Шулмусы. СКАЗКА ПРО ГЕНЕРАЛА ЧО И КОРЕЙЦА Ю (Владимир Жуков, 2017)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЕНЕРАЛ ЧО

Жил да был в СССР товарищ Чо, и был он выдающимся лётчиком-испытателем. Самолёты самые разные испытывал, и много-премного прошло их через руки его. Очень нужным делом занимался человек и выполнял свою работу блестяще. В заслугах Чо никто и не сомневался. Орденов да медалей ему надавали видимо-невидимо, даже больше, чем Генеральному секретарю нашей дорогой Коммунистической партии Леониду Ильичу Брежневу. Но чувствовали правители, что не до конца отблагодарили лётчика заслуженного. Думали, думали они, чем бы ещё уважить молодчагу такого, да и придумали. Решили специально для него должность генеральскую учредить. Испытателям-то по своему рангу выше полковника расти нельзя, да для Чо, однако, сделали удивительное исключение. Должность как называлась его подзапамятовал я, правда, толи заместитель Министра обороны по испытаниям, толи замглавкома ВВС по испытаниям, только главное совсем не это. Главное, что натянул Чо штаны с лампасами и сногсшибательным на вид генералом стал.

Здорово человеку генеральская форма к лицу пришлась. Казалось, что она только и ожидала того момента, чтобы схватить Чо цепко и из лап никогда не выпустить.

Я смотрел на него, и мне казалось, что Чо – само совершенство: подтянутый, стройный, немногословный, и завидовал генералу чистой и доброй завистью.

И вот как-то однажды попал генерал Чо в город Чу. Занесла судьба самолёт испытывать новый. Машина эта очень непокорною оказалась. И так он её ломал, и эдак, – не подчинялась она и, словно лошадь необъезженная, взбрыкивала то и дело. Настроение от того у товарища Чо испортилось, а тут ещё и инженер-приборист, прикомандированный от КБ, Игорь Пончиков, просвещая Чо про Чу-город, сногсшибательную ему информацию дал. Будучи лучшим другом-собутыльником товарища генерала, поведал он ему об историческом событии, очень прославившем город Чу. Дословно инженер следующее произнёс: «Знаете, товарищ генерал, город Чу как-то посетил Пушкин. Побили его тут здорово, ну и наш великий поэт обиделся и написал по этому поводу стишок:

В великолепный город Чу

Я никогда не захочу!

Послушал генерал Чо Игоря Пончикова, и так ему захотелось отомстить за обиженного поэта, так захотелось унизить и растоптать этих плюгавых и мерзких чувадалов, гадких потомков, негодяев, так оскорбивших Александра Сергеевича, что поморковал он чуток да и придумал оригинальное нечто.

Денег у генерала Чо немерено было. Служил-то он не в ВВС, а в МАПе. А там деньгу по-барски швыряют. В ВВС, там хоть спи, хоть летай – получи свой оклад – свободен. В МАПе же – там иначе всё. Там мало того, что платят хорошо, так ещё и торговаться разрешают. Кажется если, что мало дают, прямо говори: «Ещё хочу!» – и получишь. Не артачатся, как правило. Но это я, конечно, про испытателей рассказываю, остальным деньги считать приходится.

Так вот, набил генерал деньгами карманы да и пошёл в город Чу. Один, без друзей-товарищей и даже без Игоря Пончикова. А город Чу вполне приличный был городишко. Тёплый, весёлый. На каждом углу бабушки вином сухим, домашним торгуют. А разных забегаловок, кафешек да подвальчиков злачных – тех вообще там видимо-невидимо. Прямо кругом они, куда ни плюнь. И выпивки в них да закуски – какой хочешь, да порой покруче, чем в Москве-матушке встретишь деликатес.

Зашёл Чо в подвальчик, в тот, что первым на пути попался. Сел за столик и бутылку коньяку попросил откупоренную да лимончик. Налил рюмочку. Выпил. Закусил кисленьким, слегка поморщившись, да и ушёл. А на столе оставил бутылку с коньяком, почти полную и лишь только пригубленную едва.

Вышел Чо из погребка и сразу на новый наткнулся. Зашёл туда и сделал всё абсолютно то же самое, что и в предыдущем. Один к одному. Отработав по той же программе и во втором кабачке, Чо к третьему перешёл и так далее. Благо, что, как я уже рассказывал ранее, мест злачных в Чу очень много было.

Не успел Чо три погребка отработать, как по Чу стремительно слух пронёсся о ненормальном гражданине, который ходит по забегаловкам и в каждой почти полный пузырь коньяка оставляет.

Первым среагировал на эту интересную информацию участковый того района Чу, откуда Чо действовать начал. Чувадальский милиционер поживиться решил и тряхнуть малость Буратино богатенького. Но произошло такое, что не на шутку краснофуражечника напугало и в сам несущийся слух новую живую струю внесло. А произошло вот что.

Когда захмелевший слегка Чо, оставив, как и положено, пузырь на столике, покидал заведение и поднимался по порожкам к выходу, путь ему капитан милиции преградил:

– Гражданин! Предъявите документы! – профессиональным ментовским голосом потребовал он.

Чо никогда не носил с собой удостоверения. Предъявлять ему нечего было. Расстегнул он просто пальто и представил взору блюстителя порядка, очень жаждущего денег, грудь, сплошь орденами и медалями увешанную. Их было так много, что у участкового в глазах зарябило и едва ноги не подкосились. А Чо рявкнул, окончательно жертву деморализуя:

– Вот мои документы! Сопляк!

Побледнел участковый. Отдал машинально честь и растаял, а Чо задуманное своё продолжил.

Так же быстро, как и милиция, на благую весть алкаши-чувадалы отреагировали. Они душой почувствовали: благородный и богатый гражданин – это подарок судьбы, и с его помощью можно бесплатно поправить состояние больных да непутёвых головушек. И сразу, как только участковый ретировался, мимо Чо пулей пронеслось несколько алкашей-чувадалов и в погребок нырнуло. Также быстро выскочили они обратно. В руках одного, самого шустрого, была та самая бутылка, что Чо, уходя, оставил.

Тут же, на солнышке у входа, огненная вода юрко разбежалась по бездонным желудкам алкашей-чувадалов. Покончив с коньяком, они с восхищением стали разглядывать благодетеля своего. С немым восторгом алкаши смотрели на Чо не просто как на богатенького идиота или благородного графа Монте-Кристо. Нет. Небритые и помятые физиономии источали восторг от созерцания невероятного чуда, просто волшебства, а генералу казалось, что товарищи-чувадалы разглядывают его, как первобытные люди суперсовременный истребитель, и он в красивой улыбке расплылся.

По мере того, как Чо к следующему месту своего оригинального шоу двигался, количество алкашей-чувадалов, следующих за ним, росло. Видя это, решил поддать жару генерал, и в следующем погребке заказал не одну, а целых две бутылки. Два пузыря и блюдце с двумя лимончиками не заставили себя долго ждать: буквально через мгновенье они стояли перед Чо, как Сивка-Бурка, а генерал, как и намечал, отпил от каждой по глотку, поморщился, закусывая, и с наслаждением стал наблюдать, как страждущая алкашня из дверей глазищи на него таращит налитые, как с вожделением и жаждой она на коньяк глядит.

Поиздевавшись над чувадалами вволю, встал Чо и из погребка вышел. Как и в предыдущем случае, товарищи по несчастью влетели в него и пулей назад выскочили, затаренные щедрыми дарами судьбы! Проделано алкашами всё это было с такой быстротой, что бармен не успел опередить их и прихватизировть спиртное раньше. Правда, на этот раз у чувадалов всё прошло не так же гладко. Манны небесной хоть и больше стало, но однако прибыло полку на халяву попить желающих, потому без драки не обошлось. Потасовки хорошей, только надо сказать, не вышло, потому что, с одной стороны, товарищи с утра ещё не успели, как следует, поднакатить, а с другой – вялые мыслительные процессы чувадальчиков в достаточно правильном направлении текли: «Если драться, то никому не достанется». Потому, помутузив слегка друг друга, оприходовали страждущие без потерь спиртное.

Чо наблюдал за потасовкой, прищуриваясь от ослепительно яркого света южного солнца, и пребывал в очень прекрасном расположении духа: «Так-то, несчастные потомки негодяев, избивших великого русского поэта, – думал он, – благодетелем вы меня считаете, а зря. Мститель я, дураки. И месть моя начинается только. Всё у вас ещё впереди, товарищи!»

Я, наблюдая за Чо, понял смысл затеи его и вовсю смеялся.

И так, Чо с удовлетворением досмотрел процесс поглощения даров своих и дальше двинулся, а полку алкашиков-чувадальчиков тем временем всё прибывало да прибывало. И когда генерал в очередной кабачок зашёл, у его входа клубилась уже целая толпища жаждущего пития народа. Сел он за столик и по-барски крикнул бармену:

– Три пузыря коньяка! Да получше! И лимончик!

Принесли три пузыря и целый лимон, порезанный на тонкие кусочки. Чо стал наливать коньяк из первой бутылки в бокал и тут вдруг заметил в дальнем уголке забегаловки трёх офицеров ВВС. Генерал почувствовал дискомфорт. Встреча с военными не входила в его планы, но офицеры узнали Чо. Они встали и дружно поприветствовали генерала.

Авиаторы очень обрадовались такой неожиданной встрече. Конечно же, им очень хотелось пообщаться с живой легендой в простой непринужденной обстановке за бутылкой, но приглашать первыми за свой столик птицу такую важную посчитали невежливым. Чо же, холодно кивнув головой, сделал вид, что не располагает большим желанием входить в близкий контакт с коллегами. Такое поведение генерала оскорбило офицеров ужасно, и, допив водку, ушли авиаторы, не попрощавшись с живой легендой, словно той не существовало даже.

Чо ощутил в таком поступке офицеров самый настоящий плевок в себя, и душа его заныла. «Вот, чёрт! – запереживал мужик. – Ну почему нельзя было пригласить ребят и подурковать дальше вместе? Только веселее бы от того было! Видите ли, застеснялся, как красная девица».

Офицеры вышли из кабачка и сели на лавочку напротив входа в скверике, который примостился почти прямо к самому подвальчику. Разогретые коварным солнцем они разомлели и полусонные клевали носом.

А тем временем Чо, судорожно перебирая мысли, искал способ ухода от стыда, который всё сильнее и сильнее сдавливал неумолимо тисками душу. Генералу даже показалось, что и бармен, и чувадалы-алкашики, дежурящие в дверях, видят, как он краснеет. Чо захотелось испариться, исчезнуть, бросить этот чёртов коньяк и убраться восвояси. Зарыться в гостинице под одеяло, подобно страусу, да так и пережить там весь позор этот. Но, взглянув на пожирающих взглядами ожидающих пития, огненные глазища которых в дверях горели, Чо всё-таки решил сыграть финал, показать заключительную часть своего спектакля и только потом уйти.

Из бокового кармана длинного кожаного пальто генерал вытащил свежий номер газеты «Красное Знамя» и развернул его. Затем аккуратно оторвал от одного из листов три длинные полоски сантиметров по пять шириной, ловко из той бумаги скрутил три пробки и закупорил бутылки ими. Зло поглядев в сторону алчущего народа, генерал демонстративно положил зелье в глубокие карманы пальто.

Алкаши-чувадалы сперва не поняли, что же задумал благодетель, им даже показалось, что он хочет торжественно передать огненную воду непосредственно в руки обездоленного народа, но товарищи здорово ошибались. О том, что их хотят лишить манны небесной, да ещё нагло так, алкашики-чувадалы поняли лишь тогда, когда Чо демонстративно, как бы не замечая их, продефилировал мимо и стал удаляться в сторону стоянки такси. Они опешили, но ненадолго. Поняв, что бесследно исчезают дары, не мудрствуя лукаво, набросились потомки негодяев избивших Пушкина на несостоявшегося благодетеля, который непонятно почему вдруг из доброго волшебника в очень злого и нехорошего превратился.

В одно мгновенье оскорблённая публика выпотрошила из генеральских карманов всё, что там было. Вслед за коньяком ушли и все оставшиеся деньги. В процессе катавасии генерал многократно получил от чувадалов по самым разным частям своего тела. Колошматили Чо, а в мозгу его одна и та же мыслишка непрерывно бардачила: «Как Пушкина лупят! Сволочи!»

А пока Чо издевательство над собой сносил, офицеры дремали мило. Но вот шум потасовки вывел товарищей из сонного состояния, и они невольно оказались свидетелями происходящего. На унижение Чо авиаторы смотрели безучастно и совсем не собирались, обиду помня, идти на помощь. После короткой, но вполне эффективной атаки алкаши растворились, растаяли, как корабли в тумане, а Чо, помятый и оборванный, поплёлся на стоянку такси наконец и уехал к себе в гостиницу. Вернулся он в обеденное время, когда, кроме дежурной, там не было никого. Прошмыгнул к себе в номер почти незамеченным и, плюхнувшись одетым на кровать, заснул так же, как засыпают несправедливо обиженные малыши, когда их хорошенько отшлёпают. И надо же – не успел лишь глаза закрыть, как привиделся сон кошмарный.

Стоит Чо в самом центре Чу, возле роскошного дуба. По дубу тому цепь золотая вьётся, а по ней кошка здоровенная то вверх, то вниз шастает да глазищами зыркает по сторонам. А бельмы у тигры форменной кровью налиты и бешеные, как у алкашей-чувадалов, точь-в-точь. И ещё рядом с дубом стоит Пушкин Александр Сергеевич. Как и генерал, он весь побитый да оборванный. Глядит на поэта Чо, а тот губки надул и декламирует:

В гостеприимный город Чу

Я почему-то не хочу!

Стоят поэт с генералом рядышком. От страха дрожат, а вокруг потихоньку злые и свирепые алкашики-чувадалы кучкуются. Один, самый наглый, подошёл к дубу и кошку стал науськивать, чтобы та кинулась и сожрала и великого поэта, и великого испытателя. Бросилась та с цепи на Чо, но прервался сон.

Генерал проснулся весь в поту от такого гадкого фильма. Разделся и лёг спать, как положено; да беспробудно с обеда до самого следующего утра проспал.

Первым, кого встретил на другой день Чо, был инженер-собутыльник с МАПа.

– Куда это вы запропастились, товарищ генерал? Мучился я вчера один как мерин, выпить хотел, да так и осталась бутылка непочатая.

– Да дела у меня вчера общественные были: в колхозе одном перед пионерами выступал, – невозмутимо соврал Чо.

Игорь Пончиков знал, что произошло с генералом в действительности, потому что слух о его приключениях дошёл до самого дальнего закоулка Чу, и уж тем более, до каждого обитателя военного городка. Спросил он Чо, так, ради приличия, а разглядев на физиономии сочный и свежий синячище, которым, разумеется, пионеры не могли отблагодарить генерала за интересную встречу, сказал:

– Вы, верно, где-то ушиблись, товарищ генерал, а знаете, как хорошо для рассасывания ушибов водочка помогает вообще?

– Только не коньяк! – гневно уточнил генерал.

– Да, конечно, не коньяк! Водчонка! Коньяк тут на юге бодяжат безбожно, его только одни дураки здесь пьют.

– Слушай, Игорь, – виновато обратился к Пончикову генерал, – одолжи ты мне денег, а то пионерам раздал всё, что было. Копейки даже не осталось одной.

Игорь дал ему денег да сам сходил за закуской и вообще несколько дней не отходил от своего друга, пока рассасывался синяк и пока облаком деньжонки его так же, как и у Чо, не растаяли.

