Вы здесь

Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр. На борту «Ариэля», следующего из Филадельфии в Лондон, июнь 1840 г (Карен Ли Стрит, 2016)

На борту «Ариэля», следующего из Филадельфии в Лондон, июнь 1840 г

Тонкий, зеленоватый лучик света, струившегося на лицо, выманил меня из небытия. Пахло чем-то неприятным – аромат серы пополам с благоуханием гнили. Я попытался встать, но не смог и пошевелиться: волглая ткань прижимала локти к бокам плотно… точно саван! Страх вонзился в мозг, точно клюв прожорливой чайки – мертв! Мертв и погребен на дне морском! Пока тьма толкала мою сопротивляющуюся душу в пропасть, вокруг поднялся ужасный грохот – громче, громче, громче. И, когда тени почти утащили меня, я понял, что звук, раздающийся у меня в ушах, – это трепет моего собственного сердца и я еще не сдался на милость могильных червей.

Но ужас не отступил: я, очевидно из-за какой-то чудовищной ошибки, был погребен заживо. Родившийся в груди вопль не мог найти выхода, пока я сражался с каталептическим оцепенением, сковавшим меня, так как сам воздух превратился в пыль – зловещая мысль, поселившаяся у меня в сознании. А что, если не было никакой ошибки? Что, если это убийство? Движимый нечеловеческой энергией, я выпрямился и охнул от окружавшего меня подобия жизни. Глаза медленно привыкали к полумраку, и я увидел, что запутался в простынях, промокших насквозь от моего собственного пота. Комната, где я находился, пребывала в полном беспорядке, на ночном столике теснились бутылки. Постепенно я узнал каюту, которую занимал на борту судна, направляющегося в Лондон. Лихорадка, естественная или воображаемая, свалила меня, и я понятия не имел, как долго пробыл здесь взаперти. Выпутавшись из простыней, я спустил ноги на пол, а когда встал, видение испарилось, словно масло с раскаленной сковороды.

* * *

Когда я проснулся снова, то лежал лицом на прохладной столешнице, окруженный листами бумаги. Страх немедленно охватил меня снова – письма из шкатулки красного дерева! Неужели кто-то вломился в мою каюту? Я поднес к глазам ближайший лист и, когда зрение прояснилось, успокоился. Он не принадлежал к той странной переписке, которая послужила причиной моего путешествия в Лондон. Бумага оказалась новая, почерк скачущий, чернила разбрызганы и смазаны чьей-то небрежной рукой. Шатаясь, я добрался до кувшина на умывальнике, моля бога, чтобы там осталась вода, сколь угодно затхлая, иначе мне конец. К счастью, в кувшине обнаружился чистейший эликсир, который я немедленно и проглотил, не заботясь о том, что жидкость могла быть отравлена или набрана прямо из моря: глотка моя так же воспалилась от жажды, как ум – от пережитого кошмара. Когда кувшин опустел, я рухнул обратно на кровать и огляделся вокруг более внимательно. Каюта выглядела точно логово сумасшедшего – мое имущество было раскидано по полу, одежда истоптана и перепачкана. Я обратил свой взор на батарею бутылок – определенно, они и стали причиной того, что я видел вокруг – и, почувствовав настоятельную необходимость в успокоении, дотянулся трясущейся рукой до ближайшей из них. Это оказалась большая бутыль того рома, что больше всего любят самые матерые морские волки, и в ней оставалось всего на палец содержимого. Рядом стоял ее поверженный двойник – опустевшая бутыль настойки опия и пустой аптечный пузырек без этикетки. Когда я поднес бутыль с ромом к губам, от его густого запаха мой желудок забурлил, словно волны, терзавшие меня качкой, и я проклял демона, который в очередной раз взял меня под свою опеку.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я, скорчившись, сидел в своей каюте, пытаясь накопить достаточно сил, чтобы почистить одежду, и мужества, чтобы покинуть этот склеп. Но где же взять храбрости для встречи с попутчиками, если у меня нет ни малейшего понятия о том, что я говорил или делал, пока был в запое? После вечеров в питейных заведениях вроде «Кривой клюки», «Порхай-резвись» или «Забубенной головы» кто-нибудь из друзей всегда спасал меня от катастрофы и препровождал домой. Но на борту «Ариэля» такого друга со мной не было.

Легкий стук прервал мои нездоровые размышления, и дверь открылась, чтобы явить мне ангела, окруженного сиянием.

