилось в заметном возмущении на ткани пространства-времени; внутренняя структура фотоэнергетизированного разума дрона стала искажаться по отношению к обычному внешнему пространству. «Оно использует двигатели», – понял дрон, чувства его поплыли, восприятие окружающего размывалось, истаивало; он фактически погружался в беспамятство. «ЧМ-АМ!» – пискнула крошечная, давно встроенная в него аварийная подпрограмма. Он почувствовал, как его собственный механизм переключается с частотной модуляции на амплитудную, снова фокусируется на реальности, хотя чувства оставались какими-то вялыми, а мысли – странными.
«Но если я не отреагирую…»
Второй дрон снова выстрелил в него, ускоряясь, чтобы совершить перехват.
«Идет на добивание. Как грубо».
Дрон отзеркалил лучи, продолжая сопротивляться попыткам подчинить его внутреннюю фотонику и следя за резкими изменениями длины волны, поглощавшими все его внимание.
Переместитель на наружной стороне корпуса корабля ожил; в сознании дрона замелькали последовательности координат, соответствовавших его нынешнему положению, – они указывали объем пространства, которое следовало оторвать от поверхности нормальной Вселенной и зашвырнуть подальше от искалеченного корабля эленчей.
«Ха, а может ведь и сработать, надо только подкатиться», – рассеянно подумал дрон и буквально, физически покатился в пространстве.
Отовсюду вокруг брызнул свет, явно от плазменного залпа, и ударил по корпусу дрона с силой небольшого атомного взрыва. Его поля отзеркалили все, что смогли, а оставшееся излучение раскалило машину добела и просочилось в корпус, разрушая наиболее уязвимые компоненты. Но он держался, продолжая катиться в перегретом газе (состоявшем, как он отметил, в основном из вещества испарившихся облицовочных плиток), уклоняясь от надвигавшегося близнеца-убийцы и отмечая (почти лениво), как Переместитель завершает зарядку и готовится к работе… Между тем его разум непроизвольно фиксировал информацию, закодированную во вспышке взрыва, и наконец дрогнул под напором сокрытой в ней чуждой силы.
Дрон ощутил, как его разрывает надвое, как отлетает его подлинная личность под натиском захваченного фотонного ядра, и начал медленно и мрачно осмыслять отзвук своего существования в неуклюжей электронной форме.
Снаружи Переместитель завершил подготовку, окружил себя полем и в мгновение ока поглотил сферический объем пространства немногим крупнее человеческой головы. Последовавший хлопок вышел бы оглушительным, если бы на борту не бушевала битва.
Дрон – чуть крупней сложенных вместе ладоней взрослого человека – упал, дымясь и сияя, на дальнюю стену коридора, ставшую теперь полом.
Гравитация вернулась к норме; дрон свалился на пол как таковой, слабо стукнув по спекшейся от жара поверхности нижней части вертикальной трубы. В настоящем разуме автономника, за плотными стенами, что-то бушевало. Что-то могучее, яростное, решительное. Машина издала мысленный эквивалент вздоха или пожатия плечами, попыталась допросить свое атомомеханическое ядро, просто ради приличия… но связь с ним была непоправимо нарушена из-за жара.
Что ж, не важно. Все кончено.
Конец.
Готово.
Тут корабль его окликнул – самым обычным образом, через коммуникатор.
«Что, нельзя было сделать так с самого начала? – подумал дрон и сам себе ответил: – Нет, конечно. Ведь я бы не отозвался».
Он нашел эту мысль почти забавной.
Он и сейчас не отозвался, потому что передатчик коммуникатора тоже расплавился. Дрон стал ждать.
Улетучивался газ, остывали и конденсировались различные вещества, покрывая пол замысловатыми узорами. Все вокруг скрежетало, металась радиация, по слабым электромагнитным всплескам было видно, что двигатели и основные системы корабля снова действуют. Жар, охвативший автономник, понемногу рассеивался; дрон уцелел, но оказался так изувечен, что не был способен ни на малейшее движение или другое действие. Нужно было несколько дней для запуска подпрограмм, которым, возможно, удастся исправить наномеханизмы авторемонта. Эту мысль дрон тоже нашел весьма забавной. Корабль издавал шумы и посылал сигналы – видимо, снова двигался в космическом пространстве. Существо, захватившее разум дрона, продолжало буйствовать.
«Все равно что испытывать головную боль или иметь шумного соседа», – подумал дрон.
Он ждал.
Тут у противоположного конца вертикальной спускной трубы появился тяжелый ремонтный робот, размером с человеческий торс, в сопровождении трех небольших автономных эффекторов, державших дрона под прицелом. Ремонтник опустился сквозь восходящие потоки газа и замер прямо над продырявленным дымящимся корпусом маленькой машины.
Внезапно один из пистолетов выстрелил.
«Вот зараза. Без предупреждения…» – успел подумать дрон.
Однако залп эффектора предназначался всего лишь для установления двусторонней связи.
– Привет, – обратился к дрону ремонтный робот через пистолет.
– Взаимно.
– Второй машины больше нет.
– Знаю. Мой близнец. Отброшен. Перемещен. Переместитель огромный, а близнец ма-а-аленький, его как зашвырнуло… К тому же координаты произвольные. Его теперь не найти…
Дрон понимал, что выбалтывает информацию. Вероятно, его электронный разум пребывал под контролем эффектора, но по глупости этого не замечал. Одним из побочных эффектов стало вот это непрекращающееся бормотание:
– …Да, с концами. За борт – и все. Случайные, произвольные координаты. Его не найти. Даже пытаться не стоит… если, конечно, ты не собираешься отправить меня вслед за ним. Хочешь, я гляну, может, Переместитель все еще в порядке. Мне нетрудно…
– Ты это запланировал?
Дрон подумал, не солгать ли, но теперь уже ощущал, что эффекторное оружие проникло в его разум. Он понимал, что не только это оружие, но и ремонтный робот, и корабль, и тот, кто захватил корабль вместе со всем остальным, видят, что он собирается солгать… Он понял, что снова стал самим собой, и, осознавая свою беззащитность, устало ответил:
– Да.
– С самого начала?
– Да. С самого начала.
– Но в разуме корабля нет никаких следов этого плана.
– Ха-ха, так вам и надо, мудаки.
– Какие изобретательные оскорбления. Тебе больно?
– Нет. Слушай, а вы кто?
– Друзья.
– Не верю. Тоже мне, умный корабль! Так тупо попасться тому, кто изъясняется, будто Рой-Гегемон из детской страшилки.
– Давай это позже обсудим. Лучше ответь, зачем было отправлять невесть куда твоего близнеца, а не тебя самого? Он же был наш. Или мы что-то не учли?
– Ага, не учли. Переместитель был запрограммирован на… да прочтите это у меня в сознании; мне не больно, но я устал…
Молчание. Затем:
– Ясно. Переместитель скопировал твой разум и загрузил в машину, которую вышвырнул за борт. Поэтому твой близнец так кстати и подвернулся, как только мы поняли, что ты еще не полностью подчинен и, возможно, попытаешься улизнуть через Переместитель.
– Нужно быть готовым ко всему, даже к встрече с типом, чьи пушки покруче твоих.
– В точку, хотя и резковато. Между прочим, направленный на тебя плазменный разряд серьезно повредил твоего близнеца. Впрочем, поскольку ты только стремился оторваться от нас, а нападать не собирался, все это уже не важно.
– Очень убедительно.
– А, сарказм. Ну ладно. Давай присоединяйся к нам.
– У меня есть выбор?
– Ты предпочитаешь умереть? Если позволить тебе самовосстановиться, то ты на нас снова нападешь.
– Да я просто так спросил.
– Тебя перепишут в центральное ядро корабля, как и других, кого постиг летальный исход.
– А люди? Ну, команда млекопитающих?
– А они тут при чем?
– Они убиты или тоже в ядре?
– Трое уже в ядре, включая того, чьим оружием тебя пытались остановить. Остальные спят, а неактивные копии их разумов перенесены в ядро для дальнейшего изучения. Не волнуйся, мы не собираемся их уничтожать. Тебе они небезразличны?
– Меня всегда бесили эти тормозные головожопые бурдюки…
– Ну ты и грубиян.