Полётов не ожидалось с неделю, и вполне возможно было бы с помощью водки ублажать ноющие ушибы, но после того как возникли финансовые проблемы, посещение финчасти, где у Чо был открыт свой личный депозитный счёт, стало насущной необходимостью. Генералу пришлось покидать убежище и выставлять напоказ личному составу гарнизона Чу свой выразительный синяк, очень здорово по форме звёздочку большую напоминающий.

Короче, поехал за деньгами генерал. Зашёл в финчасть, туда, где их выдают, и постучал в окошечко кассы. Оно открылось и представило очень симпатичное личико улыбающейся девушки.

– Дайте денег, пожалуйста, – обратился к ней Чо, но вместо них услышал обескураживающий ответ:

– Извините, товарищ генерал, но денег с вашего депозита приказано не выдавать. Из Москвы вчера начфину звонили.

«До Москвы дошло! Позор-то какой!» – больно уколола Чо мысль пронзительная.

Несмотря на закрытие депозита, денег генерал нашёл, и вместе с Игорем Пончиковым они нажрались так, как пьют, когда очень хотят как можно дальше убежать от реальности. Когда оклемались, через пару дней, начались лётные испытания. Как и всегда, всё, что зависело от Чо, было выполнено им блестяще. Испытания завершились, дав новому боевому дракону путь в небо.

Пришло время покидать Чу. Вместе с остальными членами группы, откомандированной для испытаний, Чо садился в специально присланный за ними лайнер. На трапе вздохнул он тяжело и, устремив взор куда-то в сторону, произнёс громко и с выражением:

Прощай, ужасный город Чу,

К тебе я больше не хочу!

А дружок-собутыльник инженер-приборист, шедший по трапу рядом, улыбнувшись на то, отметил:

– Пушкина так же здесь неподалёку и в Моздоке отколошматили, и он там тоже строки весёлые написал:

В Моздок

Я больше не ездок!

Лайнер уносил генерала в Москву, а три офицера, с которыми он неожиданно столкнулся в кабаке, смотрели вслед удаляющемуся самолёту. Этими офицерами были бортовые инженеры стратегических кораблей: гвардии капитан Круглов, гвардии старший лейтенант Шухов и техник по авиадвигателям гвардии старший лейтенант Фомин.

– Магарыч бичам поставил, по зубам схлопотал, и домой восвояси, – прокомментировал Фомин.

– В Москве додуркует, – добавил Круглов.

– В Москве он так не разгонится, – уточнил Шухов, – там жена и начальство.

Лайнер совсем скрылся вдали. Исчез даже инверсионный след от моторов его, и на этом заканчивается мой рассказ о приключениях генерала Чо в городе Чу, но резонанс, тонкая гармоника происшедшего вызвали к жизни события не менее интересные и невероятные, и о них я вам в следующей главе поведаю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

КОРЕЕЦ Ю

Чо улетел. Растаял самолёт его в синеве, а Круглов, Шухов и Фомин, проводив лайнер взглядами, зашли в нишу капонира и растянулись там на нарах. О Чо старались не вспоминать больше, и поэтому довольно свежая тема его недавних приключений обходилась стороной. Яркая, вызывающая совсем недавно дикий восторг личность навсегда померкла в сознании трёх друзей.

Дело двигалось к вечеру и, соответственно, к построению и отъезду домой.

– А что, мужики?! – разорвал сонную тишину Шухов. – Авиаторы мы или не авиаторы?

Товарищи приоткрыли сонные глаза, не понимая, чего добивается кочегар.

– Предлагаю после построения отметить успех КБ генерального конструктора Чмурина и всего нашего Советского государства, – продолжал Шухов, – как-никак на нашем аэродроме проводились и успешно закончились испытания суперсовременной машины ЧМУ-Т-5.

Дело было в пятницу, и выпить после службы перед выходными сам бог велел, даже без такого мощного повода. Молчание ещё дремавших офицеров являлось не чем иным, как знаком согласия. Какой уважающий себя авиатор откажется выпить за выдающееся достижение родной авиации, да ещё в пятницу? Поэтому, как только кончилось построение, товарищи пошли в город.

Шли они, шли да и пришли именно в тот самый кабачок, где генерал Чо заключительную сцену своего спектакля играл.

Солнышко уже гнев на милость сменило и не испепеляло убийственно, поэтому желающие поквасить чувадалы семенили в основной своей массе не в погребки, а в кафешки на открытом воздухе. И, когда герои наши в подвальчик спустились, никого там, кроме бармена, не оказалось. Сели товарищи за стол. Заказали водки с закусью да квасить принялись.

Сидят да горькую за воротник покидывают, а в это время мимо погребка два корейца шли. Один толстый коротышка, звали его Ю, а другой – худой, невзрачный, невысокий – по имени О. Сели они в скверике напротив погребка, где офицеры выпивали, на ту самую скамейку, с которой уже знакомые нам герои совсем недавно наблюдали, как Чо мутузят. Уселись и сидят, будто делать им больше нечего.

А делать корейцам и вправду нечего было. Занимались они выращиванием лука и только что урожай собрали обильный. Кончилась до весны работа. Уродилось луку видимо-невидимо. Собрали его без потерь, а украли, так и того больше. Получили товарищи корейцы деньги за тот лук и стали богатыми-пребогатыми, богаче даже, чем сам генерал Чо.

Луковое дело на юге России – оно вообще большие деньги приносить может. А Ю и О в деле этом и толк знали, и фартило ребятам здорово. Выдержанные да серьёзные очень были. Совсем духу своему национальному не соответствующие. Корейцы, как правило, бесшабашные люди. Любому русскому, в смысле гульбы, запросто фору дадут. Не успеют деньги в руках подержать, как сразу карты им подавай, отрыв хороший и вообще – всё, что есть непотребное. Промотаются вдрызг и сидят до весны как шуты гороховые, а потом деньги под проценты занимают, чтобы дело луковое вершить по новой. Так и крутятся из года в год, словно в колесе белки.

Но Ю и О во всём меру знали, потому и были они богатыми-пребогатыми, аж карманы у ребят от большущих денег трещали. А Ю вообще по жизни везло, будто силы какие сверхъестественные обитали в нём. Кому в глаза ни глянет, так и мысли там все читает, как по книжке. Всегда точно знал потому: хороший перед ним человек или плохой. В карты с Ю вообще играть бесполезно было. И он, в свою очередь, зная про свои недюжинные способности в области психоанализа, старался не обижать коллег своих по луковому горю, которые очень уж поиграть любили. Но зато не дай бог, чтобы в лапы его негодяй какой попался! Тут уж спуску не жди. Вот совсем недавно случай был.

Всего неделю назад зашёл к дельцам луковым горский еврей из Махачкалы – известный картёжный шулер. Явился он к узкоглазым собратьям, чтобы деньжонками у них подразжиться, в картишки поднатянуть после урожая удачного, карманы их глубокие облегчить чуток. И надо же – на Ю нарвался. Взглянул на шулера тот и думенку в нём гнилую узрел. Гадкую-прегадкую. Ну и решил кореец на еврее по полной программе оторваться. Короче, продул тогда игрочишка шустрый денег немерено и бриллиант ещё здоровый-прездоровый оттенка редкого очень – чёрной воды.

Еврея того Хасидом звали. Так вот этот самый Хасид рассказывал, что алмаз тот его далёкому предку сама Екатерина II подарила, когда, будучи крутым ростовщиком, помог тот ей врагов разорить коварных. А ювелир, которого Ю на другой день после выигрыша позвал, чтобы камень оценить, глаза вылупил, рот раскрыл и побледнел аж, увидев его.

– Цены чуду такому нету! – сказал ювелир. – Вещица подобная вряд ли даже у самого крутого первого секретаря обкома партии в загашнике припрятана. Тут похлеще загибай. Такую диковину за честь посчитает иметь даже всемогущий член Политбюро или султан какого-нибудь там Брунея. Достойную оправку для камешка такого трудновато будет изготовить очень. Простой ювелир тут не справится. Тут супернужен.

Короче, сидят товарищи корейцы Ю и О. Карманы у них от денег дуются, и оторваться бы мужикам, проявить в разгуле корейское ухарство своё, а они нет. Сидят себе на лавочке да ножками болтают, будто и надо так.

А в то самое время мимо них дефилировала жена начальника чувадальской милиции. Пышная женщина, статная. Вела она на поводке двух собачонок милых. Двух пекинесов очаровательных. Увидели товарищи корейцы тех собак, и души у них заныли: так скушать им тех пёсиков захотелось, аж затряслись бедняги от вожделения и слюнки пустили, на деликатес такой глядючи.

Желание это с каждой минутой росло и подстёгивалось, с одной стороны тем, что пекинесов в своей жизни Ю и О ещё ни разу не пробовали, а с другой – собачонки эти были собственностью могущественного властелина, грозы всей местной округи. Да попробуй купи-возьми их у начальника чувадальской милиции. Не продаст. Денег-то побольше, чем у всех корейцев города Чу вместе взятых. На них вообще у главного милиционера района аллергия. А как той аллергии не быть-то, коли деньги возами прут? Всё несут и несут не переставая вереницей широкой, длинной. Надоели деньжонки, обрыдли напрочь. Вот и стал товарищ начальник только бриллиантами взятки брать. За что кликуха к нему приклеилась – Бриллиантович. Ну, а супруга, соответственно, Бриллиантовной стала. Так что купить собак за деньги было абсолютно нереальною авантюрой. За брюлик императрицы, может быть, и согласилась бы Бриллиантовна, но такой обмен, понятно, уж очень неадекватным был.

Вот и призадумались товарищи. Глазки прищурили, затылки почесали, а после спустились в тот самый подвальчик, где офицеры сидели и водчонку пили.

Бармен в злачном заведении том был их приятель хороший. Подошли они к стойке и поведали ему на ушко про желанье своё большое: шашлычок из собачонок милых Бриллиантовны откушать.

Услышал бармен крамолу такую ужасную и аж затрясся весь. Ручками замотал, головкой завертел, в дело опасное ввязываться совсем не желая. Но Ю достал банковским образом запечатанные четыре пачки сторублевок и положил их на стойку, цену делу зная. Увидел человек деньги такие невероятные – и голова у него крутиться перестала, и ручонки угомонились. Взял он бабки, шепнул помощнице что-то на ушко и ушёл.

Денег бармену корейцы столько отвалили, что ему было за что хорошего специалиста нанять. В Чу как раз водились такие. Заплати хорошо, так они и сверхсекретный, только что испытанный генералом Чо самолёт ЧМУ-Т-5 с аэродрома уволокут. Правда, с шавками куда опасней дело. Коль прокол, так Бриллантович без шкуры как пить дать оставит.

Но прокола никакого к счастью не было. Операция по изъятию собак прошла блестяще. Словно испарились в самом центре города. Мотала Бриллиантовна головой ошалело, отыскать пытаясь глазами пекинесов пропавших, да нигде не было их, лишь ошейники расстёгнутые на концах поводков болтались.

– Ашот! – закричала дама, увидев как раз проходившего мимо участкового в гражданской одежде. – Ашот! Беда! Собаки пропали мои! Только что были и – вот!

Чуть не плача, Бриллиантовна показала милиционеру два поводка с ошейниками пустыми. А тот грозный вид напустил на себя и воскликнул подобострастно:

– Одну минуточку, Хасима Хамидовна! Найду я ваших собак! Будьте спокойны!

А про себя выругался злобно: «Угораздил же тебя чёрт по моему участку с шавками со своими шарошкаться!» Зная крутой нрав своего начальника, решил Ашот в поиске псов по полной программе выложиться. Первым долгом, поднял он на уши всю чувадальскую милицию. Через пять минут буквально к скверику, где совсем недавно корейцы отдыхали, подкатили два «воронка», и целая толпа милиции набежала. Кольцом прочным весь центр города оцепили, где собаки пропали, и давай шмонать всех подряд, кто только под руку попадётся. А заартачится какой гражданин, так его по шее – ну и в «воронок» без вопросов лишних. Всё перевернули вокруг доблестные товарищи милиционеры, но собаки – как в воду канули.

Участковый Ашот решил в погребок к своему приятелю заглянуть, насчёт собак поинтересоваться. Не слышал ли чего? Кстати сказать, Ашот был тем самым участковым, которого в своё время так сильно напугал генерал Чо.

– Плохие дела, дружище! – заныл участковый. – Возле подвальчика твоего Бриллиантовна собак своих потеряла. Не слышал ли ненароком, где они? Кранты мне, коль не найдутся. Замордует муженёк, со свету сживёт, паскуда! Хоть по собственному желанию пиши!

– Ничего, Ашот, я не слышал пока, – отвечал бармен, – а уж в подвал ко мне псы её сто процентов не забегали. Это абсолютно точно. С утра самого воздуха свежего не нюхал. От стойки не отходил. В подвале своём, Ашот, как в шахте промаялся. Надбавку, дружище, мне за подземность платить положено, да кому дело-то до меня есть?

Участковый скис совсем, и бармену жалко очень его стало:

– Да не горюй ты, Ашот! Куда собаки бриллиантовские подеваться могут? Кто отважится их украсть? – Бриллиантович без яиц оставит. Были бы ещё хоть побольше да пожирнее, так пошли б на шашлык корейцам, а на кошек таких ни за что не позарятся собачатники.

Налил бармен участковому коньяку полстакана, тот выпил его залпом и, закусывая, в глубину зала взгляд перевёл, туда, где корейцы и офицеры сидели.

– Не видели, мужики, собачонок двух курносых, маленьких?

В ответ и корейцы, и военные плечами пожали. Плюнул Ашот злобно на пол погребка, махнул с досадой рукой да и вышел из заведения.

– А что, мужики, – прокомментировал ситуацию Круглов, – собака – штука очень даже вкусная! Не верите? Так у наших соседей спросите. Они толк в этом деле знают: хряпают собачек так, что аж за ушами трещит.

Ю и О, услышав такое, улыбнулись. И повернулись к авиаторам:

– Коль, товарищи лётчики, вы так хорошо разбираетесь в корейской национальной еде, так не присоединитесь ли к нам?

Офицерам интересно было познакомиться с самыми настоящими узкоглазыми корейцами, про богатство которых в городе Чу ходило множество самых невероятных слухов.

Соседи по столику вдобавок ко всему на вид совершенно простыми и приятными виделись. Вот потому и приняли авиаторы предложение. Быстро столики сдвинули да и вокруг расселись.

– Вы, господа офицеры, не стесняйтесь только, – сказал Ю, – сегодня я угощаю. Праздник у меня большой.

Бармен завалил стол самыми, что ни на есть, деликатесными закусками, выпивку хорошую принёс – и пошло дело.

После того, как пару раз кинули за воротник, разговор поживей полился и как-то сам собой о генерале Чо завязался.

– Так и не удалось взглянуть на вашего прославленного генерала, который весь город на уши поставил, – заметил Ю, – а так хотелось пообщаться с тем серьёзным мужчиной.

– Испытатель он, конечно, неплохой, – тут же отреагировал Фомин, – но как человек – самое настоящее дерьмо. Так что немного вы потеряли, товарищи корейцы, не встретившись с субъектом этим.

– Чем же не угодил вам этот человек весёлый? – удивлённо спросил Ю.

– А тем, что так, как он, нормальные мужики не поступают, – продолжил Круглов. – Ну как вы думаете? Сидим мы вот в этом самом кабачке водочку тянем. И вдруг заходит нежданно-негаданно Чо. Вскакиваем от радости, что с легендой живой поквасим! Вот, думаем, память останется! Ан нет! Легенда морду ящиком сделала и мимо прошла, будто мы шапки-невидимки понадевали. Удивились не на шутку, конечно, а он сел за столик один, как бирюк. Три бутылки коньяку взял, от одной отпил, от другой и сидит вражина глазами блымзает.