– Наконец-то вы снова с нами. Мы беспокоились за вас, мистер По.

Небесное создание приближалось, и я сжался – не ждать же мне было милосердия Господа? Она подошла ближе, и я увидел в ее руках поднос с кувшином и тарелкой с хлебом. Она поставила свою ношу на стол, взгляд ее скользнул по пустым бутылкам, и меня охватил стыд.

– Неплохо вы провели время. Но мы с мужем намерены излечить вас.

Она подняла над кувшином руку, и несколько сверкающих капель упало в сосуд, точно божественный дождь.

– Выпейте как можно больше воды и попытайтесь съесть немного хлеба. Вашу рубашку и костюм я отдала в чистку, и сделаю то же с тем, что сейчас на вас, если вы будете так добры переодеться в чистое. Муж вскоре придет проверить ваше самочувствие.

С этими словами мой ангел-хранитель растворился в сиянии, исходящем от двери.

Я не чувствовал голода, но смог съесть весь хлеб, макая кусочек за кусочком в чашку с водой. Во время еды я пытался вспомнить, что произошло до моего заточения в каюте, но, помимо посадки на корабль и кошмарного недомогания, в памяти моей не обнаружилось ничего. Покончив с хлебом и водой, я всмотрелся в зеркало, дабы оценить повреждения, и отскочил – на меня глядел призрак со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами. Волосы нечесаны, губы запеклись, кожа землистого оттенка… Одеяние его было безобразно – измятые брюки и расстегнутая сероватая рубашка с дырой по шву. Мое тяжелое дыхание ускорилось от страха, когда я вспомнил о медальоне, и пальцы по-паучьи поползли по вороту рубашки. Наконец я нащупал медальон, затерявшийся в складках материи, и открыл его, чтобы посмотреть на портрет внутри. Кроткая улыбка моей матери приветствовала меня, но я не обрел в ней утешения, а лишь предостережение.

Из соображений благопристойности, я запер двери в каюту и принялся снимать перепачканное платье. Стыд сокрушал меня – насколько же отталкивающим должен был я показаться моему серафиму! Умывшись остатками воды, я извлек из чемодана последнюю чистую смену одежды, привел себя в возможно более приличный вид, расправил скисшее постельное белье, собрал разбросанные бумаги и привел в порядок мои вещи.

Снаружи дернули ручку двери.

– Мистер По! Вы здесь? – спросили из-за двери с явным беспокойством.

Засим послышался женский голос, более мягкий:

– Мистер По? У меня ваша вычищенная одежда и чистое постельное белье.

Это была она, мой ангел-хранитель. Я распахнул перед ней дверь, но первым внутрь ворвался тучный бородатый мужчина.

– По! Рад, что вы очнулись. Дайте-ка на вас посмотреть, – он толкнул меня в кресло. – Дорогая, будьте любезны – свет.

Мой светловолосый ангел зажег свечу и поднес ее к моему лицу. Даже этот слабенький огонек подействовал, как жало, вонзившееся мне в череп. Я попытался сосредоточиться на красоте ангела, но мой палач наклонился, чтобы изучить мои зрачки, а потом бесцеремонно дернул вниз мою челюсть и уставился мне в рот.

– Хм, – протянул он, с той же бесцеремонностью захлопнув мой рот. – Больше никаких походов к этим насквозь пропитанным ромом морякам за «лекарством», сэр. В следующий раз оно будет для вас смертельно.

Сие предостережение он подчеркнул сбивающим с толку смешком.

– Вам лучше послушаться мужа, мистер По. Одиночество не одолеть при помощи бутылки.

– В самом деле. Если вас опять одолеет морская болезнь, обязательно приходите ко мне.

Я кивнул, но отвлекся на его жену, которая занялась уборкой белья с моей кровати, и покраснел, увидев в ее руках мокрые зловонные простыни.

– Пожалуйста, не утруждайтесь! – полушепотом взмолился я, но голос изменил мне.

– Не беспокойтесь.

Она встряхнула свежее белье. Простыни заколыхалось, как парус при нежнейшем бризе, и опустились на койку.

– Юнга отнесет грязные в прачечную.

Моя нянька направила свой взор на меня. Ее глаза, большие и выразительные, были оттенены золотыми локонами, обрамлявшими ее лицо.

– Мы оставим вас пока, мистер По, но надеемся увидеться за ужином в шесть часов.

