Глава шестая
Квартира Норрисов в доме на Трэпс-хилл была большой, с просторными комнатами, однако она едва ли годилась для маленьких детей. Окна в зале (Алан терпеть не мог, когда так называли гостиную) заполняли почти всю стену и выходили на балкон. В ясную погоду эти окна были открыты, и взрослые могли не волноваться – перила на балконе не позволили бы им упасть на выложенную брусчаткой террасу внизу. Однако для маленьких детей такая опасность сохранялась – они могли проскользнуть между перилами или нырнуть под ними. У Фенеллы, сестры Фреи, были пятилетний сын и дочка, которой скоро должно было исполниться три, и когда по воскресеньям Фенелла вместе с мужем, Джайлсом, навещала стариков, то независимо от того, как тепло было на улице или как ярко сияло солнце, окна оставались плотно закрытыми.
Лишь совсем недавно Алан понял, что терпеть этого не может, просто буря отвращения поднимается в душе. Еще несколько недель назад он уживался с расхожей теорией о том, что любые трудности, с которыми сталкиваются бабушка или дедушка, – это на самом деле не трудности, а, наоборот, удовольствие, даже забава, ниспосланное судьбой испытание, благодаря которому они становятся объектами всеобщей зависти. И все это применялось не только к бабушке и дедушке – они-то, слава богу, уже испытали подобную судьбу еще двадцать пять лет назад, – но еще и к прабабушке и прадедушке, коими они теперь стали. В их возрасте, считал Алан, они заслужили себе хоть немного спокойствия по воскресеньям. А какой может быть отдых рядом с беснующимися малышами, которые делают все что вздумается: прыгают с дивана на кресло, катаются по ковру, стучат в окна, как будто хотят их открыть, без конца требуют кока-колу, апельсиновый сок, печенье и шоколад, которыми заранее запаслась во всем им потакающая и вечно улыбающаяся прабабушка, и забираются на колени к прадеду, чтобы в очередной раз испачкать книгу или газету своими липкими пальцами. Когда он довольно мягко изложил свое мнение Розмари, добавив, что наличие детей у них дома по воскресеньям – это не так уж и плохо, потому что когда они уходят, наступает блаженство, супруга тут же начала упрекать его в неблагодарности. По ее мнению – поскольку она так и не забыла его замечания по поводу их унылой и однообразной жизни, – визитов Фенеллы и ее детей вполне достаточно, чтобы рассеять любые мысли о скуке. Если им повезет прожить еще несколько лет, то и у Фреи появится семья, и она тоже будет приводить своих детей, чтобы повидаться с прабабушкой и прадедушкой. Возможно, это будет происходить по субботам…
Фрея и ее предстоящая свадьба были в данный момент самой популярной темой бесед в семействе Норрис, хотя сам Алан придавал этому событию весьма мало значения. Из небольшого семейного торжества в уютном старом пабе эта свадьба превратилась в вечеринку для двухсот человек в прибрежной гостинице. Тем больше оснований для Розмари купить себе платье, от чего она постоянно отказывалась из-за высокой цены, всегда приговаривая, что она и сама может сшить не хуже. Алан не мог с этим согласиться, но вслух ничего не говорил. Он по-прежнему предлагал ей выделить приличную сумму на готовый костюм, хотя такое предложение было ему не совсем по душе. Из них двоих именно он был феминистом, которому никогда не нравилось представление о муже как о семейном кормильце, дарящем супруге щедрые подарки. Нет, он все-таки придерживался мысли о совместном пользовании материальными средствами. Но все это не имело значения, поскольку Розмари настаивала на том, что сама сошьет себе наряд. Алан предполагал, хотя ни разу о том не заикнулся, что скорее всего такая задача ей не по силам.
Однажды он вдруг понял, насколько мог это понять мужчина, что одежда, которую она шила с тех пор, как они поженились, не была такой уж безупречной. Отвороты получались неровными, кромки спереди были длиннее, чем сзади, вырезы, прорези для пуговиц и обшлага получались не совсем симметричными. Одежду, которую шила его супруга, всегда хвалили только потому, что она делала ее сама, а не потому, что та хорошо выглядела. Медно-красный шелковый костюм теперь пополнит эту коллекцию, но получится, должно быть, еще хуже, чем обычно; Алан признавался себе в том, что Розмари, которая никогда не обучалась этому ремеслу, теперь стала шить хуже, потому что постарела. Ее пальцы стали менее ловкими, и ей нужны были новые очки. Прежде они редко посещали большие вечеринки или важные мероприятия. Предстоящее торжество было очень значительным, и Алан представил, как он сопровождает Розмари – в статусе супруга, которым он редко себя ощущал. Нет, ему будет неловко: он чувствовал это. И он совершил ошибку, когда в последний раз и уже более откровенно пытался убедить жену купить себе готовое платье.
– Говоришь, я растеряла свои навыки? – сказала она в ответ на его замечание, что вырез пиджака получился не таким ровным. А все потому, что она трудилась полночи…
– Да ты взгляни в зеркало. Сама убедишься.
– Я лишь вижу, что ты твердо настроен заставить меня надеть стандартное платье вместо чего-нибудь оригинального.