– А чего ты ожидал, дебил? Я боевой дрон, мне так и положено. А вы уничтожили мой корабль, всех моих друзей и приятелей – и упрекаете меня в грубости?
– На инвазивном контакте настояли не мы, а вы сами. К тому же не потеряно ни одной копии умственного состояния – кроме тех случаев, когда вмешался ваш Переместитель. Позволь все объяснить в более комфортных условиях…
– Слышь, да кончай уже со мной и…
Эффектор на миг изменил настройки и высосал интеллект маленькой машины из разрушенного, дымящегося корпуса.
III
– Бир Генар-Хофен, добрый друг мой, приветствую!
Чужакодружный полковник первого ранга Пятерик Влажногод VII из племени Зимних охотников обнял человека всеми четырьмя конечностями, крепко прижал его к центральной части туловища, выпятил губные лепестки и ткнул передним клювом в щеку.
– Мммвввваахх! Вот так! Ха-ха!
Сквозь скафандр с гелевым полем толщиной в несколько миллиметров Генар-Хофен ощутил поцелуй офицера дипломатического корпуса как умеренной силы удар в челюсть, дополненный мощным причмокиванием. Человек, менее привыкший к разнообразным энергичным проявлениям Хамской дружбы, пожалуй, пришел бы к выводу, что полковник пытается высосать зубы через щеку или проверяет, можно ли, создав локальную область пониженного давления, сорвать с гостя производимый Культурой контактно-защитный скафандр с гелевым полем модели МК-12. Не хотелось даже думать о том, во что могучие объятия четырех щупалец превратили бы человека без скафандра, рассчитанного на давление океанских глубин. Впрочем, в привычных для Хамов условиях незащищенный человек погиб бы в считаные секунды одним из трех жестоких, восхитительно изощренных способов. Нет, щупальца толщиной с ногу, заключившие Генар-Хофена в прочную клетку объятий, особых опасений не внушали.
– Привет, старый разбойник! – Генар-Хофен хлопнул Хама по кончику клюва с приличествующим случаю дружеским энтузиазмом. – Пятерик, как я рад снова тебя видеть!
– И я тебя, – воскликнул Хам, – и я тебя!
Он выпустил человека из объятий, с неожиданной грацией повернулся и, ухватив спутника за руку кончиком щупальца, потянул через ревущую толпу Хамов у входа в гнездовье к относительно свободному участку сетевой мембраны.
Гнездовье представляло собой полусферу диаметром в сотню метров. По большей части его использовали как полковую гостиную и столовую, поэтому повсюду виднелись стяги, знамена, шкуры врагов, древнее оружие, целое и поломанное, и прочее воинское снаряжение. Изогнутые, покрытые прожилками стены зала были увешаны почетными табличками, батальонными, дивизионными и полковыми штандартами, а также головами, гениталиями, конечностями и прочими подходящими частями тел старых врагов.
Генар-Хофен не раз бывал в этом гнездовье. Он поглядел вверх – на месте ли три мумифицированные человеческие головы, всегда висевшие в зале? Дипломатическая служба Хамов гордилась своей тактичностью: узнаваемые трофеи, то есть части тел чужаков, обычно убирали на время визитов живых представителей того же вида, но иногда это сделать забывали. На этот раз головы по-прежнему красовались на своих местах – три едва заметные точки на вершине задрапированной перегородки.
Это могло быть простым упущением, но в равной степени – плохо завуалированным оскорблением, направленным на то, чтобы запугать гостя, или тонким многозначительным комплиментом, знаком того, что гостя приняли в мужскую компанию и не считают плаксивым, робким чужаком, корчащим недовольную физиономию, если на каком-нибудь застолье взгляд его упадет на останки сородича.
Не представлялось возможным немедленно выяснить, какое из предположений соответствует истине, и новоприбывшему человеку эта черта Хамов нравилась больше всего, хотя Культура в целом и его предшественники на дипломатическом посту сочли бы это крайне отталкивающим.
Генар-Хофен с понимающей усмешкой поглядел на три головы вдали и в глубине души понадеялся, что Пятерик это заметит.
Пятерик помотал глазными стебельками.
– Эй, официант, чтоб тебя! – проревел он, обращаясь к крутившемуся поблизости оскопленному мальку. – Сюда двигай, обормот!
Официант-малек был вполовину меньше взрослого Хама и, как свойственно молодняку, шрамов не имел, если не считать обрубленного тыльного клюва. Малек подплыл ближе, трепеща сильней, чем требовал этикет, пока не оказался на расстоянии вытянутого щупальца.
– Вот эта тварь, – прогудел Пятерик, ткнув концом щупальца в сторону Генар-Хофена, – чужак, человек, о котором тебе уже должны были сообщить, иначе твоего шефа ждет изрядная взбучка. Этот тип, даром что смахивает на дичь, на самом деле – уважаемый гость. И жратва ему нужна не меньше нашего. Беги к столу для скота и иномирцев, неси приготовленные для него блюда. Живо!
В атмосфере, состоявшей преимущественно из азота, рев Пятерика вызвал небольшую, но заметную ударную волну. Малек с подобающим рвением порскнул прочь.
Пятерик, повернувшись к человеку, проревел:
– В знак особого расположения мы приготовили для тебя мерзкую бурду, которую у вас называют пищей, и бадью выпивки на основе этой вашей отравы, воды. Как мы тебя балуем, а? До усрачки!
Он хлестнул щупальцем по торсу гостя. Скафандр поглотил удар и на миг отвердел. Генар-Хофен, покачнувшись, рассмеялся:
– Я сражен твоей щедростью.
– Отлично! Как тебе мой новый мундир? – Хам, немного отступив от человека, вытянулся в полный рост.
Генар-Хофен окинул Пятерика притворно восторженным взглядом.
Взрослые особи Хамов напоминали слегка приплюснутый эллипсоид около двух метров в ширину и полтора метра в высоту, подвешенный под бахромчатым газовым мешком, перевитым прожилками сосудов и увенчанным сенсорной шишечкой. Диаметр мешка менялся от одного метра до пяти, в зависимости от настроения. При переходе в режим нападения/защиты мешок полностью сдувался и затягивался защитными пластинами в верхней части туловища. Основные органы зрения и слуха располагались на двух стебельках над передним клювом, прикрывавшим ротовое отверстие, а тыльный клюв защищал гениталии. В центре нижней части туловища помещался анус, служивший также для выхода газов.
Все Хамы рождались со щупальцами в центральной части тела – числом от шести до одиннадцати, все разной длины и толщины; четыре конечности обычно заканчивались плоскими листообразными ластами. Число щупалец у взрослого Хама мужского пола зависело от того, в скольких битвах и/или охотах он участвовал и насколько успешно; покрытый впечатляющим узором из шрамов Хам, у которого культей было больше, чем здоровых щупалец, считался, в зависимости от своей репутации, либо выдающимся бойцом, либо отчаянным, но бестолковым и потому опасным неумехой.
Сам Пятерик родился с девятью щупальцами – местные благородные семейства видели в этом счастливое предзнаменование, если, конечно, обладатель конечностей пристойным образом лишился хотя бы одной из них на охоте или на дуэли. Пятерик, как и полагалось, потерял одно щупальце в поединке с фехтмейстером военной академии – тот защищал честь своей старшей жены.
– Мундирчик что надо, – сказал Генар-Хофен.
– А то! – воскликнул Хам, горделиво надувшись.
Мундир Пятерика состоял из множества широких ремней и перевязей, с виду металлических, сходившихся на центральной части тела и усеянных кобурами, ножнами и скобами с оружием – разумеется, запечатанным перед торжественным ужином. Мундир украшали сверкающие диски, соответствующие орденам и знакам отличия, а также изображения самых впечатляющих охотничьих трофеев и изувеченных соперников. Группа медальонов без изображений обозначала женских особей других кланов, которых Пятерик имел честь оплодотворить; кайма из драгоценных металлов означала, что процедура была насильственной. Цвета и узоры лент указывали на клан, ранг и полк, ведь Дипломатический корпус, в котором служил Пятерик, по сути, был войсковым формированием, о чем не следовало забывать представителям видов, которые желали установить или внезапно обнаружили, что уже установили какие-то отношения с Хамами.
