Август 1983, г. Тур, Франция
Катрин сидела в глубоком кресле напротив сына и пыталась собраться с мыслями. Кофе давно уже остыл, круассаны оставались не тронутыми, оба сидели и молчали, не зная с чего начать.
– Мам, у меня есть немного коньяка, если хочешь, – сделал первую попытку Поль.
Катрин взглянула поверх его головы и молча кивнула. Поль, радуясь возможности разрядить обстановку, быстро отправился на кухню и достал из шкафа початую бутылку «Хенесси», плеснул немного янтарной жидкости в пузатый бокал, раскрутил его по стенкам и передал в руки матери. Та рассеянно приняла его и, слегка прикоснувшись губами к самому краю, спросила:
– Скажи, ты едешь по работе, или у тебя иная цель?
Поль прикоснулся к её руке и, не глядя в глаза, ответил вопросом на вопрос:
– Ты думаешь, мой ответ что-то изменит?
– Малыш, – Катрин поставила бокал на журнальный столик и поправила чуть растрепанный каштановый локон, – конечно, ровным счетом ничего. Ты вырос и в состоянии принимать самостоятельные решения. Я просто не могу себе найти места с тех пор, как ты сообщил мне эту новость. Пойми, меня постоянно тянуло в эту страну так сильно, что иногда просыпалась и плакала по ночам, а мой муж всю жизнь пытался понять причину этих слёз и не мог. И вместе с тем я боялась этой страны, которая украла моего отца и разрушила мою семью. А сегодня мне еще раз страшно потерять тебя в ней. Прости, просто дурное предчувствие, моя мама часто говорила – обжегшись на молоке, дуем на воду. Мне сложно все это объяснить, прости, как-то сбивчиво всё получается, наверное, нервы.
Поль встал с дивана, подошел к матери и вложил в её руку бокал с коньяком:
– Не надо волноваться, мам, – попросил он. – Я еду по работе и по нашему семейному делу. И ничего страшного в этом нет. В мои годы Наполеон половину Европы завоевал, а мне надо пролететь всего лишь три тысячи километров. Какие могут быть беспокойства? Я столько прочитал книг про Россию, что мне просто непременно надо побывать там, иначе всё это бессмысленно.
Катрин сделала глоток и благодарно погладила сына по руке:
– Полюшка, я тебя понимаю, но просто боюсь. Законы логики здесь не работают. Мне страшно, что ты едешь туда, откуда мы убежали сорок с лишним лет назад.
– Мам, я хочу увидеть твою родину, я хочу попытаться найти могилу моего деда, я должен понять загадку русской души, в конце концов, помнишь, сколько раз мы говорили с тобой про это?
– Поль, нет никакой загадки, дружок, – у Катрин увлажнились глаза, – всё просто. Русские, они как дети. Они не принимают взрослых законов и, взрослея, остаются детьми. Перечитай Пушкина, его потрясающие строки по этому поводу: «Но, Боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь… какое низкое коварство полуживого забавлять…». Здесь, у европейцев, так не принято. Мы днем работаем, ночью спим, на вечеринках радуемся встрече, как и положено на вечеринках. А русские, они живут без правил и протоколов: работают – когда хотят, едят – когда хотят и гуляют – когда им заблагорассудится. У них нет чувства ложного стыда, они плевать хотели на наши европейские комплексы. Ну какому французу придет в голову сказать «полуживого забавлять» у смертного одра? А им всё можно, им всё прощают как детям. А когда понимают, что они совсем не дети, удивленно говорят про загадочность русской души. Нет никакой загадки – у нас свобода выбора жизни, а у них – свобода души и эмоций. Они любят, не стесняясь своей любви, и так же ненавидят, совершенно не стесняясь своей ненависти. При взрослении приходит прагматизм, а им он не ведом. Знаешь, я помню в детстве, когда мои родители отмечали праздники с друзьями, не было никакой разницы до и после праздников. Они так же радовались друг другу и в будний день. Именно поэтому весь мир с удовольствием читает их классиков. Ну, кто еще способен так искренне, не боясь суждений и критики, передать свою глубину чувств и эмоций?
