Эдинбургская темница. Глава XI (Вальтер Скотт, 1818)

Глава XI

Мы надолго покинули Батлера на пути в Сент-Леонард; и все же время, потраченное нами на предыдущую главу, не более того, которое он провел у Солсберийских утесов наутро после расправы мятежников над Портеусом. Но у него были причины медлить. Он хотел собраться с мыслями и прийти в себя после ужасной вести об Эффи, а также страшных картин, которых он был свидетелем. Кроме того, отношения его с Джини и ее отцом требовали соблюдения известных приличий и не позволяли ему являться к ним в любое время. Восемь часов были в ту пору обычным часом завтрака, и он решил дождаться этого часа, прежде чем идти к ним.

Время тянулось для него нескончаемо. Чтобы скоротать его, Батлер переходил с места на место, слушая гулкий бой часов на соборе Сент-Джайлса, который тотчас подхватывался другими башнями. Когда пробило семь, он решил подойти поближе к Сент-Леонарду, до которого оставалась еще миля. Для этого он спустился в долину, отделяющую Солсберийские утесы от более низких холмов Сент-Леонарда. Многие из моих читателей, вероятно, знают эту глубокую уединенную лощину, поросшую травой и покрытую обломками скал, свалившихся с крутого восточного склона.

Это укромное место, как и некоторые другие в Королевском парке, часто служило в те времена для решения вопросов чести. Дуэли были в Шотландии очень часты; тамошние дворяне – праздные, чванливые, буйные, разделенные на враждующие клики и редко трезвые – охотно давали повод к ссоре и не спускали обид, а все споры решались шпагою, составлявшею непременную принадлежность одежды джентльмена. Поэтому, когда Батлер увидел молодого человека, явно пытавшегося укрыться от посторонних взоров за обломками скал в стороне от тропы, он прежде всего заподозрил в нем дуэлянта. Как ни был он сам озабочен, он решил, что долг священнослужителя повелевает ему заговорить с незнакомцем. «Бывает, – сказал он себе, – что случайное вмешательство спасает от больших бед; вовремя сказанное слово предотвращает больше зла, чем все красноречие Туллия{52} может потом исправить. А что до собственных моих горестей, они покажутся мне легче, если я не дам им отвлечь себя от исполнения долга».

С этими мыслями и чувствами он сошел с тропинки и приблизился к незнакомцу. Тот сперва направился к холмам, желая, по-видимому, уклониться от встречи. Убедившись, что Батлер намерен следовать за ним, он сердитым жестом надвинул шляпу, повернулся и с вызывающим видом пошел ему навстречу.

Батлер смог при этом ясно рассмотреть его черты. Незнакомцу было на вид около двадцати пяти лет. По платью трудно было с уверенностью определить его положение в обществе. Такую одежду нередко носили молодые дворяне на утренних прогулках, но, из подражания им, так же одевались и многие молодые купцы и чиновники, для которых этот недорогой костюм был наиболее доступным способом походить на дворян. Однако манеры молодого человека, пожалуй, обличали в нем, скорее, одевшегося попроще дворянина, чем принарядившегося разночинца. Он держался смело, непринужденно и несколько надменно. Роста он был немного выше среднего. Его сложение говорило о физической силе, но было вместе с тем не лишено изящества. Черты лица его были очень красивы, и все в нем было бы весьма привлекательно, если бы не печать разгульной жизни и какая-то дерзкая отчаянность, под которой нередко прячется растерянность.

Батлер и незнакомец сошлись, оглядели друг друга, и незнакомец, слегка притронувшись к шляпе, готовился уже разминуться с Батлером, когда тот, ответив на поклон, заметил:

– Отличное утро, сэр. Вы рано вышли из дому.

– Я вышел по делу, – ответил молодой человек тоном, пресекающим дальнейшие расспросы.

– Не сомневаюсь, – сказал Батлер. – Позвольте надеяться, что дело это доброе и законное.

– Сэр, – удивленно ответил незнакомец, – я не терплю дерзостей и не понимаю, какое право вы имеете выражать надежды насчет того, что отнюдь вас не касается.

– Я солдат, сэр, – сказал Батлер, – и имею право задерживать злоумышленников именем моего господина.