Рты мы поразевали да глаза повылуповали, на такое глядя: «Уж не опился ли, – думаем, – часом да умом не тронулся?» Лично у меня даже мысль промелькнула, что спасать человека надо. За руки, за ноги его – и в санчасть. Пусть там ладу дают. Разве станет нормальный мужик к трём бутылкам по очереди прикладываться. Не чокнутый никогда, если один пьёт, вторую бутылку распечатывать не станет, потому что коль с собой забирать потребуется, так заводская упаковка она во всех отношениях лучше, не затычка же из газеты всё-таки. И так, и эдак пузырь вертеть можно.

Но в дурдом товарища генерала мы тащить сразу не стали. Убедиться поточнее решили в его, так сказать, дееспособности. А он сидит, напыжился. Красный-красный. Да на нас, на коллег своих, так поглядывает искоса, будто мы враги его самые что ни на есть кровные. Противно нам стало от того. Допили мы водку, плюнули и ушли не прощаясь, чтоб глаза на него не глядели.

Не успели выйти только да на лавочку напротив присесть, как видим Чо из подвала выходит. Злой-презлой. А за ним, чуть погодя, алкашей команда целая выскочила и, не дав уйти далеко, налетела. Отмутузила генерала да те самые три бутылочки, раскупоренные и отпитые лишь чуток, увела с собой. А мы сидим себе, словно нет нас. Ничего не видим как будто. Как он с нами, так и мы с ним. Поквитались, короче. И правильно сделали, потому что, как мы узнали потом, Чо уже не один день так дураковал: по разным забегаловкам расхаживал да коньяк чуть пригубленный оставлял негодяям. Влетали алкашики-чувадалы в заведение после ухода его и оставленное хватали. А в этом погребке неувязочка вышла. Увидел он нас и подумал, наверное, что не алкаши, а мы зацепим дары его. Похватал бутылочки свои раскупоренные, по карманам рассовал и дунул с ними. Вот и братия алкашиная издевательство такое над собой не потерпела да позволила себе генерала зарвавшегося наказать.

Круглов умолк, а Ю скривил косое лицо, призадумался и заговорил, как бы размышляя вслух:

– Зря вы так, товарищи офицеры, на человека. Что с того, что решил он покуражиться, разрядку для души сделать? Очень нормальное и естественное желание. Не аномалия какая-нибудь, а так – баловство. Коли полно всего, так каналья скука переносится, куда труднее. Так томиться начинает сердце, что ему, как воздух существу живому, срочно праздник нужен. Что-нибудь оригинальное да свежее, как, к примеру, то, что генерал придумал. Лично я вполне товарища Чо понимаю и уважаю очень даже за то, что так красиво душе своей уважить сумел. И в доказательство того, что Чо мужик правильный, хочу пример привести для ясности. Представьте себе, что генерал по-иному решил разрядиться. Не алкашню коньяком недопитым баловать, а в публичном доме просто гульнуть. Уверен, не осудили б вы его за это. А теперь представьте себе ситуацию. Резвится товарищ Чо с женщинами, куролесит, что называется, и вдруг замечает, что, оказывается, не один в номере – сослуживцы и тут достали. Ждут не дождутся, когда же проституток герой покинет да товарищей вниманием осчастливит подобострастно, на беседу дружескую соблаговолит?

Из длинного тонкого бокала Ю отхлебнул глоток белого сухого вина.

– Так вот, скажите мне теперь, – должен генерал обрадоваться, встретив в публичном доме своих сослуживцев?

Офицеры, ошарашенные таким неожиданным объяснением, были просто поражены, но не согласиться с Ю не могли. Конечно же, Чо не мог быть козлом. Просто вышло так: повстречались некстати. Осознав это, авиаторы ощутили в своих душах нарастающее чувство стыда. Захотелось им вновь с генералом встретиться и как-то вину перед ним загладить. Но Чо уже был далеко-далеко.

А Ю, пожевав веточку петрушки, продолжал:

– Молчите, товарищи офицеры, значит, дошло до вас то, что я сказать хотел. Но, кроме всего, что ещё хочу по поводу этому отметить. Товарищ Чо так нашухарил в городе Чу, что самым настоящим героем стал. Так красиво унизить местных да власть предержащих ещё никому не можилось. Схлопотали они смачный плевок в свои мерзкие душонки и снесли его безропотно. Не понимаете? Поясню. То, что ваш генерал творил, существующая система никому делать не позволяет. Кто бы ни был: вор крупный или начальник милиции, первый секретарь обкома или алкаш бездомный – упаси боже им в открытую палить деньги. Втихаря – пожалуйста, а в открытую – извините. Знает система: кто без головы да без оглядки деньгой швыряется, тот не уважает её, в грош не ставит. Вот и держит она так статус высокий свой. За неуважение к себе, невзирая на лица, под метёлку метёт и фамилию не спрашивает. Вот и томится в тисках железных неистовый южный темперамент, на белый свет боясь вырваться. В глуши и мраке тоску свою разгоняет. А тут – на тебе. Является какой-то там генерал русский, идёт по городу и на систему поплёвывает, алкашей коньяком опаивает, бабки налево и направо швыряет. Прёт по Чу, словно трубит в фанфары: «Смотрите, козлы, какой я фартовый! Чхал я и на вас, и на советскую власть! На всех чихал! Не то, что вы, пигмеи несчастные, забились по углам, прячетесь как мыши и трепещете. Что толку, что денег у вас немерено, коль мошной тряхнуть не могёте? Что с того, что власть в ручонках держите, коль по сторонам озираетесь?! Боитесь, шакалы?! А я не боюсь!», – почесал затылок Ю.

– Не знаю, думал ли генерал, что дуркование его так здорово заденет хозяев города, что души их столь сильно разбередит, но вышло всё именно так, а никак не иначе. Когда увидели друзья народа, что есть, оказывается, такие люди, которым безнаказанно, не прячась, бабками налево и направо швыряться можно, плохо стало им. Хвосты поопускали и усомнились в могуществе своём люди. Позлились, попереживали обиженные товарищи, зубками поскрипели, ножками потопали, да и угомонились.

Ю прищурил глаза, обвёл взглядом компанию и закончил с улыбкой:

– Предлагаю выпить за генерала Чо, прекрасного и оригинального мужчину!

Выпили синхронно и ещё толком закусить не успели, как Ю вновь красноречием разразился, будто молчал всю жизнь и вдруг упущенное разом наверстать решил:

– Я, мужики, человека хорошего определяю с ходу. Чо – отличный товарищ. И вы тоже, что надо. Потому мы вместе и гуляем сейчас за этим столом. Любую душу, любые глаза как букварь без труда прочитываю, и вы для меня – что книжки раскрытые. Один на один со мной бесполезно в карты играть. Недавно вот мошенника крупного подобул. Вещь прекрасную у барбоса выиграл.

Ю полез в боковой карман пиджака и достал оттуда что-то круглое, в белый носовой платок завёрнутое. Развернул его – и взору компании представился красивый драгоценный камень.

Офицеры по очереди подержали его в руках.

– Да! – проворчал Круглов. – Вот чем, оказывается, заниматься надо: лук сажать да в картишки резаться, а не бомбы атомные таскать над миром!

Промолчал на то Фомин, а Шухов, видно, желая перед генералом Чо реабилитироваться, произнёс торжественно:

– Товарищи! Каждому солидному бриллианту положено давать имя собственное. Вот я и предлагаю назвать этот камень «Генерал Чо». Кто против?

Единодушное молчание выражало общее согласие.

– Принято единогласно! Итак, прошу выпить за новоиспечённого генерала! За бриллиант!

После того, как бокалы опустели, все дружно зааплодировали почему-то. То ли весело было, то ли просто тост Шухова всем по душе пришёлся, а может быть, огненная вода, уже в достаточном количестве на грудь принятая, постаралась на славу. Но я скорее склонен думать, что причина ликования заключалась в другом. Возникло оно из-за ощущения полной и окончательной реабилитации в сознании офицеров личности генерала. Вот и била в ладоши компания долго-предолго. Бармен с помощницей тоже к ликованию присоединились, а когда аплодисменты утихли всё-таки, Ю всё равно посидеть спокойно не дал:

– Хорошие вы люди, товарищи лётчики, раз чужой удаче порадовались. Не позавидовали. А дружок мой, Цой его зовут, с которым мы и нары вместе полировали, и горе луковое без гроша в кармане раскручивали, позавидовал. До глубины души мерзавец обидел. Выиграл я, короче, бриллиант этот. Иду довольный, цвету прямо как роза майская. Встречаю Цоя этого самого: «Поздравь меня, дружище, – говорю, – гляди, какую штуку прекрасную мне судьба подарила!» – Показываю бриллиант. – И чтоб бы вы думали? Цой на камень посмотрел, скривился злобно да как зарычит: «Что ты, как мандавошка, со своей стекляшкой носишься!? Засунь её себе в член да ходи показывай!» Так-то вот среагировал корешок и перестал, как личность, существовать для меня. Хотя, как узнал я потом, не в духе был человек. В карты продулся только что вдрызг. Всё, что за год заработал, спустил в одночасье. Но всё равно, нельзя так. Коль мужик ты правильный, так уметь должен эмоции свои гнилые в узде держать.

Неожиданно дверь подвальчика отворилась, и в него вошёл высокий стройный мужчина с небольшой хозяйственной сумкой. Как вы можете догадаться, это был один из тех деликатных специалистов, о которых я уже упоминал ранее.

Только увидел бармен его, так и засуетился сразу. Первым долгом спешно помощницу домой услал, а потом уже гостя провёл на кухню, да оттуда корейцам рукой махнул. Встали те, и пошли к бармену.

Офицеры не видели, что происходило за стойкой. Только что выпитая огненная вода, путь свой к желудкам не завершив, настоятельно требовала закуски. И закусывали друзья усердно и не предполагали даже, страсти какие на кухне деются.

А дела там поистине варварские и ужасные разворачивались. После того, как корейцы за стойку прошли, мужчина вытащил из хозяйственной сумки двух маленьких собачонок, молодых курносеньких пекинесов, и выпустил их на пол. Убедившись, что это собаки именно Бриллиантовны, а не какие-

нибудь другие, корейцы в зал вернулись, а мужчина заведенье покинул.

Бармен быстренько и без хлопот зарезал бедных собачонок, предварительно им мордочки шпагатом перетянув, визга не было чтоб. Затем так же ловко содрал с них шкуры и тушки освежевал. Всё у товарища бармена ладно да споро вышло, видно, малый толк в этом деле знал.

В зале погребка компания пила, закусывала да разные беседы вела. И Фомин, и Круглов, и Шухов в тот вечер вволю наговорились, да и Ю с ними, а вот О сидел немой как будто. Но не немой кореец был, а молчаливый очень. Все попытки авиаторов хоть как-то разговорить его успеха не приносили. Короткие односложные фразы – это всё, что удавалось выдавить из корейца.

– О по жизни молчаливый такой, – прокомментировал Ю. – А я вот, наоборот, сболтнуть грешным делом люблю. Потому, как две противоположности, – с ним мы не разлей вода. Получается, согласно мудрости народной: я человек серебряный, а он – золотой. Знаете, есть поговорка русская такая: слово – серебро, а молчание – золото.

Пока слово за слово, да по чуть-чуть – стемнело на улице, и по соображениям такта решил Шухов вопрос о завершении поднять:

– Дорогие товарищи Ю и О, прекрасно с вами было, но, как говорится, пора и честь знать. Спасибо вам за угощение, и пойдемте-ка мы домой, братцы, пока при памяти…

Ю остановил Шухова:

– Вот тебе на! У нас как раз только самое интересное начинается, а вы уходить! Не годится так! – Офицеры, не поняв ничего, взглянули на корейца удивленно, а тот продолжал. – Как вы помните, наш уважаемый товарищ Круглов соизволил выразиться сегодня недвусмысленно совсем, что корейцы собачек хряпают так, что аж за ушами трещит. Так вот, шашлык собачий – это действительно самая настоящая корейская еда, и в завершение встречи нашей предлагаю собачатинки вместе похряпать так, чтобы обязательно за ушами трещало. Шашлычок готов скоро будет, так что не отведаете пока, никакой речи о завершении мероприятия быть не может.

Ждать долго не пришлось. Мясо молоденьких пекинесов было настолько нежным, что маринации длительной не потребовало. Самую малость подержанное в смеси коньяка и сухого вина, оно уже вполне годилось для жарки.

Наконец бармен торжественно вынес в зал большой блестящий поднос, на котором красовалось долгожданное национальное корейское блюдо. Поставил его на середину стола, за которым компания восседала, и взору товарищей предстал отменно сервированный и украшенный прекрасно нежно-розовый шашлык. Выглядел он исключительно вкусно и заманчиво, и потому жгучее желание попробовать зашевелилось в каждом. Но Ю остудил резко вспыхнувшие аппетиты. Он высоко поднял руку правую вверх, как милиционер, всё движение останавливающий, и язычок свой неустающий вновь почесать решил.

– Перед тем, как продолжить трапезу, хотел бы я некоторые обстоятельства осветить, безусловно, для всех присутствующих интересные. Первое. Хочу обратить ваше внимание, что в настоящее время мы являемся не только свидетелями, но и участниками исключительного, можно сказать, что не только оригинального, но и уникального события, которое, на мой взгляд, смело можно было бы заносить в книгу рекордов Гиннесса. Ни за что не догадаетесь, что за событие это, потому и объясняю сразу. Нам выпала честь откушать, думаю, что, самый дорогой в мире шашлычок. Стоимость двух прекрасных собачонок, из которых шашлык приготовлен, превышает рыночную стоимость нового автомобиля «ГАЗ-24».

У офицеров челюсти отвисли от удивления, но Ю продолжал наповал разить, совершенно опомниться не давая:

– И второе. Перед самым приёмом пищи хочу ваше вкусовое восприятие слегка адреналинчиком взбодрить, и потому большой секрет раскрываю. Тайну очень опасную доверяю вам. Собачки, которых мы сейчас хряпать будем, у человека очень могущественного украдены. У самого начальника чувадальской милиции! Узнай он, чем мы тут занимаемся, будьте уверены, головок нам не сносить. Итак, теперь, когда вы всё знаете, и адреналинчик в жилках ваших уже засуетился, прошу

приступить к…

– Нет! Нет! Так не годится! – остановил красноречивого корейца Шухов. – Такое серьёзное блюдо без тоста кушать нельзя. Просто грех без тоста. Потому я слова прошу. Именем генерала Чо сегодня мы назвали драгоценный камень, который выпало счастье иметь нашему товарищу Ю. Так почему же, интересно, мы не может дать имя собственное этому драгоценному суперблюду? Надо назвать его так же, как и драгоценный камень: «Генерал Чо». Чувствуя, что инициатива моя всеми присутствующими здесь поддержана будет, предлагаю сразу выпить за новоиспечённого генерала, чтобы затем скушать его с гораздо большим аппетитом и удовольствием!

Снова дружные аплодисменты разразились.

Дверь входную на задвижку закрыть пришлось, чтобы на хлопанье любопытные не лезли, ну и наконец-то за шашлык принялись.

