УЗЕЛ И ШИПИТ
Он стоял над ней своевременно, нависал обстоятельством, как вис, но головой вверх. Наждачная тишина и медленная тайна. Сейчас пора было. Она и сама знала: пора было рассказать. И так столько времени держала при себе, всё не могла отпустить. Наконец, села на стул – комната такая упругая, натянутая по углам, и ни одной двери – как она сюда вошла?.. Кажется, что ни одной двери, но это иллюзия, это полумрак клеит глаза, а вообще-то тут одни двери, как будто это кабинет дверей, и вот она смотрит на все эти выходы и будто бы знает, что там по ступенькам вниз магнитные коридоры, там что-то спрятано – невидимое, густое – шевелится…
Как бы это? Подвальное хранилище. Может, интерпретация жизни… Людей тут нет. Вещи особого содержания, хоть и не вещи вовсе: «что-то» конвертировано в однородную информацию, и к названиям приклеены тела, выловленные известными способами: опытом, реакцией; другие на чистых именах держатся. Назови это «каталог невозможного».
– Вот у меня есть для вас… – сказала она подоспевшим голосом.
– Для меня есть?
Мужчина повернул лицо, как бы отдельно от головы – лицо, повернулся, зрачки в одну сторону – понаехали, потом ещё внешняя благосклонность, улыбка, такт – и как их мастерят (интересными собеседниками). Совсем ведь не похоже: чудолобый.
– Куда будете говорить?
– В историю сразу пишите, в общее достояние, или как это у вас…
– Можете своими словами.
– Они все мои. Все, что я буду говорить. Только вот оно новое, не знаю, как и выразить.
– Представьте, что мы приятели, беседуем, и вы мне что-то…
– Сообщение? Я поняла, поняла. Надо расслабиться.
– Просто рассказать.
– Рас-ска-зать… Ладно, ничего сложного. Вот как-то сижу я в своей комнате… Это интересно вам?
– Конечно.
– Вначале окно… Окно. Сижу я, и тут вдруг оно как появилось! Я его отчетливо так увидела. Увидела и сразу поняла, что это новое, его раньше не было в мире… И – да, да, я помню, что количество материи неизменно, но это точно не отсюда. Оно новое, понимаете?! Ну, может, дырка где-то и оттуда полезло…
– И как оно смотрелось?
– Это и есть ваш вопрос?.. Оно не смотрелось само, но я на него смотрела – какой-то узел и шипит. Да, именно так. Ни к чему не пристегнут, висел там, чистый такой, никем не названный ещё, и, может быть, я первая его увидела, и тоже думаю: надо как-то назвать. А потом стало жалко: вот он передо мной – тайна, а я его готовыми словами…
– Но всё-таки отнесли сюда.
– Это историческое, наверное, для всех людей. Потому и отнесла.
– Ну, а подробней. У вас что-то осталось?
– Впечатление осталось. Но не слишком отчетливое. Это что-то такое – узел. Не совокупность данного, но откуда-то вылезло. Оттуда не лезло раньше, но теперь началось.
– И как вы узнали?
– Я увидела. Человек видит своими качествами, и я увидела своими. Ин-ту…
– Не надо про это. Говорите общими словами.
– Мышь, лень. Ие.
– Ие?..
– Я же рассказала про узел. И шипит. Вы дадите мне билетик?
– Зеленый билетик?
– Он самый.
– Тот, на котором портрет человека?
– Конечно, такой билетик.
– Я вам дам. Но сначала опишите этот узел.
– Это был узел такой… То есть, он не шипел, а шипит. Как имя предмета или собственное. Узел и шипит. Понимаете? Что-то новое образовалось, вылезло, больше не знаю, как и сказать.
– Но оно плотное?
– Оно из каких-то сил. Я сначала подумала: может, это бог материализовался? Ну, знаете, люди думали столько лет об одном и том же, а потом возникли вот такие узлы и торчат около окон…
– А потом что?
– Стала сомневаться, конечно, решила его потрогать… Не как бога, но чтобы понять, из чего оно состоит. Так я вытянула руку, но его нельзя было потрогать. Его можно было просмотреть, и я просмотрела. А ещё речь… Оказалось возможным его проговорить.
