Глава XII
В ожидании партии с мыса Крозье
Пятница, 23 июня, и суббота, 24 июня. Два тихих дня. Никаких происшествий. Возвращаемся к нашему обычному распорядку дня.
Воскресенье, 25 июня. Замечаю, что не упомянул о первом номере возрожденного Черри-Гаррардом журнала «Саус Поляр Таймс», поднесенном мне в день нашего праздника. Прехорошенькая книжка, переплетенная с большим вкусом. Крышку из тюленьей кожи и резного дерева сделал Дэй. Сотрудники под своими статьями не подписываются, но мне удалось угадать имена почти всех.
Редактор поместил одну мою статистическую статью о плане предстоящей экспедиции к Южному полюсу и прекрасно написанную статью Тэйлора о геологической истории нашего района. Остальные статьи, за исключением нескольких редакционных и метеорологических заметок, более легкого содержания. Стихи вообще средней руки, но одна статья, озаглавленная «Валгалла», показалась мне положительно незаурядным произведением. В ней описывается прибытие некоторых членов нашей компании к воротам, к которым, как гласит народная молва, привратником поставлен святой Петр. Написана она с очаровательным юмором, без малейшей натянутости. Шутки, имеющие ход в небольшом кружке, редко бывают понятны лицам, к нему не принадлежащим, но в этой статейке есть такие удачные, которые достойны распространения в более обширном кругу. Да и вся она отличается несомненной литературностью и тонкой отделкой.
Я не колеблясь приписываю эту вещицу Тэйлору, но Уилсон и Гаррард присуждают ее Мирзу. Если они окажутся правыми, мне придется признать свое суждение о человеческих качествах весьма неудовлетворительным. Непременно надо доискаться автора.
День тихий. Прочитал, по обыкновению, церковную службу, а после полудня прошелся с Уилсоном на Вал, чтобы до ухода Уилсона на мыс Крозье поговорить с ним без помех. Мне хотелось узнать его мнение о результатах научной работы. Он согласился со мной относительно необыкновенно удачного подбора нашего персонала. Я воспользовался случаем, чтобы указать Уилсону на желательность точного уговора с Понтингом и Тэйлором насчет отбора фотографий и составления отчетов ввиду предстоящего возвращения их в цивилизованный мир.
Погода за последнее время вела себя что-то очень таинственно. 23-го и 24-го числа она угрожала пургой, но теперь снова разгуливается, со всеми признаками дальнейшего улучшения.
Понедельник, 26 июня. Сегодня в полдень, при ясном небе, было светло, как в сумерки. Радует даже такой слабый намек на дневной свет. После полудня поднялся ветер и погнал снег; прорицатели снова пригрозили пургою. Но часа через два ветер упал, вечер выдался тихий и ясный, также и ночь. По теории Симпсона, пурге всегда предшествует облачное небо.
Тэйлор читал нам крайне интересный доклад о физической географии обследованной прошлой осенью области. У Тэйлора блестящий светлый ум, и изложение его восхитило нас широтой взглядов. Диапозитивы были сделаны с фотографий Дэбенхэма, и между ними были очень красивые. По мнению Понтинга, Дэбенхэм довольно сведущ в фотографии и правильно подходит к работе.
Поскольку лекция является кратким изложением отчета, составленного Тэйлором, нет надобности повторять ее содержание. Благодаря продемонстрированным снимкам еще нагляднее обнаружилось удивительное явление – различие глубины долин, в которых лежат побочные (притоки) ледники. Эти долины пробиваются самими ледниками. Глетчер Канада, например, неподвижен, но все же он прорезал очень глубокую долину. Глетчер «Двойная завеса» висит под углом в 25°, не имея фактически никакой долины.
На лекции говорилось также о различиях между свойствами воды, обнаруженной мною в озере Бонни в декабре 1903 г., и Западной партией в феврале 1911 г. Нет сомнения в том, что накопление воды в озере должно продолжаться в течение двух или трех летних месяцев, но трудно представить, чтобы она могла снова за зиму вся испариться. Если все же это возможно, значит, «выпаривание» становится вопросом первостепенной важности.
Между прочим, среди диапозитивов была прекрасная картина, наглядно показывавшая открытие губок на глетчере Кётлица. На этом глетчере найдено множество больших губок – представителей современной фауны. Как могли они туда попасть? Об этом мы много спорили, но удовлетворительного разрешения не нашли. Невольно приходит в голову мысль, что, пожалуй, не исключается возможность того, что отягощенный валунами и булыжниками глетчер в конце концов освободился от них, в результате чего лед поднялся. Интересно бы дознаться.
Приготовления к экспедиции на мыс Крозье теперь окончены. Каждому участнику придется везти на себе 253 фунта. Груз немалый!
Дэй придумал прелестную лампочку, в которой сжигается тюлений жир, с таким остроумным приспособлением, что получается ясное, белое пламя. Мы постепенно приучаемся с успехом употреблять этот жир и как топливо, и как осветительный материал. Это будет играть важную роль в будущих антарктических исследованиях.
Вторник, 27 июня. Участники экспедиции на мыс Крозье выступили сегодня утром в наилучшем настроении, разместив тяжелый груз на двух девятифутовых санях. Понтинг сфотографировал их при магниевом освещении. Для кинематографа заснять экскурсию не удалось, так как недостаточно светло. Наши три путешественника нашли, что сани довольно легко идут по морскому льду, даже когда мы перестали им помогать. Боюсь, что на Барьере будет иначе. Но теперь никаких больше препятствий к отъезду не было, и они отправились.
Я с небольшой вспомогательной партией на всякий случай проводил их за мыс Ройдса. Тэйлор и Нельсон дошли до первого островка и возвратились с известием, что у путешественников все благополучно. Симпсон, Мирз и Гран пошли провожать их дальше и еще не возвращались.
Сейчас вернулся Гран. Он прошел с ними на лыжах 5,5 мили. Говорит, что Симпсон и Мирз возвращаются пешком. Он сообщил, что между островом Палатки и Ледниковым языком дорога местами плоха. Хорошо, что было кому помочь нашим путешественникам. Это зимнее путешествие – очень смелое предприятие, но его затеяли настоящие люди. Да будет им удача!
Расход угля
Боуэрс сообщает, что расход угля в настоящее время (середина зимы) равен 100 фунтам в день.
25 фунтов требуется нерегулярно для помещения, где проводятся магнитные наблюдения.
Со времени нашей высадки на берег ушло, по сведениям, полученным от Боуэрса, 8,5 тонны.
Это составляет излишек, равный 100 фунтам в день, а именно: 8,5 тонны за 150 дней равно 127 фунтам ежедневно, или 889 фунтам в неделю, или около 20,5 тонны в год.
Отчет от 4 августа. Израсходовано до настоящего времени 9 тонн = 20 160 фунтов.
190 дней по 106 фунтов в день. Остается 20,5 тонны угля.
Подсчитано, что до возвращения судна остается 8 тонн угля.
Общий расчет на год – 17 тонн. В будущем году у нас будет 13 или 14 тонн.
Среда, 28 июня. Температура держится около –30° [–35 °C] при ясном небе. В полдень было необыкновенно светло. Даже через два часа после полудня я смог взобраться на Вал, пробираясь между его валунами. Отсутствие наших экскурсантов на мыс Крозье очень заметно. До их возвращения не будет лекций, поэтому мы зажили очень тихо.
