Глава вторая
Такие фантазии есть почти у каждого. Это своего рода мечта – место, о котором можно думать бесконечно, особенно ночью, пока не заснешь. Все начинается с дверцы в стене. Дверца открывается, причем не робко, а вполне уверенно, ведь мечтатель хорошо знает, что ждет его там, на другой стороне. Мечтатель уже бывал там прежде. Он уже видел нечто подобное на самом деле, правда, менее прекрасное, не такое зеленое, там не так много сверкающей воды, цветных листьев и там совсем нет волшебства. Но тайный сад всегда один и тот же: он прекрасный, в нем все цветет, в нем всегда сияет солнце, щебечут птицы, летают стрекозы. Сам мечтатель никогда не покидает свой тайный сад. Но сад то и дело покидает мечтателя и оставляет ощущение невосполнимой потери, которую всегда сопровождают печаль и надежда.
Их тайный сад не был так красив. В нем не росли цветущие деревья, не было ни роз, ни душистых трав. Сначала они называли это туннелями. Но Дафни Джоунс приучила называть их водоводами, и все согласились. Такие подземные водоводы в древних восточных языках называли «канатами». Название всем пришлось по душе. Так, с легкой руки Дафни обыкновенные туннели превратились в таинственные водоводы. Со временем водоводы стали их тайным садом. «Они» – это сама Дафни, конечно, Майкл Уинвуд, Алан Норрис, Розмари Уортон, Льюис Ньюмен, Билл Джонсон и все Бэчелоры: Роберт, Джордж, Стэнли, Мойра и Норман. И остальные. Они обнаружили водоводы в июне последнего года Второй мировой войны. Эти туннели стали убежищем для мечтателей и фантазеров. Они не сказали про водоводы ни слова родителям, а в те дни мало кто из взрослых спрашивал у своих детей, куда они исчезали по вечерам. Родители лишь велели им приходить домой, как только завоют сирены, предупреждающие об очередном воздушном налете.
Здешнюю местность, где были прорыты водоводы, нельзя было назвать сельской. Еще задолго до войны в этих полях уже началось строительство, которое остановилось лишь с первыми звуками воздушных сирен. Поля лежали на границах Эссекса, на краю леса Эппинг. Зеленые луга сохранились до сих пор, разделенные высокими и густыми живыми изгородями из кустов и деревьев: несрубленных, иногда даже неподрезанных приземистых двухсотлетних дубов; статных вязов, пышно разросшихся задолго до первых упоминаний о голландке[1]; зарослей терновника и боярышника, утопающих весной в нежно-белом цветении; диких яблонь с душистыми розоватыми цветками. Поля, где больше никто не косил сено, поросли золотистым крестовником, вероникой, зорькой и дикими орхидеями. Бабочки-репейницы, адмиралы и павлиний глаз отвлеклись от диких цветов, и теперь их словно магнитом влекли к себе цветущие кусты буддлеи, выращиваемые в садах Лоутон-хилла и Шелли-Гроув. С сумерками в воздухе начинали тихо кружить ночные бабочки – ленточницы и бражники. Детям казалось, что поля останутся такими навсегда, что ничего не изменится. Они играли в траве и в зарослях деревьев, разбегаясь по домам в Тайсхерст-хилл и на Брук-роуд, когда сирены вновь начинали свой заунывный вой. Слышались разрывы, но здесь не бомбили. За всю войну на Лоутон упала лишь одна бомба.
Однажды, когда сирены молчали целую неделю, дети – несколько Бэчелоров, а также Алан и Льюис – наткнулась на пещеру – большую дыру в земле, похожую на вход в туннель.
Произошло это в июне 1944 года. Занятия в школе продолжались и в летние каникулы, а потом еще целый месяц. В тот день учеников отпустили в 15:30, и все пошли домой. Бэчелоры – Роберт, Джордж, Стэнли и Мойра (Норман выздоравливал после ветрянки) – отправились в поля. Стэнли взял с собой Ниппера на поводке. Алан, Льюис и Билл уже поджидали их там, забравшись в дупло огромного дуба. Лет сто назад кто-то срубил верхушку дерева, и то, что осталось, обросло свежими ветвями, покрытыми густой листвой. Летом в сырую погоду можно было забраться внутрь и укрыться от дождя. В тот день тоже шел дождь, но он вскоре прекратился, поэтому Алан с товарищами спустились вниз и присоединились к остальным. Решили побродить по склонам на противоположной стороне холма. Интересно, смогли бы они отыскать водоводы, если бы Мойра не увидела кролика, который вдруг исчез где-то под землей?