Катрин сделала еще глоток и снова поставила бокал на столик. Поль молчал, пытаясь понять всё, что сказала мать. Раньше о подобном они никогда не говорили. Тишина вечера сомкнулась над их головами и поглотила в себе все посторонние звуки. Поль очнулся от раздумий и нерешительно произнес:
– Мам, всё уже решено. Я еду ровно через месяц. Я уже подал документы на оформление командировки. Не волнуйся, я туда и обратно, это же не край мира.
– Поль, если бы командировка была на Луну, я бы так не волновалась. Понимаю, что это материнские страхи, но ничего с собой сделать не могу, прости.
– Не извиняйся, мам, – Поль улыбнулся и поцеловал её в щеку, – мы же с тобой хоть немного, но русские, да?
Катрин достала из своей сумочки платок и промокнула им глаза. Потом еще раз сунулась в сумочку и на этот раз достала какие-то бумаги.
– Поль, чтобы немного облегчить задачу, я хочу кое-что тебе передать. Это всё, что у меня осталось от отца. Прошу об дном, если будет сложно что-либо узнать, не бейся головой об стенку, ты для меня дороже всего на свете. Вот всё, что мы смогли узнать о нем за сорок лет.
Она положила на стол фотографию и две бумаги, одну на стандартном листе, а вторую на клочке, почти истлевшем, сером и ужасно измятом. Поль жадно, но аккуратно схватил всё, что она выложила. С черно-белой фотографии прямо ему в глаза смотрел молодой человек, чуть старше его по возрасту. Шатен, немного волнистые волосы, прямой нос, высокий лоб, пиджак и белая рубашка с галстуком-бабочкой, взгляд открытый и строгий, руки скрещены на груди. Поль с необычайным волнением разглядывал фотографию своего деда.
– Мам, а сколько ему здесь лет?
– Бабушка говорила, что около тридцати.
Поль отложил фото на время в сторону и пододвинул к себе остальные бумаги. На стандартном листе с изображением герба СССР и подписью «Коллегия Верховного Суда Союза ССР» с левой стороны, был напечатан на машинке короткий текст: «Справка. Дело по обвинению Бартенева Владимира Андреевича, до ареста – 28 мая 1937 г., работающего заведующим кафедрой философии в лисецком университете, пересмотрено Коллегией ВС СССР. Приговор тройки при Управлении НКВД СССР по ЛО от 30 октября 1937 года в отношении Бартенева В.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Бартенев В.А. реабилитирован посмертно. Председательствующий Судебного Состава Коллегии Верховного Суда СССР полковник юстиции Ю. Костромятин».
Поль перечитывал короткую, сухую справку десятый раз. Прикладывал и примеривал к ней фотографию своего деда, да какого там деда, Бог мой, молодого еще человека, который совершенно не выглядел немощным стариком. Была жизнь, работа, семья, надежды, и кто-то взял и всё это перечеркнул по нелепой ошибке.
– Мам, а что за «вновь открывшиеся обстоятельства»?
– Поль, этого уже не узнает никто. Ты только не волнуйся, дружок. Я в себе носила те же чувства все эти годы и ношу их о сих пор. Может, теперь тебе коньяк предложить? – Катрин невесело улыбнулась.
– Нет, спасибо, ма, – я крепче пива ничего не пью.
Поль перевел взгляд на серый полуистлевший клочок бумаги и бережно развернул его. Надписи с двух сторон явно озадачили парня. На одной коряво было нацарапано: «Жду со шлюмкой», на обратной кто-то каллиграфическим почерком написал два слова: «Люблю. Сорока». Поль еще раз внимательно прочитал несколько слов, но ясности это не принесло. Он растерянно посмотрел на мать и спросил:
– Ма, а что это значит? – Поль поднес бумагу к близоруким глазам и по слогам прочитал – шлюм – кой, со-ро-ка. Сорока – это птица, да?