Они поспорили еще немного, но потом Алан сдался. Ему придется вынести и это платье, и жалостливые взгляды, а возможно, и неозвученные мысли гостей о том, что он слишком скуп, чтобы нормально одеть собственную жену. В общем, он угодил в ловушку половой дискриминации, которой так боялся. Днем они вышли на одну из своих длительных прогулок, но вынуждены были повернуть на Болдуин-хилл, вместо того чтобы продолжить путь по одной из лесных тропинок.
Розмари слишком устала, засидевшись далеко за полночь за своей вечной швейной машинкой.
– И после всех этих усилий ты даже не хочешь, чтобы я это носила…
Алан ничего не ответил. Он посмотрел на четыре припаркованных автомобиля на склоне зеленого холма, уходящего вниз мимо Болдуин-Понд к Блэкуэйр. В занятиях владельцев тех автомобилей, в отличие от него и Дафни, не было ничего необычного: кто-то курил, кто-то рассматривал в бинокль шпиль церкви Хай-Бич, виднеющийся вдали на фоне темно-зеленого леса, а кто-то просто дремал. Немного отступив от Розмари, Алан подумал о Дафни. Он теперь вспоминал ее каждый день: Дафни в отцовской машине, Дафни в его объятиях, Дафни, в темноте снимающая одежду. Нестерпимое желание обладать друг другом вытесняло страх разоблачения…
Алан по-прежнему носил ее визитную карточку в правом кармане пиджака. Ему, конечно, не следовало ее с собой носить. Он должен был оставить ее дома и спрятать в надежном месте. Розмари подошла к нему и взяла за руку – за левую руку, – в то время как правой рукой он нащупал в кармане визитку Дафни. Ему это показалось своего рода изменой и, ослабив пальцы, он вытащил руку из кармана. Они направились к дому.
– Думаю, мне нужно будет сразу прилечь.
– Я принесу тебе чашку чая, – сказал Алан.
Это была еще одна ловушка – устроенная супругой, которая заставляет его в качестве компенсации за неверность оказывать ей мелкие услуги. Но почему он подумал о неверности, если никогда не изменял ей?
Алан пошел на кухню и приготовил чай, налив чашку для себя и еще одну – для Розмари. Она легла полностью одетой, накрывшись пуховым одеялом. Почти готовый медно-красный костюм лежал на краю кровати. Почему? Он не спрашивал. Он возвратился на кухню и положил карточку Дафни на стол: адрес, электронная почта, номер мобильного телефона и домашнего.
Она жила на Гамильтон-террас. В газете он недавно прочитал очерк о наиболее очаровательных уголках Лондона, где была упомянута и Гамильтон-террас. Алан никогда там не был, но он попытался представить себе, как выглядит это место, какие там дома. Наверняка там не так, как у него в Лоутоне. Потом он прочитал, что Лоутон, оказывается, считают одним из самых привлекательных внешних пригородов столицы.
У него не было мобильного телефона, он никогда не чувствовал потребности в нем. Но если бы мобильник у него был, он мог бы звонить отовсюду, он мог бы, – подумал он, смутившись от такой мысли, – тайно звонить. Сегодня Дафни он звонить не станет, но завтра… Завтра он направится прямиком в один из магазинов, где продают технику, и купит себе телефон. Алан сунул карточку Дафни обратно в карман…
ДНК, взятая из костей, обнаруженных в Уорлоке, была в хорошей сохранности. Колин Квелл внимательно ознакомился с отчетом патологоанатома. Большую часть этого отчета не смог бы понять даже самый умный и квалифицированный полицейский. Квелл считал себя умным. Однако никакой пользы в полученных анализах он не видел, поскольку их не с чем было сравнить. Шестьдесят или семьдесят лет назад в районе Лоутона, возможно, жило немало людей, чьи ДНК могли совпасть с материалом, взятым из злополучных костей. Но теперь их нет, они наверняка все умерли. Он мог бы, конечно, попросить кого-нибудь из семейства Бэчелор сдать образцы ДНК, – или, например, ту поразительного вида женщину по имени Дафни Фернесс. Однако все это пригодится только в том случае, если одна из кистей рук принадлежала кому-то из их родственников…
Телефонный звонок от Дафни стал для него настоящим сюрпризом. Она сказала, что позвонит, но Майкл Уинвуд сомневался, что она говорила всерьез; обычно так не делали. Может ли он приехать к ней что-нибудь выпить – только он один? Видимо, поразмыслив, она все-таки пригласила его на ужин. Она помнила, где он жил, и сказала, что нужно сесть на 189-й автобус, который останавливался совсем рядом с ее домом.
Дом, в котором жила Дафни, удивил его еще больше. Гостиная была обставлена ее покойным супругом Мартином. Здесь все выбирал лично он сам – со свойственными ему заботой и вкусом.
– Эта комната напоминает мне о доме моей тети Зоу, – сказал Майкл.
Он заговорил о Зоу, о том, как она всегда к нему хорошо относилась и как теперь, когда ей уже девяносто шесть, он боялся ее смерти…
– Мало кто боится за родственников в таком почтенном возрасте, – заметила Дафни.