Четверг, 29 июня. Ночью в доме было немного душно. Я не мог спать так же, как и многие другие. Температура доходила всего до +50° [+9 °C], но я увидел, что выводная труба в печке была закрыта. Думаю, что хорошо было бы проветривать перед сном, но еще не совсем уяснил себе, как это сделать. Всю ночь было тихо. В 8 ч 30 м, когда я вышел из дому, тоже стояла тишина, а в 9 ч ветер вдруг поднялся до скорости 40 миль в час. В ту же минуту температура поднялась на 10°. Любопытно, что этот шквал налетел при ясном небе. Если ветер не упадет очень скоро, это поколеблет наши теории.
Через час ветер утих почти так же внезапно, как поднялся. Вслед за ним опустилась и температура, только несколько медленнее. Нельзя не удивляться такому явлению – этой волне сравнительно теплого воздуха, набежавшей среди безветрия и при ясном небе. Принесло и унесло ее как вихрем. Откуда и куда?
После завтрака обошел на лыжах айсберги. Прекрасная дорога и довольно хорошее освещение.
Мы теперь, преодолев множество затруднений, получаем хорошие записи при помощи аппарата для измерения силы прилива. Дэй посвятил много времени изучению этого вопроса и, после длительной работы над ним, хорошо овладел его основами. Мы привезли самозаписывающий прибор из Новой Зеландии, но он был передан Кэмпбелу. Соорудить новый для нашего собственного пользования оказалось нелегкой задачей. Провод, выходящий из нижнего груза, протягивается сквозь трубку, наполненную парафином, так же как в дни, когда мы были на «Дискавери», и удерживается противовесом, будучи предварительно пропущен через блок на столбе, установленный на высоте 6 футов над уровнем льдины.
В своем первом приборе Дэй обматывал провод вокруг блока, обороты которого приводили в движение перо на регистрирующем барабане. Это было бы удачным решением задачи, если б не было так трудно добиться хорошей механической связи между регистратором и блоком. В результате скольжения запись получалась неудовлетворительная, и приспособление пришлось забраковать. Тогда регистрирующий прибор соединили с широким рычагом, который, в свою очередь, приводился в движение проводом. Этим приспособлением мы пользуемся до сих пор. Сколько, однако, дней и даже недель прошло в попытках преодолеть трудности, возникавшие при установке соответствия между силой прилива и показаниями регистрирующего барабана! Затем, когда все как будто шло гладко, мы обнаружили, что льдина не меняет положения вместе с водой, она была как бы припаяна к береговому льду. В тот момент, когда мы обсуждали вопрос о перенесении прибора на более отдаленное место, между ним и берегом появилась новая трещина и на этом «шарнире» льдина может двигаться как будто более свободно.
Пятница, 30 июня. Температура все падает; сегодня –39° [–39,5 °C].
Дэй смастерил прибор для измерения течения. Прибор совсем прост. Он уже испробовал его неподалеку от мыса. Нет сомнения, однако, что движение воды между островами носит неравномерный, изменчивый характер. Мне бы очень хотелось провести наблюдения, которые указали бы на наличие движения воды в проливе. Сегодня я отправился с Дэем, чтобы найти трещину, которая, по моим предположениям, должна простираться к северу от Неприступного острова. Мы нашли ее, пройдя 2 или 2,5 мили. Для работ подобного рода идеальное место – это трещина в ледяном покрове. Она непременно открывается, и поэтому окаймлена тонким льдом. Я думаю, что проба бутылкой даст такие же хорошие результаты, как и аппарат Дэя, по крайней мере, манипулировать ею будет гораздо удобнее. Дэй предполагает теперь усовершенствовать свой следующий прибор и ввести в бутылку электрическую лампочку.
Те из наших собак, которые гуляют на свободе, напали на тюленя; другого мы нашли мертвого, очевидно затравленного довольно давно. Оказывается, Дмитрий дальше к северу видел несколько тюленей. Мирз сегодня убил одного большого, кроме того, которого собаки затравили утром.
Хорошо, что есть поблизости тюлени, но досадно, что собаки открыли их залежку.
Очень приятно, что хорошая погода так долго держится.
Суббота, 1 июля. Мы изобрели новые сапоги к лыжам, и, кажется, они будут удачны. Я считаю, что необходимо по мере возможности придерживаться в принципе хюитфельтовских креплений к лыжам. На Барьере приходится носить меховые сапоги, а для меховых сапог необходимо только свободное крепление. Для этого мы взяли с собой крепления «Финон», состоящие из ремней для крепления носка и каблука. С таким приспособлением на ногах человек не может как следует управлять своими лыжами и находится под угрозой растяжения сухожилий. Учитывая последнее обстоятельство, многие решили отправиться прикрепив свои лыжи только одним ремнем. Мы уже делали так во время экспедиции на «Дискавери». Между прочим, мне пришла мысль использовать на соответствующем сапоге железную крестообразную полоску и охватывающий пятку ремень Хюитфельта. Эдгар Эванс отличился по сапожной части – он только что окончил пару почти удовлетворительную.
Подметки состоят из двух прослоек тюленьей кожи, пропитанной квасцами и укрепленных у ноги дощечкой венестры. На месте каблука – деревянная колодка. Верхняя часть достаточно широка, чтобы вставить в нее меховой сапог, и укрепляется всего лишь одним ремнем. Башмак весит 13 унций – против 2 фунтов, которые весит каждый пьекс. Таким образом, башмак и меховой сапог вместе весят меньше, чем один пьекс.
Если нам удастся усовершенствовать это приспособление, то для нас оно окажется необычайно полезным.
Райт в своей пещере подвешивал маятник. Много хлопот потребовалось для того, чтобы засекать время. Разрешению этой проблемы чрезвычайно помогла телефонная связь, проведенная между пещерой и домом. Хронометр установлен идеально. Райт говорит, что его ледяная площадка оказалась в пять раз прочнее фундаментальной каменной кладки Потсдама. Единственное затруднение – низкая температура, замораживающая испарения от его дыхания на стеклянном окне защитного купола. Я уверен, что результаты испытаний, проводимых для определения силы тяжести, окажутся прекрасными.
Температура весь день держалась около –30° [–35 °C] без ветра и при ясном небе. К вечеру поднялся ветер и сразу достиг скорости 25 миль в час. Температура же осталась на –32° [–36 °C]. На дворе нельзя сказать, чтобы было приятно!
Воскресенье, 2 июля. Ночью был ветер, но к утру опять совершенно стихло. Температура, как обычно, около –35° [–37 °C]. Луна снова взошла; первая четверть ее показалась из-за Эребуса около 5 ч пополудни. Она перейдет меридиан, к сожалению, ночью, но такие дни приятны и при низкой луне. Отрадно, что для наших товарищей, отправившихся к мысу Крозье, выдалось такое спокойное время.
Понедельник, 3 июля. Опять тихий день, но небо какое-то подозрительное. Тонкие слоистые облака то образуются, то расходятся. Такие же облака вьются над Эребусом. Возможно, что на мысе Крозье ветер.
Люди ушли далеко на ледяное поле. Весело смотреть на огоньки, светящиеся у какой-нибудь проруби или полыньи, слушать далекие звучные голоса или шуршанье лыж.
Вторник, 4 июля. Пурга и приключения.