А «генеральчик» действительно отменным оказался, потому ели мясо медленно, словно выдержанное дорогое вино смакуя. Молча кушали, будто таинственный религиозный обряд верша. А могло ли оно по-другому и быть-то, коль обстоятельства, отмеченные Ю, шокировали – просто наотмашь по мозгам били? Автомобиль «Волга» для советского офицера – мечта фантастическая и почти нереальная. Из получки бесполезно на неё откладывать в силу мизерности зарплаты. Единственный шанс приобретения поистине драгоценности – это наследство или выигрыш в лотерею. Жалование офицерское – это три сотни в среднем, а «Волга» целых двадцать тысяч стоит. Но двадцать – цена государственная, на базаре – вдвое бери. За двадцать тысяч только важным армейским людям «Волги» покупать позволяют тем, у кого в руках власть конкретная над шелупонью. Возьмут они «Волгу» ту самую за двадцать да тут же за сорок и продадут. Вот тебе и денежки. Чистый навар – двадцать тысяч рублей. А мелочь армейская: пилоты да технари – далеко от дармовщины этой. С ума руководство-то не сошло ещё, чтобы бабки свои кровные охламонам раздаривать. Вот и поди ж ты, помечтай тут о крутой машине.

Но вот приём яств драгоценных кончился. Третий генерал Чо был безжалостно съеден и прекратил существованье своё. В тот самый момент, когда стрелка часов перевалила через самую высшую точку на циферблате, Шухов поднялся из-за стола и, слегка пошатываясь, тост произнёс последний:

– Всё, мужики. На прощанье прошу выпить сразу за трёх генералов: за генерала Чо – испытателя, за генерала Чо – бриллиант и за генерала Чо, которого мы только что скушали! Разом все выпили и потом по домам разъехались.

Около трёх недель с той поры прошло. Служили себе офицеры да послуживали. Вспоминали про пир замечательный, да в силу порядочности своей крепко язык за зубами держали, дабы до ментов чувадальских не дошло и чтобы на людей тем самым беду не накликать. Но между собой тихонько, когда глаза и уши посторонние не слышали, говаривали они на ту тему тайную, смаковали её довольно.

И вот как-то в пятницу после полётов выпивали герои наши у Круглова в гараже. Пили да вспоминали про генералов трёх. И только тост хозяин за них собрался сказать такой же, как Шухов на прощание говорил, как в открытые ворота гаража на огонёк капитан Бабищев просунулся.

Служил Бабищев в базе обслуживания заместителем начальника финансовой части и ещё по совместительству председателем совета кассы взаимопомощи был. К организации той, как к родной маме, каждый офицер и прапорщик до самого конца службы всем своим нутром привязан. Куда ни ткнись: в отпуск ли ехать или купить что – в кассу взаимопомощи лезть приходится. Поэтому, кто управляет ею, тому в любом гараже приём дружеский обеспечен. Бабищев знал это и к Круглову, как домой к себе, бесцеремонно зашёл.

Капитану без слов налили и вместе выпили, правда, тост намеченный произносить не стали – ясно, что при посторонних нельзя.

Закусив огурцом солёным и обтерев носовым платком физиономию, решил Бабищев с коллегами думкою сокровенною поделиться:

– На юге живём, мужики! Жизнь здесь ключом бьёт. Люди бабки делают, а мы киснем, как помидоры в рассоле, сопли жуём, да и только. А люди спекулируют, крутятся и живут себе припеваючи. Совсем не то, что мы, – капитан Бабищев вздохнул, налил себе ещё водочки в стакан и продолжил. – У меня в кассе, мужики, по секрету вам скажу, каждый день примерно десять тысяч остаётся. По сути дела, деньги эти невостребованы минимум до полугода. Так вот, слушайте меня внимательно: если удастся порядочного спекулянта или корейца отыскать, то деньги эти под проценты ссудить можно и навариться круто. Ставка в наших краях, слышал, – 10% в месяц. Вот и прикиньте. Каждый месяц тысяча косая ни за что ни про что! Знать бы только, где они, порядочные и деловые, водятся, а то ведь горя не оберёшься.

– Спекулянтов мы не знаем, тут ничем не поможем, а вот с корейцами порядочными знакомы прекрасно, – Круглов нашёлся, не задумываясь, – вполне могли бы рекомендовать отменных.

Бабищев оживился. Так ему сильно с деньжонками офицерскими расстаться захотелось, банкиром крутым себя почувствовать, что аж запрыгал от радости капитан.

– Давайте к людям этим прямо сейчас поедем! Прошу, ребята, не откажите!

Шухов пыл его попытался поубавить и произнёс со знанием дела явным:

– Те, кого мы знаем, бабки под проценты не берут. У них своих хватает, на кой чёрт им ещё под проценты какие-то брать?

– Ну пусть хоть подскажут, к кому обратиться, – взмолился неугомонный шеф кассы взаимопомощи и, пользуясь положением своим, настоял, заставил собравшихся к порядочным корейцам ехать.

Так как все выпили, Бабищев сбегал к соседу своему по гаражу, правому лётчику капитану Шпалину, который трезв был ещё, и уговорил его в город компанию отвезти.

Сели в «Москвич» – и поехали. Адреса, где корейцы Ю и О жили, у авиаторов не было, но найти их труда никакого не составляло, потому что средь узкоглазой братии города Чу все очень хорошо знали друг друга. Нашлось кому подсказать, и очень скоро к месту назначения прибыли.

Возле дома Ю стояла целая кавалькада автомобилей, и вокруг корейцы, празднично одетые, расхаживали, будто куда на торжество или гуляние собрались.

– Вот так встреча! – воскликнул Ю, увидев гостей. – Легки на помине. Только что вспоминали про вас. Чем быть полезны можем? Должно быть, не просто так наведаться-то решили?

– Понимаешь, Ю, у нашего коллеги деньжонки малость зашевелились, – ответил Шухов, – тысяч десять. Слыхал он, что корейцы их под проценты хорошо берут. Не поможешь нуждающегося человека найти? Такого, чтобы не обманул.

Почесал затылок Ю, посмотрел на офицеров искоса, вздохнул и ответил без особого желания помочь:

– Понимаете, товарищи, дело, что вы затеваете, самое что ни на есть неблагодарное. Нет ничего на свете хуже, чем в долг деньги давать. Недаром есть поговорка такая русская: хочешь нажить врага – дай ему в долг деньги. Это народная мудрость. Поговорок дураки не сочиняют.

– Да, товарищи, – подтвердил даже всегда молчаливый О, – послушайте дружеский совет: никогда не надо в долг деньги давать.

Бабищев совсем поник, услышав такое, но Ю несколько успокоил его:

– Конечно, возможно, мы чересчур драматизируем ситуацию, и следует отметить ещё, что кто не рискует – тот и не пьёт шампанское. Кстати, есть сейчас хороший вариант вложения денег. В Ташкент наши хорошие знакомые, очень даже порядочные, за семенами летят, а наличных денег вместо шестидесяти тысяч только пятьдесят имеется. Десять ровно не хватает. Часть семян они себе покупают, а часть – на продажу. То есть, кроме расхода, ещё и навар имеют. День туда, день там, день оттуда, день тут и получите за какие-то пять дней косую тысячу чистой прибыли.

Капитан Бабищев вновь оживился, довольно ладошки потёр и сказать что-то хотел, но молчаливый О опять вмешался:

– Не советую я вам, мужики, рисковать. Самолёт-то он хоть и железный, но когда упадёт, на куски разваливается. Навернётся – и деньжонки плакали. Поминай их потом, как звали.

Бабищеву этот последний довод О уже показался совсем дурацким.

«Коль так рассуждать, – думал он, – тогда вообще из дома выходить не надо: кирпич на голову с неба свалится и пришибёт. Не аргумент это. Главное, чтобы люди порядочные были, а не мошенники». И чтобы до конца рассеять сомнения, капитан попросил робко:

– Вы, товарищ Ю, нам только порядочных людей найдите, а что самолёт разобьётся или всемирный потоп разыграется – это наши проблемы. Если так перестраховываться во всем, так и жить не стоит. Вы лучше честность да надежность людей, которые деньги будут брать, подтвердите.

– Люди, конечно, те, к кому направлю, порядочные и специально обманывать не будут. Ну, а как там на самом деле сложится – я за то не могу ручаться – не Бог! – Ю сказал.

Почесал ещё раз затылок он, вздохнул и, достав записную книжку, адрес в ней написал, вырвал листок и подал Бабищеву:

– Что же, коли так сильно судьбу желаете испытать – дерзайте!

Бабищев, засветившийся от счастья, прочитал, что на бумажке написано, и наконец вздохнул облегчённо. Ему так хорошо стало, будто деньги наваренные уже насквозь карман жгли. Свернул листок капитан два раза и в кармашек рубашки сунул, к сердцу ближе чтоб, да заторопился сразу:

– Поехали, братцы! А то у других возьмут – с носом будем тогда!

Круглов, Фомин и Шухов, спешно попрощавшись с корейцами, хотели было тоже в «Москвич» Шпалина лезть, но Ю обратился к ним:

– Стойте, товарищи! Я думаю, вы не откажетесь, если приглашу вас на удивительное мероприятие, где, кроме всего прочего, будет возможность взглянуть на захватывающее зрелище серьёзной корейской национальной карточной игры, поближе приобщиться к нашей, так сказать, культуре. Можете сыграть даже, если деньги лишние есть, но я не советую, и к тому же это необязательно. Просто как хороших друзей приглашаю.

Товарищи офицеры, вспомнившие трёх генералов и ещё пир весёлый не позабывшие, отказываться не стали. Наоборот, они очень обрадовались даже. Сели с кентами своими узкоглазыми в машину да и помчались, как дети малые, на мир этот интересный да многоликий ещё глянуть с одной сторонки. А Бабищев порядочных корейцев сломя голову искать понёсся.

Едут авиаторы в «Волге» Ю да по сторонам глазеют. Молчат да сигаретки покуривают, а Ю, в прекрасном расположении духа находящийся, в премудрости дела картёжного попутчиков своих посвятить вздумал:

– Карты, господа офицеры, – штука коварная очень, скажу я вам. Что в карты играть, что в долг деньги давать – дело одинаково гиблое. И там, и там запросто останешься без штанов. Самые несчастные люди на белом свете – это картёжники.

– А как же вы вот, товарищ Ю? – поинтересовался Круглов. – Разве не в карты своего генерала Чо выиграли? Так что же дело, которое благоволит вам, хаете?

– Правильно вы всё говорите, товарищ Круглов, да только сути не понимаете. Не картёжник я. И О тоже не картёжник. Мы не деньги в карты выигрывать садимся, а с друзьями пообщаться. Любят наши подельщики луковые, товарищи узкоглазые, к моему сожалению большому, картишками теми долбанными тешиться. Так что дурачимся мы, господа офицеры, да и только. И поэтому картёжниками нас ни в коем случае назвать нельзя. Сами скоро увидите. Но всё равно, скажу я вам: карты штука настолько опасная, что в них даже шутковать не надо. От дьявола они, от путаника великого. Потому-то с ними в серьёзный переплёт в любой момент залететь можно и, как пить дать, без штанов остаться. Знаю я всё это, и потому не следовало бы совсем в карты эти дурацкие играть, да скупердяем, боюсь, окрестят. И кого? Меня! Человека совсем не жадного по натуре.

Ю открыл ветровичок, и прохладный вечерний воздух ворвался в салон. Вздохнув ещё раз тяжело, продолжал он исповедь на заданную выше тему:

– Мы вот с О, чтобы от греха подальше, сущую безделицу денег сейчас везём. Ровно по одной пачке. Как раз половину от того, во что нам третий генерал, ежели не забыли, вышел. Порезвимся, нервишки пощекочем да и товарищей ублажим заодно. Но имейте в виду: дьявол, как я упоминал уже, он путаник великий, в любой момент такую дикую свинью подложит, что в самой бурной фантазии не нарисуешь.

Наконец кавалькада машин въехала в небольшой городишко провинциальный По и совсем скоро остановилась возле вполне приличной, расположенной в самом центре, гостиницы. Из автомобилей высыпали люди и сразу гурьбой устремились в двери её широкие.

Офицеры вместе с Ю и О тоже из «Волги» вышли, но не рванули, как картёжники ошалелые, по делу дурному соскучившиеся, а замерли на мгновенье, остановленные мощными волнами необыкновенно сильного пьянящего аромата, исходящего откуда-то рядом совсем. Повернув почти синхронно головы в сторону источника благоухания, они были просто ошеломлены: почти по всей площади, что так мило раскинулась перед гостиницей, словно пожар бушевал всеми цветами радуги сказочный фейерверк цветов. У авиаторов аж в глазах зарябило. Они почувствовали, что в какую-то волшебную прострацию погружаются. Видимо, здорово истосковались жёсткие аэродромные души по красивому да нежному; и сколько бы они так простояли, цветами наслаждаясь, не знаю, но установленная в самом центре цветочного хоровода длинная и слегка обшарпанная статуя Владимира Ильича, вовсе не импонирующая благоухающему цветочному морю, вносила своим присутствием в восприятие чуда резкий и неприятный диссонанс. А если учесть, что установлен Ленин был именно задом ко входу в отель, то в факте этом вполне можно было узреть вопиющее неуважение к его посетителям. Короче, не дал дедушка Ленин возможности братству цветочному авиаторов в сладкую нирвану вогнать, и, словно водицей холодненькой сбрызнутые, заспешили они в широкие двери гостиничные к делу дурному ближе.

Владимир Ильич остался стоять на площади, суровый, серьёзный и непрошибаемый. Вперёд глядит, словно взглядом орлиным в бесконечное небо ввинчивается, и рукой своей правой, вперёд гордо вытянутой, человечеству непутёвому правильный путь показывает. И так ему народ куда-то ввысь спровадить хочется, что вытянулся бедняга весь, будто оглобля бетонная, как зенитка изготовленная к стрельбе. Тянется к небу и орёт, горланит: «Туда, товарищи, топайте! Там хорошо! Там ваше светлое будущее!»

Но одно обстоятельство памятник здорово портило и прямо-таки в карикатуру превращало смешную: ручка Ильича левая была зачем-то за спинку заведена, а ладошка её мило так, но боязливо как-то в горсточку сложена. Этот, казалось, небольшой штришок в корне менял смысл монумента и из памятника вождю превращал его в архитектурную пародию на милиционера, втихаря берущего взятку.

В своё время очень часто приходилось мне город По посещать и в гостинице той самой останавливаться, куда герои мои вошли. И каждый раз, когда проходил мимо памятника, обязательно на ручку, за спину упрятанную, поглядывал да заливался от души. Каждый раз карикатурой любуясь, представлял я её то ментом, сзади берущим взятку, то фокусником, а то просто нищим, который стесняется и руку для подаяния потому за спиной держит.

Однажды, при очередном посещении города По, остановился я перед памятником, чтоб ещё над вождём потешиться. Стою, хохочу, заливаюсь, аж самому неудобно. Короче, вволю покуражившись, стал я в головке своей весёлой новые темы по поводу ручонки смешной отрабатывать. Смотрю, гражданин какой-то на меня пристально так глядит. Пожилой, очень со вкусом и прилично одетый. «Уж не чекист ли ненароком отставной или партийный работник на пенсии, – подумал я, – в кощунстве беспардонном советского подданного уличивший?» Ну и решил разобраться, кто ж такой это. Вид серьёзный ужасно напустил на себя, надулся, будто рыцарь Мальтийский, да и спрашиваю товарища:

– Не кажется ли вам, уважаемый, что создатели этого монумента здорово напортачили: вождя мирового пролетариата в самого настоящего клоуна превратив? Посудите сами: ручка левая, за спину заведённая, очень даже неприличные ассоциации вызывает. Кажется, что побирается вождь. Одной рукой верный путь указывает, а другой – милостыню просит стыдливо. Как по вашему это?

Улыбнулся гражданин, как я заметил, невесело и затем не спеша сказал:

– Из-за этого козла именно жизнь моя, как банка консервная, на рельсы положенная да поездом раздавленная, в ничто превратилась. Потому и не могу я с истукана этого, как с клоуна, смеяться. А вам чего не потешиться? Это даже правильно, скажу я вам.