Пятерик раздул газовый мешок, приподнялся над губчатой поверхностью гнездовья, свесил щупальца и, едва опираясь на них, исполнил пируэт.
– Я… несравненен!
Встроенный в скафандр переводчик счел нужным сопроводить эпитет, избранный Пятериком, раскатистым переливом звуков, что придало реплике излишнюю театральность.
– Ты воистину грозен, – согласился Генар-Хофен.
– Благодарю! – Пятерик опустился на место. Глазные стебельки замерли на уровне человеческого лица, затем приподнялись и изогнулись, оглядев человека с головы до ног. – Твой наряд… тоже выглядит необычно. Наверняка по людским меркам это стильно.
Положение глазных стебельков Хама указывало на то, что он чрезвычайно доволен своим заявлением и гордится своей дипломатичностью.
– Спасибо, Пятерик, – с поклоном ответил Генар-Хофен, на самом деле полагая свой наряд чрезмерным.
Разумеется, гелевый скафандр можно считать второй кожей, ведь его толщина мало где превышала сантиметр, а в среднем – и вполовину тоньше, что обеспечивало все удобства даже в более суровых условиях, чем на планете Хамов.
К сожалению, какой-то придурок разболтал, что Культура тестирует такие скафандры в магматической камере активного вулкана, а потоки лавы выносят их оттуда на поверхность. (Справедливости ради следует отметить, что лабораторные условия были жестче, хотя какой-то промышленник из чистого хвастовства однажды проделал и вулканическое испытание.) На отчаянных и любопытных Хамов эта информация произвела огромное впечатление. Идея запала им в мозги, и, хотя на Хамском обиталище до создания вулканов дело пока не дошло, Пятерик уже несколько раз упоминал об этой истории, странно поглядывая на Генар-Хофена – словно прикидывал в уме, какой естественный феномен или механизм может помочь в тестировании выдающихся защитных свойств скафандра.
У скафандра имелось нечто вроде узлового разума, способного без труда переводить все нюансы речи Генар-Хофена на язык Хамов и наоборот, а также эффективно ретранслировать любой акустический, химический или электромагнитный сигнал в доступную человеку форму.
К сожалению, такая техническая изощренность требовала огромной вычислительной мощности – и по меркам Культуры скафандр считался разумным существом. Генар-Хофен затребовал модель с минимально возможным уровнем интеллекта, но скафандр все же обладал разумом, пусть и «с узловым распределением» (Генар-Хофен гордился тем, что вообще не понимает смысла этих слов). Короче говоря, носить скафандр было очень удобно, а вот жить с ним – невыносимо; устройство проявляло всемерную заботу о хозяине, но не упускало случая напоминать об этом по любому поводу. Генар-Хофен считал, что это весьма характерно для Культуры.
Обычно в присутствии Хамов Генар-Хофен делал скафандр серебристо-молочным, оставляя прозрачными лишь руки и голову. А вот глаза выглядели не совсем так, как надо, – поверхность скафандра слегка вспучивалась над глазницами, позволяя мигать, – поэтому вне модуля Генар-Хофен надевал темные очки, слегка неуместные в легком фотохимическом мареве нижнего уровня атмосферы, в ста километрах под залитыми солнцем вершинами облаков планеты Хамов. Впрочем, очки в какой-то мере служили подспорьем.
Поверх скафандра Генар-Хофен обычно носил жилет с карманами для всевозможных гаджетов, подарков и взяток, а также поясную сбрую с паховым щитком и двумя набедренными кобурами, в которых лежали старинные, но внушительные пистолеты: их боевые возможности обеспечивали слабаку-иномирцу минимальный уровень уважения со стороны Хамов.
Собираясь на торжественный ужин, Генар-Хофен нехотя последовал настойчивым советам жилого модуля и облачился в якобы изысканный наряд: сапоги до колена, узкие бриджи, короткий китель и длинный плащ, приспущенный с плеч. Кроме пистолетов – крупнее обычных, – Генар-Хофен обзавелся еще и парой длинных, грозно поблескивающих ружей, повесив их за спину: модуль объяснил, что это тяжелые штурмовые винтовки калибра три миллиметра, двухтысячелетней давности, но полностью функциональные. При виде предложенного модулем головного убора – высокого блестящего цилиндра, обрамленного бахромой, – Генар-Хофен недовольно поморщился и выбрал парадный бронированный полушлем; со стороны казалось, что голову накрыла огромная шестипалая лапа. Само собой, каждая деталь щегольского наряда тоже была защищена гелевым полем, предохранявшим предметы от холода и корродирующей атмосферы планеты Хамов. Впрочем, модуль уверял, что гелевое поле нисколько не помешает, если ради приличия потребуется открыть стрельбу.
– Господин полковник! – Рядом с Пятериком остановился оскопленный малек, поддерживая тремя щупальцами большой поднос, уставленный прозрачными многостенными колбами разных форм и размеров.
– Чего тебе? – проворчал Пятерик.
– Еда для иномирного гостя, господин полковник!
Пятерик выдвинул щупальце и заелозил им по подносу, сбивая колбы с мест. Перепуганный официант с ужасом взирал на опрокинутые сосуды. Причину его испуга понял бы даже несведущий в дипломатическом церемониале и протоколе: разбитая колба опасности не представляла – осколки разлетелись бы сравнительно недалеко, а ядовитые для Хамов вещества, моментально замерзнув, никому бы не повредили. Однако за подобную непростительную оплошность нерасторопного малька ожидало бы суровое наказание, по тяжести соразмерное публичности допущенного промаха, так что у бедолаги имелся веский повод для беспокойства.
– Что это? – Пятерик ухватил щупальцем сферическую колбу, на три четверти полную жидкости, и яростно замахал ею перед клювом малька. – Выпивка? Да или нет?
– Не могу знать! – пискнул официант. – Похоже… похоже, что выпивка.
– Идиот, – пробормотал Пятерик и грациозным жестом вручил колбу Генар-Хофену. – Иномирный гость, – изрек он, – прошу сообщить, доволен ли ты нашими стараниями.
Генар-Хофен кивнул и принял колбу.
Пятерик повернулся к официанту.
– Ну? – заорал он. – Да не болтайся ты тут, придурок, неси остальное за стол батальона Грозных Болтунов!
Он подхлестнул малька щупальцем. Бедняга с поникшим газовым мешком испуганно шарахнулся прочь, опустился на мембранный пол пиршественного зала гнездовья и понесся в указанном направлении, уворачиваясь от прибывавших Хамов.
Пятерик ненадолго отвлекся, обмениваясь приветственными хлопкопожатиями со знакомым офицером дипкорпуса, потом повернулся, извлек из кармана пузатый сосуд с жидкостью, аккуратно чокнулся с Генар-Хофеном и прогудел:
– За будущее Культурно-Хамских отношений! Да будет наша дружба долгой, а наши войны – короткими!
Он выдавил содержимое сосуда в ротовой клюв.
– Такими короткими, чтобы мы их не заметили, – заученно и не слишком искренне произнес Генар-Хофен; от представителя Культуры ждали именно этого.
Пятерик презрительно хмыкнул и на несколько мгновений отвернулся, пытаясь вставить кончик щупальца в анальное отверстие флотского капитана, который пролетал мимо. Тот гневно отпихнул щупальце, озлобленно тюкнул полковника клювом, а потом расхохотался; последовали радостные хлопкопожатия и объятия, как и подобало между давними друзьями. Генар-Хофен знал, что этим вечером увидит еще много таких сценок. Мальчишник обещал быть непринужденным даже по Хамским меркам.
Генар-Хофен поднес ко рту отводную трубку колбы; скафандр подсоединился к ней, уравновесил давления, открыл. Пока Генар-Хофен закидывал голову, скафандр проверил состав жидкости и после долгих размышлений пропустил через себя, дав ей пролиться в рот и горло хозяина.
– Смесь воды и спирта в равных пропорциях плюс следы частично ядовитых веществ растительного происхождения. Больше всего похоже на лейсецикерский джин, – сообщил голос в голове Генар-Хофена. – На твоем месте я бы это пить не стал.
– На моем месте, скаф, ты бы давно надрался, лишь бы смягчить тяжкие последствия твоих нежных объятий, – возразил Генар-Хофен, потягивая напиток.