Вчера к ночи поднялся ветер; температура хотя и поднялась на несколько градусов, но не настолько, сколько следовало бы при таком ветре. Сегодня до полудня ветер дул со скоростью 40–45 миль в час при температуре –25–28° [–32–33 °C]. Не такая, казалось бы, погода, чтобы выходить из дому.
После полудня ветер слегка утих. Тэйлор и Аткинсон ходили на Вал смотреть защищенный термометр. После того два удальца, Аткинсон и Гран, без моего ведома решили отправиться на ледяное поле смотреть термометры «Арчибальд» и «Кларенс», поставленные в Северной и Южной бухтах. Было 5 ч 30 м. Гран вернулся к обеду в 6 ч 45 м. Я только позже узнал, что он удалился от берега не более как на 200–300 ярдов, но пробирался домой целый час.
Отсутствие Аткинсона осталось незамеченным почти до конца обеда, т. е. до 7 ч 15 м. Я слыхал, что ветер утих еще в начале обеда и пошел слабый снег, но кругом все еще стоит густая тьма.
Несмотря на некоторую досаду, серьезного опасения у меня пока не возникало. Все же, по мере того как люди выходили из дома, я разослал их в разные стороны на небольшие расстояния, приказав кричать и показывать фонари. Кроме того, на Флюгерном холме я велел зажечь керосиновый факел. Эдгар Эванс, Крин и Кэохэйн отправились с фонарем в северном направлении.
Пока происходили эти безрезультатные поиски, с юга опять поднялся ветер, но не особенно сильный. Небо стало проясняться, луна пробивалась сквозь застилавшие ее облака. С таким путеводителем мы ежеминутно ожидали возвращения нашего странника. Затянувшееся отсутствие Аткинсона пугало нас не на шутку. В 9 ч 30 м Эванс с товарищами вернулись без Аткинсона. Теперь уже нельзя было отрицать возможности несчастья. Около 10 ч мы организовали несколько спасательных отрядов, получивших подробнейшие наставления. Оказывается, Аткинсон был сравнительно легко одет и, что всего хуже, ушел в кожаных пьексах. Хорошо, что на нем была хоть защитная одежда.
Первым отправился Э. Эванс. С ним пошли Крин, Кэохэйн и Дмитрий с легкими санями, спальным мешком и фляжкой коньяку. Эвансу было приказано обыскать бухту, расположенную между мысом и ледником Барни. Затем они должны были повернуть к востоку и вдоль открытой трещины следовать до Неприступного острова. Эванс (лейтенант) с Нельсоном, Фордом и Хупером, экипированные подобным же образом, вышли вскоре после них и должны были идти вдоль берега Южной бухты. Затем им следовало повернуть к острову Острого хребта и обыскать его. За ними направились к айсбергам Райт, Гран и Лэшли, чтобы досконально там все осмотреть и уже оттуда, описав круг, прибыть на Неприступный остров и искать там. После ухода этих партий Мирз и Дэбенхэм отправились с фонарями обыскивать наш мыс. Симпсон и Отс пошли по прямой линии через северную льдину к термометру «Арчибальд», в то время как Понтинг и Тэйлор еще раз осмотрели образованную проливом трещину, расположенную в направлении глетчера Барни, а Дэй то и дело ходил на Флюгерный холм и через определенные промежутки времени зажигал на его вершине пучки пропитанной керосином пакли. И наконец, я и Клиссолд остались в доме. С каждым часом я все больше и больше тревожился.
Я не постигал, почему вполне здоровый человек в такую погоду и в такой одежде не мог вернуться или в худшем случае укрыться где-нибудь.
Аткинсон собирался уйти не дальше как на милю, а уже было 10 ч 30 м. Прошло всего пять часов с момента его ухода. К какому заключению можно было прийти? И все-таки я никак не мог себе представить, чтобы на открытом льду, где не было ничего опаснее неглубокой трещины или крутого сугроба, с ним случилось какое-нибудь несчастье. Я все же надеялся, что будет обыскано каждое место, где только могла случиться авария.
11 часов. 11 ч 30 м. Уже шесть часов, как он ушел! Наконец, в 11 ч 45 м слышу голоса, и, к великой моей радости, Мирз и Дэбенхэм вводят странника. У Аткинсона сильно обморожена рука, лицо также, но меньше. Как обычно бывает в подобных случаях, он сильно растерялся, а впрочем, совершенно здоров.
Насколько можно было понять из довольно несвязного рассказа Аткинсона, он прошел не более четверти мили по направлению к защищенному термометру и решил вернуться. Сначала он попробовал идти так, чтобы ветер дул немного в сторону от первоначально соблюдаемого им направления. Немного погодя он наткнулся на старую прорубь для рыбной ловли, находившуюся, как ему было известно, в 200 метрах от мыса. Аткинсон прошел эти 200 метров, как ему казалось, в правильном направлении, но до дома не дошел. А между тем, если бы он тогда повернул на восток, то наткнулся бы на берег поблизости от дома. То, что Аткинсон этого не сделал, а пошел прямо, показывает, в каком он находился замешательстве. Не подлежит сомнению, что человек в пургу должен не только поддерживать кровообращение в своих членах, но и бороться против онемения мозга и отупения рассудка, грозящих роковыми последствиями.
В самом деле, Аткинсон не имеет особенно ясного представления о том, что с ним было после того, как он не нашел мыса. Он, как видно, бесцельно бродил, пока не набрел на островок, обошел его вокруг. Аткинсон говорит, что он ничего не видел на два шага перед собой, часто попадал в трещины. Под прикрытием каких-то скал он остановился. Тут он обморозил руку из-за того, что долго не мог надеть снятую и обмерзлую рукавицу. Однако он все же натянул ее и стал копать яму, чтобы в ней засесть и ждать. Увидев кусочек луны, Аткинсон отошел от острова. Вскоре он потерял луну из виду и хотел вернуться обратно, но острова не нашел. Наконец, он набрел на другой остров, а может быть, и на тот же самый. Здесь он опять дождался луны и составил себе по ней приблизительный курс, как вдруг увидел вспышки на мысе, и быстро пошел в направлении огня. Аткинсон говорит, что кричал кому-то находившемуся близко, на мысе, и очень удивился, не получив ответа.
Рассказ совсем бестолковый. Слушая Аткинсона, я думал, что он был на волосок от гибели и что если бы продлилась пурга, он едва ли спасся бы. В долгие часы ожидания меня особенно мучила мысль, что после краткого затишья пурга могла возобновиться.
2 ч утра. Все вернулись домой. К счастью, все разрешилось благополучно, но нам больше не надо таких бесполезных эскапад. Нельзя, однако, отрицать, что такое приключение лучше всех моих наставлений убедило наших зимовщиков в том, что с пургою шутить не годится.
Среда, 5 июля. У Аткинсона ужасная рука. На каждом пальце огромные пузыри. Сегодня вечером Понтинг сфотографировал его руку. Как я и ожидал, история Аткинсона в том виде, в каком она была записана вчера, нуждается в поправках частично благодаря некоторой несвязности его рассказа, а частично потому, что Аткинсон сам вновь обдумал и пересмотрел все обстоятельства.
По-видимому, сперва он напал на Неприступный остров и отморозил себе руку еще до того, как дошел до него. Только подойдя к нему с подветренной стороны, он заметил, что отморозил руку. Немного подождав там, Аткинсон стал пробираться к западному краю, предполагая, что находится где-то недалеко от Вала. Затем, блуждая в снежном урагане, в попытках обойти неровности в припае он окончательно потерял остров, в то время как был, вероятно, всего в нескольких ярдах от него.
