Глава 2. Капитализм посвященных
Перечитывая экономическую классику («те, кто читает книги, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор или сидит в социальных сетях»), вновь и вновь отмечаешь прозорливость выдающихся мыслителей. Исследователи уделяли немало времени вопросу о власти (Маркс в «Капитале» и вовсе сделал его базисом своей теории), и из их выводов можно составить прогноз на ближайшее по историческим меркам будущее.
Классики под факторами производства понимали землю (природные ресурсы), капитал (средства производства и финансы), а также труд (рабочую силу). В середине прошлого века к этим элементам добавились компетенции (знания, умения, навыки или ЗУН), воплощающиеся в новых продуктовых, социальных и управленческих решениях[37].
Основоположники экономической науки полагали, что обособленные факторы производства сводятся воедино предпринимательским рвением, в результате чего появляются и распределяются рента, заработная плата, проценты за пользование капиталом и, конечно, прибыль. Однако в XX в., да простят меня сторонники австрийской школы экономической мысли, некогда центральная фигура предпринимателя была смещена с пьедестала институтом корпорации, ключевую роль в котором стали играть обладатели компетенций. Действительно, как-то несолидно сравнивать автомастерскую Генри Форда и современный транснациональный автомобильный концерн.
Обладатели компетенций, или, как их называл Джон Кеннет Гэлбрейт, техноструктура – это отнюдь не менеджмент, воцарение которого в системе принятия экономических решений в 1932 г. констатировали Адольф Берли и Гардинер Минз в фундаментальной монографии «Современная корпорация и частная собственность». Тогда, по итогам исследования корпоративного управления в 200 крупнейших американских корпорациях, Берли и Минз, как говорится, на пальцах показали, что экономическая власть в компаниях перешла от собственников к менеджменту. Техноструктура – это не столько управленческий, сколько интеллектуальный каркас современной корпорации, движимый отнюдь не только меркантильными мотивами.
К слову, об управленческой революции и развенчании мифа о наследниках Ротшильда, Рокфеллера или Моргана, властвующих миром. В табл. 2.1 представлена современная структура собственности европейских и американских компаний. Обратите внимание: если в континентальной Европе иногда еще встречаются акционеры, владеющие контрольным пакетом, то в Великобритании, а тем более в США, доля крупнейшего акционера не превышает 15 %.
Таблица 2.1. Средняя доля голосующих акций, принадлежащих первым трем крупнейшим собственникам в середине 90-х гг. (в %)
Источник: The Control of Corporate Europe / Ed. by Barca F., and M. Becht. – Oxford University Press, European Corporate Governance Network, 2001.
Вернемся к власти. Экономические гуру придерживались мнения, что истинная политическая власть находится в руках тех, кто владеет наименее доступными и труднозаменяемыми (в оценочном эквиваленте – наименее эластичными) на данный исторический момент факторами производства. В смитсианские времена и до того политическая власть принадлежала землевладельцам. В эпоху Маркса государство контролировалось капиталистами как собственниками средств производства и ликвидности. Наконец, в недавнем прошлом многие из нас были участниками неудачного социалистического эксперимента, когда власть в отдельных государственных образованиях перешла к собственникам рабочей силы («людям труда»).
Печальный финал того опыта побуждает к рассмотрению альтернативных социально-управленческих сдвигов, сопровождавших динамическое развитие западной, а в последнее время и восточной политической культуры. К рассмотрению, важнейшей характеристикой которого должна стать нейтральность «по отношению к любым ценностным суждениям»[38]. Суть произошедших в западной экономике перемен, пожалуй, наиболее точно еще в 60-х выразил Гэлбрейт: «Власть перешла к новому фактору производства… это совокупность людей, обладающих разнообразными техническими знаниями, опытом и способностями, в которых нуждается современная промышленная технология и планирование»[39].