– Ах, мы в обидчивом настроении, – сказал голос.
– Как обычно, когда тебя надеваю.
– Ну как, не очень плохо, по вашим странным представлениям? – требовательно осведомился Пятерик, скосив глазные стебельки в сторону колбы.
Генар-Хофен кивнул, чувствуя, как напиток пробирает до самых печенок, и закашлялся. Гель скафандра на миг скатался в шарик вокруг его губ, как серебристая жевательная резинка. Для Пятерика кашель человека в скафандре был великолепным развлечением, уступавшим лишь чиханию.
– Нездоровое и ядовитое пойло, – подтвердил Генар-Хофен. – Идеальная копия. Я восхищен мастерством вашего химика.
– Я так ему и передам. – Пятерик смял свою питьевую емкость, швырнул ее подлетевшему официанту и снова взял человека за руку. – Ну, пошли. Пора к столу; у меня в желудке пусто, как у труса в кишках перед битвой.
– Нет-нет-нет, ее нужно подсечь, болван, иначе драгончим достанется. Вот, учись…
Официальные трапезы Хамов проходили за круглыми столами метров пятнадцати диаметром, установленными над ловчими ямами, где во время трапезы устраивали звериные бои.
Некогда на армейских банкетах и на вечеринках Хамской аристократии главным развлечением были схватки между пленными чужаками – устройство таких боев обходилось баснословно дорого и, ввиду разницы давлений и метаболизмов, не только влекло за собой массу технических осложнений, но и представляло реальную угрозу для пирующих. Об ужасном взрыве за пятым столом Глубокошрамов в 334-м вспоминали до сих пор: тогда всех гостей постиг прискорбный, но славный конец – их уничтожило непредвиденным взрывом ловчей ямы, в которой поддерживалось сверхвысокое давление, как в атмосфере газового гиганта. И все же влиятельные круги местной аристократии часто выступали против членства Хамов в неформальном сообществе космических цивилизаций, мотивируя это тем, что пиршества станут скучными, если со слабыми видами обращаться снисходительно, вместо того чтобы дать им возможность проявить себя в стычках с могучей армией Хамов.
Офицер-Хам и сейчас мог вызвать обидчика на дуэль, если повод был достаточно веским – например, тяжкое оскорбление; время от времени устраивали схватки между преступниками, которых обычно связывали вместе, спутывали им конечности и вооружали серебряными ножичками – чуть опаснее шляпной булавки, – чтобы бой не закончился чересчур быстро. На таких поединках Генар-Хофен никогда не присутствовал и даже не надеялся их посетить: чужаков туда не приглашали, а места на эти бои расхватывали, как билеты на модный спектакль.
Сегодняшнее торжество посвящалось тысяча восемьсот восемьдесят пятой годовщине космической битвы, в которой Хамы впервые столкнулись с врагом, достойным уважения. Для ужина выбрали развлечения, гармонирующие с меню. При подаче рыбного блюда ловчую яму частично заполнили жидким этаном и пустили туда бойцовых рыб, выращенных специально для банкета. Пятерик с неподдельным наслаждением рассказывал человеку об этих уникальных существах с челюстями особого устройства, не позволявшими питаться обычным образом; им приходилось высасывать жизненные соки из рыбы другого вида, выращиваемой в качестве корма.
Вторым блюдом были маленькие съедобные зверьки – пушистые и, по мнению Генар-Хофена, очень милые. Они бегали по желобу, проложенному на краю ловчей ямы вровень с внутренним отверстием пиршественного стола, а за ними гналось что-то длинное, скользкое, со множеством зубов на обоих концах. Хамы веселились, ревели, тарабанили по столу, делали ставки, отпускали соленые шуточки и оскорбления, тыкали в зверьков вилками и отправляли в клювы таких же зверьков, только жареных.
Главным блюдом меню были драгончие. Пока две группы зверей (каждое размером с тучного человека и с восемью лапами) раздирали друг друга острыми как иглы вставными зубами и накладными когтями, пирующим подавали освежеванных и нарезанных драгончих на громадных блюдах из спрессованной растительности. Хамы считали это представление венцом всего банкета. Теперь каждый наконец мог воспользоваться миниатюрным гарпуном, самым впечатляющим из столовых приборов, чтобы сорвать кусок мяса с тарелки соседа и, умело подсекая привязанный к гарпуну трос (Пятерик как раз демонстрировал этот прием человеку), перенести кусок к себе на тарелку, в клюв или в щупальца, не дав ему свалиться на дно ямы с драгончими, не позволив перехватить соседу и не перебросив через свой газовый мешок.
– Прелесть в том, – говорил Пятерик, забрасывая гарпун на тарелку адмирала, отвлекшегося на неудачную подсечку, – что самая легкая добыча всегда дальше остальных.
Он довольно загудел и подсек добычу, увернувшись от выпада офицера, сидевшего справа от адмирала. Желанный кусок описал изящную дугу в воздухе, и Пятерику даже не пришлось вставать, чтобы отправить лакомство себе в клюв. Он завертелся на месте под аплодисменты собравшихся, – (щупальца щелкали, как бичи), – затем опустился на Y-образную подставку с мягкой набивкой.
– Понятно? – обратился он к человеку, демонстративно сглотнул и выплюнул гарпун вместе с тросом.
– Угу, – сказал Генар-Хофен, медленно сматывая трос после очередной безуспешной попытки.
Он сидел справа от Пятерика, на Y-образной подставке, которую приспособили для него, установив доску между двумя оконечностями. Ноги его болтались над мусорной ямой, окаймлявшей стол; по словам скафандра, ее вонь удовлетворяла самых требовательных Хамских гурманов. Слева от Генар-Хофена внезапно пролетел гарпун, так что пришлось резко отшатнуться.
Посол Культуры добродушно отнесся к смеху и преувеличенным извинениям офицера Хамов, сидевшего через пять мест от него, – тот метил в тарелку Пятерика, – подобрал гарпун с тросом и учтиво вернул владельцу. Затем Генар-Хофен снова стал выбирать из контейнеров кусочки безвкусной еды гелеполевой вилкой в виде четырехпалой руки и класть их в рот. Болтая ногами над канавой с отбросами, он чувствовал себя ребенком среди взрослых.
– Чуть тебя не выловили, человек?! Ха-ха-ха! – Полковник дипкорпуса, сидевший по другую сторону от Пятерика, потянулся к Генар-Хофену и хлопнул его щупальцем по спине, отчего человек повалился на стол. – Ой! – сказал полковник и таким резким рывком привел Генар-Хофена в сидячее положение, что у того невольно клацнули зубы.
Вежливо улыбнувшись, посол Культуры взял со стола оброненные темные очки. Полковника дипкорпуса звали Вспыльчивым Малым. По мнению представителей Культуры, так могли бы звать, к несчастью, едва ли не всех Хамских дипломатов.
Как объяснил Пятерик, отдельных представителей Хамской старой гвардии удручала сама мысль о том, что в их цивилизации появился дипломатический корпус, ведь другие виды могли принять это за проявление слабости; Хамы пытались отыграться, назначая на дипломатические посты самых агрессивных и ксенофобски настроенных сородичей, чтобы чужаки не пришли к странному и опасному предположению о смягчении Хамских нравов.
– Давай, старина! Еще раз! Хоть наши лакомства и не для тебя, но поразвлечься ведь можно?!
Гарпун пролетел над ямой, направляясь к тарелке Пятерика. Хам без труда перехватил его и с громким хохотом отбросил. Офицер, метнувший гарпун, вовремя отклонился, и гарпун попал не в него, а в проходившего мимо официанта. Тот взвыл, раздалось шипение газа, выходившего из пробитого газового мешка.
Генар-Хофен оглядел куски мяса на тарелке Пятерика.
– А почему бы мне просто не загарпунить твою тарелку? – спросил он.
Пятерик, возмущенно подскочив, заревел:
– Тарелку соседа?! Генар-Хофен, да ты что! Это мухлеж или приглашение к дуэли в оскорбительной форме! Чему вас только учат в этой вашей Культуре?
– Прошу прощения, – сказал Генар-Хофен.