Находясь в этом затруднительном положении, Аткинсон все же не отступил от своего первоначального намерения идти против ветра, и можно объяснить лишь счастливой случайностью то обстоятельство, что позднее он напал на остров Палатки. Он обошел вокруг этого острова и в конце концов вырыл себе укрытие на его подветренной стороне, думая, что это Неприступный остров. Когда появилась луна, он, так ему показалось, как следует проверил направление и, когда отправился к дому, немало был удивлен, увидев, что Неприступный остров появился слева. Расстояние, которое он прошел от острова Палатки – от 4 до 5 миль, – частично объясняет его задержку на обратном пути. Все свидетельствует о том, что Аткинсон был на волосок от того, чтобы окончательно заблудиться.
Лошади с некоторых пор страдают мучительным раздражением кожи. Я был уверен, что причиной тому какой-нибудь паразит, хотя Отс винил корм.
Сегодня у Аткинсона под микроскопом оказалась крошечная вошь, снятая с шерсти одной из лошадей – Снэтчера. Мы надеемся, что раствор карболовой кислоты избавит бедных животных от этой напасти. Некоторые из лошадей стерли у себя клочки шерсти, что в этом климате весьма нежелательно. Надеюсь, что мы скоро одолеем беду.
День опять удивительный, с чудным лунным светом. Эребус красиво выдвигался из снежных облаков, словно невидимая рука с бесконечной осторожностью сдергивала с него полупрозрачный покров, выставляя во всей чистоте благородное очертание освещенной луной горы.
Четверг, 6 июля. Температура к ночи вдруг опустилась до –46° [–44 °C]. И теперь еще –45° [–43 °C] при довольно сильном южном ветре. Морозная погода.
Э. Эванс соорудил из тюленьей шкуры новую верхнюю обувь для ходьбы на лыжах. Лучшего, кажется, ничего не придумать.
Сегодня утром сделал короткую прогулку пешком и более продолжительную – на лыжах – во второй половине дня. В результате последнего снегопада дорога плохая. В настоящее время почему-то очень трудно засесть за работу, и я все откладываю заданные себе задачи.
В полдень, в день зимнего солнцестояния, солнце было на 11° ниже горизонта. Теперь оно поднялось не больше чем на один градус, а все-таки на северном небе появилась заметная краснота. Может быть, наступившие холода имеют к этому отношение.
Пятница, 7 июля. Температура ночью опустилась до 49° [–45 °C]. Холоднее этого не было и навряд ли будет. Утром ясно и тихо. Температура –45° [–43 °C]. После полудня с SE налетел ветер со скоростью 30 миль в час. Температура постепенно поднялась до –34° [–36 °C] и на этом остановилась. Я испугался такой комбинации и отказался от прогулки.
Мех у собак становится довольно густым, да они вообще не жалуются. Лошадям тоже лучше, но я буду рад, когда они совсем избавятся от своих мучителей.
Сегодня был жертвою очень странного заблуждения.
На нашей маленькой печке поставлен железный цилиндр для таяния льда, снабжающий необходимой водой темную камеру и научные приборы. Этот железный сосуд, если не наполнен льдом, конечно, нагревается и обыкновенно бывает обвешан просушивающимися носками и рукавицами. Сегодня я дотронулся до этого сосуда и тотчас же отдернул руку, ощутив жар. Я несколько раз повторил опыт, и всякий раз ощущение жара было настолько сильное, что я даже предупредил своих товарищей об опасности обжечься.
Мирз же мне заметил на это, что сосуд только что набили льдом, и, приложив руку к цилиндру, добавил: «Но он же холодный!» Так это и было. Холодная, слегка влажная поверхность железа вызвала у меня ощущение сильного жара.
В этом наблюдении ничего нет нового. Очень часто замечалось, что при низких температурах прикосновение голой руки к металлической поверхности вызывало ощущение ожога. Тем не менее этот случай является интересным вариантом уже известного факта.
Рука причиняет Аткинсону большие страдания. Обморожение было глубже, чем я думал. К счастью, он начинает уже чувствовать свои пальцы, но чувствительность вернулась к ним лишь через сутки.
Понедельник, 10 июля. Был шторм, какого не запомню в этих краях, и еще далеко не кончился.
Ветер начался около полудня в пятницу и постепенно усиливался, пока в субботу не достиг средней скорости 60 миль в час; порывы же доходили до 70 миль в час. Такая сила ветра, хотя редкая, небеспримерна. Необычной чертой этого шторма является длительность такой низкой температуры. В пятницу вечером термометр показывал –39° [–39 °C]. Всю субботу и большую часть воскресенья температура не поднималась выше –35° [–37 °C]. Вчера вечером термометр показывал –20° [–29 °C] с небольшим и сегодня, наконец, дополз до 0°[–18 °C].
Нечего говорить, что никто далеко от дома не отходил. В ночь на воскресенье я был дежурным и мог выходить лишь на самое короткое время. Спирало дыхание. Десяти шагов, сделанных против ветра, было достаточно, чтобы обморозить себе лицо. Чтобы добраться до анемометра, надо было пройти до конца дома и подняться на лестницу. Дважды, исполняя это, я должен был, так сказать, грудью напирать на ветер и, нагнув голову и отвернув лицо, шатаясь, боком пробираться. В эти два дня ужасного ненастья мысли мои часто уносились на мыс Крозье к нашим путешественникам. Я только мог надеяться, что им удалось укрыться от бури.
Этот шторм их, наверно, не миновал. Одна надежда, что они успели своевременно устроить себе какое ни на есть убежище. Иногда я представлял себе, что они больше нас страдают от ветра, но трудно верилось, чтобы пингвины для своей колонии и высиживания яиц выбрали слишком уж открытое место.
Сегодня, когда температура стоит на 0° [–18 °C], можно без большого неудобства переносить даже ветер, дующий со скоростью 50 миль в час. С нами, должно быть, происходит нечто вроде акклиматизации, потому что когда мы впервые прибыли в пролив Мак-Мурдо, то такой ветер, как сегодняшний, переносили бы, наверно, с трудом.
Вторник, 11 июля. Небывалая по упорству непогода. Температура поднялась до +5° [–15 °C] и даже +7° [–14 °C]; ветер держится скорости 40–50 миль в час. В воздухе стоит густой снег, а луна кажется расплывчатым пятном. Четвертый день длится шторм.
Если поразмыслить над количеством перемещающегося воздуха (около 4000 миль), то получишь представление о том, сколько же воздуха может перенести такая буря, и сможешь сделать вывод, что потенциально теплые верхние слои воздуха, изливающиеся в нашу полярную область, поступают из более умеренных источников.
Собаки повеселели от сравнительного тепла и резвятся.
Я ходил взад и вперед по нашему взморью и по окрестным скалистым пригоркам, и, несмотря на ветер, мне было очень тепло. В большом сугробе с подветренной стороны огромной каменной глыбы я вырыл себе яму и лег в нее. Ноги покрыл рыхлым снегом. В яме было так тепло, что можно бы отлично выспаться.