Доктор вытащил свои карманные часы и щелкнул крышкой.

– Это через час. И слушайтесь мою жену. Она очень толковая сиделка. До скорой встречи, сэр.

С этими словами они оставили меня одного. Я подошел к чемодану и достал спрятанную в нем шкатулку красного дерева. Биение моего сердца вновь участилось, когда я увидел торчащий в ее замке ключ, но, подняв крышку, успокоился: пачка писем все так же лежала внутри, перевязанная зеленой ленточкой. Тогда я обратил внимание на бумаги, собранные с полу. Среди них была страничка, написанная аккуратным ровным почерком:


Рю Дюно, 33, в пригороде Сен-Жермен, Париж

6 апреля 1840 г.


Мой дорогой По!

Ваше письмо, столь нарочито неясное, вполне преуспело в том, чтобы завладеть моим воображением. Amicis semper fidelis[4], а поскольку я считаю себя вашим другом, то почту за честь помочь вам в вашем расследовании. Тем более что ваша просьба пришлась очень кстати, так как у меня есть дела в Лондоне.

Как вы и предлагаете, я буду ждать вас 1 июля в «Аристократической гостинице Брауна» по адресу Довер-стрит, 23, и с нетерпением ожидаю узнать подробности той странной тайны, на которую вы намекнули.

Ваш покорный слуга

Огюст Дюпен.


Нетвердой рукой я отложил в сторону письмо Дюпена и собрал другие испятнанные кляксами и измятые листы. И вот что я, погружаясь в оцепенение, прочел:


«Ариэль», 13 июня 1840 г.


Дорогая Сисси, драгоценная моя жена!

Пишу в каюте, на борту корабля, направляющегося прямиком в ад. Прошло меньше недели с тех пор, как мы отчалили, но я боюсь, что больше не выдержу этой бесконечной качки. Мое здоровье ухудшается с каждым днем, и невозможно утвердить себя в земном мире, не будучи окруженным ничем иным, кроме воды – каждый бесконечный день, и еще один, и еще. Вода эта не плещется спокойно, но бурлит, и кипит, и угрожает полностью поглотить нас. Постоянно боясь утонуть, я более всего страшусь потерять тебя, моя дорогая, мой якорь спасения. Потому что я солгал тебе. Я сказал, что еду в Лондон по литературным делам, а ведь на самом деле я хочу раскрыть ужасную тайну – тайну, пятнающую мой род. Если эта таинственная шкатулка с письмами – не чья-то злая шутка, и если мое наследие действительно столь постыдно и омерзительно, боюсь, твоя любовь и весь источаемый ею свет погаснет, как угасает падающая звезда в водах океана, окружающих меня. И если я потеряю эту чистейшую истинную любовь, тогда и сам я буду уничтожен.

Снаружи бушует шторм, внутри же бушуют чувства. Они рвут паруса и саму основу моего существования. Как безрассуден я был, когда оставил семью в поисках ответов на вопросы из прошлого, унаследованные мною по крови, хотя и не по делам. Я должен доказать, что все это ложь! Ведь слова на бумаге могут лгать, если автор лжив.

Но знай, дорогая Сисси, что мои чувства истинны. Я заключу их в бутылку и брошу в истязающие меня волны, чтобы они перенесли ее на много миль, туда, где море превращается в реку Скулкилл. Ее токи донесут бутылку до самой Филадельфии, пока она не найдет тебя, гуляющую вдоль берега, где мы обычно вместе гуляли по вечерам. И когда ты поймаешь эту бутылку и вынешь ее содержимое, ты узнаешь, Сисси, любовь моя, что Эдди до сих пор думает о тебе, даже на самом дне моря.

Остаюсь навеки преданный тебе,

твой пропащий мальчишка.


Письмо, стиснутое в трясущихся пальцах, оглушило меня. Его мог написать только я, но я не помнил, как и когда сделал это. Снова мой злополучный двойник, призрак, время от времени овладевающий мной, насмеялся надо мной! Я обещал Сисси полностью воздержаться от спиртного, и, хотя не помнил, как нарушил клятву, вокруг меня было более чем достаточно доказательств, что она нарушена. Ничьи глаза, кроме моих, не должны были видеть это письмо. Я собрал страницы, запихал их в карман и покинул каюту, намереваясь выкинуть письмо в море.