Управленческие трансформации в полном соответствии с предсказанием Гэлбрейта происходят и в политике: «Опыт прошлого дает основания предполагать, что источник власти в промышленном предприятии переместится еще раз – на этот раз от капитала к организованным знаниям. И можно предполагать, что это найдет отражение в перераспределении власти в обществе»[40].
Сложно назвать президента США Барака Обаму, премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона или канцлера ФРГ Ангелу Меркель ставленниками собственников промышленного или финансового капитала. Скорее, они выражают интересы тех самых технократов, обладателей компетенций, «предшественники» которых без особого напряжения в свое время брали власть в экономике.
Один из наиболее ярких подтверждающих эпизодов – закрытый ужин президента Обамы с представителями американской IT-элиты: главой Apple Стивом Джобсом, основателем и руководителем Facebook Марком Цукербергом, главой Twitter Диком Костоло, гендиректором Google Эриком Шмидтом, основателем и гендиректором Oracle Ларри Эллисоном и другими (всего 12 человек), состоявшийся 17 февраля 2011 г. в Сан-Франциско. Обратите внимание: мероприятие проходило не в официальном Белом доме, а в частной резиденции на другом от Вашингтона конце США.
Даже в финансовой сфере, казалось бы, сильной своими традициями, власть ныне находится в руках не акционеров, а наиболее креативной части менеджмента. Что, помимо прочих причин, стало одним из ключевых факторов мирового финансово-экономического кризиса, переживаемого нами в настоящий момент.
Впрочем, гэлбрейтовский термин «организованные знания» современным экономическим практикам не вполне подходит по нескольким обстоятельствам.
Во-первых, было бы неверным говорить исключительно о знаниях, игнорируя такие составляющие компетенций, как умения и навыки. Фундаментальная наука, как известно, в первую очередь основывается на знаниях, однако вряд ли ученые-теоретики нашли бы себе применение «по специальности» в современной корпорации.
Во-вторых, говоря об организованных знаниях, Гэлбрейт подразумевал коллективный характер принятия корпоративных решений, и в этом смысле с классиком нужно согласиться. Однако, когда мы имеем в виду экономику в целом, то вкладываем в термин «организация» несколько иное смысловое содержание, полагая, что организация в данном случае – это система согласованного взаимодействия рассредоточенных носителей знаний в масштабах всего национального хозяйства.
В-третьих, если уж говорить об обладателях знаний, умений и навыков как о социальном явлении, то уместнее было бы называть этот феномен не организованными, а рассеянными компетенциями. Этот важный теоретический поворот не позволил проскочить Фридрих Хайек: «Разнообразные пути передачи знания людям, строящим на его основании свои планы, есть центральная проблема для всякой теории, объясняющей экономический процесс. Вопрос о наилучшем способе использования знания, изначально рассеянного среди множества людей, или, что то же самое, о построении эффективной экономической системы, является по меньшей мере одним из главных и для экономической политики»[41].
Если систематизация (и обмен) рассеянной информацией, по Хайеку, и есть рынок, то систематизация рассеянных компетенций есть тот самый «один из главных вопросов» для экономической политики. Уточню: рассеянные компетенции охватывают весь спектр современного экономического контента, воплощающегося, как было сказано в начале, в продуктовых, социальных и управленческих решениях.
Та система государственного управления экономикой, что ближе других продвинется к пределу совершенной организации рассеянных компетенций, будет задавать тон во всем мировом хозяйстве. Однако предложенный тезис будет верным при одном непременном условии: институциональная среда вне зависимости от степени ее развития должна быть статичной либо в крайнем случае эволюционно перестраивающейся.
Если же, к примеру, правовая конструкция хрупкая, а тем более постоянно ломается, значение формализованных правил минимизируется, что вносит в общественную жизнь элементы хаоса. Как писал об этом Нобелевский лауреат по экономике (1986) Джеймс Бьюкенен, «правила обеспечивают для каждого участника предсказуемость поведения других. Эта предсказуемость принимает форму информации или информационных рамок относительно возможных поступков взаимодействующих лиц. Для того, чтобы выполнять свои функции, правила должны быть стабильными. Если правила подвержены постоянным изменениям, передаваемая ими информация теряет всякое значение»[42].