Катрин нервно поежилась, обняла себя за плечи и грустно произнесла:
– Если бы ты знал, как не просто начинать все заново… Послушай, Поль, точно такой же разговор у меня состоялся с твоей бабушкой лет тридцать назад. Это произошло уже здесь в Туре, после почти десяти лет скитаний по Финляндии. Сначала одна война, потом вторая. Мы про папу никогда не говорили, это была запретная тема, но однажды бабушка показала мне этот маленький клочок бумаги и рассказала его историю. Перед нашим побегом из страны папу арестовали, и они с мамой заранее договорились, что он в течение месяца сообщит ей имя того, кто подскажет, где его искать. Однажды наш знакомый по Лисецку привез вот это сообщение от папы. На одной стороне – это его почерк. Так мама сказала…
– Мам, погоди, мне совсем непонятно, что написано не его рукой, – перебил её Поль.
– Здесь как раз всё предельно ясно. Наш друг пояснил, что шлюмка – значит тарелка, и для того, чтобы попасть в твои руки, записка проделала длинный путь, через несколько камер и через десятки рук. Кто-то давал папе знак, что готов принять от него письмо. Как его звали, я не знаю, да и никто бы такого не сказал. Папин друг нам сообщил, что отец арестован и что статья у него расстрельная. Ждать нам было больше нечего, – Катрин на секунду окунулась в воспоминания, а глаза снова аполнились слезами. – А что касается записки, то самое интересное – это как раз «Сорока». То, что это не птица, я надеюсь, тебе понятно. Папа же обещал дать для контакта человека, кто помог бы его найти. Мама сначала думала, что это чья-то кличка, но тот, кто привез записку, сказал, что таких в Лисецке он не знает. Потом они вместе решили, что это фамилия, но опять же папин друг звонил несколько раз в Лисецк и через кого-то узнал, что в городе три человека с такими фамилиями, но они принадлежали одному алкоголику и двум пенсионерам. Этот вариант тоже отпал. Оставался один единственный: скорее всего это либо кто-то из политических, тот, кто был вместе с отцом в камере, либо, как после предположила мама, он просто указал неверную фамилию, лишь бы мы только уехали из страны. В результате никто из нас так этого и не узнал. В пятьдесят седьмом году мама сделала кучу запросов, пока, наконец, не появилась вот эта справка, которую ты держишь в руках. Главное то, что отца расстреляли тогда еще в тридцать седьмом, а где его могила – так никто и не узнал.
Поль сидел на диване и внимательно изучал документы, но ничего нового, кроме той информации, что была заключена в них, они сообщить не могли. Катрин замолчала, и Поль, чтобы не порвать тонкую нить разговора, сказал:
– Мам, наверное, это всё не просто будет, но я постараюсь что-нибудь раскопать.
– Поль, твоя главная задача – твоя работа, – Катрин твердо посмотрела ему в глаза, – обещай мне, что этот приоритет останется для тебя на первом месте.
– Не волнуйся, так и будет, обещаю. Если я брошу работу, то меня выгонят из страны, – улыбнулся Поль.
– Ты напрасно шутишь. Тебя ждет страна, полная секретов, и эти секреты охраняются такой организацией как КГБ. И если, спаси Бог, ты залезешь на их территорию, тебе несдобровать. И, – она протестующе подняла руку на попытку сына возразить, – даже если это твой родной дед, его прошлое может так же составлять какой-то секрет. Если хочешь сделать мне приятное, сделай побольше фотографий, сходи в тот дом, где мы жили. Я точный адрес не знаю, но название улицы помню – Плехановская, а дом рехэтажный, желтого цвета, с аркой, и если войти во двор, то там еще одна арка будет в доме напротив. Да кстати, там у нас во дворе два дерева срослись вместе, мы, будучи детьми, прятались в них. Может, они уцелели во время войны, кто знает.
– Конечно, схожу, мам, мне самому это очень интересно.
– Поль, не забудь про своё мужское обещание, я надеюсь на тебя. О-ля-ля, – Катрин посмотрела на маленькие часики, – совсем заговорились мы с тобой, уже ночь. Мне пора.
– Ма, давай такси вызовем, – подскочил Поль.
– Нет, спасибо, я пешком пройдусь. Хочу немного воздухом подышать, не провожай. Чао, дружок, – она подошла к сыну, поцеловала его, закидывая кожаную сумку себе на плечо, и спустя минуту Поль наблюдал в окно, как хрупкая фигурка в легком белом плаще вышла из ворот его двора.