За зиму я с удовольствием наблюдал забавные ухищрения заведующих различными запасами. У них имеется множество тайничков, в которых припрятаны ценные предметы, для того чтобы о них никто не знал и не брал бы их, пока не представится настоящая необходимость. Каждый хранит что-нибудь про черный день. Так, например, Э. Эванс, если кто у него выпрашивает кусок парусины, сперва обязательно расспросит, на что и зачем нужно, и тогда уже признается, что у него, пожалуй, найдется небольшой кусочек, хотя у самого спрятаны целые рулоны этого материала.
Орудия, запасы металлов, кожи, ремни и десятки всяких иных предметов с такой же ревнивой бережливостью охраняют Дэй, Лэшли, Отс и Мирз, а главный заведующий запасами Боуэрс доходит до того, что лицемерно оплакивает небывалые недохваты. Такая скаредность – лучшая гарантия того, что серьезная нужда нас не застанет врасплох.
Среда, 12 июля. Сегодня всю ночь и весь день ветер бешеными порывами потрясал дом. Длинные клочковатые штормовые тучи неслись на небольшой высоте. Бледная, водянистая луна слабо виднелась сквозь застилавшие ее слоистые облака. Это призрачное освещение вместе с клочьями мчавшихся туч и крутящимся в воздухе снегом придавали пейзажу удивительно угрюмый, безотрадный характер. Анемометр на Флюгерном холме между 9 и 10 часами утра показал скорость ветра 68 миль в час, побив этим все рекорды. Температура, к счастью, доходит до +5° [–15 °C], так что работать можно.
Четверг, 13 июля. Ветер продолжался всю ночь, с еще более яростными порывами. Один из таких порывов установил новый рекорд: анемометр показал 77 миль в час.
Снег так плотно прибит ветром, что только самые яростные порывы поднимают снежную пыль. Любопытно отметить, как природа устанавливает равновесие, одним злом вытесняя другое.
Вчера в течение часа после второго завтрака ветер как будто стал немного утихать, и лошади недолго погуляли. Я и сам вышел пройтись, упираясь против ветра, который чуть не сорвал с меня легкую верхнюю одежду, с диким хлопаньем развевавшуюся вокруг меня. Когда, немного погодя, ветер опять усилился, мне стоило больших усилий добраться до дома.
И сегодня утром еще свирепствует шторм, но небо проясняется. Тучи собрались к югу, около вершины Эребуса. Луна, хотя и светит ярче, все еще какая-то водянистая, свидетельство того, что над нами еще повис тонкий слой паров.
Работа идет неустанная. Люди делают к лыжам сапоги нового образца и подошвы с шипами. Лейтенант Эванс вычерчивает планы Сухой долины и глетчера Кётлица. Физики все время работают. Мирз делает сбрую для собак. Отс освобождает лошадей от паразитов. Понтинг делает отпечатки со своих негативов. В науке нельзя прибегать к «дилетантским» методам, она требует ума, стимулируемого честолюбием или удовлетворением поставленных перед собой задач.
Наша самая любимая игра для вечернего развлечения – шахматы. Охотников так много нашлось, что не хватает наших двух досок.
Пятница, 14 июля. Стряслась беда, ужасно нас напугавшая. Да и теперь мы далеко еще не спокойны.
Вчера в полдень одна из лучших наших лошадей – Боунз вдруг перестала есть. Вскоре после того стало очевидно, что у нее сильные боли: несомненно, колики. Отс мне донес, но мы сначала не очень встревожились, вспомнив скорое выздоровление в таких же условиях другой лошади – Джимми. Больную отправили погулять с Крином. Я два раза проходил мимо них и уже думал, что все обойдется, но Крин мне после сказал, что ему с нею было много хлопот. Каждые несколько минут с бедняжкой делались жестокие схватки. Она сначала рвалась вперед, как бы силясь убежать от невидимого врага, потом старалась лечь. Крин с большим трудом удерживал ее на ногах, потому что лошадь эта сильная. По возвращении в конюшню ей стало хуже. Отс с Антоном терпеливо водили горячим мешком под ее брюхом. Она все старалась лечь. Отс, наконец, счел за лучшее позволить ей это. Она растянулась на полу и только время от времени вздрагивала, корчилась от боли, поднимала голову, даже порывалась подняться на ноги. Никогда до того я не представлял себе, как жалка лошадь в таком положении. Она не издает ни звука. Ее страдание выражается вздрагиванием и движениями головы, которую она обращает к людям, с несомненным выражением мольбы. Часы проходили, не принося облегчения. Нельзя было не признать, что лошадь серьезно больна. Отс дал ей пилюлю с опиумом, потом другую. Оставалось только ждать. Отс и Крин не отходили от пациентки. Я несколько раз навещал ее – перемены не было. К полуночи я сильно приуныл. Нам нельзя больше терять ни одной лошади; их без того осталось слишком мало. Одно из двух: или мы должны сохранить оставшихся в живых, или мы рискуем успехом всей экспедиции!
Все до сих пор шло так хорошо, что я стал забывать о своих опасениях, надеясь, что и дальше будет хорошо. Поэтому, когда к полуночи бедному Боунзу, который проболел целых 12 часов, лучше не стало, вся моя уверенность разлетелась.
Вскоре после полуночи мне донесли, что больная как будто успокоилась. В 2 ч 30 м я опять был в конюшне и нашел заметное улучшение. Лошадь все еще лежала на боку, вытянув шею, но спазмы прекратились. Глаза глядели спокойнее, и уши настораживались на шум. Пока я на нее смотрел, она вдруг подняла голову и без усилия встала на ноги. Затем, точно пробудившись от злого кошмара, начала принюхиваться к сену и к соседке. Через 3 минуты она выпила ведро воды и принялась за корм.
Сегодня в полдень случайно обнаружилась причина болезни, с указанием, что опасность не вся еще прошла. В стойле нашли небольшой ком полупереваренного, прокисшего сена, подернутый слизью и содержащий несколько маленьких ленточных глистов. Это бы еще ничего, но к этой массе пристала полоска внутренней слизистой оболочки кишки. Аткинсон полагает, что большой беды тут нет, если в течение недели-другой осторожно обращаться с кормом. Будем надеяться.
Между тем у нас было много споров относительно первых причин беды. Вероятнее всего, они заключаются в брожении сена, в недостаточном количестве воды, в слишком натопленной конюшне. Кроме того, лошадь могла простудиться в бурю, ее могло продуть, разгоряченную от прогулки. Все эти причины могли способствовать заболеванию. Едва ли можно приписать случаю, что захворали именно те две лошади, которые помещаются у конца конюшни ближе к печке. Отныне будем меньше топить, пробьем большой вентилятор и увеличим количество воды. Так или иначе, надеемся предотвратить подобную опасность в будущем.
Суббота, 15 июля. Утром был сильный ветер со снегом. Ветер и днем был резкий и холодный, но к вечеру совсем упал, и небо прояснилось. Ходил на Вал; лазал по скалам в своих новых башмаках из тюленьей шкуры и остался ими очень доволен. Отс считает, что у многих лошадей имеются глисты, и мы придумываем, какими бы средствами избавить от них лошадей.
Боунз чувствует себя хорошо, хотя он и не так резв, как до случившейся с ним неприятности. В конюшне установлен прекрасный большой вентилятор.
Не так-то легко успокоиться после треволнений, пережитых в четверг ночью. Положение уже слишком критическое.
Воскресенье, 16 июля. Сегодня утром опять маленькая тревога: еще у одной лошади случился такой же припадок, впрочем легкий. Она два раза ложилась, но через полчаса все прошло. Не понимаем, что бы такое могло их тревожить?