В кают-компании было пусто, и я проскользнул на палубу незамеченным. Корабль несся и брыкался, как необъезженная лошадь. Мучимый головокружением, я пробрался на корму. Вдруг ноги подогнулись подо мной. Я уцепился за поручни, но слишком поздно. Я рухнул на палубу, и все вокруг окутала тьма.

Сверху раздался голос:

– Мистер По! – Чьи-то сильные руки подхватили меня под мышки и поставили на ноги. – Да, все еще не моряк… Позвольте, я помогу вам добраться до кают-компании.

Мускулистый доктор обнял меня за плечи и поволок вперед. Недовольный его вмешательством, я тем не менее почувствовал немалое облегчение от того, что был избавлен от дальнейших унижений: спутники, обнаружив меня без чувств на палубе, могли бы решить, что я пал жертвой алкоголя.

– Ах, вот и мистер По, – раздался сладкозвучный голос прелестной супруги доктора. – Мы очень рады, что вы присоединитесь к нам за ужином, но будьте осторожны в такой коварный вечер.

Она взяла меня под руку с другой стороны, и эти двое добрых самаритян повели меня в обеденный зал.

Кают-компания была залита светом свечей, и, когда мы вошли, на меня уставились трое незнакомцев. Выражения их лиц варьировались от умеренно приветливого до откровенно враждебного – хотя, возможно, мне это лишь почудилось.

– Мистер По снова с нами, – объявил доктор.

– Мы уже заметили, доктор Уоллис. Вполне ли вы поправились, мистер По?

Вопрос прозвучал, словно обвинение. Задал его тощий и бледный человек, почти лысый, если не считать двух параллельных прядей, зачесанных на темя, буравивший меня тусклыми глазками. Он был одет в темное, как и я, и держался ханжески.

– Пока еще слаб, мистер Эсквит, – вмешалась жена доктора. – Наш общий долг – помочь мистеру По на пути к выздоровлению.

Мистер Эсквит прищурился и фыркнул:

– Только тот, кто противостоит посланцам сатаны, проследует путем жизни к небесным вратам!

– И наша обязанность – помогать попутчикам на этом пути, – ответила она.

– Истинно так. И всепрощение – дар Господа, – провозгласила женщина средних лет с волосами того же цвета, что и ее серебристо-серое платье. – Мы рады, что вы снова в силах преломить хлеб с нами, мистер По.

– Благодарю вас, мадам. Я ценю вашу сердечную поддержку.

Нервно улыбнувшись своим сотрапезникам, я отметил, что еще один человек пока не высказался относительно моего появления. Это был невысокий мужчина атлетического сложения, в возрасте, вероятно, около тридцати лет, с рыжими волосами и усами, одетый в кричаще-зеленый сюртук, желтый шейный платок и щегольские брюки в широкую ярко-зеленую полоску. Его можно было бы счесть симпатичным, если бы не высокомерие на лице и безвкусный костюм. Он оторвал надменный взгляд зеленых глаз от жены доктора и посмотрел на меня, словно кот, преследующий раненую птичку.

– О, По. Мы действительно счастливы видеть вас снова на ногах. Это гораздо более подобает человеку вашего положения.

Казалось, от его громкого, точно со сцены, голоса кают-компания дрогнула. Выговор же был знаком мне по детским воспоминаниям – мужчина явно был из Вирджинии или откуда-то еще южнее.

– Мистер По, садитесь же. Еду скоро принесут – по крайней мере, мы на это надеемся. Обычно они чертовски медлят с ужином.

Доктор указал на скамью передо мной и, когда я уселся, занял место справа от меня. Его жена изящно поместилась слева.

– Вам выпала честь иметь сиделкой миссис Уоллис. Я даже позавидовал вашему пошатнувшемуся здоровью.

Последние два слова человек в вульгарном зеленом сюртуке произнес с тщательно отмеренной – едва-едва остававшейся в рамках приличия – долей иронии. Миссис Уоллис покраснела. Я ожидал отпора со стороны ее мужа, но он был поглощен разжиганием сигары и, по-видимому, не обратил внимания на слова проходимца.

– И пожалуйста, примите к сведению, что я ничуть не оскорблен вашим критическим отзывом на мое жалкое бумагомарание, – продолжал тот. – Было очень познавательно ознакомиться с мнением профессионального редактора.

Я было почувствовал жар, поднимающийся от шеи к лицу, но меня спасло от конфуза прибытие двух молодых людей, несущих суп, мясо и хлеб.