Гражданин затянулся сигаретой поглубже, а мне здорово интересно стало.

– Расскажите, – говорю, – пожалуйста, что вы в виду имеете по поводу Ильича. Интересно очень.

– Почему хорошему человеку и не рассказать про судьбу мою? Правда, чтобы яснее вам было, я издалека, с самого начала начну.

Затянулся гражданин сигаретой, и полилась его ладная и размеренная, прямо-таки осторожная речь:

– Вы, конечно, прекрасно знаете, что жил да был в России мужик серьёзный очень – Сталин Иосиф Виссарионович. Деловой человек, хваткий. С самого детства его жизненным кредо было строить, воспитывать да защищать. Не мешай ему – любое дело четко и качественно до ума доведёт. Да много хануриков-прихлебателей к делу его крутому прилепилось, когда строил он для человечества светлое будущее. И самым отпетым негодяем изо всей этой подвизавшейся братии был не кто иной, как вот этот самый Владимир Ильич Ульянов, памятник которому мы сейчас счастье созерцать имеем. Был Ленин при Сталине – не пришей к одному известному месту рукав. Мешал, как только мог, потому что с детства восца у него в ручонках буйствовала.

Ещё ребёнком будучи, ломал он всё подряд да курочил, на что только взгляд свой малохольный ни кинет. Благо, родители людьми зажиточными были, а не то он их как пить дать пустил бы по миру.

И что вы думаете, прошла у Володи с возрастом восца в ручонках? Ничуть не бывало! Не только не улетучилась, а даже наоборот, ещё больше усилилась. Невыносимой просто сделалась. Крутит, гнёт, ломает всего, а Володя глазёнками блымзает, страдает и не знает, куда пристроить эти шаловливые конечности. Ну и Сашенька – брательник старший – надоумил. Пример подсказал яркий. Восца у него в ручонках тоже поигрывала, потому что штука эта, как правило, родовая. Шарахнул, в общем, Сашенька царя бомбой и – промахнулся. Поймали его да и повесили скорей, чтобы успокоилась у человека восца.

А трон к ручонкам прибрать – не высморкаться, шутка эта не простая совсем, а очень даже серьёзная. Голова и руки тут нужны. Мало в деле таком одного желания.

Короче, стал Володя Ульянов к трону царскому подбираться. Карабкается он, карабкается по каменной, тернистой дороге к заветному, да не получается ничего. И хотя много вокруг себя подельщиков Ленин собрал, у которых тоже восца в ручонках резвилась, толку от их совместной деятельности всё равно никакого не было.

А тем временем Иосиф Виссарионович Сталин тоже по пути к царскому трону шёл, медленно и уверенно. Про Владимира Ильича он прекрасно знал и очень восхищался неукротимым желанием его – головочку цареву отчекрыжить. За страсть ту неугасимую здорово уважал Иосиф Виссарионович Ленина и всем своим коллегам всегда в пример ставил.

И Ленин без дела не сидел, как белка в колесе вертелся. Что он только не вытворял! Кого только не брал к себе в подельщики! То к немцам, то к евреям прибьётся. Денежки возьмет у них, профукает – и снова просит, а толку от него как от козла молока. В общем, перестали товарищу Ленину денежки субсидировать. Обиделся он не на шутку. Плюнул на всё. Прихватил валюту, сколько было, да в Европу рванул. Бродит там злой как собака по городам заграничным разным да пивко импортное потягивает. А восца в ручонках не утихает, мучает невыносимо, совсем извести норовит мужчину. Дунул тогда Володя в Финляндию, к России поближе. Набрал выпивки, закуски. Идёт по берегу Финского залива, смотрит: шалаш стоит заброшенный. Ну и залез он в него. Рюкзачок свой с запасами достал, расстелил тряпочку и, первым долгом, за водочку с пивком принялся. Налил, выпил водички огненной, пивком подпихнул – оно и захорошело вроде, но зато и восца пуще прежнего разбушевалась, словно это не Ленин, а она за воротничок кинула. Гнёт человека, ломает – просто наизнанку его выкручивает. Не смог Владимир Ильич больше издевательство такое сносить и, не откладывая в долгий ящик, прямо тут же, на берегу Финского залива, жизнь самоубийством решил покончить.

Но вот незадача. Набрал Володя Ульянов так много закуски, да выпивки, и к тому же прекрасной, что жалко стало богатство такое чухонцам убогим то оставлять. Вот и призадумался Ильич. Думал он, думал да и придумал: «Вот сначала доем, допью, а потом уже на осине вздёрнусь».

Выпил ещё водочки Володя. Развалился на сене, которое чья-то душа добрая, словно специально для него, в шалаше выстелила; и стали мысли всякие заумные в головку лезть. Вот одна из них, к примеру: «Чтоб от восцы избавиться, совсем необязательно жизни лишаться. Можно только ручонки пообрубать». Рассмеялся Ленин на шутку свою. Отвлекла его чуток мысль эта глуповатая от страданий невыносимых. Шлёпнул водочки ещё стаканчик Ильич да оправиться решил раз последний в жизни. Взял газетёнку иноземную для нужд понятных, поди швейцарскую, и под кустик посеменил. Снял штанишки, присел и за прессу чужестранную взялся.

Сидит себе, поддатенький, на воздушке свежем да зайцев двух сразу хлопает: и читает, и надобности естественные справляет. Вдруг словно током его ударило! Прочитал он в той самой газетке (то ли финской, а то ли швейцарской), что революция в России произошла. То есть то самое дело, которое он так раскрутить и не смог, ловкачи уже сделали. Передумал тут Владимир Ильич и вешаться, и ручонки поганые отрубать. Натянул он обратно портки да и что есть мочи в Россию дунул, даже выпивку и закусь в шалаше забыв.

Прибегает он в Петроград. Глядит – и вправду на мази всё. И революция, и товарищи – бывшие соратники – все при деле. А за всем этим товарищ Сталин. Его работа, сразу видать по почерку. Владимир Ильич хорошо Иосифа Виссарионовича знал. Восцой в руках не страдал тот и строить только, а не ломать любил. Потому-то и дело, в котором Ленин ладу не дал, Сталин до ума довёл и всю власть над страной в своих сосредоточил руках.

Понял всё это товарищ Ленин сразу. Налету шустряга схватил. Кинулся в ножки скорее Сталину и так взмолился жалобно: «Возьми меня, Иосиф Виссарионович, в дело! Верой-правдой служить тебе буду!» А про себя думает: «Не дай бог откажет, заест восца, к попу не ходи. Вешаться как пить дать придётся».

Сталин – душа бесшабашная, взял да и принял Ленина к себе на работу на свою голову, а средь народа слушок пустил, что Ульянов – мужчина правильный, за рабочего человека горло перегрызёт. И что самое главное: взял Иосиф Виссарионович Ленина не просто в помощники себе, а даже выше себя поставил, то есть царём настоящим сделал, мол, пусть тренируется человек. Кадры с опытом царской работы не валяются на дороге. А Ильичу того только и надо было!

Только дорвался до царской власти, так рукавчики сразу подзасучил, да зубёночки подоскалил и, как бешеный, кинулся на бывшего самодержца, наконец чтоб восце уважить.

Уничтожил товарищ Ленин не только государя, но и всю семью его подчистую. Ждал-то долго, как-никак, ну и дело понятное, разохотился. А потом поплотнее на трон уселся, да как разбойничек Соловей, взглядом зорким стал пристально вкруг себя глядеть, да искать уничтожить ещё кого? Тут-то взор его на товарища Сталина и упал. Понял тогда Володя Ульянов, что восца в ручонках не успокоится до тех пор, пока благодетель цел.

А Сталин – бесшабашная его натура, злобы звериной в ленинском взгляде не замечает и на все лады дружбана своего перед народом расхваливает. Пусть знают, какой у них прекрасный царь коммунистический новый. Не земной вождь, а бог небесный.

А с Богом в религии марксистско-ленинской как раз не всё гладко было. Подменил в ней господин Маркс божество коммунизмом каким-то. И ладно бы, если б сам понимал, что такое это. Но в том-то и дело, что ни сам он, ни подельщик его – Энгельс, и вообще, никто другой не соображали толком, что же это коммунизм за штука такая. И товарищ Сталин понимал прекрасно: напортачили основоположники, не додумали, как положено.

Но не стал Иосиф Виссарионович голову здорово ломать да ясность в книжках наводить глупых. Откуда времени-то у человека взяться столько могло, когда он с раннего утра до позднего вечера всё строил да восстанавливал? Из крестьян да рабочих сталь-железо ковал, прочнее, чем броня, хотел

сделать.

Вот и коммунизму бестолковому и непонятному решил Сталин добавить вполне реально существующего Бога, чтобы ясность внести. И на должность эту высокую Володю Ульянова поставил. Стал он, короче, в сознании народа из Ленина живого Бога лепить, чтоб, если спросит кто: «Что такое коммунизм?» – можно ответить было: «Это Ленин». И всё. Кончаются вопросы. Ленин-то – вот он. Хоть глаза на него лупи, а хоть даже щупай за нос, если охрана позволит.

Но, чтобы образ божества создать, много мороки требуется; потому решил товарищ Сталин поощрять инициативу тех, кто хорошие легенды мастак складывать. И пошёл Ленин как снежный ком самыми разными добродетелями обрастать. Стали рабочие и крестьяне столько хорошего знать о нём, сколько в одного человека ну никак не поместится.

То Ильич купался и мальчика спас, то коврик в детский сад подарил, то с рабочими поделился кремлёвской пайкой и голодный сидел на троне…

А уж писатели, поэты да художники разные – те рады стараться. То хлеб ихний. То картину нарисуют, как Ленин на субботнике бревно тащит, то как с печником, который ему чуть было по шее не навалял, чайком балуется. Даже до того дошли богемщики, что восцу ту самую, которая несчастному человеку от рождения жизни никакой не давала, как дар небесный преподнесли. Настолько, дескать, Володя любознательным мальчиком рос, что разобраться во всём хотел, до сути, так сказать, докопаться. Ну и, соответственно, игрушки ломал поэтому. А отсюда и получается: берите, детишки, с дедушки Ленина пример! Ломайте всё подряд! Курочьте! Крушите! Головки отворачивайте и глядите, разбирайтесь, что там внутри! А людей-то подраззадорь только, они и шарик земной курочить станут по примеру дорогого Бога и незыблемого авторитета.

Так вот лютует Ленин, а Сталин старается, лепит Бога из своего кореша, а тот и взаправду Всевышним возомнил себя. Нос задрал и совсем не на шутку распоясался. Восца-то в ручонках так и не унимается. И как будто царапает внутри да нашептывает: «Ломай! Ломай! Ломай, Володя!» И Володя голосу властительницы безропотно внемлет. Слушается беспрекословно, чтобы не заела насмерть. Налево и направо крушит. Залил всю Россию кровью, и товарищ Сталин справедливо урезонивать его стал. Так и эдак к нему, а Володя не слушается. Забыл, кому царством своим обязан. Так мало того, на благодетеля своего открыто по-волчьи глядеть начал. Обхаживает да высматривает, как вонзить зубки в горлышко да напиться кровушки поскорей.

Понял Сталин, что просчитался с выбором кандидатуры в царя и Бога. Призадумался. Шлепнуть бы ему Вовика как контру и миф развеять, только вот неудобно перед людьми – ручался ведь. Сделай так, что скажут? «Несерьёзный человек Сталин!» – скажут. Вот тут-то и авторитет можно потерять, и Империю Русскую проворонить.

И решил Иосиф Виссарионович очень тихо и аккуратно устранить коллегу, но миф о нём не развенчивать. В конце концов какая разница, живой бог или мёртвый? Мёртвый он даже более значительный да и не откаблучит почивая чего.

Короче, сделал он так, что заболел Владимир Ильич да и умер, и никто толком не понял – от чего. А Иосиф Виссарионович Володю Ульянова в мученики святые произвёл, мол, на благо людей перетрудился бедняга и безвременно коньки отбросил.

Вздохнул затем Сталин с облегчением, поблагодарил силы небесные за то, что с соратником непутёвым расстаться помогли, и от всей души спел над умиротворенным тихим Ильичом прощальную арию из оперы «Спи спокойно, дорогой брат Ваня».

И ещё приказал товарищ Сталин тело Ленина забальзамировать и хранить его как зеницу ока. Он и про место, где мёртвому Богу лежать предстояло, не забыл подумать. Чётко по старой русской языческой традиции мраморный мавзолей возвести приказал, чтобы каждый житель планеты Земля воочию мог любоваться самым что ни на есть настоящим Богом коммунистическим.

С заданием сталинским справились чётко. И расположился Владимир Ильич в новом шикарном домике. Лежит он там себе простой, добрый, великий. И восца в ручонках не мучает.

Мужчина умолк, чтобы закурить, видимо. В карман за сигаретами полез. После того, как он сладко затянулся и выпустил густое облачко фиолетового густого дыма, я же всё это время внимательно слушавший и молчание хранивший, не выдержал и спросил:

– Вы так рассказываете интересно, что завораживаете просто. Но не понятно, на каких фактах ирония ваша основана? В школе-то нас, понимаете, другому учили. И ещё: какое к вам лично рассказанное отношение имеет?

Мужчина понимающе и даже как бы снисходительно посмотрел на меня и выпустил ещё большой клубок дыма плотного непрозрачного:

– Ну во-первых, информация моя на фактах основана. Но история такой пластилин, из которого что угодно лепить можно. Там недоскажи, там приври немного, незначительно чуть совсем, там теми ж фактами сманипулируй нужно как, и что надобно вам – то и выйдет. В школе вам расскажут то, что власти нужно, а о чём не нужно промолчат, потому что школа государства орган. Например, в школе вам непременно скажут, что выдающийся русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов великий химик, физик и кто угодно, но боже упаси поведать, что он великий историк. Почему? А потому что пытался вытащить на свет божий правильный вариант русской истории. Правда власти никогда не нужна была. Не расскажут вам в школе также о том, что гений потому в полной нищете свои закончил дни. Так что лучше нам не трогать школу. И про Ленина, манипулируя умело фактами, вовсе доказать иное можно, прямо противоположное. Я же потому о Вове предлагаю вариант такой, что он именно мне насолил серьёзно.

– Ленин?

– Именно болван вот этот, – показал на памятник знакомый мой. – Дело в том, что родился я в этом самом городе По, где мы с вами счастье имеем сейчас находиться. Когда мы с братом в школу пошли, Иосиф Виссарионович к тому времени закончил процесс формирования из Ленина божества и апофеозом, так сказать, завершающим этапом того была установка по России памятников вождю мирового пролетариата. Понаставили их по стране видимо-невидимо. Не осталось в ней такого населённого пункта, площади более или менее приличной, где бы памятник Ленину не стоял. И этот вот монументик, который так рассмешил вас, в тридцать пятом году поставили. Ну и, ясное дело, к изваяниям тем, как к святыням, относиться потребовали, а иначе что за религия, коли можно на иконы плевать?

Так вот, с брательником к тридцать пятому году мы совсем уже взрослыми стали. В первый класс он пошёл, во второй – я. С пелёнок натаскивали нас почитать Ленина-Бога, да на редкость мы пацанами весёлыми уродились: как только идём мимо этого памятника, так смеёмся, заливаемся, как вот вы сегодня. Ручонку ту, что так развеселила вас, мы ещё в тридцать пятом году приметили.