Ни один из мальчиков не углядел его, даже такой любитель животных, как Стэнли. Его пес Ниппер до этого заметил собаку Джоунсов на тротуаре возле их дома и принялся, лая и рыча, натягивать поводок. Стэнли пришлось остаться снаружи, кому-то ведь надо было присмотреть за псом, а остальные, естественно, полезли вниз. Собака Джоунсов заливалась так, что Дафни вышла на улицу и уволокла ее в дом.
Внутрь пещеры вели вырытые в глине ступеньки, грязные и скользкие. Кто их сделал? Кто вообще создал это место? Никто из детей не знал. Туннель уходил куда-то вглубь, под поля, под траву, дикие цветы и корни деревьев. Внутри было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть друг друга, хотя в ночное время здесь, конечно, без свечей было бы не обойтись. Земля на стенах пещеры была глинистой. Родители то и дело сетовали на такую землю, когда копались в саду. Семеро из них – поскольку к ним присоединилась и Дафни Джоунс, после того как Стэнли рассказал ей о находке, – вышли к широкой круглой площадке, куда вели и несколько других проходов. Это место трудно было назвать тайным садом, но у него все-таки были некоторые свойства, присущие тайному саду. Здесь было тихо, если только они сами не шумели. Тихо и спокойно. А еще темно, пока кто-то не зажигал свечу.
– Мы можем сюда приходить, – сказал Джордж. – Приносить с собой еду и еще что-нибудь. Здесь уютно, когда идет дождь.
– Здесь всегда уютно, – сказал Алан.
– Давайте тут все осмотрим, – предложила Мойра, и они отправились исследовать новые проходы. В пещере было пустынно, как будто до этого сюда никто никогда не заходил. Но ведь кто-то же вырыл эти туннели, сделал ступеньки, по которым они спустились, накрыл вход брезентом, а потом ушел, оставив это место кроликам и белкам.
– Водоводы, – сказала Дафни Джоунс. Она была постарше и знала, что говорит.
С годами обычно забываешь имена: тех, с кем учился, работал, с кем жил по соседству, имя своего врача, бухгалтера и того, кто убирался в доме. Из них забывается, как правило, половина, а иногда и три четверти. Но чьи же имена никогда не забываются, потому что они глубоко высечены на граните вашей памяти? Ответ прост: ваших возлюбленных (если только вы были разборчивы в связях и их было не слишком много) и детей, с которыми вы отправились в первый класс. Вы всегда помните их имена, до глубокой старости. Алан Норрис встретил в своей жизни не так много возлюбленных, чтобы забыть их имена, а у его жены до него и вовсе никого не было. Этой темы супруги обычно избегали во время бесед. К тому же они старались не думать о тех, с кем пошли в школу, но имена их помнили хорошо. Им тоже довелось побывать в тех туннелях, но повод вспомнить о них возник только после того, как они прочитали заметку в газете.
– Водоводы, – задумчиво произнес Алан, который уже более пятидесяти лет назад женился если не на соседке, то по крайней мере на девушке с соседней улицы.
Розмари сказала, что ей никогда не нравилось это название. Даже когда ей было всего десять лет.
– Почему не туннели? Ведь это так и есть, в конце-то концов.
На обеденном столе была разложена «Дейли телеграф». Алан читал статью о находке, сделанной тремя польскими строителями под одним из домов на холме в Лоутон-хилле. Читал и рассматривал снимок самой находки – жестяной коробки и ее жуткого содержимого.
– Что за имя, – поморщилась Розмари, заглядывая мужу через плечо. – З-збигнев. Как это вообще можно произнести?
– Понятия не имею.