– Прошу вас, мистер Мэкки, – мягко прервала его жена доктора. – Еда на столе. Настало время для приятной беседы.

Мистер Мэкки кивнул в знак того, что вынужден согласиться с ней, но, вновь встретившись с ним взглядом, я увидел, что глаза его холодны, будто лед. Жалкое бумагомарание… Это были его собственные слова или мои? У меня не сохранилось никаких воспоминаний о нем и тем более – о его произведениях. Наживать себе врага, когда ты заперт на судне посреди океана, по меньшей мере неблагоразумно… Ароматы блюд и запах только что зажженной сигары мистера Уоллиса и без того скверно действовали на мой желудок, а от возникших опасений неприятные ощущения еще усилились.

– Ограничьтесь супом, мистер По, – посоветовал доктор Уоллис из облака дыма. – Вряд ли ваш желудок уже готов принять мясо.

Миссис Уоллис наполнила тарелку крепким бульоном и поставила ее передо мной. Я сумел съесть несколько ложек, но его дразнящий аромат смешивался с дымом сигары и запахом мяса и картофеля, а корабль нырнул вниз и вновь взлетел кверху. Влияние всего этого на мои чувства было немедленным и катастрофическим. Кое-как выбравшись со своего места, я поднялся на ноги и ринулся прочь из кают-компании, не дожидаясь, пока еще пуще опозорюсь перед окружающими. Гулкий хохот безвкусно одетого человека преследовал меня, пока я не выбрался на свежий воздух и не добрался до борта, где и изверг содержимое желудка – к счастью, без свидетелей. Когда волны дурноты оставили меня, я глубоко вдохнул ночной воздух. Как я присоединюсь к моим попутчикам после столь возмутительного бегства? И тут я вспомнил о письме. Я достал листки из кармана и поспешил швырнуть в алчущую бездну, пока мне опять не помешали. Исписанные страницы унеслись во мрак. Как бы хотелось мне, чтобы и мое унижение улетело вместе с ними!

Наконец я отвернулся от бушующих вод, и страх снова охватил меня при виде тени, мелькнувшей на палубе и спрятавшейся в темноте. Не явился ли за мной невзлюбивший меня писатель, чтоб защитить свое творчество каким-нибудь подлым образом? Я стоял в оцепенении, страх крался мурашками вверх и вниз по спине при каждом скрипе и стоне корабля. Да, в столь обессиленном состоянии столкновение определенно не пошло бы мне на пользу.

Но из мрака в очередной раз появились мои спасители – доктор Уоллис с женой.

– Весьма неразумно бродить по кораблю одному в темноте, мистер По, – сказал доктор. – На палубе опасно, здесь слишком скользко от морской воды. Пойдемте, мы проводим вас.

Мои новые друзья взяли меня под руки, отвели в каюту и пожелали спокойной ночи.

Если я надеялся, что уединение поможет мне справиться с моим позором, я ошибался. Среди отсвета свечей и ползучих теней мое самоистязание только усугубилось. В конце концов я взял в руки перо и написал письмо возлюбленной жене, описав дух товарищества среди пассажиров, солнечную погоду и безмятежное море; не забыл упомянуть и о новых рассказах и стихах, которые я написал, проводя время с пользой. Потом я запечатал это порождение буйной фантазии сургучом и оставил его на секретере до тех пор, когда его можно будет отправить домой, в Филадельфию.


Бери-стрит, 27, Лондон

Утро 19 марта 1788 г., среда


Дражайший мой Генри!

Утром я была рада обнаружить вас дома, и, видимо, в полном благополучии, хотя и чрезмерно выпившим накануне, судя по тягости вашего сна. Наша тесная компания была очень озабочена тем, что накануне вы не смогли прибыть в харчевню после вечернего представления. Все время ужина мы ждали вас, но тщетно!

Мисс Коул была заметно раздражена тем, что видела вас за продолжительной беседой с миссис Райт и ее младшей сестрой, мисс Пирс, до сих пор ищущей жертву, за которую ухитрилась бы выскочить замуж. Сестры эти посещают наш театр регулярно, но мисс Коул клялась и божилась, что миссис Райт строит коварные планы на предмет кого-то из «Роялти». Более того, она твердо уверена, что эта леди добивалась именно вашего внимания.