– Вы храбрая.
– Я храбрая. Проговорила «узел и шипит». То, что в голову первое пришло.
– Странное имя.
– Растерялась…
– И где оно сейчас?
– Этого не могу сказать. Я проговорила, и оно исчезло. Ну, как бы засосалось в слова, и ему необязательно стало быть видимым.
– То есть, сейчас оно хранится в том словосочетании, которое вы всё время произносите?
– Вот именно.
– И вы понимаете, что после того, как я дам вам зеленый билетик, и вы подпишите договор, вы не сможете это никогда повторить? Ни-ког-да. Если вы ещё раз скажете это, вас будут судить, как преступницу.
– Зачем вы так?
– Я должен вас предупредить, потому что это обязательное правило. Раньше было ограничение типа «всуе», но теперь мы требуем полного молчания.
– Ладно, я поняла.
– Хорошо. Тогда спасибо за информацию, распишитесь, ещё раз… И держите ваш зеленый билет.
– Вот же, настоящий зеленый!
– Билет. Только вы осторожнее там с ин-ту…
– Я знаю, знаю.
Приёмщик аккуратно сложил бумаги – два комплекта, первый убрал в шкаф, второй поместил в конверт и отдал женщине, потом вежливое лицо и собирался её провожать до одной из дверей, привстал уже, но она так нервно его остановила.
– У меня ещё один вопрос, простите… И ещё раз простите, это, конечно, не моё дело, но я должна спросить, чтобы мне потом всю жизнь продержаться в этом молчании, я должна сейчас узнать: что вы с ними делаете, с этими штуками, которые просачиваются? В этом многослойном пространстве так сложно контролировать…
– На это я не могу вам ответить.
– Что-то секретное. Так я и думала. У вас тут густота кромешная, и ни одного растения даже, хоть бы цветочек в горшке или деревце… Они же как в тюрьме тут, бедненькие такие, а может, это щенки или дети, и не могут сами себя защитить, не могут вырваться из слов, которыми названы… Жалко их, до чего жалко их! И что-то со мной не так… Как это сказать, как же это сказать?.. Говорю: отдайте мне назад, вот ваш билет, отдайте мне!
– Возврат мы не осуществляем.
– Да что вы такое?! У меня бумаги тут, давайте я сотру, зачеркну – перепишите.
– Никакого возврата.
– Как же это?.. Дядечка, существо, отдайте назад! Отдайте… Иначе я возьму и скажу, я скажу…
Голос сорвался в еле слышное бормотание, и женщина расплакалась, выдавливая со слезами рыб, которые заплыли в глаза…
– Вот видите, эти рыбы, почему вы их не заберете? Они тоже не местные.
– Рыбы у многих. Вот что бывает, если вовремя нам не сдать.
– Если вовремя. Вам. Не сдать.
– Я так и сказал.
– Ладно, что ли… попробовать уйти надо… попробовать уйти. Но это полумандраж: не думала, что так тяжело будет расстаться… Теперь я не знаю… прихожу, а его нет – это как? Он у меня почти в каждой фразе жил, и я так привязалась, держала его своими словами, и он был близкий, герметично упакованный… в жизнь упакованный, такой мой… Рыбы точно не подойдут?
– Нам надо закрываться, извините.
– Вы и так закрыты… Ладно уж, билет мне пригодится, с портретом билет, а это моё… ваше останется тут, его будут изучать, и совсем не страшно… разные опыты…
Гостья встала, руки дергались, лицо, голова, и было невооруженным глазом заметно слово, передавленное в её горле – комок, но другое слово. Так она сотрясалась, и чудолобый тоже натянутый стоял, как бы готовый к самому худшему. Это был решающий сейчас момент: или уйдёт, или скажет. Присутствие летучей фразы, рука на сигнале, готовность номер один…
Женщина откашлялась.
– Всего доброго.
Развернулась и вошла в одну из дверей, где продолжалась одномерная жизнь с понятными вещами.
– И вам всего. Всего доб-ро-го, – ответил приемщик, выдохнул и отключил записывающее устройство.