– Солдат?.. – воскликнул молодой человек, хватаясь за шпагу. – И хочешь задержать меня? Дешево же ты ценишь свою жизнь, если взялся за это!

– Вы неверно поняли меня, сэр, – сказал Батлер. – Мой меч и сражения – не от мира сего. Я проповедник слова Божьего и уполномочен блюсти мир на земле и благоволение в человецех, завещанные Писанием.

– А, священник! – произнес незнакомец насмешливо и пренебрежительно. – Я знаю, что в Шотландии ваша братия присвоила себе право вмешиваться в чужие дела. Но я побывал за границей, и попы мне не указчики.

– Сэр, если иные лица духовного звания вмешиваются в чужие дела из праздного любопытства или еще худших побуждений, вы правы, что осуждаете их. Но истинный служитель Бога трудится не покладая рук. Сознавая чистоту своих побуждений, я, скорее, готов вызвать ваше неудовольствие, пытаясь говорить с вами, чем укоры своей совести, если промолчу.

– Так ради самого черта, – нетерпеливо воскликнул молодой человек, – говорите скорее! Но я не могу понять, за кого вы меня принимаете и что вам за дело до меня, человека вам неизвестного, и до моих поступков, о которых вы ничего не можете знать.

– Вы готовитесь, – сказал Батлер, – нарушить один из мудрейших законов нашей страны, более того – один из законов, начертанных в наших сердцах самим Господом и против нарушения которого восстает вся наша природа.

– Что же это за закон? – спросил незнакомец глухим и взволнованным голосом.

– В заповеди сказано: не убий! – торжественно произнес Батлер.

Молодой человек вздрогнул и явно смутился. Видя произведенное им впечатление, Батлер решил продолжать.

– Подумайте, – сказал он, ласково кладя руку на плечо незнакомца, – какой ужасный выбор вам предстоит: убить или быть убитому. Подумайте, каково незваным предстать перед оскорбленным Создателем, когда сердце ваше кипит злобными страстями, а рука еще сжимает шпагу, которую вы преднамеренно направляли в грудь вашего ближнего. Или представьте, что вы остались живы: вы будете почти столь же несчастны; будете носить в душе грех Каина, первого убийцы, а на челе – печать каинову, печать отверженного, изобличающую убийцу перед всем светом. Подумайте…

Во время этой речи незнакомец снял с плеча руку своего ментора, а теперь прервал его, еще глубже надвигая шляпу на лоб:

– Я ценю ваши прекрасные намерения, сэр, но вы стараетесь понапрасну. Я не намерен никого здесь убивать. Я великий грешник – вы, священники, утверждаете, что все люди таковы, – но я пришел сюда спасти человеческую жизнь, а не отнимать ее. Если хотите сделать доброе дело, вместо того чтобы рассуждать о том, чего не знаете, я доставлю вам случай. Видите вон тот утес направо, а над ним – трубу одинокого домика? Ступайте туда, спросите Джини Динс, дочку хозяина, и скажите ей, что известное ей лицо ожидало ее здесь с самого рассвета и больше ждать не может. Скажите, что она непременно должна встретиться со мной нынче вечером у Охотничьего болота, как только луна взойдет над холмом Святого Антония, – или я не ручаюсь за себя.

– Кто вы такой? – спросил Батлер, неприятно удивленный. – Кто вы такой, чтобы давать мне подобное поручение?

– Я – дьявол, – не задумываясь ответил молодой человек.

Батлер невольно отпрянул назад и мысленно сотворил молитву. Он был человек просвещенный, но не мог быть впереди своего века, для которого неверие в колдовство и привидения было равносильно атеизму.

Не замечая его испуга, незнакомец продолжал:

– Да! Зовите меня Аполлионом{53}, Абаддонною{54}, как хотите – вам, церковникам, известна вся небесная и адская номенклатура, – вам не сыскать имени, которое внушало бы его носителю большее отвращение, чем я чувствую к моему!

Он сказал это с неописуемой горечью, и лицо его исказилось при этом поистине демонической гримасой. Батлер, мужественный по обязанности, если не от природы, был подавлен, ибо вид крайнего душевного страдания имеет в себе нечто ужасное, в особенности для впечатлительных натур. Незнакомец отошел было прочь, но тотчас вернулся и, подойдя вплотную к Батлеру, сказал резко и повелительно:

– Я назвал себя, а вы кто? Как ваше имя?