Каста посвященных
Радикальный передел политических оснований и прав собственности на факторы производства, вихрем пронесшийся по многим государствам в 90-е, привел к тому, что в отдельных странах старый институциональный (в первую очередь – правовой) уклад был разрушен, а новый по разным причинам так и не построен[43].
В результате, оседлав правовой вакуум и поставив непреодолимый заслон на пути независимой правоприменительной практики, к власти пришли не юристы, экономисты или иные носители организованных знаний (рассеянных компетенций), а прежде малоизученная политико-экономическая страта – касты посвященных. Пользуясь правовыми лакунами и не спеша их «запаклить», новоявленные политические и экономические персонажи принялись устанавливать собственные квазиправовые традиции, обязательные для исполнения всеми «посвященными» во властные группировки.
В результате в некоторых странах сегодня мы имеем не «капитализм старых друзей» как это некогда было на Тайване или Филиппинах, и не «управляемый капитализм», в качестве образцов которого можно предложить Южную Корею или Китай, а капитализм посвященных.
Посвященные интуитивно поняли все выгоды слабой законодательной базы, поэтому были крайне заинтересованы в пролонгации правового дефицита. Слабость нормативного порядка позволяла им насаждать собственную, модифицированную под клановую систему неформальных (понятийных) координат. И надо признать, что пока продлевать действие правовой пустоты им удается: в некоторых постсоветских государствах без каких-либо сопутствующих институциональных улучшений сменились уже три поколения политиков.
Логичный вопрос о мотивах (помимо, естественно, тщеславия), прибавлявших сил посвященным на пути к политическим вершинам, разрешается раскрытием возможных выгод от их нахождения во власти.
Об удовлетворении амбиций уже сказано. Реализация честолюбивых помыслов о движении к национальному процветанию оказывается ложной версией, исходя из анализа действий посвященных уже в первое время пребывания на политическом Олимпе.
Остаются имущественные интересы. Это не столько деньги (их объем в личном распоряжении со временем становится абстракцией), сколько те самые факторы производства. Присвоение прав собственности на них должно, по мысли посвященных и согласно постулатам классиков, придать незыблемость их политическому верховенству.
В подразумеваемых государствах не крупнейшие предприниматели (или как их еще называют – олигархи) предстают истинными собственниками капитала, но власть предержащие, обладающие полномочиями собственности не только в части владения, распоряжения или пользования, но также, если следовать англосаксонскому перечню правомочий, правами на доход, на капитальную стоимость или на иммунитет от экспроприации. Подтверждениями могут служить сверхконцентрация собственности, преобладание офшорных компаний в структуре владения финансово-промышленным капиталом (что маскирует реальных правообладателей) и, конечно, плачевные результаты деятельности крупнейших компаний. Все это на фазе длительного экономического спада создаст для касты посвященных дополнительные финансовые и социальные проблемы.
Права собственности посвященных со временем распространились не только на факторы производства, но и на общественный сектор (оборону, безопасность, образование, здравоохранение, науку, культуру). С подчинением их интересам бюджетного института круг замкнулся – посвященные получили в свое распоряжение и контроль не только государственные активы, но и пассивы. Обогащение, обязательным условием которого является благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура, пошло по замкнутому циклу.
Со временем любая тайная организация мифологизируется. Однако если «посвященные» представители властной конструкции еще как-то могут руководствоваться им одним известными принципами, то общество не может так жить, что называется, по определению, поскольку неформальными постулатами попросту не владеет.
