Щенки и псы войны. Одно утро чеченской войны (Сергей Аксу)

Фотограф Сергей Аксу

© Сергей Аксу, 2018

© Сергей Аксу, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4474-2365-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Одно утро чеченской войны

Ромка стоял у высокого металлического забора, покрашенного суриком, и поливал его. От прозрачной теплой струи и мокрых кружев на заборе вверх поднимался легкий пар.

– Двинули! – хрипло бросил он напарнику, закончив свою нехитрую процедуру, и они молча побрели по узкой горбатой улочке. Под ногами смачно чавкала скользкая грязь, «стокилограммовыми» комьями налипая на сапогах. Солдаты двигались вплотную к заборам, шлепая по свежему снежку, который тонким слоем покрыл все вокруг. В небе стояла белая непроницаемая пелена, солнце еще не пробилось сквозь эту стену сырого тумана. Голые серые ветки деревьев и кованое обрамление заборов стайками оседлали неугомонные воробьи, веселое беcшабашное чириканье которых изредка нарушалось яростным собачьим лаем и глухим рыком «бээмпэшек», двигавшихся по соседним улицам.

Пашка, Ромкин напарник, невысокий коренастый пацан с бледным лицом, плелся с пулеметом наперевес, отрешенно глядя под ноги. В конце улицы они присели: Ромка у кирпичной стены, уперевшись засаленным коленом в заснеженный валун, а Пашка устроился на противоположной стороне под сухим корявым деревом, выставив вперед ствол своего «ПКМа» с пристегнутым «коробом» (магазином).

Где-то сзади, через несколько домов от них, группа екатеринбургского СОБРа, двигаясь следом, шмонала дворы и хозяев. Обыск и проверку документов, как правило, проводили бойцы СОБРа, а солдаты ОБРОНа (отдельной бригады оперативного назначения) страховали с улицы. «Собровцам» опыта не занимать, уловки боевиков для них, что твои семечки. Одного взгляда им достаточно, чтобы вычислить, где может находиться растяжка или схрон. Ромка наблюдал однажды, как Степан, методично простукивая стены в доме, обнаружил тайник с оружием и взрывчаткой.

Ромка поправил бронежилет, чтобы не тянул своей тяжестью, и, сдвинув каску на затылок, задумался о прошлой жизни. Она показалась такой далекой и чужой, как будто она была где-то на другой планете и не с ним. Он снял изрядно потрепанную рукавицу и, протянув потрескавшиеся красные пальцы, зачерпнул горстку снега и поднес ко рту. Сидеть вот так в постоянном напряжении, ничего не делая, было сплошной мукой. Неистово зудели расчесы на спине и пояснице. Вшей нисколько не смущала ни холодная погода, ни сырой бушлат, ни эта странная война.

Ромка, зевнув, поежился.

«Скорее бы домой. Подальше отсюда, из этого ада», – молоточками стучало в мозгу. – Страх и холод уже в печенках. Командировка на три месяца явно затянулась. Уже конец января, а замены пока не предвидится, хотя их служба уже закончилась, пора в «дембель». Вчера их знакомили с обращением командования, в котором оно просило, вернее, приказывало остаться на боевых позициях до тех пор, пока не будет подготовлена смена. Приносило, конечно, извинения и тому подобное. Были в обращении такие слова: «Вы добросовестно выполнили свой конституционный воинский долг пред Отечеством и российским народом. По закону и справедливости некоторые из вас должны быть уволены в запас. Но сегодня в борьбе с террористами и пособниками наступил переломный момент, когда все силы должны быть направлены на то, чтобы окончательно добить бандитские формирования на территории Чеченской республики, являющейся частью России…

…Командование знает, что в условиях войны наступает чувство физической и моральной усталости от постоянной опасности и трудностей быта. Но сегодня Родина обращается именно к вам, мужественным солдатам России, с просьбой – остаться в составе своих воинских частей до плановой замены личного состава. В этот сложный момент Родина надеется на вас, потому что сегодня именно вы можете передать пополнению свой опыт и оказать ему помощь в выполнении служебно-боевых задач…»

Ромка сплюнул.

«Вот такие, наши пироги! Серега-земляк уже, наверное, дома. Отправили его вместе с ранеными еще в начале месяца в родную часть. Досталось ему, конечно, здорово! Отморозил ноги, застудил легкие, когда были в горах, да и «крыша» у него, похоже, поехала. Да еще новый ротный, сволочь, нос свернул на бок. Зато теперь дома! В тепле! Балдеет! Лучше быть со сломанным носом, чем «грузом двести».