Обычный распорядок воскресного дня. День спокойный, если не считать редких порывов довольно сильного ветра. Нашим товарищам на мысе Крозье, наверно, приходится тяжело.
Понедельник, 17 июля. Погода все не устанавливается. Ветер налетает с большой силой и через час-другой замирает. Гонит облака. Луны в светлые часы суток не видно. Гулять не тянет.
Но всего девять дней отделяют нас теперь от «светлой жизни» и от того дня, когда мы снова сможем играть в футбол. Надеюсь, что мы к тому времени в состоянии будем играть.
Я по многим причинам рад, что скоро будет светло. Шторм и вызванное им бездействие дурно подействовали не только на лошадей. Понтингу не совсем по себе, его нервная натура не выносит такого зимнего прозябания. Аткинсон насилу уговорил его выходить на прогулки, затащив с собой на работу – копать ямы в снегу и делать проруби. Тэйлор тоже тяжел на подъем, вид у него нехороший. Когда же можно будет опять играть в футбол? Это всех расшевелит. Возвращение дневного света должно излечить все недомогания, физические и умственные.
Вторник, 18 июля. Сегодня в полдень было ярко-алое небо и настолько светло, что видно дорогу.
Этот один светлый час доставляет огромное удовольствие, но для него требуется ясное небо, а оно-то составляет большую редкость. После полудня обошел айсберг с внешней стороны. Это все, что я мог сделать, чтобы поспеть за Снэтчером. Ходок он хороший.
Среда, 19 июля. Опять тихо и хорошо. Температура постепенно понизилась до –35° [–37 °C]. Ходил к старой трещине к северу от Неприступного острова. Эванс и Нельсон еще до шторма оставили там сани с прибором для измерения глубины. Ход событий не совсем ясен, но создается впечатление, что буря пронеслась над трещиной, вздымая мелкие обломки тонкого льда, образовавшегося вслед за последним вскрытием льдов. Эти поднятые ветром частицы превратились в основное ядро тяжелых снежных сугробов, под тяжестью которых льдина погрузилась и вода начала заливать сани. Удивительно, что такое сложное явление вызывается столь простой, по-видимому, причиной. Эта трещина теперь смерзлась и, затянувшись, открыла другую, находящуюся гораздо ближе к нам, по направлению, кажется, к мысу Барни.
Мы заметили на небе странный вид светил, заходящих в северо-западном направлении. В дни зимнего солнцестояния наблюдаемая в том направлении луна была сильно искажена и окрашена в кровавый цвет. Ее можно было принять за пламя далекого костра, но никак не за луну. Вчера планета Венера, в таких же условиях, приняла вид японского фонаря или бортового красного фонаря на судне. В том и другом случае заметны были мигание и переливы света из темно-оранжевого цвета в багрово-красный, причем последний преобладал.
Четверг, 20 июля, и пятница, 21 июля. Записывать нечего. Лошади пока все здоровы. Все в хорошей форме, по крайней мере в настоящий момент. По утрам пьют много воды.
Суббота, 22 июля. Улучшению, как нам кажется, способствует лучшая вентиляция в конюшне, а также увеличенный рацион соли.
Сегодня у нас опять свирепая пурга. Ветер порывами достигал скорости до 72 миль в час. Нашим товарищам на мысе Крозье, должно быть, пришлось немало пережить. С радостью вспоминаю, что скоро будет светло.
Понедельник, 24 июля. Пурга продолжалась весь вчерашний день (воскресенье). Вечером ветер побил все рекорды, достигнув скорости до 82 миль в час. Флюгер нашего анемометра отчасти укрыт прибрежной возвышенностью; на открытой же горе, утверждает Симпсон, показатели анемометра на 20 процентов выше. Стало быть, при таких порывах ветер, не встречающий препятствий, достигает почти 100 миль в час, т. е. силы урагана. Сегодня Нельсон нашел свои сани перевернутыми вверх полозьями.
Во время моего ночного дежурства я мог заметить, как ветер быстро падал и, наконец, совсем утих. При температуре +7° [–14 °C] атмосфера была почти удушливой. Температура и сегодня продержалась довольно высокая. Я ходил смотреть трещину, у которой неделю назад мерили глубину. Тогда она была шириной в несколько футов, подернутая тонким льдом; теперь края ее сошлись, выдвинув острую гряду торосов в 3–4 фута вышиной. Выдвинувшийся край льда имеет дюймов 18 в толщину, конечно, вследствие теплой погоды.
Вторник, 25-е, и среда, 26 июля. Эти дни записывать положительно нечего. Жизнь протекает спокойно и однообразно. Все здоровы. Никто не выказывает скуки или удрученности. Лошади, по-видимому, здоровы и бодры, как никогда; за двумя-тремя исключениями, то же можно сказать о собаках.
Свет быстро прибавляется. Сегодня (среда) в полдень было очень хорошо. Воздух совершенно прозрачный. Все очертания Западных гор проступают на горизонте, словно нарисованные очень нежной кистью.
Четверг, 27-е, и пятница, 28 июля. Тихо. Небо розовеет. Свет заметно прибывает. Никто из нас не хандрил, однако приближение светлых дней вызывает у всех истинно праздничный подъем духа.
Веселое настроение нашей компании никогда ничем не затмевалось. Дружеское, благодушное взаимное подтрунивание, установившееся с первых же дней, не прекращалось, как не ослабевал и вдохновляющий нас энтузиазм. И то и другое пережило угрюмые, трудные зимние дни, и с приближением весны воспрянуло со свежей силой. Если и бывали минуты пессимизма, когда, казалось, предвиделось ослабление этих добротоварищеских уз, то теперь таким опасениям нет места, как нет места и сомнению в том, что мы вносим в нашу работу единомыслие и готовность к взаимопомощи, небывалые в этой области труда. Такой дух должен помочь нам превозмочь все трудности. Это – доброе предзнаменование.
Суббота, 29-е, и воскресенье, 30 июля. Два спокойных дня, температура низкая – в пределах –30° [–35 °C]. Только изредка налетает порыв ветра и дует несколько минут. Исчезла одна из наших лучших собак, Жулик. Боюсь, что его загрызли другие собаки и что мы его больше не увидим, а только найдем его окоченелый труп, когда станет светлее. Мирз не думает, чтобы собаки напали на Жулика, а полагает, что пес попал в какую-нибудь трещину или тюленью прорубь. Во всяком случае, по-видимому, придется примириться еще с одной утратой. Ужасно досадно.
Сегодня Гран по моей просьбе ходил на мыс Ройдса и даже дальше посмотреть, сколько открытой воды.
Насколько я понял, он прошел полпути до мыса Бэрд, пока дошел до тонкого льда. Лишь в 5–6 милях за мысом Ройдса лед все еще крепкий и покрыт нанесенным ветром снегом. Это – крайняя неожиданность. В первый год экспедиции на «Дискавери» лед непрерывно вскрывался позади Ледникового языка; во второй год нашего пребывания лед вскрылся у мыса Ройдса совсем ранней весной, едва ли даже не зимой. В год прибытия «Нимрода» лед за мысом Ройдса редко когда бывал крепким. Это тем более странно, что нынешней зимой наблюдались небывалые по силе ветры и зима была жестокая. Остается предполагать, что для нашей станции мы выбрали местность, особенно подверженную действию ветров. Но вместе с тем не верится, чтобы здесь было больше ветров, нежели на мысе Хижины.