Гражданин поглядел на меня и, увидев вполне понимающее лицо, продолжил:

– Давно это было! Как ни идём мимо, так хохочем и не рассказываем никому, что же так раздирает нас. Знаем, чем то грозит. Мысли кощунственные в большом секрете держим. И вот однажды, на масленицу, шагаем мы с братцем через площадь, на работу бате покушать несём. Он рядом, в горкоме партии, в котельной кочегаром служил. И так разобрало нас, шли когда мимо Ленина, что аж слёзы из глаз потекли от смеха.

Отнесли отцу обед, и тут взгляд мой шустрый чересчур, на лестницу упал, с помощью которой флаги на горкоме вывешивали. И зародилась в глупой детской головке моей самая что ни на есть идея дурацкая. «Давай, братан, – говорю, – в ручку, что за спину заведена, бутылку водки поставим Ленину. Вот смеху-то будет!» Согласился брательник.

Нашли мы с ним бутылку из-под водки с этикеткой целой. Воду налили. Пробкой бумажной заткнули и даже сургучом, на почте украденным, залили горлышко. Раньше всю водку сургучом обязательно закупоривали. Бескозырок алюминиевых не было тогда. Бутылка прямо как из магазина вышла. Ни дать – ни взять. И хотя здорово боялись мы, понимали, что творим: знали, что святыню поганим, но нрав наш весёлый взял своё.

Той же ночью пошли мы в горком к бате, вроде как дома скучно. А заснул он только, так лестницу ту, что приметил я, взяли и к памятнику тихонечко потащили. Тяжёлая оказалась каналья. Пупки, помню, чуть не понадрывали. Силёнок-то не нажили ещё. Но дотащили и установили лестницу, как положено. Залезли по ней на обезьяну вот эту бетонную и в ручку ту, что подаяние просит, поллитру приготовленную поставили. А ещё я хлеба кусочек и огурчик надкушенный солёный у отца со стола прихватил да тоже рядом с бутылочкой их пристроил. Сделали мы всё. Лестницу назад оттянули и пошли домой, как ни в чём не бывало.

А утром люд на площадь понаехал на повозках. На санях в этих краях даже на масленицу не ездят. Снега мало. Сторонка-то наша южная тепла. Заметил народ бутылочку и, окружив кольцом плотным памятник, замер, на кощунство такое глядя. Рты поразевали и не смеются даже. Страх до костей сковал народец. Ко времени тому, к тридцать пятому году, Бога новоявленного покроя сталинского уже серьёзно бояться стали. Но и уважали, и почитали при этом, что ни говори! Как дети малые, свято верили, что простой и великий Ленин при жизни только и думал, как бы хорошо человеку простому сделать, и при этом удовольствия плотские игнорировал полностью: не курил, женщинам под юбки не заглядывал и уж тем более в рот спиртного не брал; а тут на тебе – несёт поллитру сзади, словно от Крупской, от самой Надежды Константиновны прячет, чтоб за уголочком одному втихаря дерябнуть.

Но долго стоять ошарашенной публике не пришлось. Менты, чекисты понаехали. Пожарники прирулили. Народ с площади разогнали мухой. Пожарку к памятнику поближе подвели, лестницу выдвинули и мента по ней за бутылкой послали, радости последней лишить чтоб статую. Снял милиционер бутылочку с памятника, и хлеб, и огурчик, а затем руками дрожащими чекисту городскому главному всё передал. Вещдоки к делу политическому, тут же заведённому, приложили. Ну и давай копать, искать того, кто на гнусность пошёл такую? Город весь вверх ногами перевернули, опросили народу много.

Отца как на допрос утром вызвали, так и не отпускали до самого вечера, до темноты держали. Как-никак в ту проклятую ночь ближе всех он к памятнику находился. Отпустили бы его, конечно, да мы по глупому соображению детскому всё как есть испоганили. Порешили же, создания бестолковые, что не выпустят отца уже, коль так долго держат. Вот и пошли выручать его. «Если признаемся, – думали, – так нам как малолеткам сойдёт». Да не тут-то было. Жестоко просчитались мы и всю семью нашу глупостью погубили той. Как только признались, так и похватали тут же нас всех: и меня, и брата, и отца, и мать. Родителей своих мы так и не увидели больше, а как война началась – брат погиб. Детский дом, куда определили нас, разбомбило, и остался он под обломками лежать, так и не похороненный… И пошла моя жизнь как телега немазаная по тяжёлым ухабам судьбы в одиночестве. Очень даже не сладко было… В лагерях почитай полжизни.

Мужчина умолк и закурил. Чувствовалось, что человек волнуется. Здорово, видно, воспоминания достали. Ну, а я в свою очередь с вопросами лезть в душу не стал. А после, когда в гостиницу определились да в ресторан пошли, то знакомство наше состоялось вполне.

Наблюдая за своим новым приятелем, я сделал вывод, что годы, проведённые в местах не столь отдалённых, почти не наложили отпечатка на его психику. Иван Петрович Карамзин, так звали моего нового друга, больше напоминал серьёзного снабженца, нежели представителя уголовного мира. Уголовный жаргон, который, словно соль, медленно въедается в сознание зеков и практически никогда не выветривается, определённо отсутствовал.

В тот памятный вечер услышал я много интересного. Когда же дело к закрытию подошло, и оставалось только по последней шлёпнуть, Иван Петрович, как бы закругляясь, ставя точку в такой прекрасной беседе, вновь к памятнику злополучному возвратился.

Покуривая и разглядывая его в окно, ткнул он указательным пальцем в изваяние:

– Каркалыга эта не одному мне жизнь покалечила. Во время войны упала она от сильного ветра и насмерть пришибла мужиков двух. А если учесть, что немцы не дошли до наших краёв и не бомбили ни разу город, то событие это необычное очень даже.

А ещё лет пять назад ослабли у статуи этой чёртовой крепления к постаменту. Ветерок подул и давай её взад-вперед раскачивать. Таращат люди глаза да смеются. Святыни-то эти в наши времена хоть и не отменили ещё, да в сознании людей они уже на ладан дышали. Но зато первый секретарь райкома как узнал, что Ленин шатается, как малохольный, от инфаркта чуть не скончался. Всех на уши поднял: и надо кого, и кого не надо.

Менты и чекисты, правда, не свирепствовали – времена-то не те. Со всеми вместе стояли они да на представление интересное поглядывали. Зато начальникам стройуправлений здорово попотеть пришлось. Струхнули не на шутку ребята. Понимали партийные товарищи: кто оплошность допустит в таком деле важном, тот на зуб первому секретарю попадёт как пить дать, и прощай работёнка сладкая.

А задача вовсе не из лёгких стояла, как на первый взгляд показаться может. Дело в том, что памятник очень установили безалаберно, и к креплениям ног Владимира Ильича подобраться совсем невозможно было, предварительно не отпилив их. Но, чтобы пилить ножки, туловище чем-то держать надо. Иначе после ампутации конечностей свалится оно, и на мелкие кусочки всё как есть разлетится. Но, кроме того, после операции уникальной вождя следовало приподнять над постаментом, дабы в ноги работяги могли пролезть.

Шишки в грязь лицом не ударили. Кран громадный где-то достали, японский – «КАТО». Обвязали Ленина со всех сторон канатами толстыми и подцепили крюком, чтоб, как ножки отчекрыжат, туловище не упало. Подтянули слегка стропы и верёвки, натяг сделали и конечности отпиливать Вове стали. Приспособления какие-то дорогие импортные для этой цели раздобыли и со старым заматеревшим бетоном легко управились. Приподняли Ленина краном японским, и повис он в воздухе без ног, как божеству не положено. Висит Володя Ульянов на тросах да верёвочках, покручивается, а рука его, смело вдаль устремлённая, то правей то левей показывает. А первый секретарь от картины той зеленеет аж. Это разве порядок в родном районе, коли Ленин без ног на верёвке крутится?

Так вот, пока болтался на канатах Ильич, два шустрых строителя в ножки к нему запрыгнули и давай там, что надо делать. Вылезли ремонтники, и снова Володю Ульянова на место прежнее водрузили, ножки десятикратно железобетоном усилив, а потом на уровне ягодиц дыру проделали. Засунули туда шланг и по самые яйца накачали вождя бетоном. Так что стоит теперь Ильич невероятно крепко на ногах, и даже землетрясение, типа ашхабадского, вряд ли уже повалит. И чего не стоять болвану? Рассчитывать на то, что из гроба Фани Каплан поднимется и динамит подложит, маловероятно. Это при жизни она могла замочить Вовика на почве ревности, а теперь, когда Фани в дух превратилась, ей не только этот бетонный монстр до лампочки, но и тот, который в мраморном мавзолее тоже.

На том и закончилась встреча наша, и разбрелись мы по номерам. Всю ночь услышанное мной самым беспардонным образом инициировало в полуспящем сознании невероятно интересные, просто захватывающие сны-фильмы. Будто фантастическую машину Герберта Уэлса оседлав, полетел я на ней по времени: Михаилу Васильевичу Ломоносову милостыню подал, с Лениным Владимиром Ильичем в шалаше водки анисовой выпил и даже за что-то по шее здорово ему навалял. Когда же к Берии самому в кабинет попал и взгляд ощутил на себе опасный, то проснулся от пота мокрый. Глядь, а утро уже за окном буянит и на площади длань к небу Ленин тянет.

На том отступление я закончу своё. Думаю, что не утомил вас, а наоборот, как и рассчитывал, отвлёк да повеселил немного. Наступило время к героям вернуться нашим. Если забыли, так напомню, что оставили мы их в тот самый момент, когда они уже в гостиницу заходили.

Не успели двери широкие за товарищами затвориться, как к Ю и О швейцар подлетел и, всем видом своим подобострастным почтение выражая, куда надо, повёл. Отношение такое тут же вознаграждено было целой сотней чаевых, Ю которые не преминул дать. Сто рублей – сумма для случаев таких поистине фантастическая, и потому швейцар от радости просто хвостиком завилял.

Поднялись на последний четвёртый этаж, одно крыло которого, видимо, полностью оплачено было, потому что люди только одной национальности там из номера в номер носились. Затем вошли в большой четырёхкомнатный люкс. В зале номера, посередине, стоял круглый дубовый стол. За ним около дюжины корейцев сидело. Они резались в карты. В центре стола громоздилась довольно внушительная куча денег пачками в банковских упаковках. Держали игроки карты в руках, выкрикивали суммы и ещё в кучу деньги бросали, а та с каждым криком всё быстрее росла.

Уставились офицеры на диво такое, рты раскрыли от удивления. Куча настолько быстро увеличивалась в размерах, что авиаторам показалось, будто не настоящие деньги то, а фальшивые, бутафорские. Но напряжённые лица игравших такую версию отвергали. Кто потеть да краснеть станет за купюры ненастоящие? И фантастическая радость корейца, который гору денег заграбастал, лишь подтвердила: настоящие денежки. Не успели пачки банкнот в здоровенном бауле выигравшего исчезнуть, как игра снова возобновилась. Игроки опять карты раздали и стали суммы выкрикивать, соответственно новую горку из денег наращивая.

Игра, в которую корейцы играли, какая-то странная была, непростая. Авиаторы такой ещё не видали. На аэродроме – храп в основном, преферанс иногда, а тут на трёх колодах да девяти картах сека какая-то, усложнённая до предела. Девяткою называется. И что интересно: после каждой игры колоды карт выбрасывают и из ящика большого, прямо тут же в углу стоящего, новые вытаскивают.

Не успели офицеры даже самую малость в ту игру картёжную вникнуть, как Ю указал им взглядом на фуршетный столик, в другом уголке зала стоявший, что от выпивки и закуски самой разнообразной ломился.

– Не стесняйтесь, мужики! – Ю потащил товарищей поближе к огненной воде и сам шлёпнул с ними, а после вместе с О играть сел взамен освободивших места игроков.

Авиаторы, уже адаптировавшиеся к обстановке, осмелели, и, хорошо поработав у фуршетного столика, пошли болеть за друзей.

Игра обретала всё более захватывающий и крутой характер. Гора из денег с каждой новой партией достигала всё больших и больших размеров. Доходило даже до того, что куча из-за величины мешала игрокам видеть друг друга. Денег так много было, что Шухов, приблизительно оценив размеры кучи, к очень интересному выводу пришёл:

– Ребята! Денег, лежащих на столе, вполне может хватить на зарплату не только всему нашему полку Дальней стратегической авиации, где мы с вами счастье служить имеем, но и также сопутствующим и вспомогательным частям: глухонемым, базе обслуживания, системе посадки, батальону связи и даже ещё останется!

У Ю и О дела шли, как всегда, превосходно. Взяв с собой всего лишь по две пачки сторублевок, они нарастили возле себя довольно внушительные горки, многократно превосходящие по своему содержанию деньги, взятые на игру.

Радуясь победам своих узкоглазых товарищей, офицеры то и дело подруливали к фуршетному столику и отмечали, соответственно, их успехи. Вникать в правила игры им совсем не хотелось. Зачем разучивать то, во что никогда играть не придётся, и когда столик волшебный рядом? Да и вообще, игра корейская сразу офицерам не понравилась, так как чересчур заумной да нудной была. Даже если разучить её, всё равно на аэродроме не приживётся. Три колоды, во всех отношениях – неудобная штука: и носить плохо, и от начальства тяжело прятать. Вот и стали товарищи офицеры подумывать: как бы им вообще игроков оставить, пододвинуть стулья к столику да и пировать преспокойно себе?

И только стали стульчики вокруг столика фуршетного расставлять, как произошло событие, которое отвлекло военных от их намерений и на себя всё внимание переключило. Один худенький плюгавый корейчик вместо денег на кон стал ключи от машин бросать. Одни, вторые, третьи… Потом ещё от дома ключи бросил и вскоре вдрызг проигрался. Гол как сокол остался.

Встал кореец из-за стола и первым долгом решил нервишки угомонить, устранить, так сказать, стресса последствия. Для этого посеменил он к тому самому столику, который авиаторы облюбовали. Но каково же было удивление проигравшего, когда он обнаружил полное отсутствие водки как на столе, так и в холодильнике, где запасы хранились?! То ли то офицеры так постарались, то ли организаторы не учли что, но водки в номере даже капельки одной не было.

– Кто сейчас выпить даст хоть один стакан водки, тому последнюю тысячу отдам! – чуть не плача, взмолился корейчик.

Фомин, который тысячу рублей едва накопил за первые десять лет службы, затрясся весь. «Разве ещё представит жизнь случай так фантастически обогатиться?!» – подумал он, и голова старшего лейтенанта заработала поистине неистово, чтобы решить, казалось бы, несложный вопрос: где быстро бутылку нужную раздобыть? Бортовой компьютер не сплоховал и с задачей справился блестяще: «Водку продают таксисты, которые обязательно должны стоять возле гостиницы!»

«Ну, конечно же, это не что иное, как единственное решение проблемы!» – подтвердил в свою очередь этот вывод сам владелец столь прекрасно думающей машины и вспомнил ещё, что водку таксисты по червонцу толкают. Сунув руку в карман, Фомин нащупал мягкую, донельзя замусоленную десятку и почувствовал, как косая тысяча приобретает вполне реальные очертания. Страстное желание, как можно скорее стать обладателем её, придало неповоротливому, тяжёлому телу поистине космическую невесомость и просто фантастическую гибкость. Вынырнул Александр Петрович юлой из номера так, что не заметил никто и к таксистам стрелой помчался.

Вышло всё, как задумывалось. И таксист оказался прямо возле входа, и водочка у него имелась в наличии, и ровно червонец стоила. Минуты не прошло, как Петрович с бутылкой уже стоял возле совсем упавшего духом корейца.