Месяц пролетел незаметно. Поля целиком поглотила суета подготовки и сбора документов, и еще не давали расслабляться уроки французского, которые никто не отменял. Департамент образования в течение недели дал положительное заключение на ротацию двух педагогов. Еще через две недели он получил рабочую визу в свой паспорт, и последняя неделя ознаменовалась тем, что пришло еще одно письмо от Люка Арно.
Поль без ножа вскрыл конверт, надеясь увидеть внутри обширное послание, но старина Люк был как всегда немногословен: «Дружище, привет. Надеюсь, что ты успеешь получить письмо до своего отъезда. Очень рад, что сменишь меня. Пишу с одной целью, о деньгах. Будь внимателен с наличностью. В этой стране нельзя платить франками и нельзя их менять, где попало. Ты не поверишь, здесь с этим строго, вплоть до расстрела. Это не шутка. Официальный курс зверский, конечно, ориентировочно за сто франков дают двенадцать рублей с копейками. С рук можно продать раз в десять дороже, но риски огромные. Прилетишь в Шереметьево и сразу топай на второй этаж. Там есть специальный пункт обмена валют для иностранцев. В городе обмен денег только в гостиницах, да и то не во всех. Главное, задекларируй франки на таможне и упаси тебя Бог потерять декларацию. Без нее и без чеков из обменников тебя могут задержать на обратной дороге во Францию, даже если франки тобою честно заработаны, не смейся, такие случаи были. Да, и что касается твоего маршрута по прибытию: Шереметьево – автобусом до Москвы – метро до станции Комсомольская, оттуда Казанский вокзал и Лисецк. Всё, обнимаю, твой Люк»…
Последний день лета совпал со днем отъезда. Поль еще раз пробежал глазами по поверхностям столов, кресел, дивана и, не найдя ничего забытого, перенес свой рюкзак и красный чемодан – отец расщедрился и одолжил его на время командировки – в коридор, поближе к выходу. Документы и деньги, все сбережения Поля – шесть банкнот по пятьсот франков каждая, лежали во внутреннем кармане клетчатого пиджака. Часы на кухне показывали восемь утра. Было еще время на чашку кофе. Мама должна была подойти с минуты на минуту, а отец обещал забрать его в половине девятого и отвезти на железнодорожный вокзал. Поль уже разливал ароматно пахнущий кофе по двум чашкам, как в дверь раздался звонок. Это была Катрин. Она прошла на кухню, присела у небольшого столика с кофейными приборами, положила голову на руки и с улыбкой молча наблюдала за последними приготовлениями сына к отъезду.
– Ма, скажи, это стало доброй традицией или мой кофе тебе больше не нравится? – Поль подошел к столу, взял свою чашку и шутливо использовал её как фужер шампанского, прикоснувшись краем к чашке матери. – За то, чтобы я нормально добрался до места.
– Не разбей посуду, у тебя ее не так уж много, – улыбнулась Катрин, – доберешься без проблем, уверена, главное – выбраться обратно. – Улыбка погасла, так и не набрав силу.
– Мам, ну что за настроение, всё будет хорошо. И потом, давай ободряй меня. Я же боюсь летать. Смотри, а то плюну на всё и останусь дома.
На этот раз Катрин рассмеялась:
– О да! Мама, утешающая мушкетера. Совесть поимей.
Снова раздался звонок, на этот раз приехал отец – Морис Дюваль, поджарый седеющий брюнет с неизменной приветливой улыбкой на лице, в белых брюках и белой рубашке. Запах дорогой туалетной воды порадовал стены скромной квартирки.
– Bonjour, Paul, es-tu pret? Je pense nous avons besoin de se depecher. (Привет, Поль, ты готов? Я полагаю, нам надо поторапливаться) – отец подошел к сыну и пожал ему руку. Тут же увидев свой чемодан добавил, – Jespere t’aide ma valise? Je veux te donner un conseil -il ne doit pas etre rempli de choses sinon il perdra sa forme. (Я надеюсь, мой чемодан пригодился? Хочу дать тебе совет – не набивай его сильно вещами, иначе он может потерять свою форму).