– Это как раз тот, кто все это раскопал. Они закладывали цокольный этаж. Подвал – это, конечно, последняя вещь, которая нужна жителю Лоутона, не так ли? А ведь это… кисти рук! Теперь уже только кости. Они, наверное, уже никогда не закончат этот цоколь…
Алан промолчал. Он читал, как строители с трудновыговариваемыми именами копали с помощью экскаватора котлован и нашли злополучную коробку. Приехали полицейские, и вскоре все работы были прекращены. В коробке когда-то хранилось печенье. В ней обнаружили кисти рук мужчины и женщины. Точнее, уже кости…
– Интересно, – сказала Розмари, – перекроют ли они там все или нет? Наверное, обвяжут все сине-белой лентой – как в детективных хрониках по телевизору. Мы могли бы прогуляться туда и взглянуть.
– Могли бы. – В голосе Алана послышался слабый иронический оттенок, не укрывшийся от Розмари.
– Впрочем, если не хочешь, то не пойдем. Как скажешь, дорогой.
Он сложил газеты.
– Никакого упоминания о водоводах – ну или о туннелях. Только о том, что коробка обнаружена на месте строительства. Мы даже не знаем, была ли она найдена в водоводах.
– Мне не хочется, чтобы ты так называл это место.
– Ну хорошо, в туннеле. Мы даже толком не знаем, что они собой представляли, эти туннели, прорытые в полях и спрятанные под брезентом. Джордж, наверное, знает. Если мы выйдет прогуляться, то почему бы нам не повидать Джорджа и Морин?
– Если тебе так хочется…
– Почему мы так никогда и не узнали, что это за туннели были, дорогая?
– Наверное, потому, что мы никогда ни у кого не спрашивали. Наши родители точно знали о них, но мы их так и не расспросили. Мы ведь и сами им ничего не рассказывали.
– Потому что знали, что они не разрешат нам туда ходить.
Розмари возвратилась к своему шитью, в то время как Алан попытался освежить в памяти детские воспоминания. В голове перемешалось все: их обычные занятия, любимые игры, еда, которую они приносили в водоводы: плотный хлеб из непросеянной муки – о, как же ему хотелось сейчас отведать кусочек этого белого хлеба! – с джемом из репы и ревеня; сандвичи с рыбной пастой; вымазанный в глине картофель, который они пекли, разводя огонь в старом водяном баке; предсказания судеб из уст Дафни Джоунс. Это имя вызвало у него давнюю дрожь. Он вдруг вспомнил уроки истории, явственно представил себе Марию, королеву Шотландии, и зверское убийство Давида Риццио[2], совершенное прямо у нее на глазах. Но почему Мария? И почему таинственное убийство принцев в Тауэре?[3]А леди Джейн Грей[4], «королева девяти дней»? Она-то тут при чем? Он ничего не мог сказать. В голову лезли странные мысли, но корни их были неизвестны, они были скрыты где-то очень глубоко… Как те руки в жестяной коробке. Он хорошо помнил, как Стэнли Бэчелор привел свою собаку, белую с черными пятнами. Алану пес очень нравился. Они с Розмари обнимали его, гладили, и каждый приговаривал: «Как же ему повезло! Почему у меня нет собаки?» Когда кончилась война, оба обзавелись мохнатыми питомцами; у него появился лабрадор, а у Розмари – спаниель.
Захватив со стола газету, он направился к Розмари. Та сидела в своей комнате и продолжала шитье, уперев ногу в педаль, а пальцами медленно, но уверенно направляя шов на платье, которое шила для Фреи. Когда они только поженились, наличие в доме швейной машинки было обычным делом. Многие годы Розмари почти всю одежду для себя шила сама. Когда домашнее шитье сделалось не таким популярным, она переключилась на одежду для внуков, а теперь еще и для правнуков.
– Потому что у меня получается намного лучше, чем то, что можно купить в магазине, – говорила она.
Алан был не совсем согласен со своей супругой, но вслух этого не высказывал. Был период, когда она пыталась шить ему рубашки, но он быстро положил этому конец. Ее рука, которая сейчас держала ткань, покрылась морщинами, и кое-где даже проступали вены. Но у Розмари не было ни единого признака артрита. Розмари заметила мужа и сняла ногу с педали.
– Думаю, нам следует навестить Джорджа Бэчелора и взять с собой эту газету, – сказал Алан. – Мы уже давненько не виделись ни с кем из Бэчелоров. – В этот момент он поморщился от неприятной мысли. – Если он все еще жив.
Розмари рассмеялась:
– О, не беспокойся, он жив. На прошлой неделе я встретилась с Морин на Хай-роуд. Она сказала, что Джорджу вправили бедро и он должен вот-вот вернуться из госпиталя Сент-Маргарет.