Увидев белую алюминиевую бескозырку и красную надпись на этикетке «Столичная», так обрадовался тот, что, казалось, будто играл и проигрался именно ради этого момента славного. Словно одержимый, выхватил он из рук Фомина бутылку и как-то брезгливо, словно освобождаясь от невероятной мерзости, бросил деньги на стол. Петрович ловко захапал их да скорее в карман упрятал, где недавно червонец маялся. А худой кореец сорвал, как малохольный, с бутылочки прозрачной бескозырку, да и приложился к водочке, как к невесте в первую брачную ночь, и в присест укокошил милую. Пошатываясь, еле передвигая ноги, пошёл он прямо, как стоял, и наткнулся на дверь спальни. Фомин, подскочив к благодетелю своему, створки распахнуть поспешил скорее. Шагнул в темноту спальни кореец и провалился в неё, как в омут. Безобразно раскинув ноги и руки в стороны проигравшийся отключился. А Александр Петрович тихонечко притворил дверь, спи мол друже не просыпайся до отъезда домой заветного, о деньгах не вспоминай потеряных.

Не успел Петрович дверцу за упавшим корейцем прикрыть, как в номер вошли швейцар и с ним ещё мужиков двое. Каждый впереди себя большой деревянный ящик нёс, доверху провизией наполненный: закускою и водой огненной. Рассовав всё принесённое по холодильникам, которых в номере два было, швейцар увёл своих помощников, не преминув ещё раз щедрые чаевые взять.

Игра тем временем своим чередом шла: одни вставали, другие садились, третьи возле столика фуршетного подкреплялись. То обстоятельство, что контингент играющих постоянно обновлялся и за столом всегда были свободные для желающих места, было отмечено Шуховым как характерная особенность этой сложной и малопонятной национальной корейской игры.

Ю и О везло просто фантастически и, чтобы соплеменников да коллег своих не обижать, стали «хулиганить» они безбожно, но правда образом таким цели так и не достигали своей: почему-то только круче фартило. Либо сбрасывали карты партнёры, не ощущая блеф, либо открывались, но проигрывали обязательно.

Росли денежки возле Ю и О со скоростью, прямо скажем, невероятной, а когда их так много стало, что даже стали игре мешать, поручили фартовые гвардии капитану Круглову с выигранной советской валютой нянчиться. Сложил он ровненько и аккуратно пачечку к пачечке и затем добросовестно всё это добро в наволочки поместил от подушек. Поработал чётко и от души капитан, место для игры высвободив наконец вполне.

С работой офицер по-военному блестяще справился, и вскоре на полу неподалёку легли четыре белых параллелепипеда, очень напоминающие обшитые почтовые посылки. Благо, что в люксе подушек достаточно было и, соответственно, дефицита в наволочках не ощущалось. И хотя никем из присутствующих везение такое не осуждалось, однако всё равно, очень фартовым было не по себе. Стыдновато. Вот и решили заканчивать О и Ю.

Только встали они, как в этот самый момент в номер вошёл мужчина. Был он не корейской национальности и потому привлёк вниманье к себе. Человек напоминал собой обтянутый кожей вопросительный знак, только очень худой и сутулый очень. И ещё национальность имел какую-то непонятную. И кавказскую вроде, и не кавказскую. А уж маленькие глаза на лице морщинистом, угольками горели так, что от их взгляда хотелось ёжиться

Ю узнал эти глаза. Принадлежали они тому самому горскому еврею Хасиду, который ему «Чо» бриллиантового проиграл. Как и все, кто увидел Хасида, Ю ощутил чутким сердцем холодок, от него идущий. Тонкая душа корейца всем своим существом почувствовала приближение беды и тут же потребовала забирать деньги и уходить скорее.

Несмотря на глубокую внутреннюю неприязнь к картёжному шулеру и сильное желание надрать его ещё разок, Ю послушался своего сердца и решил не играть больше. Имитируя радость встречи и желая тем самым посильнее досадить картёжнику, он воскликнул, расплываясь в улыбке:

– Ба-а! Господа! Товарищи! Вы только поглядите, кто к нам пожаловал! Это ж Хасид – друг мой! Самый добрый и самый богатый в мире волшебник! Денежки нам принёс!

Ю встал и по-братски обнял сутулого.

– Пойдем, Хасид, выпьем за встречу, – сказал Ю и повёл шулера к фуршетному столику. Затем, откупорив бутылку коньяка, в пять высоких фужеров разлил его. Ю, О, Хасид и офицеры дружно буль-буль сделали.

Еврей крякнул, проглотив коньячок, и, закусывая лимоном, спросил шутливо:

– Как тебе, Ю, бриллиант мой? Оправу то ему не выбрал пока ещё?

– Как не подобрал? Подобрал, – отвечал Ю. – Твоими молитвами, видно, какую надо нашёл. Крутую. Круче не бывает уже.

Хасид улыбнулся:

– С оправой, ясное дело, вещь поболее стоить будет. Да и носить станет можно, а не в карманах об мусор пачкать. Ты хоть бы поглядеть на него, что ли, дал. Скучаю, понимаешь, по стекляшке той, как по любимой женщине.

Почесал затылок Ю и ответил, улыбаясь хитро:

– И рад бы я, Хасид, дать тебе возможность полюбоваться на бывшую вещицу твою, да оправку показывать неудобно.

– Да что ты в член себе, что ли, вставил алмаз и оттого неудобно? – возмутился еврей. – Я вот, между прочим, тебе, Ю, такую уймищу денег бы за возврат его отвалил, что даже только от одного упоминания о их сумме в Москве кремлёвская звезда закачается. Битком родственнички «УАЗ» деньгами набили, как услышали о горе моём, да и к тебе послали. В настоящее время он как раз внизу, у входа стоит…

– Нет! – не дав договорить, воскликнул Ю. – Ты угадал почти – оправка, выбранная мною для бриллианта, не что иное, как собственный член, и именно потому мне и неудобно показывать его, а наши дальнейшие переговоры по поводу продажи смысла совершенно лишаются. Не стану я ради жалких денег, в которых совсем недостатка не испытываю, естество биологическое тревожить! А денежки, они тебе, Хасид, службу хорошую могут сослужить – задавишь ими партнёров, коли правда много.

Вздохнул Хасид, в стороны костлявыми руками развёл и печально на ширинку корейца фартового уставился, туда, где обрёл своё пристанище новоиспечённый «генерал Чо».

Все, кто в номере находился и разговор слышал, были шокированы просто. Ошарашенные супероригинальными откровениями Ю, люди на мгновенье потеряли дар речи. Но зато, как только из оцепенения вышли, так сразу градом вопросов осыпали:

– Писать не мешает?

– Эй, Ю, у тебя крыша часом не поехала?

– Зря, корешок, отважился ты на такое. Если кому драгоценность твоя понадобится сильно, так ведь вместе со всем хозяйством отчекрыжат!

– А трахаешься как?

– Как жена на такое безобразие смотрит?

– Эх, Ю-Ю! Что же ты наделал? Ты же даже в гробу спокойно полежать не сможешь. Только и будешь переживать, что шустряк какой раскопает могилку да и писюн оттяпает.

Вопросы обильно сыпались, но не доставали. Зато последний доконал, и Ю, словно гаишник, решивший остановить всё движение, поднял вертикально вверх руку, и товарищи смолкли дружно.

– Одно скажу вам, мужики: хорошо камешку в бородавочке у меня на члене – и ему хорошо, и мне прекрасно. Живём мы вместе, как голубки, и друг другу не мешаем совсем. И что ещё интересно: к бородавке своей я совершенно по-другому относиться стал и даже горжусь ею. Она теперь вроде как благородною стала, с царским алмазом вплотную сблизившись. Так что не удивляйтесь и не осуждайте, тем более что оправку такую мне один очень хороший человек посоветовал. Понимающий. Даже только из одного уважения к нему я бы бриллиант в член собственный засунул.

Ю умолк, а коллеги, вполне удовлетворённые ответом, за прежнее дело принялись.

Хасид, по-блатному пальцы покрутив веером, сказал с досадою горькой:

– Молодец, Ю! Не будь я дураком, так же б, как и ты, в хрен камень замуровал да поглубже, так, чтобы вообще его оттуда нельзя вынуть было.

Вздохнул еврей и с тяжёлой грустью в голосе, словно навсегда с бриллиантом расставаясь, добавил:

– Жизнь – она как зебра: сегодня полоска чёрная, завтра – белая. Не может чёрная быть всё время одна, белая всё равно должна появляться.

Сказал это Хасид и за игорный стол уселся, а Ю и О вместе с офицерами у фуршетного столика зависли, явно играть не собираясь больше. Сидят они, кушают да выпивают себе.

А тем временем ещё один кореец зашёл в номер, видимо, поиграть желающий тоже. Ю поднял глаза и узнал в вошедшем Цоя, того самого Цоя, который высказался когда-то: «Что ты, как мандавошка, со своей стекляшкой носишься! Засунь её себе в член и ходи показывай!» Или, другими словами, порекомендовал Ю член собственный бриллиантом дорогим украсить.

Взгляды старых друзей встретились и, даже не напрягая свои экстрасенсорные способности, прочитал там фартовый те же самые слова, чёрной завистью зло написанные. Обиделся Ю от того, расстроился, но негодования не выдал, а наоборот, в улыбке расплывшись и имитируя чувства тёплые, произнёс спокойно:

– Боже мой! Оказывается, правду говорят, что тузы парами ходят. Один туз – Хасид, а второй – Цой! Один алмаз подогнал, а другой – как с ним правильно поступить посоветовал. Ребята! Это тот самый понимающий человек, про которого я рассказывал только что. Именно он оправочку мне подобрать помог.

Так как дискуссия по поводу камня была очень свежа, внимание всех присутствующих сразу переключилось на Цоя. Каждый встал и лично засвидетельствовал почтение и восхищение такой толковой и неординарной личности. Цой пытался улыбаться, отвечая на комплименты, но выходило нечто корявое, потому что злился он, чувствуя, что Ю смеётся и издевается над ним. А тот, знай себе, мочил, совершенно опомниться не давая:

– Не удивляйся, корешок, вниманию повышенному. Рассказал я друзьям о рекомендации твоей. И знаешь, всем так понравилось, что, глядишь, и сами накупят драгоценных камней да и в письки свои корейские повставляют. И каждый себя должником твоим будет считать. Вот уж магарычей не оберёшься!

Цой ничего не ответил и, улыбнувшись грустно, за карточный стол уселся прямо напротив Хасида, а Ю, освежившись бокалом холодного чешского пива и смачно посасывая кусочек осетрового балыка, шёпотом почти пояснил друзьям:

– В том, что камень в бородавке у меня, лишь частично заслуга Цоя. Подруга моя тут больше виновница торжества. Как рассказал я ей про пожелание друга, так и загорелась она. «Сделай, – говорит, – как человек подсказывает. Так хочу драгоценность на вкус попробовать!»

Захохотали товарищи, коньяком да напитками разными хорошо разогретые. Смеются заливисто, весело и ещё пуще тем донимают Цоя. Так смехом своим дурацким доконали беднягу, что хоть плачь прямо или же уходи вставай. А оно так бы и лучше было. Ведь с тех пор, как проигрался и всё своё состояние спустил, жил кореец в долг, и ничего своего у него больше не было. Он и на игру с деньгами чужими пришёл, а рисковать ими ни в коем случае не следовало. То бригадные, общественные деньги были, на покупку семян для сева будущего предназначенные и под громадные проценты занятые.

Но не терпелось человеку. Здорово отыграться хотелось, и потому деньги карманы словно прожигали насквозь. Неукротимое желание потягаться с судьбой, которое всегда по пятам преследует игроков неудачливых, полностью отнимало волю. Словно загипнотизированный лягушонок, двигался Цой в пасть к удаву, к неизбежному трагическому концу.

И только в первый раз раздали, как невероятно сильная карта пришла. «Наконец-то! Сжалился Боженька!» – пронеслось в головочке непутёвой. И в твёрдой уверенности, что партия эта выиграна, Цой прошёл сразу тысячею рублей.

В первом круге все последовали за ним, во втором же только Цой да Хасид остались. Сидят они напротив, друг на друга поглядывают. Даже не напрягаясь, понял Цой по выражению лица еврея, что блефует тот. Денег с собой у корейца ровно двадцать пять тысяч было. Проходя каждый раз по тысяче, и ставки не завышая, очень скоро выложили по двадцать. Цой решил вскрываться на следующем ходу, но не тут-то было. Еврей двести тысяч на кон поставил, ровно в двести раз проходную ставку завысив. Теперь корейцу, чтобы вскрыться или дальше играть, не менее двухсот тысяч выложить следовало. Конечно же, денег таких у Цоя не было. Вскройся он раньше на ход, глядишь, и поправил бы положение своё финансовое, а так продулся.

– В долг можно играть? – спросил кореец, но получил короткий и предельно ясный ответ:

– Нет!

Брать у присутствующих взаймы считалось дурным тоном, но совсем не возбранялось по правилам. Однако редко кто давал деньги в процессе, потому что примета дурная. Можно, конечно, было бы у Ю попросить, который не играл, но гордость не позволила, да и сумма в двести тысяч совсем нешуточная. Тут бы даже Ю призадумался: «Дать или не дать?»

Короче, бросил кореец карты на стол, плюнул смачно и к столу фуршетному двинулся. Там весь красный от злости, он всё-таки прекрасно вписался в компанию наших героев, тоже раскрасневшихся от коньяка.

– Почему, Цой, ты вредный такой? – спросил его Ю, развалившись на стуле и винцо сухое потягивая. – Разве не дал бы я тебе денег на проход сколько надо, уйми ты гордыню свою и совсем несправедливое отношение ко мне измени? Эх, ты!

Не ответил ничего Цой. Выпив стакан водки залпом, он расстегнул ворот рубашки и, плюхнувшись на диван, в потолок отрешённо уставился. Ю с состраданием посмотрел на него, вздохнул, и так человека ему жалко стало, что в душе жгучее желание отомстить загорелось. Решил он ещё раз наказать еврея безжалостного такого.

Метод, с помощью которого Хасид поживиться решил, Ю понял сразу. Был он прост как колесо от телеги. Суть способа заключалась в том, чтобы, взяв с собой очень большое количество денег, сперва блефануть, а после, когда кон прилично вырастет, взвинтить проходную ставку до такой величины, чтоб у партнёра ни пройти, ни вскрыться денег не оказалось. Тогда всё стоящее на кону переходит в собственность тому, кто ставку последний делал. Именно таким образом Хасид выкачал из бедного Цоя двадцать тысяч рублей. Метод сей правилами игры не возбраняется, и потому претензий никаких к партнёру, играющему так, не бывает. Палка здесь, правда, о двух концах: а вдруг у противника и деньги есть, и карты круче – тогда труба.

Обычные же шулерские махинации в серьёзной корейской карточной компании не проходят: карты-то в процессе игры всего один раз, считай, в руки игроков попадают. Меняют после каждой партии колоды. Так что кропить их в процессе игры смысла не представляет. А другое, что схимичить тоже невозможно практически, ибо не лохи сидят.

Ю хлопнул рюмку коньяка и за игорный стол уселся, игнорируя удивлённый останавливающий взгляд О. После того, как Хасид подраздел Цоя, дальнейшие действия еврея стали ясными не только Ю, но и всем остальным играющим. Люди поняли, что, взяв с собой деньги большие, будет Хасид давить ими безжалостно, не давая возможности использовать средства, находящиеся далеко от номера, тем более, не разрешая играть в долг. Поэтому человек пять играющих встали и уступили место желающим. Для ведения такой игры у них с собой не было достаточного количества наличных денег.