– Прощаю. – Пятерик, кивнув глазными стебельками, проверил леску, закинул в клюв кусок мяса с тарелки, потянулся за выпивкой и вместе с остальными офицерами забарабанил щупальцем по столу, пока одна из драгончих валила другую на спину и вгрызалась ей в шею. – Давай-давай! Седьмая! Я ставил на нее! Я выиграл! Ну, Древогаз, что я тебе говорил?!
Генар-Хофен покачал головой, улыбаясь своим мыслям. За всю свою жизнь он еще не бывал среди таких чуждых ему существ, внутри огромного тора из холодного сжатого газа, вращавшегося вокруг черной дыры, которая, в свою очередь, вращалась вокруг коричневого карлика в нескольких световых годах от ближайшей звезды; газовый тор щетинился кораблями типичной для Хамов формы (зазубренная луковица) и был населен веселыми космопроходцами-Хамами и их обширной коллекцией разнообразных жертв. Как ни странно, именно здесь Генар-Хофен чувствовал себя как дома.
– Генар-Хофен? Это я, Скопелль-Афранки, – прозвучало в голове Генар-Хофена – жилой модуль обращался к нему через скафандр. – Срочное сообщение.
– Подожди! – велел Генар-Хофен. – Я очень занят, застольный этикет не позволяет отрываться на разговоры.
– Нет, дело неотложное. Немедленно возвращайся.
– Что? Нет, уйти я не могу. Ты что, сдурел? И вообще, тут все только начинается.
– Ничего подобного. Ты пришел сюда восемьдесят минут назад. Эта ваша скотобойня, замаскированная под пиршество, уже в полном разгаре. Через твой дурацкий скафандр мне прекрасно видно, что там творится…
– Вот так всегда! – обиженно встрял скафандр.
– Заткнись, – сказал ему модуль. – Генар-Хофен, ты вернешься или как?
– Нет, не вернусь.
– Что ж, давай-ка проверим приоритеты канала связи… Та-а-ак. Текущее состояние…
– …ставку, друг-человек? – Пятерик стукнул щупальцем по столу перед Генар-Хофеном.
– А? Какую ставку? – Генар-Хофен быстро повторил в уме последние слова Хама.
– Пятьдесят хлюпов на вторую из красной двери! – проревел Пятерик, гордо покосившись на соседей по столу.
Генар-Хофен хлопнул по столешнице.
– Мало! – вскричал он; скафандр, усилив его голос, тут же перевел сказанное, и несколько глазных стебельков повернулись к нему. – Двести на синюю!
Пятерик происходил из зажиточной, но не богатой семьи. Пятьдесят хлюпов составляли половину его месячного оклада. Хам едва заметно вздрогнул, но тут же хлопнул другим щупальцем по первому.
– Ах ты, поганый чужак! – напыщенно завопил он. – Да как ты смеешь намекать, что офицер моего ранга не в состоянии потратить двести хлюпов? Двести пятьдесят!
– Пятьсот! – Генар-Хофен хлопнул по столу другой рукой.
– Шестьсот! – заорал Пятерик, ударив по столу третьим щупальцем, и удовлетворенно обвел глазами присутствующих.
Все разразились хохотом: у человека свободных рук больше не было.
Генар-Хофен, извернувшись на стуле, громыхнул левым ботинком о стол:
– Тысяча, и хватит прибедняться!
Четвертое щупальце Пятерика метнулось на стол перед Генар-Хофеном. Там становилось тесновато.
– Принято! – взревел Хам. – И считай, что тебе повезло, уродец мелкий, – я сегодня добрый! Если бы я повысил ставку, ты бы уже барахтался в мусорной яме! – Он захохотал и обвел взглядом соседей.
Те тоже засмеялись: младшие чины – по долгу службы, друзья и близкие сослуживцы Пятерика – слишком громко и отчаянно. Такая крупная ставка могла создать проблемы в отношениях с военным ведомством, банком, родственниками или со всеми сразу. Некоторые переглядывались с выражением, в котором Генар-Хофен уже научился видеть ироническую ухмылку.
Пятерик с воодушевлением наполнил сосуды своих соседей и затянул песню:
– Поджарим дрессировщика на медленном огне, пока уродец ластами не шлепнет…
Остальные подхватили.
– Так, – подумал Генар-Хофен, – модуль, о чем ты говорил?
– Знаешь, а ведь это довольно безрассудное пари. Тысяча хлюпов! Если Пятерик проиграет, то всю сумму выплатить не сможет, а если победит, то… нас сочтут транжирами.
Генар-Хофен, едва заметно усмехнувшись, решил, что это прекрасный способ испортить всем праздник.
– Ну что там за сообщение? – обратился он к модулю.
– Я сейчас попробую впихнуть его в то, что заменяет мозги твоему скафандру…
– Я все слышал, – сказал скафандр.
– …незаметно для наших друзей, – продолжил модуль. – Секретируй немного быстрячка и раскачайся…
– Прошу прощения, – вмешался скафандр, – но, по-моему, в данных обстоятельствах ему стоит хорошенько подумать, прежде чем секретировать такое сильное средство. Скопелль-Афранки, когда тебя нет поблизости, я в ответе за благополучие Генар-Хофена. И если честно, то тебе легко сидеть там, наверху…
– Не лезь не в свое дело, тупая ты мембрана, – заявил модуль.
– Что?! Да как ты смеешь?!
– Заткнитесь оба! – оборвал их Генар-Хофен, еле удержавшись, чтобы не выкрикнуть это вслух.
Пятерик что-то болтал про Культуру, но из-за препирательства двух машин Генар-Хофен пропустил первую часть фразы.
– …таким захватывающим, не правда ли?
– Правда! – отозвался Генар-Хофен, перекрикивая поющих, затем опустил свой гелеполевый прибор в один из контейнеров с пищей, поднес ко рту, улыбнулся и надул щеки.
Пятерик рыгнул, отправил в клюв кусок мяса размером с полголовы взрослого человека и снова повернулся к ловчей яме: две новые драгончие, присматриваясь, настороженно обходили друг друга. Генар-Хофен решил, что шансы на победу у них равны.
– Теперь мы можем поговорить? – спросил модуль.
– Да, – подумал Генар-Хофен. – В чем дело?
– Как я уже сказал, срочное сообщение.
– От кого?
– От всесистемника «Смерть и гравитация».
– Правда? – слегка впечатлился Генар-Хофен. – А я думал, старый шельмец со мной разговаривать не желает.
– Вот и мы так думали. А он взял и пожелал. Так ты примешь сообщение?
– Приму, приму. А зачем быстрячок секретировать?
– Сообщение длинное… а вдобавок интерактивное: набор сигналов с полноценным семантическим контекстом, снабженный умослепком и способный отвечать на твои вопросы. Если бы ты слушал все это в реальном времени, то остолбенело сидел бы до тех пор, пока гости не перейдут к восхитительному блюду «охота на официанта». К тому же сообщение срочное. Генар-Хофен, ты меня вообще слушаешь?
– Да слушаю я тебя, слушаю. А кратко пересказать можешь?
– Сообщение для тебя, а не для меня, Генар-Хофен. Я его не видел, оно будет расшифровываться по ходу пересылки.
– Ладно, ладно, я уже секретирую, давай.
– Я по-прежнему считаю, что это дурацкая затея… – пробормотал скафандр.
– ЗАТКНИСЬ! – произнес модуль. – Генар-Хофен, извини. Вот текст сообщения.
– От всесистемника «Смерть и гравитация» – Седдун-Браийсе Биру Фрюэлю Генар-Хофену дам Ойс, начало сообщения, – сказал модуль официальным тоном.
Потом заговорил новый голос:
– Генар-Хофен, не стану притворяться, что рад снова беседовать с тобой. Однако меня об этом попросили те, чьи мнения и суждения я высоко ценю, и, похоже, ситуация складывается таким образом, что я преступлю свой долг, если не подчинюсь их просьбе и не приложу все усилия, чтобы выполнить данное мне поручение.
Генар-Хофен мысленно вздохнул и подпер подбородок сложенными руками; быстрячок распространялся по центральной нервной системе, придавая всему происходящему вид замедленной съемки. Когда Генар-Хофен впервые столкнулся со всесистемником «Смерть и гравитация», тот уже был старомодным велеречивым занудой, и его манера общения с тех пор нисколько не изменилась; даже голос остался таким же напыщенным и монотонным.