«Груз 200». Вчера двух «двухсотых» отправили домой, двух ребят-десантников. Накануне подняли утром по тревоге, выехали в Мескер-Юрт на «зачистку». Поступили оперативные данные, что там находится кто-то из полевых командиров. Стоял туман, видимость паршивая, метров в двадцати уже ничего не видно. Дорога ни к черту: узкая, сплошные крутые подъемы и спуски. «Бэтры» юзят, гуляют из стороны в сторону по сырой глине. Впереди колонны десантники, «вэвэшники» в середине, замыкает СОБР на «Уралах». Не едем, а ползем как черепахи. Сплошные заносы, того и гляди, сыграешь с крутого обрыва. Проехали около часа, когда на фугасе подорвался головной «бэтр», тяжело ранило водителя, есть контуженные. Поступила команда: разворачиваться и возвращаться в Ножай-Юрт. На обратном пути все и случилось. Один из «бэтров» потащило по жидкой грязи, и он завалился. Двоих ребят, из тех, что ехали на броне, задавило насмерть. А они даже ни разу на «боевых» не были, только что прибыли с новым пополнением».

Ромка шмыгнул носом. Кругом ни души, только дряхлый аксакал в каракулевой папахе проковылял, опираясь на палку, да какая-то визгливая баба уж с полчаса голосит на соседней улице. Пашка по-прежнему с безразличным лицом неподвижно сидит под деревом, изредка нервно вздрагивая, словно лошадь от укуса овода. Из-под каски торчит рыжим пятном опаленная шапка.

«Пашка, мировой парень. Вот только после тех месяцев в горах стал каким-то замкнутым, молчаливым. Все ему по фигу. А ведь когда под Кизляром в окопах сидели, какие он песни под гитару пел, какие шуточки отмачивал. А сейчас как неживой, в глазах такая тоска, что даже жутко становится. Движения вялые, как у зомби. Ночью в палатке зароется в спальный мешок с головой и воет во сне, как одинокий волк, или мать зовет. Да, тогда в августе под Кизляром было неплохо, главное – тепло. И ротный был что надо! Капитан Шилов! Гонял, конечно, будь здоров, но мужик был свой в доску! Жаль, что после трех месяцев командировки уехал домой. Когда уезжал, сказал прощаясь: «Простите меня, ребята, что бросаю вас в этих проклятых горах! Честно сказать, думал, командировка у нас будет другой. Думал, будем загорать, есть виноград, ловить рыбу. А как вышло, сами видите. Сюда я больше не вернусь, приеду в часть и сразу же уволюсь подчистую».

Ромка обернулся. Через несколько домов от них маячила с перебинтованной рукой плотная фигура «собровца» Виталия Исаева, который десять дней назад подорвался на растяжке.

Было это на Рождество. После взятия господствующей высоты десантники окружили село. В Зандак на зачистку вошли внутренние войска. В тот день Ромка, как обычно, занимал позицию снаружи. Степан с братом-близнецом Виталием скрылись за воротами. Вдруг во дворе рвануло, аж земля дрогнула. Ромка бросился к калитке, навстречу ему вывалился, сгорбившись, посеревший Виталий.

– Черножопые гады, бля! – цедил он сквозь зубы, морщась от боли, поддерживая разодранную окровавленную руку. С растопыренных прокуренных пальцев на снег капала кровь, вырисовывая на нем алыми кляксами затейливые узоры. Левая сторона лица вместе с бородой тоже была вся в крови. Во дворе слышались длинные пулеметные очереди и звон бьющихся вдребезги стекол: озверевший Степан мстил за брата. Сарай буквально на глазах превращался в решето, отчаянно кудахтали куры, стоял кромешный гвалт. Степан повернулся к дому и дал несколько очередей, во все стороны посыпались труха от саманных стен, щепки и брызги стекол.

Виталий подорвался на гранате, которая без чеки покоилась под колесом небольшой двухколесной тележки, находящейся перед курятником. Подойдя к сараю, «собровец» оттолкнул ее, чтобы проверить помещение. Едва он распахнул дверь, сбоку раздался оглушительный взрыв. Осколками ему здорово посекло руку и ободрало левую щеку. Волею случая тележка, таившая смертоносный сюрприз, спасла ему жизнь, защитив его от осколков. В медсанбате он долго не задержался, забинтованный продолжал выезжать на операции, не хотел оставлять своего брата.

Ромка снова сплюнул. Хотелось курить. Вновь вспомнились теплые степные деньки. Правда, работенки тогда было много, приходилось целыми днями копать окопы и рвы под бронетехнику. Обливались соленым потом под палящим солнцем, мучила жажда, зато было тепло и фруктов завались. Помнится, с Валеркой Шабановым забрались в брошенный сад, набили полные мешки яблок и слив, еле до заставы доволокли. Тогда Шилов такой разгон им устроил, что небо с овчинку показалось. Шабану не повезло еще в самом начале. Словил пулю в живот, когда голышом копали ров под нашу «бээмпешку» на берегу Терека. Чеченский снайпер его снял с того берега. Потом ребята буквально живого места от той «зеленки» не оставили. Все в пух и прах разнесли из крупнокалиберных пулеметов.