Число людей за игорным столом поубавилось почти вдвое. Раздали карты. И вот тебе на: Ю пришла самая сильная и неубиенная карта. После незначительных проходов на первом и втором круге Ю и Хасид остались одни.

Напрягая все свои недюжинные экстрасенсорные способности, превратив мысли в прозрачный неощутимый эфир, Ю вошёл в чёрный полированный эбонит сверкающих глаз еврея и, перещупав там всё, что только можно, однозначно определил: денег у партнера немного. Спешит, негодяй, волнуется и коварный обман раскручивает.

Получив такую информацию, Ю кинул взгляд на четыре здоровенных параллелепипеда денег и прошёлся одной пачкой – десятью тысячами рублей. Хасид поддержал и тоже в кон пачку бросил. Итак, словно в поддавки играя, швыряли они и швыряли пачки в кон, пока у Ю из четырёх только две наволочки остались. Соответственно, столько же денег и Хасид поставил.

И тут призадумался кореец. Согласно выводам проведённого им анализа, который никогда ещё не подводил, денег у еврея быть не могло. «Уж не ошибся ли я? Не потерял ли нюх?» – подумал он. И снова своё исследование провёл. Результат был тот же: денег у Хасида нет. Он волнуется. Спешит и обман готовит!

Почесал затылок Ю и сам решил еврея деньгами задавить. Он попросил Круглова две оставшиеся наволочки на стол высыпать. Тот и сделал так. А Хасид подошёл к окну, свистнул и два пальца кому-то показал. Буквально через минуту в номер человек вошёл и принёс два чемодана, открыл их и высыпал на стол содержимое. Количество принесённых денег явно превышало размеры последней ставки.

Ю остолбенел. Он никак не мог понять, почему обманулся? Ему вовсе не жалко денег было, а просто удивительно, что же это произошло такое?

Хасид не дал раздумывать долго:

– Что, Ю, деньги кончились? Не горюй! Я всегда готов прийти на помощь.

Кореец ушам своим не поверил. «Уж не рехнулся ли еврей? – подумал он. – Не собирается ли дать возможность домой за деньгами съездить?» Удивлению предела не было.

Удивляться же пришлось недолго. Хасид, угольками сверкая глаз, просто объяснил и ясно:

– Ты, Ю, можешь игру продолжать, если имеешь желание и согласишься на некоторые мои условия. Можешь драгоценностью фамильной пройти, но имей в виду – только пройти и не вскрываться. Оценить её я разрешу тебе во столько, сколько на кону стоит. И ещё. Камень при этом там же быть должен.

Сказал то еврей и глазами страшными на корейца уставился. А тот не на шуточку совсем призадумался: «На кону умопомрачительная сумма. Оценил бриллиант Хасид хорошо. Даже благородно, считай. Мозги его у меня на ладони словно. Почему же так безжалостно врёт мой анализ?»

Кореец вновь напряг всю свою волю и снова взглядом все внутренности еврея наизнанку вывернул. При этом глаза Ю такое мощное поле излучали, что зрачки у Хасида перестали бегать и застыли, как замороженные. Но как ни пыжился кореец, результат был тот же: денег нет. Волнуется. Спешит. Обманывает.

И решил Ю ещё раз поверить себе. Вышел из-за стола, расстегнул ширинку и достал свой писюн некрупный. Ножичек затем перочинный вынул да носовой платочек. Левой рукой кожицу оттянул на члене, а правой – ножиком возле бородавочки её подрезал, да и выдавил осторожно камешек. Вытер бриллиант и на кон поставил. Ранку завязал носовым платочком и на место убрал хозяйство.

Только «Генерал Чо» коснулся стола, Хасид тут же к окну подошёл и знак кому-то внизу подал, растопырив пальцы на ладошке правой. Менее чем через полминуты отворилась дверь, в номер трое вошли и внесли сразу пять чемоданов толстых. Как только люди вышли, еврей лично раскрыл их и высыпал содержимое на пол возле стола, потому что на том места для денег не было.

– Смотрите! Считайте! Проверяйте! – зловеще улыбаясь, проговорил еврей, почему-то явно выдавая, однако, волнение очень сильное.

Денег принесённых было намного больше необходимо чем. На сильное волнение еврея должного внимания не обратили. Попробуй не заволнуйся при таком диком выигрыше. На том дело и закончилось: «Генерал Чо» вернулся к своему бывшему хозяину.

После того, как, улыбнувшись, Ю развёл руками, признавая поражение, Хасид свистнул в окошко.

Деньги упаковала команда шулера и испарилась почти мгновенно.

А Ю и не расстроился совсем. Даже наоборот, так хорошо на душеньке стало, как уже давно не было; и потому расплылся он в улыбке блаженной. Словно стакан очень хорошего старого вина по пищеводу, прошуршала по шершавым венам его юркая струйка адреналина. Потянулся Ю сладко да к столику фуршетному посеменил.

Дальнейшее пребывание на мероприятии всякий смысл потеряло. Корейцы наши продули всё как есть и играть не хотели больше; да и Ю хозяйство следовало хотя бы йодом обработать, потому и решили спешно домой ехать.

У всех, кроме него, настроение напрочь испортилось. Лишь Александр Петрович Фомин чинно расхаживал как мультимиллионер и был очень доволен. Драгоценная тысяча ласково грела сердце и ему совсем не хотелось покидать такое исключительно великолепное место (думалось ещё на чём-нибудь подразжиться), но сделать это, разумеется, пришлось всё же.

И вот наши герои покинули номер. Когда проходили мимо швейцара, тот стрункой вытянулся, но так и не получил причитающихся чаевых, чему удивился очень. Не знал человек, что нет копейки у благодетеля.

Когда из гостиницы вышли, обнаружили, что машины, на которой приехали, нет на месте. Угнали. Местные умельцы народные постарались. Но потеря эта умом не воспринималась после всего, что в тот вечер произошло. Сели, короче, товарищи в такси и домой поехали.

Молча ехали. Даже обычно словоохотливый Ю и тот не говорил, странствуя в блаженной прострации. А Александр Петрович Фомин восседал на заднем сидении так надменно и важно, как не может сидеть силовик советский, замусоленный технаришка. И богатым, и очень важным вдруг себя человек почувствовал, тем, кому говорить не пристало много.

Вот и ДОС. Александр Петрович первым вышел, желая с прибытком уйти скорее, знал хотя, без копейки все и что нужно платить таксисту. На халяву убраться не удалось. Под воздействием строгих и настойчивых взглядов Круглова и Шухова вздохнул тяжело Фомин, превознемогая сердечную боль, вынул из кармана сторублёвку и шоферу её подал. Получив сдачи пятьдесят рублей, сунул спешно деньги в карман Александр Петрович, всем своим видом давая понять, что это всё и никому он больше ни за что даже копейки не даст. Потому перестал торопиться Фомин и с коллегами своими домой пошёл, с корейцами распрощавшись, а те дальше покатили одни к себе.

Шли авиаторы по ДОСу к домам своим, и, как только подошли к развилке, где каждому в свою сторону идти следовало, Круглов спросил у Александра Петровича:

– Ты что, шабашку с нами не желаешь делить?

Фомин удивлённо глянул.

– Да уж не подумал ли ты грешным делом, что деньги твои все и нам из них не положено ничего? – не унимался Круглов.

– Ничего себе! – удивился Александр Петрович. – Откуда вы, товарищи, взяли, что деньги мои к вам отношение имеют какое-то? Ошибаетесь, коли так считаете. Пока вы, господа, фуршетничали, я сам заработал их, и головкой своей допёр, и ручонками довёл до дела…

– Эх ты, чмо помазочное! – презрительно оборвал мужика Круглов и, не подав на прощанье руки, увлёк за собою Шухова.

Чуть отойдя, Круглов остановился под фонарным столбом и из кармана пиджака вытащил ровно десять запечатанных пачек сторублевых купюр. Пять из них протянул Шухову:

– Возьми, половина твоя! Я не чмо помазочное! Сибиряк я! Думал на троих сто одну тысячу без пятидесятки делить придётся, да судьба иначе распорядилась. Двое осталось нас, третий скурвился.

В том, что Круглов стащил деньги у картёжников, Шухов нисколько не сомневался и потому расспрашивать особо ни о чём не стал, но да так просто – и от удивления, и от радости – всё-таки вопрос задал:

– Как это ты, Саша, умудрился? Убей, не пойму!

– Как-как? Молча! – ответил Круглов. – Как только почувствовал, что от Ю деньжонки в другую сторону катят, так и сконстролил хищение в особо крупных размерах. Вот тебе и всё. Хасид так смыться спешил, что не здорово по сторонам глядел. Что-то сильно торопило его. Вот и сдёрнул десяток пачечек как с куста.

– Что же мы делать-то с этими бешенными деньгами будем?

– Найдем что. Хуже, когда нету их, если же есть – так фигня проблема. Не дашь ладу, приходи ко мне, разберёмся вместе.

– Я бабе своей отдам, – решил Шухов. – У меня, если и появляется в руках что ценное, так или разобью, или потеряю, а то говно какое куплю, что ещё хуже. Рублей пятьсот на заначку оставлю. Нам надолго хватит с тобой.

– И я, как ты. Полкуска на загашник, остальные – бабе.

– Но, с другой стороны, как объяснить им, откуда деньги? Тут же раздрищат по городку. Горя не оберёшься потом.

Вот тут-то и призадумались товарищи. Шухов, соображая, какой лапши жёнам навешать на уши, решил времени даром не терять и из одной пачки заначку вытащил. Развернув веером пять купюр, чтобы убедиться, сколько вынул, он увидел одну денежку и четыре белых листочка. Шухов протёр глаза, ещё раз перещупал бумажки пальцами, но так и было: одна денежка и четыре листочка.

– Гляди, Саша! Пачки-то зафуфыренные. Ну-ка давай-ка, их все проверим.

Офицеры достали деньги из карманов и судорожно стали разрывать их. Оказалось, что беда не такая серьезная: у Круглова две пачки с бумагой, а у Шухова – три. Выкинув их и банковскую упаковку в стоящую рядом урну, товарищи вновь пересчитали и поровну поделили деньги. По двадцать пять с половиной тысяч вышло.

Тут-то до них полностью дошёл смысл коварного мошенничества горского еврея Хасида. Куклами задавил поганец фартового! Изготовив предварительно пачки из бумаги, прикрыв их настоящими денежками с двух сторон и запаковав в банковскую упаковку, еврей тем самым привезённое количество денег в пятьдесят раз увеличил. Вот, оказывается, чем объяснялась спешка, давшая Круглову обогатиться возможность.

Недолго думая и заранее преодолев предстоящий стыд по поводу неизбежного признания в воровстве денег, ни слова друг другу не говоря, Круглов и Шухов тут же к Ю двинулись.

Время далеко за полночь было, и на такси рассчитывать не приходилось. В Чу в такое время не ездили они обычно. Вот и пришлось на одиннадцатом номере добираться, а это известно как.

Когда подошли к дому Ю, услышали музыку, летящую из окон, были открыты что. На звонок вышел О и, ни слова не говоря, вопросительно на офицеров взглянул.

– Нам Ю нужен, срочно, – сказал без пояснений Шухов, и О провёл авиаторов в дом.

Ю лежал на ковре посередине зала. На лице его, как у Гуимплена, смешная улыбка баловалась. Увидев совсем недавно друзей оставленных, насторожился парень:

– Вот так сюрприз! Искренне рад! Располагайтесь!

Офицеры замялись. Понимая, что в два часа ночи просто так не приходят, Ю серьезный вид сделал и взглянул на них вопросительно. И как исполнитель воровства конкретный, первым отвечал Круглов:

– Понимаешь, Ю, ты уж прости меня, но, когда Хасид со стола деньги сгребал, умыкнул я у него десять пачек. Стали делить… и вот…

Офицер показал корейцу листочки белой бумаги и одну разорванную банковскую упаковку. Для Ю всё стало ясно как божий день. И хотя увиденное вышвырнуло из эйфории блаженного состояния, возвратив в жестокий водоворот реальности, стало легко. Потому что ясность полная наступила. «Правильную информацию истолковал неправильно!» – подвёл Ю печальный итог своего поражения. Почесал он, вздохнув, затылок, улыбнулся немного грустно и сказал на прощание офицерам:

– Спасибо, товарищи лётчики. Дальше сам разбираться буду.

Круглов и Шухов попрощались, за беспокойство коньяка по ящику получили, и О домой их отвёз.

Спали в ту ночь кочегары, как убитые, а Александр Петрович не спал. Несколько раз он, то прятал, то вынимал деньги – всё никак на них налюбоваться не мог. Заснул лишь под утро только, но и двух минут не поспал: проснулся, потому что грабят друзья почудилось.

Так и закончилась история эта про похождения офицеров и корейца Ю с бородавкой на хую.

ЭПИЛОГ

Круглов и Шухов как запланировали, так деньгами своими и распорядились.

Александр Петрович демобилизовался вскоре, и денежки, у корейцев на игре раздобытые, очень даже кстати ему пришлись.

Капитан Бабищев не только не обогатился за счёт ссудного дела, но и ни одной копейки не получил назад. Ровно через полгода вскрылась недостача и за то осудили его судом офицерской чести. Служит он старшим лейтенантом теперь, потому что одну звёздочку с бедолаги сняли и пятьдесят процентов получки каждый месяц на погашение растраченных денег удерживают. Как только наступает пятнадцатое число, старший лейтенант Бабищев, отрывая из расчётной книжки талончик на получение денежного довольствия, долго и смачно кроет отборным авиационно-техническим матом, проклиная тот солнечный денёк, когда на огонёк к Круглову в гараж зашёл.

Хасид бесследно исчез. Ходили слухи, будто бы в Израиль эмигрировал. Ю так и не нашёл его, как и целая армия одураченных.

А с Ю вообще такая беда стряслась, про которую даже писать не хочется. Загноилась на члене ранка. Зараженье пошло серьёзное, и пришлось отрезать его вместе с бородавочкой под корень самый. Не перенёс кореец потерю достоинства и сразу, как только домой из больницы выписался, пулю в висок загнал. А ведь как говорил правильно, когда на ту трагическую игру ехали «…карты настолько штука опасная, что в них даже дурачиться нельзя. От дьявола они, от путаника великого. Потому-то с ними в серьёзный переплёт в любой момент залететь можно и как пить дать без штанов остаться».

А Шухов и Круглов, как только число подходит, в которое они с генералом Чо в подвальчике повстречались, так обязательно идут туда и до синевы напиваются.

И вот сидят они как-то в годовщину на лавке шашлычной возле, после крепкого на грудь принятия и мгновенно протрезвели разом: смотрят дама с пекинесами двумя шагает. Так как милиционеры шли поодаль чуть, догадались – Бриллианотвна гуляет это. Опытом научена поди-ка горьким и подсуетился муженёк с охраной.

«Боже, – думают, – ожили, что ли? Мы же их пять лет назад сожрали!»

Головы встряхнули, удивлённые глядят на псин, ну и поняли, конечно, догадались, что не те собаки, что купила Бриллиантовна собачек новых.

Закрутился в голове Круглова грандиозный и опасный план. Поглядел он на товарища, и тот мгновенно понял, что задумал лучший друг за дело.

– Не мешает Ю нисколько помянуть по-царски, – прошептал.

Два кочегара, жизнь которых научила побеждать в самых невероятных ситуациях, справились с операцией блестяще.

В тот же день Чу-IV-ый как был таинственно произведён в генералы, так же и торжественно съеден. А Шухов после того, как последний кусочек мяса домашним вином запил, вздохнул и сказал печально:

Спи спокойно, друг наш Ю,

С бородавкой на…

…и приставил палец к губам указательный.