Сегодня утром я гулял два часа. Удивительно приятно видеть неровности пути и любоваться знакомыми местами при нежно-фиолетовом освещении. В час пополудни северная сторона неба была багрового цвета.
Понедельник, 31 июля. Сегодня было пасмурно и света меньше, но месяц кончается, август уже принесет солнце.
Странно, что еще не видать наших путешественников с мыса Крозье. Они уже пять недель, как ушли.
Лошади начинают беситься. Чайнамен визжит и брыкается в стойле; Нобби не визжит, зато брыкается так усердно, что переломал часть своего стойла. Шум, учиняемый животными, по ночам очень беспокоит. Представляются всякие ужасы. Но когда дежурный входит в конюшню, лошади поглядывают на него такими сонными, ленивыми глазами, точно у них ничего подобного никогда не бывало и быть не могло.
Небо на севере сегодня удивительно красиво. Горизонт был чист, и обрывки слоистых облаков снизу освещались красным огнем. Симпсон предсказывает метель не дальше как через сутки. Интересно посмотреть, что будет.
Вторник, 1 августа. Месяц начался чудным днем. Утром я прошелся по всему нашему «имению» – по рытвинам, покрытым льдом или песком с землей. При этом я преследовал двоякую цель: думал, не найду ли останков бедного Жулика, – это мне не удалось, и затем хотел испытать наши новые подошвы с шипами. Ими я остался вполне доволен. Они обладают всеми свойствами, желательными для ходьбы по гладким льдам: легкостью, теплотой, просторностью. К тому же они легко надеваются и снимаются.
Свет сегодня особенно хорош. Солнце непосредственно отражалось в одном неправильной формы с радужными отливами облаке. Явление необычайной красоты. Воздух был очень тих. Приятно было слышать, как наши люди где-то работали. В такие дни звуки голосов, шуршание лыж или стук ломов доносятся за две или три мили. Сегодня не раз слышались веселые голоса, песнями встречавшие весну и солнце.
Мне кажется, стоит упомянуть, что у нас в действии два телефона: по одному указывают время для Райта, работающего с телескопом; другой телефон поддерживает сообщение с Нельсоном, который находится у своей проруби в трех четвертях мили отсюда. Второй телефон изготовлен из одной неизолированной алюминиевой проволоки, с возвращением тока через землю. Это доказывает, что нам нетрудно будет наладить предполагаемую связь с домом на мысе Хижины.
Среда, 2 августа. Наши экскурсанты, отправившиеся на мыс Крозье, возвратились вчера вечером. В течение пяти недель они перенесли невероятные невзгоды. Никогда я не видал таких измученных, можно сказать, истрепанных непогодою людей. Лица их были все в морщинах, скорее даже как бы в шрамах, глаза тусклые, руки побелели. Кожа на руках от постоянного холода и сырости была в каких-то складках, но следов обморожения немного. Очевидно, эта беда почти миновала их. Больше всего они страдали от недостатка сна. Сегодня наши путешественники, основательно выспавшись, уже выглядят совсем иными – более бодрыми.
Историю всего пережитого ими пусть расскажут они сами, я же могу лишь в общих чертах дать понятие главным образом о результатах испытания, которому они добровольно подвергли себя, и о пользе, извлеченной из всего испытанного ими для нашего будущего дела.
Уилсон очень похудел, но сегодня к нему в значительной степени вернулись его обычная живость и бодрость. Боуэрс совсем прежний. У Черри-Гаррарда лицо слегка одутловатое и вид все еще истомленный. Ясно, что он вытерпел больше всех, хотя при этом, как говорит Уилсон, ни на минуту не падал духом. Лучше всех выдержал испытание Боуэрс. Я считаю его не только самым бесстрашным, но и самым выносливым из всех полярных путешественников. Больше из намеков, нежели из прямых заявлений, я вывел свои заключения об его неутомимой энергии и об удивительной физической силе, дающей ему возможность продолжать работу при условиях, положительно парализующих его товарищей. Уж подлинно, мал да удал.
Насколько я мог понять, события этого похода развертывались приблизительно следующим образом.
Путешественники, каждый со своими 250 фунтами груза, дошли до Барьера на второй день. Здесь характер пути совершенно изменился, становился все хуже и хуже. Целый день люди выбивались из сил и прошли всего 4 мили. После этого они были вынуждены разделить груз и волочить его в два приема. Половинный груз казался им тяжелее, чем на морском льду все 250 фунтов. Между тем температура понижалась и в течение недели держалась около –60° [–50 °C] и ниже того. В одну ночь температура упала до –71° [–56 °C], на следующую ночь – до –77° [–60 °C]. Хотя при таком поистине ужасающем холоде в воздухе было сравнительно тихо, однако временами налетал легкими порывами ветер и действие его было убийственное. Никогда еще человек из цивилизованного мира не бывал в подобных условиях, имея единственной защитой парусиновую палатку.
Мы сегодня пересмотрели все рекорды и убедились, что Амундсен во время своей экспедиции к Северному магнитному полюсу испытал в марте месяце температуру, доходившую даже до –79° [–62 °C]. Но следует помнить, что с ним были эскимосы, которые каждую ночь строили ему ледяной дом. К тому же тогда было уже много дневного света, термометр Амундсена также, вероятно, не был защищен от излучения. Наконец, после пятидневного отсутствия Амундсен возвратился на свое судно.
Наши же товарищи были в отсутствии пять недель. Почти две недели им потребовалось на то, чтобы перейти самую холодную полосу, после чего они обошли мыс Маккея и вступили в обметаемую ветрами равнину. Пурга следовала за пургою. Небо было постоянно затянуто тучами, и люди с трудом пробирались при свете немного лучшем, чем полная темнота. Иногда они попадали на склоны вулкана Террор, забирая влево от своего пути. Иногда спускались в глубокие лощины справа, где острые ледяные гряды чередовались с трещинами и другими препятствиями. Добравшись до предгорья мыса Крозье, путешественники поднялись на 800 футов и здесь стали строиться. Потребовалось три дня, чтобы соорудить каменные стены и из привезенной с собой парусины устроить кровлю. Только после этого люди смогли, наконец, заняться тем, для чего, собственно, пришли.
Сумрачный полуденный свет продолжался так недолго, что путешественники должны были выходить впотьмах, рискуя заблудиться на обратном пути, опять-таки в темноте. В первый день им потребовалось два часа только для того, чтобы дойти до ледяных гряд, и еще почти столько же, чтобы перелезть через них, связав себя веревкой. Наконец, они добрались до места, находившегося выше колонии пингвинов. Отсюда слышны были крики птиц, но путешественники долго не могли найти удобного спуска. Кое-как они возвратились в свою лачугу, когда и без того плохой свет совсем померк.
На другой день путешественники отправились вновь, петляя меж неприступных ледяных заграждений под высокими, местами грозно нависшими базальтовыми скалами. В одном месте им пришлось проползти сквозь узкий туннель, точно пробитый во льду. До морского льда путешественники добрались, когда уже темнело. Им пришлось поспешить. Поэтому вместо 2000–3000 птиц, насчитывавшихся здесь во время стоянки судна «Дискавери», они обнаружили всего лишь около сотни. Трех пингвинов убили и наскоро содрали с них шкурки, чтобы запастись жиром для печки, и побежали в лагерь. Из полдюжины яиц годными оказались только три. Возможно, пингвины покидают эту местность, но вероятно также, что им не наступило время и позже они соберутся в полном составе. Когда собранные яйца будут изучены, этот вопрос должен проясниться.