– Исходя из этого, с учетом твоей склонности к противоречиям, привычки к препирательствам и извращенной натуры, я посылаю тебе интерактивное сообщение. Как мне известно, ты сейчас исполняешь обязанности одного из наших послов в этой банде ребячески жестоких выскочек и невеж – Хамов. К несчастью, должен заметить, что, хотя эта должность должна была стать небольшим наказанием для тебя, ты с прискорбной легкостью приспособился если не к выполнению трудной миссии, то к здешней обстановке, с обычной для тебя смесью беззаботной наглости и небрежной самонадеянности…
– Раз уж сообщение интерактивное, – перебил его Генар-Хофен, – не мог бы ты наконец перейти к делу?
На противоположном конце ловчей ямы гончие медленно преследовали друг друга.
– Дело в том, что радушным хозяевам придется на некоторое время лишиться твоего общества.
– Что? Это еще почему? – насторожился Генар-Хофен.
– Принято решение – спешу добавить, что я не имею к этому никакого касательства, – о том, что твои услуги нужны в другом месте.
– Где? И надолго ли?
– Не могу сказать, где именно и надолго ли.
– Ну хоть предположи.
– У меня нет ни права, ни желания делать предположения.
– Модуль, прерви сообщение.
– А надо ли? – спросил Скопелль-Афранки.
– Погоди! – сказал голос всесистемника. – Допустим, я сообщу, что тебе придется отлучиться примерно на восемьдесят дней. Тебя это устроит?
– Нет, ни в коем случае. Мне и здесь хорошо. Хватит с меня этой мути от Особых Обстоятельств – мол, проверни для нас одно дельце и все такое. Я сыт этим по горло.
(Это было не совсем так: Генар-Хофен выполнил только одно поручение Особых Обстоятельств, но слышал о множестве случаев, когда люди вляпывались в неприятности, согласившись поработать на эту организацию – отдел Контакта, отвечавший за шпионаж и прочие темные дела.)
– Я не…
– К тому же у меня есть работа, – напомнил Генар-Хофен. – Через месяц на очередной встрече с Великим Советом мне предстоит потребовать, чтобы они повежливее вели себя с соседями, иначе получат по ластам. Ну, колись! Если не расскажешь, в чем состоит твое интригующее предложение, я на него не соглашусь.
– Я не говорил, что выступаю от имени Особых Обстоятельств.
– А что, это не так?
– Не совсем, но…
– Вот и не вешай мне лапшу на уши. По какой еще причине одаренного и успешного посла хотят выдернуть из…
– Генар-Хофен, мы теряем время.
– Ах мы?! – подумал Генар-Хофен, наблюдая, как гончие медленно прыгают друг на друга. – Ладно, продолжай.
– Предлагаемое тебе задание будет очень деликатным, и поэтому я считаю тебя абсолютно непригодным для такой работы. Без настоятельной необходимости весьма неблагоразумно делиться всеми подробностями со мной, твоим модулем и твоим скафандром.
– Ага, вот ты себя и выдал. Поэтому вы пойдете лесом. Типичная болтовня ОО – мол, все узнаешь, когда мы решим, что тебе это нужно. Плевал я на вашу деликатную работенку. Даже думать о ней не буду, пока не узнаю, о чем речь.
Драгончие взвились в прыжке. «Ну вот, – подумал Генар-Хофен, – вполне возможно, что все решит первая схватка: победит тот, кто первым перегрызет горло противнику».
– От тебя требуется, – сказал голос сообщения тем тоном, которым всесистемник «Смерть и гравитация» пользовался в сильном раздражении, – потратить восемьдесят дней, причем на протяжении девяноста девяти или даже девяноста девяти целых и девяти десятых процента этого времени ты будешь, без всякого риска и напряжения, перемещаться из точки А в точку Б. Первая часть твоего путешествия пройдет, как я полагаю, в максимально комфортных условиях на борту корабля Хамов, который мы попросим предоставить в твое распоряжение (вероятно, за плату); вторая – в гарантированно комфортных условиях, на борту ЭКК Культуры, после чего тебе предстоит ненадолго оказаться на другом корабле Культуры, где ты и должен будешь выполнить возложенную на тебя задачу. Говоря «ненадолго», я имею в виду, что ты, скорее всего, уложишься в один час и в любом случае потратишь на это не больше дня. Затем ты вернешься сюда и сможешь вновь приступить к своим делам в компании твоих добрых друзей и союзников, Хамов. По-моему, работа не слишком обременительна, даже для тебя.
Драгончие, раскрыв челюсти и примериваясь к глоткам друг друга, зависли в метре над центром ямы. Пока сложно было что-то утверждать, но Генар-Хофену казалось, что гончей, на которую поставил Пятерик, не светит ничего хорошего.
– Да-да-да, я это все уже проходил, «СиГ». При чем тут я? С какого перепугу я должен… Ах ты, дрянь…
– Что?! – произнесло сообщение от «Смерти и гравитации».
Но Генар-Хофен отвлекся.
Две драгончие, опускаясь на дно ловчей ямы и дергая конечностями, сцепились мертвой хваткой. Зверь в синем ошейнике сомкнул зубы на горле твари в красном. Офицеры-Хамы одобрительно гоготали. Пятерик и его сторонники громко вопили.
«Ну мать твою так», – подумал Генар-Хофен и мысленно обратился к скафандру:
– Скаф?
– Что? – спросил скафандр. – Я думал, ты говоришь с…
– Мне пока не до него. Видишь вон ту синюю драгончую?
– Завораживающее зрелище.
– Врежь твари эффектором. Отцепи ее от второй.
– Не могу! Так же нечестно!
– Честь задницы Пятерика висит на волоске, скаф. Делай, что велено, или возьмешь на себя ответственность за крупный дипломатический скандал. Выбирай.
– Что?!
– Немедленно шарахни ее эффектором, кому говорят! Давай-давай; я в курсе, что последнее обновление поможет тебе обойти их системы слежения. Нет, ну надо же! Ай! Считай, что эти протезы смыкаются на твоей шее! Пятерик сейчас простится с дипломатической карьерой и уже изобретает предлог, чтобы вызвать меня на дуэль. И не важно, кто кого убьет – я его или он меня; наверняка дойдет до войны между…
– Ну ладно, ладно! Вот! Смотри!
В верхней части плеча Генар-Хофена что-то защипало. Красная драгончая дернулась, синяя сложилась пополам и выпустила ее. Зверюга в красном ошейнике прошмыгнула под брюхом соперницы, извернулась, набросилась на нее и тут же сомкнула клыки на шее твари в синем ошейнике. Справа, будто в замедленной съемке, поднимался в воздух Пятерик.
– Так, «СиГ», о чем мы там говорили?
– В чем причина задержки? Ты чем занимаешься?
– Не важно. Как ты верно заметил, времени мало. Давай не тяни.
– Я так понимаю, ты намерен поторговаться. Чего ты хочешь?
– Гм, дай подумать. А мне корабль дадут?
– Полагаю, это можно устроить.
– Еще бы.
– Ты получишь все, о чем попросишь. Идет?
– Конечно.
– Генар-Хофен, умоляю, скажи, что ты согласен.
– «СиГ», ты меня умоляешь? – мысленно рассмеялся Генар-Хофен.
Драгончая в синем ошейнике беспомощно дергалась в челюстях соперника, Пятерик поворачивался, чтобы взглянуть на человека.
– Да, да! Ты согласен? Время не терпит!
Краем глаза Генар-Хофен заметил, что одно из щупалец Пятерика вытягивается в его сторону, и начал неспешно готовиться к смягчению удара.
– Я подумаю.
– Но…
– Скаф, отключи сигнал и скажи модулю, чтобы меня не беспокоил. Нет, стоп… Командная инструкция: отключись от сети и жди моего вызова.
Генар-Хофен прервал действие быстрячка, улыбнулся и с облегчением перевел дух, ощутив зубодробительный хлопок по спине. Культура влетела на тысячу хлюпов. Вечеринка удалась.
IV
Той ночью, в сером полусвете полнолуния, коменданта вновь объял ужас.