– Bonjour, papa, – Поль поприветствовал его в ответ. – Oui, je suis pret, et pour la valise, desolee. La prochaine fois, vais regarder de plus pres a lui. (Да, я уже готов, извини за чемодан. В следующий раз буду внимательнее).
Отец похлопал в знак одобрения его по плечу и заглянул на кухню, зная, что Катрин пьет кофе.
– Salut cherie, regardez bien, comme il y a vingt ans. (Привет, милая, прекрасно выглядишь, как двадцать лет назад) – они дружески поцеловались.
– Trompe bien sur, mais merci quand meme. Pourquoi pas une veste? Sur le travail a change le code de robe? (Наврал, конечно, но всё равно спасибо. А почему не в пиджаке? На работе поменялся дресс-код?) – Катрин рассмеялась.
– Oh non cherie. J’ai d’abord aller a la gare et ensuite, je vais mettre une veste, et j’irai au travail. (Нет, дорогая, сначала я поеду на вокзал, потом домой, чтобы надеть пиджак, и только потом на работу).
– Oui, difficile de te vie (М-да, непросто тебе живется). – Катрин снова звонко рассмеялась, потом подошла к Полю, поцеловала его и на секунду прижала к себе:
– Ну всё, вам пора, а то опоздаете. Береги себя, дружок…
Поль поцеловал мать, схватил чемодан, доверив отцу нести рюкзак, и двинулся на выход.
– Bonne chance, Maurice (Удачи, Морис), – она махнула рукой бывшему мужу.
– Bonne chance, Catherine (Удачи, Катрин) – попрощался он в ответ.
Один день прокрутил Полю такой калейдоскоп событий, какого тот не видел за всю свою жизнь. За пятнадцать минут они доехали с отцом до железнодорожного вокзала. Отец снова поменял машину. На сей раз это был непатриотичный, но чертовски практичный БМВ – кабриолет третьей серии темно-фиолетового цвета. Поль втайне подумал, с каким удовольствием он на нем доехал бы до Парижа, а может и до Лисецка, чего греха таить.
Потом два часа подряд под легкое покачивание вагона он наблюдал, как желтые поля убегали от перелесков, как реки и ручьи сплетались голубыми жилками вдоль черного асфальта автобана. Все кругом были оживлены – дорога лежала в столицу. Потом новое событие – вокзал Аустерлиц и Сена. Поль готов был там остаться на весь день, чтобы просто стоять на набережной и смотреть на бесконечные воды великой реки, но надо было спешить. Час неторопливой поездки на автобусе на северо-восток от Парижа, полчаса бегом по современному зданию аэропорта Шарль де Голль, чашка чая и булка с сосиской окончательно утомили молодой организм. Поэтому, усевшись в кресло эконом класса и приветливо поздоровавшись с молодой соседкой, Поль пристегнул ремень и, приложив голову к иллюминатору, тут же неожиданно услышал… как объявляют посадку в Москве. «Бог мой, проспать свой первый полет» – ужаснулся Поль и посмотрел на часы. По местному времени было половина пятого, значит, до отхода поезда на Лисецк оставалось около четырех часов.
Автобус доставил оживленную толпу туристов от самолета до здания вокзала. Через пять минут люди, ведомые стюардессой, выстроились перед паспортным контролем. Молодой человек в защитного цвета кителе с зелеными погонами долго сличал фотографию в паспорте Поля с оригиналом, не менее долго листал документ, поинтересовался целью поездки, наконец, поставил штемпель и попрощался. Поль, не привыкший к такому пристальному вниманию, с облегчением выдохнул и отправился получать свой багаж. Пока он заполнял декларацию, красный чемодан ведущего спортивный колонки «Тур Суар», как царь в окружении челяди, выехал на ленту транспортера, где и был подхвачен своим временным арендатором. Поль, проходя через линию таможни, предъявил свою декларацию и сразу же получил приглашение пройти в маленькую кабинку, где его франки были очень вежливо осмотрены и пересчитаны, там же ему проштамповали декларацию и пожелали хорошего дня. После рассказов Катрин, Поль немного иначе представлял себе эту страну. Более суровой и опасной. А на самом деле советские люди оказались очень милы и мало чем отличались от французов. Еще больше он удивился, когда он вышел в общий зал, и к нему навстречу кинулась группа физкультурников. Одетые все как на подбор в спортивные костюмы, они наперебой предлагали добраться до Москвы. Поль, смущаясь таким вниманием, вежливо объяснил им, что воспользуется автобусом, и пошел на второй этаж в поисках обменного пункта. Благополучно превратив тысячу франков в сто рублей с мелочью, Поль узнал у вежливого сотрудника милиции, где находится остановка автобуса до Москвы. Еще раз поразился тому, что милиционер довел его практически до автобуса и пожелал хорошего дня. «Да, милая мама, здесь, очевидно, всё изменилось за последние пятьдесят лет». Настроение было прекрасным.