Рейдерство как улика
Одним из наиболее ярких страновых примеров «заморозки» правоприменения, произошедшей при непосредственном участии касты посвященных, стал разгул рейдерства (от англ. raid – захват, внезапное нападение), или противоправного присвоения (перераспределения) правомочий собственности[44]. Несмотря на то что рейдерство как феномен появилось в отдельных экономических системах еще в начале 90-х, пик преступной деятельности пришелся на времена, когда к власти пришла каста, явно не заинтересованная в построении открытого правового государства.
Рейдерство тогда ошибочно ассоциировалось с такими проявлениями корпоративной агрессии, как гринмейл (корпоративный шантаж) или недружественное поглощение. Основное заблуждение состояло в том, что эти формы трансформации корпоративного контроля свойственны правовому пространству, тогда как рейдерство изначально выстраивалось на полном либо частичном, а главное, беспрепятственном нарушении законодательства.
Гринмейл, или получение денежных средств через выкуп акций по завышенной цене (вариант – отступные), может выступать лишь одним из формально законных инструментов рейдерства. Что касается недружественных (враждебных) поглощений, то «в США и Великобритании этот термин имеет совершенно иное значение, отличное от российского. Если в иностранных юрисдикциях это означает скупку акций на рынке, осуществляемую против воли менеджмента компании и (или) собственников наиболее крупных пакетов акций, то в России недружественные поглощения чаще всего представляют собой установление контроля над компанией с применением противозаконных методов и средств, часто сопровождающихся завладением акциями компании против воли их настоящих собственников»[45].
Отличительной характеристикой специфического феномена рейдерства выступает то обстоятельство, что противоправная деятельность очень часто осуществлялась на профессиональной основе, иными словами, в некоторых государствах тех времен функционировало множество формальных и неформальных структур, основным профилем деятельности которых было именно противоправное перераспределение правомочий собственности. Помимо заказчиков, другими субъектами выступали партнеры рейдерских организаций и заинтересованных сторон (клиенты, потребители, поставщики), конкуренты, менеджмент, банки, страховые компании и конечно представители органов власти.
Методы рейдерских акций также были основаны на противозаконных действиях: мошенничество, подделка реестров акционеров и учредительных документов, преднамеренное фиктивное банкротство, незаконные распродажа или замещение активов, противоправный контроль над менеджментом, сговор с должностными лицами, коррупция. И если «изначальное разграничение законных прав влияет на эффективность действия экономической системы»[46], то есть на ее капитализацию, то правовое «желе» в рейдерском преломлении означает, что «любой актив стоит ровно столько, сколько денег надо вложить в его отъем»[47].
Рейдерская волна утихла не по причине принятия соответствующих законов или наведения правового порядка, а потому, что львиная доля «доступных» центров генерации дохода была перераспределена. Однако в середине второго десятилетия провластный рейдерский инструментарий по-прежнему может быть активирован в считаные мгновения – беззубость правоприменения никуда не исчезла.
«Лишнее» образование
Препятствование объективно-историческому тренду на усиление экономического влияния носителей рассеянных компетенций становится одной из важнейших причин отставания национальных хозяйств от общемировых направлений и скоростей развития. Приход истинных (не «ряженых») обладателей компетенций в политику, по сути – инкорпорирование в касту посвященных, невозможен, так как повлечет либо внутренний интеллектуальный диссонанс у «новобранцев», либо распад самого властного клана. Отсюда – короткая «скамейка» пригодного к активированию кадрового резерва. Одним из многочисленных свидетельств сопротивления наступлению новой эпохи является ситуация с подготовкой квалифицированных специалистов.
Хорошее, качественное образование капитализму посвященных без надобности. Если бы одной из задач этой системы было даже не достижение технологического превосходства, а недопущение технологического отставания, в странах, где такая форма капитализма ныне правит бал, присутствовали бы и современная образовательная база, и квалифицированный преподавательский состав, и зримые успехи новых поколений инженеров. Интеллект, компетенции, в отличие от производственных активов, неотделимы от владельца. Массовая технократическая эмиграция и стремительная интеллектуальная и социальная деградация оставшихся носителей компетенций предопределяют разрушение остатков техноструктуры, еще сохранившейся по инерции с прошлых времен[48].