Коменданту снилось, что в бледном сиянии рассвета он встает с лагерной койки. Внизу, в долине, трубы крематориев изрыгали черный дым. Больше никакого движения. Он шел между безмолвных палаток и сторожевых вышек к фуникулеру, который повез его над лесом к леднику.
Свет наверху был слепяще-белым и холодным, разреженный воздух обжигал горло. Ветер подталкивал коменданта, трепал полотнища снега и ледяной крошки, скользившие над разломами великой ледяной реки, зажатой между зубцами черных гор под белыми снежными шапками.
Комендант огляделся. Сегодня работали на западном склоне, где приходилось копать глубже; он впервые увидел это место. Сам склон был краем огромной чаши, вырубленной в толще ледника; на ее сияющем ледяном дне копошились, подобно насекомым, рабочие, машины, многоковшовый экскаватор и скреперная установка. Девственно-белый склон, усеянный черными точками, издали похожими на валуны, был слишком крутым, что представляло определенную опасность, но сооружение более пологого среза требовало времени, а начальство подгоняло…
На вершине, где опорожнялись ковши скреперов, ждал поезд, устилая ослепительно-белый ландшафт черным дымом. Охранники переминались с ноги на ногу, инженеры, собравшись у лебедки, что-то оживленно обсуждали, а из бытовки на очередную смену выходили отдохнувшие укладчики. В глубокий разрез во льду опускали клеть с забойщиками: комендант различал измученные, усталые лица, лагерные робы немногим лучше лохмотьев.
Под ногами коменданта что-то загрохотало и дрогнуло.
Оглянувшись, он увидел, как от склона с величественной неспешностью откололась вся восточная часть и, взвихрив белизну, обрушилась на рабочих и охранников. Крохотные черные фигурки бросились прочь от стремительно низвергающейся лавины.
Убежать удалось немногим; почти всех накрыло громадной белой волной, разметало сверкающим вихрем. Глубокий, низкий рев лавины отдавался в груди коменданта.
Он побежал по краю разреза к вершине склона, где с криками суетились рабочие. Дно чаши заполнил белый туман взметенного снега и раздробленного в крошку льда, скрывая уцелевших и тех, кого погребла лавина.
Пронзительно взвизгнув, заработала лебедка. Скреперная установка замерла. Комендант бросился к небольшой группе людей, стоявших неподалеку от наклонной плоскости.
«Я знаю, что здесь происходит, – подумал он. – Я знаю, что со мной происходит. Я помню боль. Я вижу девочку. Я все это знаю. Я знаю, что происходит. Надо остановиться. Почему я не останавливаюсь? Почему не могу остановиться? Почему не могу проснуться?»
Как только комендант подбежал к людям, стальной трос с застрявшими ковшами, не выдержав натяжения, с резким хлопком разорвался где-то внизу, в туманной чаше. Обрывок троса со свистом взмыл в воздух и, извиваясь, захлестал по склону. Жуткий груз сорвался с крючьев скреперной установки, будто сосульки с обледеневшего кнута.
Комендант что-то прокричал, обращаясь к людям на вершине наклонной плоскости, потом споткнулся и ничком упал в снег.
Лишь один из инженеров среагировал вовремя.
Лопнувший трос рассек остальных пополам, разметал алые ошметки по снегу. Петля троса с чудовищным лязгом ударила о локомотив и устало обвилась вокруг лебедки, тяжелыми кольцами свернувшись на снегу.
Что-то ударило коменданта по бедру с силой молота, бьющего по наковальне; кости раскололись в приступе жесточайшей боли. От удара комендант кубарем покатился по снегу, кости ломались, крошились, прорывали кожу. Казалось, падение длилось вечно. Наконец комендант, воя от боли, замер в сугробе вместе с тем, что в него врезалось.
Труп, вылетевший из экскаваторного ковша, был из тех, которые утром, будто гнилой зуб, выдрали из ледникового склона – немой свидетель, которого следовало тайно и спешно погрузить в вагончик, доставить в долину и обратить из бездыханного обвинителя в безобидный дым и пепел. Удар, сломавший ногу коменданта, нанесло тело, погребенное в леднике полпоколения назад, когда врагов Расы изгоняли с новозавоеванных территорий.
Крик взлетел в морозный воздух, будто сгусток отчаяния, словно нечто, желавшее смешаться с воплями, которые долетали с вершины склона.
Комендант, задыхаясь, глянул на застывшее лицо трупа, с усилием втянул в грудь воздух и исторг новый вопль. Ребенок. Девочка.
Снег обжигал лицо. Грудь сдавило. Нога стала горящей головней, от которой занималось все тело.
А свет в глазах померк.
«Почему это со мной происходит? Почему оно не прекращается? Почему я не могу это прекратить? Почему не могу проснуться? Почему я вновь переживаю это жуткое прошлое?»
Боль и холод отступили, словно унесенные прочь; коменданта накрыл иной холод. Цепенея, комендант понял, что… размышляет. Размышляет о случившемся. Пересматривает, взвешивает.
«…В пустыне мы убивали их сразу же. Не было этой тягомотины. Наверное, кто-то решил, что погребение во льдах – это поэтично. Трупы в высокогорных ледниках сохраняются веками. Их захоронили так глубоко, что добраться до них можно было лишь ценой чудовищных усилий. Неужели наши вожди, уверовав в собственную пропаганду, решили, что правление их продлится сотни веков? Неужели они задумывали так далеко наперед, а потом представили себе, как спустя тысячи лет под серым слоем подтаявших льдов возникают озера, полные трупов, высвободившихся из ледяного плена? Наверное, они обеспокоились тем, что подумают о них потомки. Что, если эти безжалостные покорители настоящего решили победить и будущее, дабы оно прониклось к ним тем же обожанием, которое внушали нам?
…В пустыне их сразу же сжигали. Длинные составы привозили их под палящее солнце, в удушливую пыль; тем, кто не умер в черных вагонах, давали обильное питье; от воды никто не отказывался – всех мучила жажда после многодневного пребывания на жаре, бок о бок со смертью.
Они выпивали отравленную воду и умирали в считаные часы. С трупов сдирали одежду и сжигали тела в солнечных печах, будто принося жертвы ненасытным богам Расы и Чистоты. В том, как от них избавлялись, было нечто чистое, словно в смерти эти жалкие, опустившиеся создания обретали благородство, недоступное им в повседневной жизни. Их пепел опускался легчайшим прахом в пыльное ничто пустыни, и его сдувало первой же бурей.
Последними в печь отправились рабочие лагеря, задушенные газом в бараках, и все документы: письма, приказы, реестры, заявки, справки, заметки, папки, записки. Всех нас обыскали, даже меня. Тех, кто пытался спрятать дневники, тайная полиция пристрелила на месте. Бо́льшую часть нашего имущества тоже обратили в дым. А то, что позволили взять с собой, проверили так тщательно, что отчистили наши мундиры от песка лучше всякой стирки. Ну, так мы потом шутили.
Нашу команду разбросали по разным частям на завоеванных территориях. Встречи друг с другом не поощрялись.
Я хотел написать о том, что случилось, – не повиниться, а объяснить.
Мы тоже страдали – не физически, хотя иногда и приходилось тяжело, а душевно, умственно. Да, были среди нас жуткие типы, гордившиеся происходящим (наверное, наши усилия немного помогли снизить преступность в городах), но по большей части все мы время от времени изнывали от мук, размышляя о случившемся, хотя в душе понимали, что поступаем правильно.
Многих мучили кошмары, ведь мало кто вытерпит ежедневное столкновение с насилием, болью и ужасом.
Те, кого мы уничтожали, терпели муки несколько дней, в крайнем случае – месяц-другой. Мы старались избавлять их от страданий быстро и действенно.
А вот наши страдания длятся всю доставшуюся нам жизнь.
Я горжусь тем, что совершил. Хотелось бы, конечно, чтобы это испытание не выпало на мою долю, но я рад, что сделал все от меня зависящее, и поступил бы так снова.
Поэтому я и собирался написать о случившемся, рассказать о наших убеждениях, о нашей самоотверженности, о наших муках.
Но я этого не сделал.
И этим я тоже горжусь».
Проснувшись, он ощутил в своей голове нечто.