Уилсон отметил еще одну деталь, свидетельствующую о том, как силен у пингвинов инстинкт продолжения рода. Он и Боуэрс, когда искали яйца, наткнулись на округленные льдинки, которые эти смешные создания нежно лелеяли.
Но продолжим описание мытарств наших путешественников. Не успели они сойти с крутых гряд, как совершенно стемнело. Счастье их, что не сбились с пути и вернулись в свой лагерь.
В эту ночь началась пурга, усиливавшаяся с каждой минутой. Путешественники убедились, что выбранное ими место для стоянки – самое неподходящее. Было бы гораздо лучше, если б они устроились на открытом месте. Северный ветер, вместо того чтобы ударять им прямо в лицо, здесь отклонялся в сторону и сбоку налетал яростным крутящимся вихрем. Положенные на крышу тяжелые массы снега с камнями сносило ветром, парусина вздувалась, натягивая до предела укреплявшие ее веревки, каждую минуту угрожая сорваться и улететь. Палатку с разными ценными предметами пришлось припереть к самой стене, расставить ее пошире. Путешественники тщательно укрепили ее, обложив со всех сторон снегом и большими камнями. Но бешеный порыв ветра сорвал ее и унес.
Сидя в лагере, люди ожидали, что крышу вот-вот снесет, не зная, что в таком случае придется делать. Чтобы уберечься от этого, они старались изо всех сил прочнее укрепить ее. Через четырнадцать часов крышу таки снесло ураганом, в тот самый момент, когда путешественники пытались приколотить один угол. Их разом завалило снегом, и они, задыхаясь, нырнули в свои спальные мешки. Немного погодя Боуэрс высунул голову и по возможности нормальным тоном сказал: «Мне отлично». – «Нам тоже», – откликнулись другие.
После того все молча пролежали ночь и половину следующего дня. Между тем ветер завывал не унимаясь. Снег проникал во все щели мешков. Лежавшие в них дрожали, не представляя себе, чем это кончится.
[Это был тот самый шторм (23 июля), во время которого мы отметили максимальную силу ветра. По-видимому, там, на мысе Крозье, он достиг еще большей силы, чем у нас.]
В следующий день к полудню ветер стал спадать, и несчастные путники выползли из своих обледенелых гнезд. Первым делом они кое-как закрепили покрышку и затопили печку. В первый раз за двое суток люди поели и стали придумывать, как бы построить более надежное убежище. Решили, что каждую ночь следует поглубже рыть яму и как можно лучше прикрывать ее половиком. На этот раз путешественникам повезло: в четверти мили к северу они напали на лежавшую между камнями палатку. К их удивлению, палатка была почти совсем целой, что свидетельствовало о необычайной добротности материала.
На другой день Уилсон с товарищами пустились в обратный путь, но тут нагрянула новая пурга и продержала их двое суток. К этому времени все вещи путешественников пришли в неописуемое состояние. Спальные мешки так замерзли и затвердели, что их невозможно было не только скатывать, но даже мало-мальски согнуть, не ломая кожи. Пуховая подкладка в оленьих мешках Уилсона и Черри-Гаррарда едва затыкала изнутри такие трещины. Все носки, меховые сапоги и меховые рукавицы давно покрылись слоем льда. На ночь путешественники клали их в боковые карманы, но они не то чтобы сохли, но даже не оттаивали. Черри-Гаррарду иногда требовалось три четверти часа, чтобы влезть в свой мешок, который так сплющился, смерзся, что без большого труда его невозможно было раскрыть.
Невозможно себе представить ужасное положение злополучных путников, когда они брели домой через Барьер при температуре, упорно державшейся ниже –60° [–50 °C]. Но они все-таки добрели сперва до мыса Хижины, а на следующую ночь и до дома.
Уилсон огорчен, что ему мало удалось наблюдать пингвинов. Для меня же и всех оставшихся на зимовке полезно представить в своем воображении картину этого предприятия – одного из удивительнейших подвигов в истории полярных стран. Люди не убоялись ужасов полярной ночи, не убоялись сразиться с невообразимыми морозами и свирепейшими снежными бурями. В этом факте заключается нечто новое. В течение пяти недель упорствовали люди и выдержали. Это ль не геройство? Поход к мысу Крозье обогатил наше поколение таким сказанием, которое, нужно надеяться, никогда не забудется.
Притом результаты этого похода далеко не ничтожны. Мы отныне будем знать, когда и при каких условиях кладет яйца такая замечательная птица, как императорский пингвин. Даже если наши сведения останутся неполными по части ее эмбриологии, мы обязаны нашим товарищам знанием метеорологических условий, существующих зимой на Великом ледяном барьере. До сих пор мы только имели некоторое представление о суровости этих мест; теперь же имеем доказательства. На климатологию пролива Мак-Мурдо пролит яркий свет.
Результаты экспериментов по части диеты и экипировки, проделанных во время похода с санями на мыс Крозье
Несколько пунктов, интересовавших нас в связи с предстоящей экспедицией к полюсу, выяснены удовлетворительно. Наши товарищи, отправляясь в поход, поставили себе задачей испытать разные пищевые рационы. Они взяли с собой только пеммикан, коровье масло, сухари и чай. В первые же дни они нашли, что Уилсон слишком налег на жир, а Черри-Гаррард – на сухари, и установили золотую середину, оказавшуюся равно удовлетворительной для всех. Была предложена только одна перемена – прибавить за ужином какао. Наши товарищи решили удовольствоваться горячей водой, полагая, что чай отнимет у них последнюю надежду на сон.
Относительно спальных мешков можно сказать так: внутренний мешок из гагачьего пуха, пожалуй, полезен некоторое время весной, но он скоро леденеет, вследствие чего значительно увеличивается его вес.
Боуэрс один только не пользовался все время мешком из гагачьего пуха. За время путешествия он каким-то непостижимым образом умудрился вывернуть и вытрясти свой спальный мешок из оленьей шкуры два или три раза.
Вот таблица, из которой становится ясно, какова разница в весе спальных мешков до и после этой операции:
Это дает некоторое понятие о том, сколько мешок набирает льда.
Двойной палаткой остались очень довольны. Обычный вес ее 35 фунтов, а по возвращении достиг 60 фунтов. Лед по большей части скапливается на внутренней палатке.
Подошвы с шипами все хвалят, кроме Боуэрса, у него какая-то странная привязанность к прежней обуви. Мы улучшили множество деталей одежды, рукавиц и обуви, но устранить затруднения, возникающие в связи с ношением этих предметов в жестокие холода, по-прежнему невозможно. Все, что может изречь по этому поводу Уилсон, сводится к тому, что «экипировка превосходна, превосходна». Я уверен, что, насколько опыт мог нас научить, мы близки к совершенству. Пожалуй, только меховое одеяние эскимосов превосходит наше. Но об этом можно затеять лишь академический спор, так как испытать его сейчас немыслимо.
Во всяком же случае мы можем утверждать, что наша система одеяния выдержала гораздо более серьезное испытание, чем какая-либо другая, включая мех.
Результат путешествия: Уилсон потерял 3Ѕ фунта, Боуэрс – 2Ѕ фунта, Черри-Гаррард – 1 фунт.