Я, признаться, никак не могла припомнить, кто такая эта миссис Райт, и мисс Коул удостоила меня описанием: «Сама тоща, как мокрая кошка, ножищи – как у слона, а лицо рябое и вытянуто, точно лошадиная морда». Сей экскурс в мир животных мне ничем не помог. Тогда Энни добавила, что данная леди была одета в желтое и синее, а на шее носила ожерелье из крупных голубых камней, оправленных – по крайней мере с виду – в золото. Я тут же поняла, о ком речь. Наряд этой леди отличался отталкивающим сочетанием лазурно-голубого с канареечно-желтым, а уж три ленты по канту, кружевные манжеты и ворот вкупе со старомодным красным поясом делали его просто вульгарным.

Продолжительность вашего флирта с миссис Райт отметил и мистер Бланшар: пока миссис Райт потчевала вас увлекательными историями о канцелярской лавке ее покойного супруга, в которой она проводит вечера, обслуживая покупателей, ее незамужняя сестрица снизошла до светской беседы с ним. Как жаль, что ваш увлекательный разговор состоялся в мое отсутствие!

Кроме этого, мистер Бланшар спас меня от невыносимого конфуза. Если бы не его любезность, мне пришлось бы признаться перед всеми собравшимися, что у меня в кармане не хватит денег, чтобы расплатиться за ужин. Разумеется, я заверила его, что завтра же вы возместите его расходы полностью. Уверена, вас не затруднит сочинить для мистера Бланшара впечатляющую историю, объясняющую ваше отсутствие за ужином, а также позаботиться о том, чтобы достоинство мое не пострадало.

Ваша законная жена

Элизабет.


Бери-стрит, 27, Лондон

21 марта 1788 г., пятница


Дорогая моя Элизабет!

Пожалуйста, простите мне задержку с ответом, но я только сейчас обнаружил ваше письмо – на полке, под бутылкой джина. Если бы не жажда, я мог бы вовсе не найти его!

Во первых строках моего письма выражаю глубочайшее сожаление о том, что не смог сопровождать вас в харчевню во вторник вечером. Но страхи прочь! – ваша репутация нимало не пострадала в глазах мистера Бланшара. Он был весьма расстроен моим рассказом о том, как у выхода из театра ко мне в карман залез вор. Когда же я крикнул: «Держи его!», тот отвесил мне такую затрещину, что я был совершенно оглушен и, опасаясь рухнуть без чувств посреди улицы, поспешил направиться домой. Кроме того, мистер Бланшар любезно согласился принять возмещение стоимости вашего ужина после того, как в театре нашем выдадут жалованье.

Что же касается миссис Райт, я вновь ранен ядовитым языком сплетни! Но я – не леди Снируэл[5], я выше того, чтоб отвечать поклепом на поклеп. Уж не знаю, чьего внимания добивалась миссис Райт во вторник вечером, но вчера на исходе дня ей действительно было оказано самое пристальное внимание. Сия волнующая драма разворачивалась таким образом.

Закрыв свою канцелярскую лавку, миссис Райт прошлась по Уотлинг-стрит и только свернула на Боу-лейн, как вдруг что-то резко шаркнуло по ее заду, больно оцарапав ягодицы. Она громко вскрикнула, и тут, обогнав ее, вдаль по Боу-лейн пронесся человек в красных бриджах, черном сюртуке и высокой треуголке с кокардой. Бежал преступник дьявольски быстро, да вдобавок громко хохотал на бегу. От страха и боли у миссис Райт закружилась голова, и она рухнула наземь. С трудом удалось ей вернуться в лавку, чтобы прийти в себя. Там, к великому своему огорчению, она обнаружила на своем платье – том самом, лазурно-голубом и канареечно-желтом, которое вам так не понравилось – огромный порез сзади. Более того, зад ее пострадал не меньше, чем платье! После всего этого она совершенно не в состоянии успокоиться.

Особенно смущает меня невероятное сходство сего надругательства над миссис Райт с нападением на мисс Коул. Удар ножом сзади поперек окороков, загубленное платье и опасность загубленной репутации! И не странно ли, что перед нападениями обе женщины посещали театр «Роялти»? Все это внушает мне тревогу о вашей безопасности, дорогая. Ведь эти буйные эскапады имели место при свете дня, были беспричинны и совершенно необъяснимы: ни одну из пострадавших леди не ограбили. Пожалуйста, будьте как можно осторожнее, отправляясь по делам.

С заботой о вас,

Генри.