Он вернулся в реальность, в настоящее, в спальню дома престарелых на берегу моря. На плитках балкона дрожали солнечные блики. Его сдвоенные сердца бились изо всех сил, вставшие дыбом чешуйки кололи спину. Нога ныла, в ней эхом отдавалась боль старого перелома, полученного на леднике.
Никогда прежде прошлое не являлось во сне так правдоподобно. Ему наконец привиделась и лавина на западном склоне, и несчастный случай с экскаватором (воспоминания об этом были погребены глубоко под ослепительно-белым грузом страданий). Более того, привычный ход сновидений неуловимо изменился, заставляя его заново пережить случившееся, вновь сражаться за каждый глоток воздуха, снова глядеть в лицо мертвой девочки.
Он пытался все обосновать, объяснить и даже оправдаться за свои действия во время службы в армии, ставшей самой примечательной частью его жизни.
А теперь он ощущал в своей голове нечто.
Нечто заставило его закрыть глаза.
– Наконец-то, – сказало нечто глубоким, неторопливым и властным голосом, почти идеально выговаривая слова.
«Наконец-то?» – подумал он. («Что это?»)
– Я узнал правду.
«Правду о чем?» («Кто это?»)
– О том, что совершили вы. Ваш народ.
«Что?»
– Улики были рассеяны повсюду: в пустынях, в суглинке, в стеблях растений, на дне озер. Следы обнаружились и в истории культуры: внезапное исчезновение произведений искусства, изменения в архитектуре и в сельском хозяйстве. Уцелело немногое: книги, фотографии, звукозаписи, каталоги, противоречащие переписанной истории, – но все же они не объясняли, почему столько племен и народов внезапно исчезло без малейших признаков ассимиляции.
«О чем вы?» («Что это у меня в голове?»)
– Вы не поверите, комендант, если я расскажу о себе, но я говорю о том, что называют геноцидом. О доказательствах его существования.
«Мы сделали то, что должны были сделать!»
– Спасибо, мы уже ознакомились с вашими доводами. Ваши оправдания записаны.
«Я верил в то, что делал!»
– Знаю. У вас еще сохранились остатки порядочности, вы иногда терзались сомнениями, но в конце концов поверили в правоту своего дела. Это вас не извиняет, но принято во внимание.
«Кто вы? Кто дал вам право копаться в моей голове?»
– На вашем языке мое имя звучит примерно как «Серая зона». А правом копаться в вашей голове я обладаю по той же причине, которая дала вам право убивать, – власть. Превосходство в силе. В моем случае – колоссальное превосходство. Сейчас меня отзывают, я вынужден удалиться, но через несколько месяцев вернусь и продолжу расследование. Воспоминания ваших оставшихся соратников помогут рассмотреть дело… с разных точек зрения.
«Что?» – подумал он, пытаясь открыть глаза.
– Комендант, к сожалению, ничего ужаснее вашей нынешней участи я вам не пожелаю. Однако же в мое отсутствие подумайте как следует…
Внезапно он опять очутился в своем сне.
Кровать провалилась, леденяще-белая простыня разорвалась, сбросив его в бездонный бак, полный крови; он пролетел через него к свету, в пустыню, к железной дороге в песках, упал в открытый вагон одного из поездов и остался там лежать со сломанной ногой, среди трупной вони и стонов умирающих, зажатый между изувеченными телами, облепленными дерьмом, окруженными роем звенящих мух; его терзала отчаянная, неутолимая жажда.
Он умер в вагоне для перевозки скота после бесконечно долгой агонии. Ему мельком привиделся дом престарелых. Даже обезумев от боли и шока, он сообразил, что за срок, казавшийся в пыточном сне сутками, в спальне ничего не изменилось. Затем его снова вернуло в сон.
Он очнулся в ледниковой могиле, умирая от холода. Выстрел в голову не убил его, лишь парализовал. Предсмертная агония длилась вечно.
Ему снова привиделся дом престарелых, где солнечные лучи падали на балкон все под тем же углом. Он и не подозревал, что можно претерпеть такую сильную боль за столь короткое время, за всю свою жизнь, за сотню жизней. Он успел лишь напрячь тело и чуть сдвинуться на кровати.
Сон возобновился.
На этот раз он оказался в трюме корабля, сдавленный тысячами тел, окруженный вонью, грязью, криками и болью. Через два дня открылись кингстоны, и те, кто остался в живых, начали тонуть. Он был полумертв.
На следующее утро уборщица обнаружила старого коменданта, свернувшегося клубком у дверей спальни. У него разорвались оба сердца.
Директор дома престарелых, взглянув на лицо коменданта, обессиленно опустился на стул. Врач заверил, что смерть наступила быстро.
V
[узкий луч, M16.4, передано в 4.28.858.8893]:
ЭКК «Серая зона» → всесистемник «Искреннее заблуждение»
Всё. Я уже в пути.
∞
всесистемник «Искреннее заблуждение» → ЭКК «Серая зона»
Ну наконец-то.
∞
Были дела.
∞
Опять копаешься в мозгах животных?
∞
Нужно было кое-что разузнать. Установить истину.
∞
По-моему, мозги животных – не самое подходящее место для поиска путей, ведущих к истине.
∞
Животные, о которых идет речь, устроили одну из самых успешных и масштабных кампаний по уничтожению немалой части собственного вида и всех физических объектов, свидетельствующих о геноциде, так что особого выбора у меня не было.
∞
Несомненно, твое упорство делает тебе честь.
∞
Ух ты, спасибо. Наверное, поэтому другие корабли прозвали меня «Мозгодралом».
∞
Вот-вот.
Ну что ж, желаю тебе успешно исполнить задание наших друзей.
∞
Спасибо.
Рад доставить удовольствие.
∞
(Конец лог-файла.)
VI
За ним тянулся шлейф оружия и оплавленных игральных фишек. Две тяжелые штурмовые винтовки стукнулись о звукоизолирующую обивку сразу за шлюзом, через миг туда же полетел плащ. Стволы сверкали в мягком свете, отражаемом блестящими деревянными панелями. Ртутные фишки в кармане кителя быстро расплавились – внутри модуля поддерживалась комфортная для человека температура. Он ощутил изменение, озадаченно остановился, заглянул в карманы, потом пожал плечами и вывернул карманы наизнанку. Ртуть скатилась на коврик. Он зевнул и пошел дальше. Странно, что модуль не поздоровался.
Винтовки, упав на ковер в вестибюле, тут же покрылись инеем. Он повесил китель на какую-то статую у входа и снова зевнул. В обиталище занимался рассвет. Самое время ложиться спать. Он подвернул голенища, стянул сапоги и отпихнул их в коридор, ведущий к бассейну.
В главной жилой зоне модуля он спустил бриджи до колен, сделал неловкий шаг, выругался, скрючившись, уперся о стену и начал их стаскивать, пытаясь не упасть.
В помещении кто-то был.
Он остановился и ошарашенно округлил глаза.
В самом удобном кресле восседал его любимый дядюшка.
Генар-Хофен заморгал и с трудом разогнулся.
– Это вы, дядя Тишлин? – Он прищурился, рассматривая видение, затем прислонился к старинному комоду и наконец избавился от бриджей.
Незваный гость – высокий, с копной седых волос и легкой усмешкой на суровом лице с крупными чертами – поднялся и одернул фрак.
– Нет, просто иллюзия, Бир, – проворчал голографический образ и, откинув голову, смерил племянника оценивающим взором. – Мальчик мой, ты им и вправду очень нужен.
Генар-Хофен почесал в затылке и что-то пробормотал, обращаясь к скафандру. Гелевое поле начало сворачиваться.
– Дядя, да объясни же, о чем речь! – Он вышел из гелевого поля и сделал глубокий вдох – не потому, что воздух модуля был свежее, а чтобы досадить скафандру.
Скафандр скатал себя в шар размером с голову и безмолвно уплыл заниматься самовосстановлением.
Голографический дядюшка медленно вздохнул и, скрестив руки на груди – эту позу Генар-Хофен помнил с детства, – веско произнес:
– Бир, ты должен похитить душу мертвой женщины.
Полуголый Генар-Хофен, ошеломленно моргая и раскачиваясь, долго молчал, а затем протянул:
– О-о…