– Батлер, – ответил тот, невольно повинуясь повелительному тону. – Рубен Батлер, проповедник слова Божия.

При этом ответе незнакомец снова надвинул на глаза шляпу, которую он в своем волнении сдвинул назад.

– Батлер? – повторил он. – Помощник учителя в Либбертоне?

– Он самый, – спокойно ответил Батлер.

Незнакомец прикрыл лицо рукою, как бы в раздумье, и отошел на несколько шагов; видя, что Батлер провожает его глазами, он сказал сурово, но негромко:

– Идите и выполняйте мое поручение. Не оглядывайтесь. Я не провалюсь сквозь землю и не исчезну в адском пламени. Но кто вздумает выслеживать меня, пожалеет, что не родился на свет слепым. Идите же и не оглядывайтесь. Скажите Джини Динс, что с восходом луны я буду ждать ее у могилы Никола Мусхета, под часовней Святого Антония.

С этими словами он зашагал прочь с той же поспешностью и решительностью, какая отличала все его слова.

Опасаясь неведомо каких новых бед для семьи, которая, казалось, уже испила до дна горькую чашу, в отчаянии от мысли, что кто-либо смеет давать столь необычайный приказ и столь повелительным тоном предмету его первой и единственной любви, Батлер поспешил к дому Динса, чтобы удостовериться, какие права имел дерзкий кавалер требовать от Джини свидания, на которое вряд ли согласилась бы хоть одна разумная и порядочная девушка.

Батлер не был от природы ни ревнив, ни суеверен, однако, наравне со всеми людьми, обладал зачатками обоих этих чувств. Его терзала мысль, что развратный кутила, каким незнакомец казался по своим речам и поведению, имел право вызывать его нареченную невесту в столь неподходящее место и в такой необычный час. Правда, тон незнакомца ничем не напоминал вкрадчивую речь соблазнителя, испрашивающего свидания, – он был повелителен и резок и выражал скорее угрозу, чем любовь.

Доводы суеверия представлялись более вескими. Уж не был ли это и впрямь Лев Рыкающий{55}, бродящий в поисках добычи? Вопрос этот вставал в уме Батлера с настойчивостью, непонятной людям нашего времени. Горящие глаза, резкие движения, намеренно приглушенный, но по временам пронзительный голос; красивые черты, то омраченные гневом, то искаженные подозрениями, то волнуемые страстью; темные глаза, скрываемые полями шляпы, чтобы удобнее было наблюдать за собеседником, – глаза, то отуманенные тоской, то прищуренные с презрением, то сверкающие яростью; кто же это – простой смертный, обуреваемый страстями, или демон, тщетно пытающийся скрыть свои адские замыслы под личиной мужественной красоты? Все в нем – внешность и речи – напоминало падшего ангела и произвело на Батлера, уже потрясенного ужасами минувшей ночи, большее впечатление, чем допускали его рассудок и его самолюбие. Самое место, где он повстречал загадочного незнакомца, пользовалось дурной славой, как место гибели многих дуэлянтов и самоубийц, а место, назначенное им для ночного свидания, слыло проклятым и получило свое название от имени злодея, зверски убившего там свою жену. В таких именно местах, согласно поверьям тех времен (когда законы против ведьм и колдовства были еще свежи в памяти и применялись совсем недавно), нечистая сила являлась глазам смертных и пыталась соблазнять их. Суеверный страх закрался в душу Батлера, который не мог быть свободен от всех предрассудков своего века, своей родины и своего звания, хотя его здравый смысл и отвергал подобный вздор, не совместимый с общими законами, управляющими миром; а эти законы, – говорил себе Батлер, – не могут быть нарушены, нет, не могут, если только мне не представят ясных и неопровержимых доказательств обратного. Однако смертный возлюбленный или вообще человек, почему-то имевший право так властно распоряжаться предметом его верной и, по-видимому, взаимной любви, устрашал его не менее, чем нечистая сила.

Изнемогая от усталости, терзаясь мучительными подозрениями и воспоминаниями, Батлер насилу дотащился до Сент-Леонарда и переступил порог жилища Динсов, чувствуя себя таким же несчастным, как его обитатели.