– И они живут там же?
– Да, но у них сменился телефон. Морин дала мне номер своего мобильного. Так я позвоню им, дорогой?
Лишь у одного из друзей детства, Майкла Уинвуда, до сих пор был жив отец. Правда, они почти не общались друг с другом. Между ними не было никакой ссоры. Никто никогда не заявлял: «Я не желаю с тобой разговаривать». Однако Майкл все равно не собирался видеться с отцом и был уверен, что тот испытывает такие же чувства. Интересно, прочитал ли Джон Уинвуд об отрезанных руках мужчины и женщины, найденных в жестянке из-под печенья. Значит ли что-нибудь такое страшное открытие для человека его возраста? Как ни крути, но старику через год стукнет целых сто лет, и едва ли он в здравом уме. Возможно, сердце Майкла дрогнуло бы, если бы отец был беден и жил в ужасных условиях, но, по словам Зоу, он проживал в одном из самых роскошных домов престарелых в Суффолке. Его жилище представляло собой скорее целые апартаменты с душем, чем просто комнату, и у него было все, что может понадобиться старику. Поэтому Майклу было все равно, и он не чувствовал за собой никакой вины.
Что Вивьен сказала бы об отрезанных кистях в коробке? Что она рассказала бы о его отце? Ему следовало бы пойти к ней в комнату – ту, которая когда-то принадлежала ей, – и просто спросить. Поговорить с ней – и все. Прилечь рядом на кровати и поговорить об этом. Когда он закрыл глаза, то увидел перед собой дом Эндерби на холме. А по ту сторону от дороги, где раньше не было никаких построек, он увидел вход в подземный туннель и собравшихся возле него детей. Через неделю после того, как они обнаружили подземелье, детей стало уже двадцать или тридцать. Он видел, как они друг за другом спускаются вниз по ступенькам и, словно Гамельнский крысолов без своей волшебной дудочки, исчезают в темноте под брезентом, а затем в глубине становится светло, когда кто-то зажигает свечи…
Когда он размышлял об Эндерби, – а иногда отделаться от этих мыслей было очень трудно, как он ни пытался, – он обычно слышал, как поет отец. Любая из спетых фраз звучала очень красиво, тем более что это были церковные гимны. Он вовсе не был религиозным человеком; ни Майкл, ни мать, ни отец не ходили в церковь. Но отец ходил в церковь в детстве. Как-то у старика Уинвуда вырвалось, что он терпеть этого не мог, но церковные гимны, которые он пел, Майкл помнил хорошо: как сами мелодии, так и большую часть текстов – «Веди нас, Отец Небесный, веди» и «Летнее солнце сияет над землей и морем». Гимн о солнце должен был ободрить человека, сделать его счастливым, но каждый раз после того, как Джон Уинвуд пел эти слова, он спускался вниз и ворчал, чтобы Майкл не попадался ему на глаза.
Майкл отправился наверх и рассказал Вивьен о гимнах, рассмеявшись, как будто это было нечто забавное…
Алан и Розмари, напросившись к старым друзьям на чай, медленно брели по Йорк-хилл.
– Но мы не пьем чай, – заявила по телефону Морин Бэчелор. – Джордж говорит, что это напиток стариков, а когда я ему говорю, что мы и есть старики, то он мне отвечает, что не нужно это лишний раз подчеркивать. Приезжайте, и выпьем хереса! Как вам такой вариант? Херес можно пить всегда.
– Выходит, что херес старикам вполне подходит, – ворчал Алан, шагая рядом с Розмари. – Готов поспорить, что, если бы мы зашли в «Кингс-Хед», – они как раз проходили мимо этой гостиницы, – и попросили бы себе хереса, молодая леди за стойкой даже не сообразила бы, о чем идет речь.
Джордж, самый старший из Бэчелоров, жил в том же городке, где родился и вырос, что было не таким уж редким явлением для дальних лондонских пригородов. То же самое можно было сказать об Алане и Розмари, а также о брате Джорджа Стэнли. Но только не о Нормане, который давно переехал. Поэтому для Розмари и ее мужа стало большим сюрпризом то, что они увидели в гостиной у Морин. Там, рядом с Джорджем, вытянувшим больную ногу вперед и водрузившим ее на небольшой пуфик, сидел Норман.