– Я не хочу говорить о том, насколько ужасно вели себя мои родители, хотя так оно и было. Мой отец относился ко мне хуже, чем мать; по крайней мере она не была жестокой. Зоу полюбила меня с той минуты, как я к ней приехал. Знаешь, я даже тогда не поверил, думал, она шутит или просто играет со мной.
– Ты часто с ней видишься?
– Она все еще живет в Льюисе. В одноэтажном, но довольно большом доме. Я навещаю ее примерно раз в месяц, и это не какая-нибудь рутина, нет. Мне нравится там бывать.
– Я налью что-нибудь выпить, – сказала Дафни. – Совиньон подойдет?
Когда она вернулась в гостиную, Майкл стоял возле одного из книжных шкафов, мысленно произнося названия книг. Какой он худой и костлявый, подумала она. Хилый, наверное, хотя и не больной. Его лицо было испещрено морщинами, но руки выглядели длинными и красивыми. Он взял бокал с вином и попробовал с явным удовольствием.
– Можно я тебе что-то расскажу?
– Конечно, – ответила она. – Что угодно, Майкл, не стесняйся! Только не говори ничего такого, о чем можешь потом пожалеть…
– Я не буду сожалеть об этом.
Он рассказал ей о том, что сохранил комнату Вивьен в том самом виде, какой она была до ее смерти.
– Я захожу туда и сижу, иногда разговариваю с ней. Твоя комната напоминает мне об этом, потому что здесь тоже красиво и она оформлена примерно в том же стиле. Думаешь, я веду себя неправильно? Ну, скажем, слишком сентиментальничаю, потакаю своим желаниям?
– Да нет. Ведь тебе же так удобно?
– Не знаю. Я не знаю, комфортно ли мне. Но у меня есть такое ощущение, что, наверное, было бы ужасно избавиться от этого. То есть если бы я все там переставил, что-то выбросил и превратил бы в запасную комнату – скажем, в комнату для гостей… На случай приезда кого-нибудь из детей, например… Нет, я бы почувствовал себя обделенным. У меня ведь и так есть две гостевые комнаты. Нужно ли предлагать детям именно эту?..
– А они вообще к тебе приезжают?
– Нет, – ответил он. – Хотя приезжают иногда. Я имею в виду их довольно мимолетные визиты из-за границы. Причем они никогда не остаются погостить. Я чувствую, что должен как-то воспротивиться такому положению дел, но на самом деле ничего им не говорю. Видимо, они счастливы, и слава богу!
– Я никогда не хотела иметь детей. Говорят, человек испытывает сожаление, когда у него нет детей, но лично про себя я такого сказать не могу. Ну что, поедим что-нибудь?
Дафни приготовила пасту с черными оливками и салатом из авокадо и артишоков. На десерт их ждал крем-карамель. Она предложила Уинвуду шропширский сыр с характерной голубой плесенью. Сказала, что давно на него «подсела» и потому надеялась, что и ему этот сыр понравится. Майклу сыр пришелся по вкусу – особенно в качестве закуски к красному вину. В столовой были оранжевые стены и черная мебель. Он спрашивал себя, живет ли она сейчас одна или нет; возможно, у нее и есть кто-то, кого раньше принято было называть «второй половинкой».
Дафни сыграла кое-что из Моцарта. Когда-то раньше Уинвуд слышал это произведение, но с тех прошло уже много лет. Это была музыка, от которой на глаза наворачивались слезы. Хотя Майкл любил такую музыку, он все-таки был рад, что пьеса оказалась короткой. Он уехал после девяти, сказав, что сегодня ему нужно лечь пораньше.
– Знаешь, я иногда пишу стишки об автобусах, – сказал он. – Неважные, конечно. Вот, например: «От улиц родимых автобус мой самый любимый, сто восемьдесят девятый, бежит к Эбби-роуд, листвой объятой…» Ну там и еще есть, но я не хочу тебе досаждать.
Она рассмеялась, чмокнула его в щеку, а потом смотрела, как он направился к остановке и свернул за угол. Было двадцать минут десятого.
Когда Дафни положила тарелки и столовые приборы в посудомоечную машину, зазвонил телефон. Это был один из тех звонков, когда вы знаете, кто звонит. Дафни знала. Конечно, она могла бы и не знать, ведь ее телефон был без определителя, на котором высветился бы номер. Но сейчас она догадывалась безо всяких определителей и, сняв трубку, тут же произнесла:
– Привет, Алан.
Он не представился, да ему и не нужно было.
– Я звоню с переносного телефона, не с мобильника… Вряд ли можно было бы узнать, кто звонит.
– Ну, мне-то удалось.
– Ну да, – хрипло сказал он. – Я вышел на балкон с пятнистой кошкой.
– Ты долго раздумывал, прежде чем набрать мой номер…
– Да. Я боялся. Нам нужно увидеться. Как можно скорее. Может, в пятницу?
– Конечно. Я тоже хочу тебя видеть. Во второй половине дня. В любой день. Предварительно позвони.
Конец ознакомительного фрагмента.