Неожиданно где-то слева за домами на соседней улице затакали очереди. Сначала длинная, потом короткая. Красивая, с коваными узорами, калитка сбоку звякнула щеколдой и распахнулась. На улицу стремительно выскочили двое. Один – в камуфляже, с густой черной бородой. Другой, высокий молодой парень, в короткой куртке на бараньем меху и, как и первый, в вязаной шапке. У бородатого в руках «калашников» с «подствольником», а у молодого из-за спины торчали конусами «выстрелы» к гранатомету. Увидев бойцов, они остановились как вкопанные.

Первым пришел в себя «черный», он, оскалившись, что-то злобно выкрикнул и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по перепонкам, заставив Ромку зажмуриться, он машинально нажал на спусковой крючок и почувствовал, как автомат, словно живой, рвется у него из рук. Пули смертоносным веером фонтанчиками чавкнули по грязи и ушли поверх заснеженных крыш. Ромка сжался в комок и не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.

– Ааа… Ааа, – монотонно мычал он каким-то животным голосом, исходящим откуда-то из утробы. Он ничего не соображал. Его руки мелко дрожали, в висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом. Видел наклонившееся к нему обветренное бородатое лицо Степана Исаева, который что-то ему кричал и тряс за плечо. Ромка вяло кивал в ответ. Перед ним все плыло, как в пьяном угаре. Облизав пересохшие губы, взглянул в сторону Пашки. Тот без каски с полубезумными глазами стоял у дерева, намертво вцепившись в дымящийся пулемет. Ухо у него было разорвано, слезы и сопли вперемешку текли по бледному лицу. Рядом топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.

Чернобородый лежал навзничь на спине, запрокинув обезображенное пулей, окровавленное лицо, вперив в светлое небо уцелевший глаз. Под головой расплывалось темное пятно. Молодой же, издавая тихие хрюкающие звуки, согнутыми пальцами, словно когтями, скреб землю, сгребая под себя грязь и снег. Его туловище напоминало страшное кровавое месиво из внутренностей и клочьев одежды.

Виталий обнял Пашку за плечи, отвел к забору, помог снять «броник» и расстегнуть бушлат.

– Ну, че глазеете, бля?! Говна не видели?! С кем не бывает! Котелок у парня пробило! – свирепо вращая глазами, Виталий набросился на подошедших. – Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу!

Группа бойцов окружила убитых.

– Готов!

– А этому, скоро хана! Вишь, пузыри пускает! – послышался простуженный голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.

– Все кишки наизнанку вывернуло!

– Отбегался по горам, абрек!

– Кровищи-то! Кровищи!

– Да, разнесло, будь здоров!

– Паша постарался! – откликнулся старшина Баканов.

– Молодой, красивый, – закуривая, сержант Кныш кивнул в сторону молодого чеченца.

– Твою мать! Вот такие красавцы нашим ребятам головы-то отрезают и глаза выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может, напомнить тебе? Забыл изуродованных пацанов? Забыл Бутика? – обрушился на него разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глазами.

– Дай сюда! – он зло вырвал из рук Степана трофейный «стечкин», на котором было выгравировано имя «Рамзан», резким рывком передернул затвор и выстрелил в упор в дергавшегося боевика.

Всем вспомнился Бутик, Санька Бутаков, с нежным румянцем на щеках, молоденький прапорщик из их 3-й мотострелковой роты, который в октябре попал в плен. Его нашли через месяц морские пехотинцы в какой-то канаве с перерезанным горлом и отрубленными кистями рук. Если бы не «смертник» на шнурке (жетон с личным номером), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в далекой чужой стороне.

Ромка поднялся, с трудом расправляя затекшие ноги, прислонился к стене. Лихорадило, бросало в жар, точно такое же было с ним в сентябре под Кизляром. Они несколько суток не спали, ждали атаки со стороны «чехов», которых скопилось около двух тысяч в этом направлении. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя. Щуплый Шилов носился по окопу и орал, расталкивая их и дубася по каскам:

– Не спать! Не спать, уроды!!!

Тогда, во время ночной перестрелки, у Ромки кончились патроны, и он сидел в своей ячейке под трескотню трассеров, завывание и уханье мин, визг осколков. Сидел, сжавшись, как беспомощный сурок, и чувствовал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.

Выглянуло солнце, снег стал подтаивать и обнажать землю, высокие железные заборы украсились бахромой темных потеков. Воробьи пуще прежнего развеселились, устроив на дереве настоящую вакханалию, заглушая неугомонным звонким щебетом урчание «бээмпешек».