– Здравствуй, Норман! – сказала Розмари. – Давно не виделись.
Эту фразу Алан терпеть не мог. Розмари считала, что ее часто использовали люди, которых сама она называла «китаезами».
– Я теперь живу во Франции. Здесь бываю нечасто.
После этого краткого вступления Норман пустился в сентиментальное восхваление французской культуры, пищи, напитков, здравоохранения и своего нового дома. Лицо Морин немного потускнело и приняло то выражение, которое обычно возникает у человека, слушающего уже хорошо знакомые речи. Она встала, вышла из гостиной и вскоре возвратилась, катя перед собой столик на колесиках, на котором стояли бокалы и бутылки различных марок хереса. Помимо прочего, Алан заметил среди них «Олоросо», «Амонтильядо» и «Манзанилью».
Взяв бокал с «Амонтильядо», Алан вручил Джорджу номер «Дейли телеграф».
– Ты читал это?
Джордж едва взглянул и тут же кивнул.
– Естественно. Мы тоже ее выписываем. – Он кивнул с видом знатока. – Я ведь строил тот дом.
– Какой, Уорлок-хаус?
– Я и мой брат. Братья Бэчелор. Ведь мы много чего построили здесь в округе.
Алан знал, что тот имел в виду. Не то что Джордж и Стэнли строили эти дома собственными руками, а то, что это делала их фирма. Она строила дома на тех полях, по которым они бегали детьми, когда выли сирены.
– Когда же это было, Джордж? – спросила Розмари.
– Где-то в начале пятидесятых. В пятьдесят втором или в пятьдесят третьем, наверное.
– Хорошо. Ну а теперь, возможно, ты вспомнишь: не могло быть так, чтобы наши водоводы проходили под Уорлок-хаусом?
– О нет, – ответил Джордж. – Хотя они, наверное, и были фундаментом какого-нибудь дома.
Розмари повторила его последние слова:
– Фундаментом дома. Я никогда не думала об этом…
– Все это исчезло к тому времени, когда я приобрел там землю. Для Уорлок-хауса мы выкопали котлован под новый фундамент. Дом строил мистер Роузлиф. Забавное имя – сейчас почему-то вспомнилось.
Норман в середине разговора задремал. А перед этим долго ворчал, что херес – все-таки испанский, а не французский напиток. Теперь он встрепенулся:
– Так вот, значит, что это такое. Фундамент дома. А Уорлок[5]– тоже забавное название, вы не находите?
– Да уж, от этого названия так и веет колдовством, – сказала Морин. – По-моему, весьма забавно.
– Там никакой связи с ведьмами нет, – сказал Джордж. – Просто он жил на улице под названием Уорлок-роуд в районе Мейда-вейл[6].
– Как здорово! – воскликнул Норман. – Ты ведь тоже был там, Алан, не так ли? И Розмари. И Льюис Ньюмен – помните его? А вы еще помните Ниппера, собачку Стэнли? Хорошая была собака! Моя мама почти никогда не сердилась на нас – она вообще ни на кого не сердилась, – но ее просто бесило, когда Стэнли вечером брал с собой собаку без спроса.
Розмари широко улыбнулась, вспоминая об этом.
– Ниппер был отличный пес. А нам ведь так хотелось иметь собаку, правда, Алан?
– Так ты не находил тех рук, когда строил дом, Джордж?
– Мне кажется, я уже сказал тебе, не так ли?
Джордж с трудом поднялся и вновь наполнил бокалы хересом.
Правда, на этот раз он налил себе «Амонтильядо» вместо «Манзанильи», но никто не придал этому особого значения. Розмари получила «Олоросо» вместо «Амонтильядо», но она не возражала; она на самом деле предпочитала сладкий херес, хотя и не просила налить именно его, потому что, как известно, сладкое полнит…
– Вот где мы собирались, – проговорила она. – В тех водоводах.
– Тебе тогда было всего десять? – спросил Джордж.
Розмари кивнула, внезапно смутившись. Да, они там собирались, потом потеряли друг друга, когда чей-то отец выгнал их оттуда. Он закричал, чтобы они отправлялись домой и больше туда не возвращались. С Аланом они встретились вновь лишь несколько лет спустя, на танцах, потом стали ходить на свидания и, наконец, поженились. Ей казалось, что все остальные пристально смотрели на них, как будто она проделывала какой-то племенной ритуал, древний и теперь уже почти забытый. За исключением ее и Алана, все женились, выходили замуж и успели хотя бы раз развестись, меняли место жительства и даже уехали за границу, как тот же Норман.