Казалось бы, посвященные должны хотя бы сформулировать запрос на контроль над технократической генерацией (в частности, над системой подготовки специалистов), но и этого нет. Что же до публичной риторики, то она представляется действиями по минимизации неблагоприятных общественных изменений[49]. Что могут изменить увещевания, если, как в первых фордовских автомобилях, колеса не дружат с рулем, если архаичный непотизм (кумовство и фаворитизм в отношении родственников или друзей вне зависимости от профессиональных качеств) объективно не в состоянии подменить требующиеся в современной политической и экономической парадигме знания, умения и навыки?
Непотизм стал базовым механизмом проведения неформальных «конкурсов» при отборе кандидатов на различные должности в иерархии законодательной и исполнительной власти. Не профессиональный опыт или практические навыки, а дружеская или родственная близость к члену касты и готовность последнего пойти на взаимовыгодное поручительство (гарантии нынче платные не только в банковской сфере) – вот что стало приводными ремнями социальных лифтов.
Впрочем, «гарантия» не освобождает претендента от оплаты кастового «входного билета», цена которого для «соискателя» на должность, например, территориального руководителя составляет в отдельных государственных конструкциях десятки миллионов долларов. Зато «гарантия» – это кастовая индульгенция, степень защиты которой позволяет избежать ответственности даже самым одиозным чиновникам.
Послесловие
Сегодня касты посвященных находятся у власти в основном в сырьевых странах. Однако распространенное мнение, что контроль над энергетическими ресурсами и разнообразной внутристрановой инфраструктурой может продлить их пребывание во главе государств на неопределенно долгое время, неверно по нескольким обстоятельствам.
Во-первых, мировое ресурсное потребление неуклонно сокращается (подробнее – в главе 14). Так, в 2013 г., несмотря на относительно высокие мировые цены на нефть, показатели экспорта углеводородов во многих сырьевых государствах стали самыми низкими за последнее десятилетие, что привело к снижению финансовых результатов государственных сырьевых компаний и значительным бюджетным затруднениям[50].
Во-вторых, физический и моральный износ объектов инфраструктуры сказывается на качестве предоставляемых услуг. Рост инвестиционной активности в этих секторах маловероятен по причине недостатка средств в государственных бюджетах, с одной стороны, и долгосрочных экономически обоснованных инвестиционных задач в самих крупных корпорациях, с другой.
В-третьих, не следует игнорировать динамические изменения в возрастной, образовательной, квалификационной структуре обществ, а также многократно возросшие темпы глобальных общественно-политических изменений. В наши дни горизонт перемен сузился с тридцати-сорока лет, как в первой половине ХХ в., до одного-двух десятилетий.
У политологов, конспирологов, нумерологов, представителей прочих увлекательных интеллектуальных занятий, возможно (и скорее всего), будет иная точка зрения на происходящие мировые процессы. Однако с позиции экономической теории темпоритм глобальных перемен видится именно таким.
Предстоящие сдвиги в экономической, а затем и в политической конструкциях некоторых государств станут проявлениями объективных историко-экономических процессов. Предтечей, как и в прошлые времена, будет глубочайший экономический кризис: хозяйственный упадок, техногенные аварии, растущий недостаток бюджетных средств с сопутствующими увеличением налогообложения и девальвацией национальных валют, ускорение инфляции и безработицы. Возможные социальные потрясения, как всегда, непредсказуемы.
Проблема не в том, что разработать и реализовать стратегию плавных изменений в общественной жизни невозможно, а в том, что каста посвященных ее объективно не воспримет. Среднесрочное будущее таких государств будет отягощено сразу двумя негативными обстоятельствами: трудностями трансформации власти, что связано с попытками узурпации руководящих полномочий правящей кастой (вплоть до массового неповиновения и вооруженных столкновений с оппозицией), и сопутствующим витком социально-экономического кризиса.