До Москвы Поль добрался за полчаса и еще через пятнадцать минут, бросив пятачок в щель приемника монет, уже спускался по эскалатору в метро. Ошарашенно разглядывая мраморное великолепие ярко освещенного перрона с мозаичными потолками, Поль едва не пропустил поезд, размышляя о том, что совершенно незаслуженно московскую подземку не отнесли к восьмому чуду света. Внимательно изучив схему в вагоне, он нашел её очень простой и понятной. Настроение его значительно улучшилось. Еще бы, первый раз в незнакомом городе, лихо перепрыгнув с ветки на ветку, ни разу не ошибившись, стоять и разглядывать красное здание Казанского вокзала. До посадки на поезд Москва – Лисецк оставалось около часа, которые Поль потратил на покупку билетов и дегустацию в местном кафе восхитительного напитка под названием какао, советской версии горячего шоколада, и не менее замечательных пирожков с мясом.
Наконец, по громкой вокзальной связи была объявлена посадка, и молодой француз с русскими корнями, немного волнуясь, пошел на указанную платформу. К вечеру заметно похолодало, и поэтому Поль с благодарностью отозвался на предложение проводницы угостить его чашкой чая. Купе было пустым и пассажиров не прибавилось даже к моменту отправления поезда. Вытянув ноги и глядя в окно, Поль думал о том, как приятно, оказывается, путешествовать и что непременно, ну хотя бы раз в год он будет планировать свой отпуск в новых поездках по новым странам.
Рано утром поезд прибыл в Лисецк, и первое, что увидел Поль, – была радостная физиономия Люка Арно, молодого крепкого мужчины, который за последние два года стал совершенно необъятных размеров. Он бросился его обнимать и, подхватив его чемодан, на ходу стал объяснять, что через час занятия, и он опаздывает, что сейчас они едут к нему домой, где Поль может обустроиться, что сегодня во второй половине дня надо сдать документы и что уже завтра месьё Дюваль становится новым преподавателем французского языка и литературы на кафедре иностранных языков. Поль, не успев задать ни единого вопроса, увлекаемый товарищем, оказался в автобусе, следующим до центра города. Люк говорил не умолкая. Неожиданно молодая девушка из-за его спины протянула Полю талончик и попросила: «Прокомпостируйте, пожалуйста». Дюваль взял бумажку в руки и растерянно посмотрел на Арно. Тот взглядом указал на маленький стальной ящик, висевший у окна на уровне глаз. Поль интуитивно вставил талон в щель и стал ждать, но ничего не происходило. Арно еще раз выразительно показал глазами на компостер. Поль сообразил и нажал сверху на металлический рычаг. Раздался характерный звук, и бумага оказалась продырявлена в нескольких местах. Поль вернул талон его хозяйке и получил взамен «Спасибо». Это было восхитительно. Через минуту Дюваль компостировал талоны всем желающим налево и направо с таким удовольствием, что только окрик выходящего из автобуса Арно заставил его бросить удивительный процесс и поспешить на выход.
– Люк, хотел спросить, как ты умудрился так неприлично потолстеть? – со смехом спросил Поль.
– Ага, посмотрю на тебя через год, – совершенно не обиделся старый товарищ, – ты даже не можешь себе представить, как великолепно здесь готовят пирожки с капустой…
Ну что, вonjour, Лисецк…