Пытаясь скрыть внезапный стыд, она быстро спросила:
– Кто же это выгнал нас тогда из водоводов? Чей-то отец? Случайно, не Майкла ли Вудмана? Или Вудли?
– Это был папа Майкла Уинвуда, – сказал Норман. – Они жили на холме рядом с Джоунсами, эти Уинвуды. А семейство Билла Джонсона – чуть дальше. Уинвуд узнал, что мы по вечерам собираемся в этих водоводах. Может быть, Майкл ему все рассказал. Он просто перешел дорогу, отыскал вход и крикнул, чтобы мы убирались оттуда.
Пока он говорил, его брат Стэнли незаметно вошел в дом через черный ход. Норман даже дернулся от неожиданности, когда почувствовал руку на своем плече, потом вскочил на ноги, и братья обнялись. Розмари потом сказала мужу, что не знала, куда глаза девать: уж больно тепло обнимались и тискали друг друга братья. Алан не нашел в этом ничего необычного, но при этом не проронил ни слова. Вообще, наблюдая что-то необычное, он чаще всего отмалчивался. Странные они все же, эти Бэчелоры, шепнула ему потом Розмари по пути домой. Например, тот же Норман, самый молодой из них, рассказывал, что родился прямо на кухонном столе…
Джордж обменялся с братом куда более традиционным рукопожатием и, сделав печальное лицо, покосился на свое бедро.
– Мы только что говорили о тех Уинвудах. Помнишь их?
– Они жили по соседству с Дафни Джоунс на холме. Ее я хорошо помню.
Снова это имя, подумал Алан. Он давно забыл о ней, а теперь ее имя произнесли уже трижды, причем за каких-то пару часов! Но по крайней мере он не покраснел. Интересно, что Стэнли подразумевал под своим «хорошо»? Свой голос показался Алану каким-то писклявым, и он испугался, что на это сразу обратят внимание. Розмари вполне могла бы.
– А Дафни все еще жива? Ведь она, кажется, была старше любого из нас.
– Да нет, ерунда. Просто она выглядела на шестнадцать, когда ей было всего двенадцать лет. Она не была старше. – Стэнли понимающе кивнул. – Я с ней поддерживаю связь. – Казалось, он даже гордится этим. – Она трижды была замужем, а теперь ее зовут Дафни Фернесс. Живет где-то в Хэмпстеде или в Сент-Джонс-Вуде. В общем, где-то там. К сожалению, не все мы цепляемся за свои корни…
Алан удивлялся, что же такое на него нашло. Каково это теперь – чувствовать, что ты знаешь и, возможно, часто видишь Дафни Джоунс все эти годы? Он с трудом подавил в себе эту мысль. Он ведь уже старик, прадед…
Джордж снова встал, как будто собираясь сделать какое-то важное заявление.
– Только что вспомнил. У меня ведь есть фотография, на которой мы – ну, то есть я с братьями и сестрой Мойрой – стоим у входа в водоводы. Роберта на снимке нет – он как раз фотографировал. Куда запропастилась та фотография, Морин? Не поможешь ли мне ее отыскать?
– Конечно, помогу. Зачем спрашиваешь?
Алан ожидал увидеть маленькую черно-белую или даже светло-коричневую фотографию. Но вместо этого Морин принесла внушительный альбом с множеством страниц из толстого картона. На вид в нем были десятки снимков. Морин, видимо, была хорошо знакома с содержимым альбома, хотя сама не входила в число детей, игравших в туннелях. Она раскрыла альбом на странице с пометкой «1944 год» и положила на журнальный столик. Джордж пересел поближе, осторожно поставил здоровую ногу на пол, а левую, больную, слегка приподнял обеими руками. Стэнли устроился рядом, втиснувшись между Джорджем и Норманом.
– А теперь дайте посмотреть Алану и Розмари, – сказала Морин. – Вы-то сможете любоваться этими снимками когда угодно.
В конце концов, альбом был перевернут так, чтобы могли видеть все. Правда, все равно при этом никто не мог толком ничего рассмотреть. Джордж указал пальцем на тусклый снимок, на котором пятеро детей столпились у входа в маленькую пещеру. Фотография получилась нерезкой, и казалось, будто Роберт Бэчелор снимал в густом тумане.
– Вот я, Стэнли, Норман и бедняжка Мойра, – сказал Джордж. Он назвал ее «бедняжкой» потому, что она, будучи самой младшей из всех, к этому времени уже умерла.
– А это кто? – спросила Розмари, указывая на мальчика с копной вьющихся волос.
– Не знаю. – Джордж вытащил лупу и нацелил ее на лицо мальчика. – Возможно, Билл Джонсон.
Другие фотографии на странице не представляли особого интереса для Алана и Розмари. В основном это были снимки интерьеров дома Бэчелоров на Тайсхерст-хилл. На одной из карточек был снят стол, накрытый клетчатой скатертью. Эта фотография могла озадачить любого, кто не знаком с биографией Нормана.
– Вот, взгляните-ка, – встрепенулся тот. – Это мой снимок. Здорово, что ты сохранил его, Джордж. На этом столе я родился! Мать ходила по дому, дожидаясь медсестру. Естественно, у нее уж начинались родовые схватки, хотя об этом детям не рассказывали. Но именно все так и было. Джордж и Мойра перетащили его в сад, чтобы Роберт сделал там этот снимок, потому что на кухне было темновато. Могло не получиться. Как же хорошо, что ты сохранил эту фотографию! А можно мне забрать ее, Джордж?
– Нет-нет, он ведь приклеена. Не хочу портить альбом. – Джордж огляделся по сторонам. – Хотите еще посмотреть? Я спрашиваю потому, что нога просто не дает мне покоя.
– Тогда передай сюда альбом, – попросила Морин. – Пусть Алан и Розмари тоже посмотрят.
Она взяла альбом и положила его Алану на колени.
– Роберт сделал еще несколько снимков у туннеля. Это на следующей странице, – сказал Джордж.
Алан перевернул страницу и увидел… ее. Она сидела на груде кирпичей. С одной стороны сидел Стэнли, а с другой – Майкл Уинвуд. На ней было летнее платье, а ее темно-каштановые волосы растеклись волнами по плечам и спине. При виде этой фотографии Алана охватила какая-то дрожь, достаточно заметная, так что даже Розмари бросила на него озабоченный взгляд. Эти волосы… иногда она заплетала их в косички. А когда расплетала, то они становились волнистыми.
– Вот она, – сказал Стэнли, вытягивая шею, чтобы рассмотреть получше. – Конечно, сейчас она совсем не такая, но в ней еще можно узнать молодую Дафни.
Алан поспешно перевернул страницу, наткнувшись на десять или одиннадцать снимков собаки Стэнли.
– Ниппер. Вот он, мой первый пес. С тех пор у меня было еще несколько, и каждый дожил до почтенных лет. – Стэнли вздохнул. – В прошлом году умер Альфи, ему было восемнадцать. Больше у меня никого не будет, хватит. Ему было бы грустно, если бы я умер первым, а в таком возрасте это вполне возможно.
Все как-то разом притихли. Каждый понимал, что на этом свете ему осталось не так уж много, но при этом боялся это открыто признать. Алан спросил у Стэнли, где тот сейчас проживает. Оказалось, в Тейдон-Бойс, в отдаленной деревушке возле леса. Ему хотелось побольше разузнать от него о Дафни, но, поколебавшись, он вместо этого спросил про Майкла Уинвуда. Тот жил где-то в северо-западной части Лондона. Вскоре настала пора прощаться.
– Не следует ли нам все же связаться с полицией?
– Знаешь, не зря говорят: не буди лихо, пока спит тихо, – сказал Стэнли. – В данном случае я имел в виду кости…
– Лучше все же им сообщить. – Джордж пошевелил больной ногой и поморщился. – Если хочешь, я это возьму на себя и сообщу. Я в том смысле, что ведь я строил Уорлок-хаус и у меня сохранились эти снимки. Думаю, альбом же у меня не заберут…
– Можно попытаться отыскать остальных, – предложил Норман. – Морин могла бы здесь здорово помочь. Она ведь у нас гений современных технологий, не так ли, Морин?
– Скорее телефонная книга, – ответила его невестка.